Лишь небессердечностью вечности

Сам, чуть виден, парит в вышине,
да всё видит, внизу, на земле,-
лишь добычи заметит вдруг след,
камнем падает на свой обед,-
зорок и скор не напрасно,
пернатый разбойник, ястреб!

И, пронзительной горечью лир, ничуть не обезличен,-
поразительно, как же сей мир, зеркально симметричен!
В природе, сакральной, что бутерброд,
не так ли зеркальны, зло и добро,-
и не так же ли, людей половины,
зеркальны здесь женщины и мужчины?

Увы, потребность как у кобры, присуща женщине порой,-
казаться красивой и доброй,
а быть безобразной и злой.
Всевышним, не иначе как,
она и венчана, и развенчана,-
ведь мать и мачеха, одна и та же женщина.

Случайно, нет ли, но только из всех времен года,-
порою светлой, лишь лето неженского рода.
Тем, что возносит их и носит, верно, ветрены,
похожи, может быть, на осень, в чём-то женщины,-
не так ли новый обретает нрав,
своё осень золото растеряв?

Не потому ли, что беспечность для нее не причина,-
женщина чувствует вечность, иначе, чем мужчина?
Чуждаясь в жизни на земле,
меньше, чем мужчины, фальши,-
быть может, и в добре, и в зле,
женщины заходят дальше?

Мужчинам меньше бы, судить свысока,-
ведь жизнь-то женщина, как и судьба!
Ограничено человечье участье,
не случайно во вселенской смуте,-
суждено в этом мире, к счастью,
нам лишь мыслью, касаться сути.

Жить и рождаться будут люди, как Божеством завещано,-
да рая на земле не будет, раз существует женщина?
Но сколько чувства порок, соблазном голым ни мутит,
ведь человек, как и Бог, беспол, по голой сути,-
идеал не без причины, друг в друге ищущие без рассуды,
женщины и мужчины, ведь сообщающиеся сосуды.

Что же, превыше заложенной неизбежности,
здесь еще существует, в сущности,-
выкажут, то ли на вершинах блаженности,
то ли в скользких низинах насущности,-
раньше или позже, женщина женскую,
а мужчина мужскую, сущности.

Что осенняя позолота, нехотя исчезающая точно дым,-
все мы части чего-то,
чем пронизаны, и чему противостоим.
За жизненный, взявшись, гуж,
свой путь здесь отыщем мы в млечности,-
средь равнодушия душ, лишь небессердечностью вечности.