Технокоза

Странности у Майки обнаружились сразу после рождения. Очевидно, не так и не тем местом вышла из материнской утробы. Время от времени маленькая козочка запрокидывала голову к небу и делала ей немыслимый кульбит, как девчонка-гимнастка, собирающаяся прогнуть юную спинку до пола. «Ворон отслёживает», – подбил бабки мой сосед. А одноклассник, коротающий свою бедовую судьбу у меня тогда, тянул нараспев, наблюдая за медитацией Майки: «Во-о-ро-на, со-ро-ока!».
Все за ним и стали тянуть полюбившуюся «во-ро-ну» и почаще смотреть не под ноги.
Майка вырастала бойкой, бесстрашной. С удовольствием подсаживала на рога всякое крутящееся во дворе малье. Охотно сшибалась рогами с соседками, но в «совхозное» стадо вступать не торопилась: была гордой и единоличной. Только однажды влилась в коллектив, и то только из-за своих лидерских качеств. Как-то она привела стадо коз к нашему огороду и первой ловко перемахнула через ее острые, грубые колья. За ней, как татарва на стены Козельска, сыпанула вся окрестная козья братва. В тот год у нас случился неурожай: смородиновые кусты трепестали на ветру редкими листочками, а на месте капустных кочанов  торчали жалкие огрызки. Я поторопился их выдрать и бросился на укрепление «крепостных» сооружений.
Главные удивления пришли позже.
Сначала Майка отомстила соседу. Наскакивала она исключительно на всех, как «страшный мальчик» Аверченко. Мы, взрослые мужики, понятно, ее не боялись. А сосед, Владимир, остепенял ее «души прекрасные порывы» способом простым и доставляющим ему видимое удовольствие. Набегающую на него забияку он хватал за рога, отрывал ее от земной опоры и начинал вращать беднягу вокруг себя. Вращал он ее до тех пор, пока та не «пьянела». После Володиного сеанса терапии, Майка шла разболтанно, теряла агрессивность и некоторое время вела себя очень задумчиво.
Как-то Владимир ковырялся в гараже, а у распахнутых ворот оставил в семилитровом ведерке солярки. Майка, рассматривая «во-о-рон», обнаружила бесхозное топливо и выдула полведра до донышка, обсосав и его, пока ее шероховатый язык не заскреб по наждачному, песчаному дну посудины. Сделав дело, икнув, Майка удовлетворенно отрыгнула соляркой.
…Отрыгалось ей долго. Пришлось нам вызвать срочно фельдшерицу, делать уколы, ставить нашу «технику» на прикол в хлеву. Глаза любительницы на дармовщинку выпить «покрылись голубой блевотой», как у есенинского героя, она ознобно и напряженно дышала и чуть ли не ежесекундно икала. Я шутил с женой, предлагая молочко нашей кормилицы пустить на продажу местным механизаторам и «стричь купоны». Оле было не до смеха: она тетешкалась с больной, пихала в нее различные лекарства, бранила и корила, отдаивала.
В хлеву месяц было как в старом совхозном гараже. Вместо сенного и молочного запаха нас встречал устойчивый запах солярки. Мы сами пропитались ей.
Скоро козья чегеварушка снова считала просветленными глазами ворон и сорок, шпыняла мелкоту и очищала двор от кошек и собак. Все паслись, но где-то не на виду, в «темноте дворов», как бы сказал Андрей Платонов.
«Простив» Володю, объектом агрессивных домогательства Майка сделала других соседушек, методично раздвигая границы своей экспансии. Кусты, зеленые насаждения, травку разную перебирала она своими зубками лениво, зато не проходила мимо полиэтилена, окурков, целлофана, проводов…
Сначала она на корню пресекла неряшливость соседки, кое-как обтянувшей теплицу. Майке все эти веселые, беспечные, трепещущиеся на ветру галстучки пленки показались излишними. Ее молоденькие крепкие зубки подровняли всё торчащее и понаделали в теплице с десяток аккуратных, почти круглых дырочек. На следующий день она пришла равнять и их края… Мне впервые стало стыдно за нашу подопечную. (Я вспомнил, как теща присылала в трудное, безденежное время козьи косточки. Жена есть козу решительно отказалась. Вслед за ней – дочки. А я настоявшийся в русской печке суп с козьим мясом уплетал с одноклассником Сережкой за обе щеки.) Некоторое время после этого происшествия я проходил мимо соседки с таким чувством, что это я объедал ее теплицу, и на зубах своих ощущал скользкие и жесткие куски пленки.
А потом ко мне обратилась расстроенная учительница английского, жившая у нас за стеной. «Телевизор только эстудей купили, а ему уже эндец пришел!» – пожаловалась она.
Я деланно так вздохнул и развел руками. «Не поможешь?» – наверное, чисто риторически обронила соседка, на что жена за меня махнула рукой. Меня мое техническое ничтожество уже давно не угнетало, и я готов был и сам подшутить над собой. Скоро Рита всполошенно ворвалась в нашу квартиру: «Ну, и что вы скажете? Думаете что? Майка ваша, будь она неладна, перегрызла кабель на стене дома – вот и не показывает телевизор. Я ее, поганку, задушу своими руками!» – как-то уж вовсе не интеллигентно подытожила возмущение пострадавшая сторона.
Тут я вспомнил дружка своего, который так был чем-то обижен на местного парторга, что говаривал: «Заведу себе порося, назову его парторг Федоров и зарежу на хрен на ноябрьские праздники!».
Есть Майку, памятуя о ее гастрономическом вкусе, и я не стал, а отправил, благодарный, ее боевые останки любимой теще. «Это вам за «гуманитарную помощь» в зеленой сумке», – без тени притворства обронил я в телефонную трубку. И облегченно вздохнул.