каб на хмель не мороз

      Я отвык…
        Холодный сырой воздух…
        Всплески на горизонте…
        После привычных систем климат–контроля – это почти безлюдное место. Когда-то недвижимость здесь шла на вес золота. Но времена изменились – орбиты – сферы, полусферы…. Окраины стали дикими….Для одиночек…
        Я отвык….
        Холодный сырой воздух….
        Неприятное прикосновение коготков к лёгким…
        Можно, разумеется, вернуть приятную атмосферу обжитого уголка. Дома для обогрева продрогшей души, но я уже далеко не так сентиментален. Тело – единственная материальность. Душа отождествлена с ним полностью. И где-то в дебрях этой схоластики погребён и дух.
        Мне никуда не нужно и, собственно, ни там, ни здесь по большому счёту я никому не надобен. Хотя, пытаюсь периодически надеть маску жизнелюбия.
         Глупая человеческая привычка – казаться не тем, что ты есть на самом деле. Вести себя в рамках общепринятой морали. Уже и мораль давно погребена под обломками старого света,  а поди ж ты рамки остались. Люди как безумные пытаются сохранить хотя бы какую-то вещественную привязанность к месту, строю, иерархии. Но бессильны. Слабость тех, кто шел к гордому званию то ли бога, то ли человека.
         Похоже, что я просто прячусь от собственной личины в собственном доме на краю края.
         Дом холоден. То есть абсолютно. И стеклянные стены, обращенные к скалистому берегу и свинцовому морю и изредка расчерчиваемому нитями электрических зарядов небу, творят во внутреннем пространстве ограничиваемой ими области побережья картину в тех же тонах и красках, что и в том  безжизненном мире  за их пределами. Стихия всевластна над этим клочком суши.  Но это-то как раз и создаёт иллюзию победы над вселенской силой — устроительницей мирового порядка вещей, возвышением собственных возможностей укрощения её воздействия, пусть и в ограниченном промежутке, где как бы возможно противодействие разума одного взятого сознания безумию природных явлений. По собственному желанию: содержу этот вырванный у стужи участок —  мой  дом — в тепле, либо в холоде.  На этом эфемерном пространстве — властелин  и бог.
         Медленно обхожу сумрачные комнаты. Собственно здесь никогда не было жизни. Я приобрёл его тогда, когда само упоминание о семейных или дружеских узах уже вызывало прилив раздражения. Что мне эти тягучие лишенные смысла отношения.
         Кратковременные встречи вполне удовлетворяют тщеславные попытки блеснуть собою в обществе. Возможно, я стал циничен.
         А, возможно, я просто отвык…
         И потом этот коготок кошки в моем теле…
         В одной из комнат на глаза попалась нераспечатанная коробка. Упаковка межпланетных чартеров.
         Когда я успел притащить сюда этот хлам. И почему до сих пор не выбросил? Любопытство взяло верх. Хотя я давно не интересуюсь своим прошлым. Пошло листать письма, черновики, книги… Нет уже ни людей, ни времени, ни чувств.
         Нам всем совершенно никуда не нужно перебираться, что бы понять никчемность багажа воспоминаний. Признание – это да! – но пусть признают те, а мне здесь совершенно всё равно, что стерто и запылено в плодах моей жизни.
         Итак, коробка…
         Придвигаю заинтересовавший меня предмет поближе к светильнику, возвращаюсь в бар, беру бутылку грушевой, стопку, по дороге прихватываю острый нож, и свободной рукой подкатываю кресло: можно приступать. Стопочка грушевой водки приятно обжигает небо, поворачиваю рычажок освещения, отчего свет делается немного ярче.  Тонкое лезвие ножа скользит по подобветшавшей материи, которая издаёт при этом лёгкий писк.  Прошлое мне хочет оказать услугу в виде привета. Опять же пошловато звучит, но чувство примерно такое же. Когда-то мне дарили подарки. Очень-очень давно. Я забыл почти состояние одариваемого человека. Глупо ждать даров, когда можешь их взять самостоятельно. Опять же независимость на гране самовлюблённости. Но почему бы мне себя не любить. Итак, из любви к себе прошлому я всё ж таки вскрываю эту коробку.
  Руки нащупывают холодный одряхлевший  материал. С душком затхлости и тлена.
 С чего бы вдруг мне хранить эту отсыревшую ткань.
         Непроизвольно бросаю извлеченную тряпку к ногам и пытаюсь вытащить плотно утрамбованные книги и блокноты, какие-то диски, коробочки. Хлам не воскрешает никаких воспоминаний и небрежно ссыпается  на пол. Смотрю на этот художественный бардак у ног — зачем было портить идеальную линию безжизненности этой волной человеческого душевного хаоса. Можно спуститься в подвал и сжечь там остатки памяти. Наливаю еще грушевой, торопиться некуда, откидываюсь на спинку кресла и понимаю, что вторая волна настойки добавляет мне чувствительности к миру. Только сентиментальному идиоту придёт в голову потрошить мусор. Поднимаю одну из наиболее уцелевших книг, пару минут верчу в руках, перелистываю слегка, и стертая за ненадобностью частичка памяти вдруг оживает и  навевает, наконец, воспоминание. Ветер на чужой далекой станции.
        Соляное семейство Лота. Видимо, первооткрыватель был поклонником знаний о началах человеческой цивилизации в таком её корне. А, возможно, просто любителем исторических и культурных фантасмагорий.
        Книга, не обманувшая  ожиданий, сохранила вкладыш.  Где-то на трети из её содержимого вынырнула смятая бумажка размером с ладонь.  Странный почти забытый подчерк.
        Что ты там могла тогда знать, что бы писать мне записки?
        Судя по всему, она и не собиралась её посылать. Видимо, уже на втором порыве поговорить, записка была извлечена из смятого небытия, аккуратно расправлена и вложена таки в книгу.
        Я отвык читать такие истлевшие буквы. Зрение уже не то.  Да и стоит ли напрягаться: что могла мне сказать та, которая терялась в моей жизни трижды и каждый раз безвозвратно.
        Кошачья лапа в груди отчего-то стала более настойчивой.
        Теперь я, наконец-то, поднял эту полинявшую тряпку, спрятавшуюся под сваленными на неё вещицами.
        Это и было одряхлевшее шелковое платьишко — дар одного слишком разумного создания нам обоим. Странно,  что теперь  после нежного спиртового тепла в моих венах — оно уже не вызывало пренебрежения. Правда, ностальгии то же не наблюдалось. Память была всё более услужлива и подсунула мне лицо этой потери.
        Разумеется — нам нельзя было возвращаться. Контрольно пропускной пункт естественная преграда проникновению. Но я был самонадеян. Чем чёрт не шутит, когда бог спит. Оказалось, этот  демон кордона не шутит практически ничем. Как же – я собственноручно доставил им  ценный материал для исследования планеты Лота.  Могли  ли они отказать себе в удовольствии?
        Я прекрасно понимал их как специалист, но, и не отжившего еще тогда во мне человека, я понимал тоже.
        Во мне победил человек, в них тоже. Люди забрали эту материю на исследование.
 Я мог бы ознакомиться с результатами и выводами. В принципе, меня как участника допусти ли бы при желании.
        Но яростно скребущий мои легкие котёнок напомнил, что ни тогда, ни теперь охоты взглянуть на достижения в изучении далёкого околоземного пространства у меня не возникало.
        Я почти сразу  стер негативные эмоции – пусть развлекаются.
        Странно, что я почти не помню её глаза. Может быть, они были не важным элементом, однако, я отчётливо помню взгляд. А глаза могли быть хоть серыми, хоть зелеными, хоть голубыми.
        Я отвык от её глаз… Третья порция грушевой делала сердце, которое по-моему не имеет никаких оснований ввязываться в диалог разума и памяти, сентиментальным собеседником внутреннего голоса.
        Да, и где таились до сих пор   все эти бредовые воспоминания, скажи на милость. Долгая память хороша в определённой области, приграничный круг которой у меня давно очерчен.  Между тем по стенкам моего внутреннего сосуда сама по себе гуляет волна всплеснувшегося хмеля и слегка нарушает устоявшиеся границы. Память открывается в виде новых сюжетов. Могли ли мы остаться? Мне всё равно — а для неё та планета–океан была родиной. Её жизненным пространством. Вернее их. Но мы пришли, разрушили всё, что посчитали нужным, облучили до стерильности, чтобы и в дальнейшем не возникало здесь никакой неконтролируемой нашим разумом формы жизни — положили конец даже самой возможности конкурента. Мы явили там своё могущество — хочу, содержу безжизненную пустыню в тепле, хочу в холоде. Интересно, почему, будучи явно более могущественным проявлением разума, планета Лота, читавшая наши сознания, как примитивные, не имеющие для него сложности структуры, не уловила нашей агрессивной экспансии любого проявления «непонятного», тем самым несущего потенциальную угрозу нашему постулируемому превосходству, что заложено в сознании ещё с животных времен эры человечества гетерозисом.  Малейшее проявление, даже намёк, на появление опасности конкуренции всегда для нас было веским аргументом в пользу полного уничтожения такого явления.
        Еще стопочка грушевой — мы на чеку? Расслабься — ты здесь один…. Котенок перестал царапать согретое внутренне пространство.  По мозговым извилинам неспешно пошла гулять волна  какой-то музыки.
        Где я мог слышать раньше эту мерзкую мелодию?..........
        Я сам исследователь. И мне совершенно ясно, что открытия и приходят со звезд.  Здесь уже больше нечего исследовать и открывать.  Старая грёбаная планета.  Под вторичной звездой. Солнце нам не мать, а мачеха.
        Воспойте свою настоящую мать – об этом настойчиво напоминала мелодия.  Вот только, что этот музыкант знает о настоящей прародительнице.  Видимо, жажда любви и сострадания.
        Я отвык….
        От таких назойливых напоминаний о себе прошлом. Раз уж здесь где-то хранилась эта запись – вероятно, я предпочитал её чему-то другому. Сейчас я уже далёк от этого бессмысленного заклинания.  Воспойте свою настоящую мать…..
        Мы не умеем возвращать жизнь – так и не научились. Её невозможно воскресить ни под какой звездой.
        Тот умник, чье порождение разума выразилось в этой ветхой материи, так и остался непревзойденным мастером. Но об этом мало кому известно. Мы умеем хранить тайны, которые представляют угрозу нашему потенциальному превосходству.
        Если бы меня тогда спросили: как бы это выглядело? У меня был ответ на вопрос.
        Но здесь спрашивают только по теме. И наши с ними темы не совпали.
        А навязываться я отвык….
        Все равно примут в расчёт только свои выводы. Тем более, что исследования стоят денег. А на тот миг у меня их просто не было.
        Я видел женщин умирающих ради любви…. Насколько это сообразуется с необходимостью не мне судить.
        Почему-то вспомнил приятеля. Всю жизнь кувыркался по конфликтам на разной почве — советником.
 — Слушай, столько лет на грани риска. Мудрым стал, как змей. Ну, вот ответь, какую самую толковую мысль ты родил на свет.
 — Самую…… самую…….. положим, советовал этим сосункам, как остаться в живых, — долгий взгляд в глаза, —  Не находишь, что тривиален?
 — За это не могли платить деньги. Это противоречит условиям контрактов.
 — Значит, я надул их ……... не находишь?
        Я отвык удивляться…….
        Пусть бы у неё были чёрные глаза.
        Видимо, я тоже тривиален.


 2009