Отец

Петр Иванович Решин

Самым первым, и самым важным для меня наставником был мой отец, или, как мы называли его, тятя. Он имел характер более молчаливый, чем болтливый, хотя в компании говорил как все и был общителен.
  Почему-то сестра Валя произнесла моей жене непонятную для меня фразу: - «Если будет характером в тятю, то трудно тебе придется». Жена меня часто этим упрекала, хотя и не знала моего отца хорошо, но слова Вали были для нее авторитетны. А я из детства, юности не мог вспомнить какие-то отрицательные поступки или дела моего отца. Он имел много положительных качеств: - не дрался, не матерился, много трудился и заботился о доме, о семье, любил читать книги и, имея всего два класса церковно-приходской школы, работал бухгалтером, и, подвыпивши, хвалился, что годовые отчеты делал копеечка в копеечку. И, наверно, это была правда, потому, что его просили другие бухгалтера, даже когда тятя был уже на пенсии, сделать за них годовой отчет. На счетах он работал как хороший пианист на клавишах. В детстве я долго сидел смотрел, как быстро летают костяшки счетов, а тятя, надев очки серьезно, и сосредоточенно заполняет разные бумаги. Любовь к математике ко мне перешла от него.
  Он с малых лет научил меня многим делам в сельском хозяйстве, начиная с работы на покосе, когда еще в шесть лет он сделал мне маленькие грабли и маленькую косу. Когда учился в шестом, седьмом, восьмом классах, с ним вдвоем заготавливали дрова на зиму, сено для коровы и овец, делали ремонт дворовых построек, не говоря уж об уходе за огородом.
  А еще он научил меня столярничать, хотя сначала прятал от меня свой инструмент, так как я затуплял его, беря без разрешения, чтоб сделать саблю или ружье из дерева. Он ворчал недовольно, и случай выручил его. У нас останавливался жить заготовитель из города Кусы и на месяц наш двор превращался в склад вторсырья. Видя мое желание столярничать, этот заготовитель привез из своего дома рубанок, калевку, ножовку, долото. Может, он этим хотел как-то расположить моего отца, но для меня это был сказочный подарок. Тятя только учил теперь правильно затачивать инструмент.
  Отец, уйдя на пенсию, старался подрабатывать заказами от леспромхоза: то черенки для лопат, то топорища для лесорубов. На всю зиму наша кухня превращалась в столярную мастерскую, полную заготовок, стружек, готовой продукцией. Особенно у него хорошо получались топорища. Для них привозили метровые березовые чурбаки. Отец их раскалывал на плахи, и заносил домой, чтоб оттаяли и немного просохли. Дома стоял крепкий запах сохнущей березы. Сначала вырубались заготовки, имевшие грубый вид топорища. Затем тятя начинал рубанком, скребком придавать товарную форму. И заканчивал циклением куском стекла, так как наждачной бумаги у него не было.
  Приятно было держать в руках обработанное дерево, за это его хвалили и лесорубы. Хвалили и за то, что топорища он делал из березы, а не из сосны, как другие столяры, хотя с березой было работы намного больше, платили поштучно, а не за качество.
   Еще он мастерски делал грабли и вилы, заказы на них были всегда. Поэтому, во время сенокоса он присматривал березки с развилкой на вершине, спиливал, делал заготовку, стягивая веревкой сучья в трезубье, и ложил на сеновал хорошо просохнуть. Только на следующее лето он начинал обработку, по хорошо просушенному дереву.
  У тяти была старая крестьянская закваска, все уметь делать самому и не ходить просить у других. Он это часто мне повторял, и я впитал в себя этот совет и стараюсь все по дому делать сам, не прибегая к
 посторонней помощи. Хотя все уметь невозможно, но в жизненно важных делах по хозяйству, мне кажется, и как считал мой отец, мужчина должен уметь делать своими руками. И в этом тятя был хорошим наставником, воспитателем на собственном примере.
  Отец терпеливо относился к моим многочисленным увлечениям: то начинал делать самостоятельно детекторный радиоприемник, то собирать модель самолета, то строить модель подводной лодки, то изготовление ружья, имея только один ствол и т.д. Он не влезал в процесс советами или со своею помощью, просто делал вид, что его это не касается. Мама та переживала, старалась что-то советовать, но мне все хотелось делать самому и так, как написано в книге. Правда, не совсем все получалось.
  Единственным, как мне кажется, его недостатком было курение. Он садил в огороде табак, собирал его листья, сушил, потом на специальной резке мельчил его и курил этот «самосад» из газетных «козьих ножек» – самокруток. Дым от него был сильный и терпкий, за что мама всегда ворчала на него. И еще он много кашлял, может от курения. Но мне всегда говорил: - «Миша! Только не кури!» И я выполнил эту просьбу, никогда не курил.
   Пил он брагу только в праздники, за компанию, с гостями. Перед праздниками всегда ставили в специальном  деревянном логушке брагу, накапливая для нее сахар, так как сахар продавали по килограмму на семью, но все равно все умудрялись достать, накопить. Тогда пьяниц было мало в деревне, один – два и все. Работали все, от подростков до стариков и пить считалось грехом, хоть и была советская власть.
  А в праздник село гудело, как улей. Гармошки, песни со всех концов улиц, все нарядные, а мы, мальчишки, бегали смотреть, где как гуляют, потому что обычно пьянки заканчивались драками.
  Позднее, раза два летом, к нам прибегали соседские мальчишки и сообщали, что тятя пьяный лежит в переулке. Мама посылала меня привести его, а пьяного надо было поднять, привести в чувство, да и тащить на себе до дома. Было очень стыдно перед соседями, но надо было увести его с глаз, от позора. Наутро отец оправдывался, говорил, что это Ципышев его угостил какой-то непонятной брагой, что ноги подкашивались, голова кружилась, наверно добавляет махорку. Мама недовольно ворчала, но скандалов в доме не было.
   А еще интересно было наблюдать, как отец читает книги. Он все принимал за чистую правду, переживал за героев, как за близких людей.
Валя взяла в библиотеке роман Федорова «Каменный пояс», где много описано трагических сцен. Тятя читает маме вслух, возмущается, в сердцах бросает книгу, расстроенный ходит по комнате, закурит, и немного успокоившись, снова начинает читать. Эмоциональность была детская.
  Страсть к книгам в нашей семье привилась как-то незаметно, читать любили все, но каждый по своему вкусу. Были и общие читки, когда редкую книгу давали на два-три дня, например «Белая береза» ( не помню автора), про белорусских партизан.
  И бережное отношение к книгам привилось тоже с детства. У мамы сохранилась книга религиозного содержания на церковнославянском языке и она, когда-то закончив только один класс школы, садилась и, почти по слогам, читала ее. Потом бережно заворачивала в тряпицу и прятала в сундук. Я думал, что это Библия, но мама пересказала содержание, и оказалось, что это рассказ о добром христианине, который остался верным данному своему обещанию. Но как бережно хранила, даже не святую Библию, а простую книгу.
  Выписывал газету «Челябинский рабочий» и делал из них годовую подшивку, употребляя задние листы на курево. Покупал и ежегодник «Сельский календарь», который я всегда с удовольствием разглядывал и читал. Открывался новый, неведомый мир жизни страны, планеты. Берегли  и книги из библиотеки, всегда оборачивали их газетой, чтоб не испачкать. Эта бережная любовь к книгам осталась у меня до сих пор, и старался и своим детям передать ее.
  В июне 1968 года, перед вступительными экзаменами в Московский текстильный институт, я две недели жил с родителями в поселке Магнитка и готовил домашние работы: рисунки и живописные этюды. Написал небольшой портрет мамы, а тятя как-то обиженно заметил, что только маму рисую. Я и ему предложил посидеть для портрета. Просидев полчаса и сильно устав от напряженного сидения, он отказался дальше позировать. Так и остался тот портрет незаконченным. А еще раньше, в 1960 году, приехав в село Аршинку в гости, сделал три наброска карандашом с отца, когда он сидел и подшивал валенки. Мама, увидев их, даже засмеялась: - «До чего же похож!»
   Как-то у меня был замысел написать картину, и сделал карандашный набросок композиции: - тятя и мама едут на телеге и смотрят на меня, а я пишу пейзажный этюд. Хотел назвать картину: - «Здравствуй, Миша!»
Но дальше замысла дело не пошло.
  А в ноябре 1969 года отец умер и похоронен на кладбище в поселке Магнитка, где не осталось родственников, куда трудно добраться. На похороны я не успел, приехал уже только на поминки, когда все пришли с могилок.
 Об отце у меня остались добрые воспоминания, и не его вина, что мы чего-то не получили в детстве, время было тогда очень тяжелое.