И только старая японка

Мне очень повезло, что я не родилась в Японии в средние века. А ведь могла родиться. Выйти замуж, работать в поле, не разгибая спины, по колено в воде, выращивая рис. Родить сына. Состариться. И каким-нибудь зимним утром, когда замерзшая звезда холодно заглядывает в крохотное оконце, а угли в очаге становятся похожими на прах, и от входной двери тянет ледяной стынью, проснуться от короткого толчка. И увидеть, как сын, взрослый сын, прячет глаза. А невестка сидит у холодного очага, сложив руки, как в гостях. И очаг пуст. И ты понимаешь, что еды сегодня не будет, для тебя не будет, потому что пришел тот день. Тот день.

Ты берешь старый платок, чтобы накинуть его на плечи. Он тонкий и побит молью, но все же греет. Но невестка молча отбирает у тебя платок. И ты понимаешь, что тебе он больше не понадобится, а семье еще пригодится. И ты покорно выходишь из дома, холодный ветер пробирает до костей, и ты радуешься, что на улице так холодно. Значит, мучаться придется не долго.

Выходит сын, он не смотрит на тебя, а ты все стараешься поймать его взгляд. Может, не сегодня? Может завтра? А, сынок? Но ты молчишь и не произносишь вслух этих слов.  А сын отворачивает глаза. И ты покорно вскарабкиваешься на спину сыну, потому что идти далеко, а твои ноги в последнее время совсем отказывают. И вы отправляетесь в путь. В последний путь. Ты закрываешь глаза, чтобы не видеть соседей, улицу, где ты прожила всю жизнь, дом, который ты построила своими руками. Ты прижимаешься щекой к теплой спине сына. Тебе не тяжело, сынок?

Ты-то знаешь эту дорогу. Однажды ты уже шла по ней. Катила тачку, на которой лежала твоя мать. И вот теперь твой сын несет тебя на гору. И ты тихо радуешься этой последней возможности побыть с ним. "Наверное мы встретимся, сынок, - думаешь ты, - когда  маленький внук, повзрослевший и заматеревший, понесет тебя на гору. Но когда это еще будет!" А пока поживи, сынок. Поживи!

Сын, карабкаясь в гору, тяжело дышит, и ты стараешься сжаться в комок, стать меньше, чтобы ему не было так тяжело. Ну, вот и пришли. Среди огромных валунов множество костей и черепов, выбеленных ветром и дождями. Быстро кончилась твоя последняя дорога. Сын опускает тебя на землю,  сажает так, чтобы камень прикрывал от ледяного ветра. И ты тихо улыбаешься его заботе. Радуешься, что вырастила хорошего сына. Достойного.

Ты сидишь на снегу, привалившись спиной к ледяному камню, чувствуя, как ледяной холод проникает в тебя. Сын, потоптавшись, поворачивается и быстро уходит, почти бежит. Ты смотришь ему вслед, и когда он скрывается за поворотом, ты закрываешь глаза, и ждешь смерти. Но против воли ты прислушиваешься к звукам. Вой ветра, мертвый шелест высохшей травы, шорох снежинок, сдуваемых ветром. Это все не то. Ты надеешься услышать звук шагов, торопливых шагов возвращающегося сына. Надежда, совсем слабая, не оставляет тебя до самого конца, до тех пор, пока жизнь не уходит вместе с ледяным ветром из твоего закоченевшего тела.

Могло быть так. И так было. Очень давно я смотрела фильм "Легенда о Нараяме" и ужасалась, и благодарила Бога, что эти страшные времена ушли в прошлое. Мне-то повезло. Я родилась в России. В цивилизованной России, где однажды утром сын усадил меня в "Хонду", и мы поехали вдвоем. В соседний город. Всю дорогу сын рассказывал, как замечательно и весело будет мне среди моих ровесников, какой это хороший дом-интернат. Самый лучший в области. Каких трудов и денег стоило устроить меня туда без очереди. "Ты, мать, будешь , как у Христа за пазухой! - повторял сын. - А мы будем тебя навещать. Я кивала и очень старалась, чтобы сын не заметил моих слез: часто моргала, слизывала соленые ручейки, струившиеся по щекам. На прощание сын чмокнул меня в щеку и уехал. А я смотрела, как черная "Хонда" выруливает на аллею и скрывается за деревьями.

Я умерла через неделю. "От инфаркта," - сказали сыну. "От тоски", - сказала я. Но никто не услышал моих слов, и только старая японка в поношенном кимоно грустно качала головой.



Фото Александра Петросяна