Вспыхнут белым в сумраке единороги...

Посадка на остров


Ду ю спик ли инглиш? -
Да нет, не дую,
что-то ветра в холстине-парусе мало.
Приласкать бы Англию, моль седую,
но вино в мехах колобродить стало.

Ду ю спик ли рашен? –
О, путь сей страшен!
С этим я родился и сгину с тем же.
Ветер сносит крыши с домов без башен
и, швырнув до Темзы, уносит в Тежу.

Бормочу своё языком древесным,
то крушинным словом, а то кленовым.
А боднусь ли с дубом – неинтересно
ни с плотвой-уклейкой, ни с вялым клёвом.

Языком дворняжьим лизну, шершавым
свеже-красной марки липучку-спинку
и письмо с любовью, со словом-"лавом",
отослав на остров, пущу пластинку,

где хитрюга Леннон и жук Маккартни
о герлАх стенают настолько страстно,
что любому ясно: склоняясь к карте,
держит руль Британия самовластно!

Три часа –
до Темзы по небу, в итоге.
И блеснёт на спуске речная дельта.
 
Потемнеют поздних лугов чертоги,
вспыхнут белым в сумраке единороги –
скакуны с зелёною кровью кельта…




В галерее


Лондон полон солнца был и яда.
Человеки расставляли сеть,
чтобы, жвачкой "Орбит" от Пилата
не гнушаясь, жить и богатеть.

Здесь и впрямь - великая столица.
Что ни Squere - по гравию, песку
скачет конь из бронзы и десница
воеводы тянется к куску.

Здесь и впрямь нездешняя погода -
розы смяты натиском жары.
И напёрстки пришлого народа
боком-скоком вёртки и хитры.

Здесь пиитом с погремухой "Инок"
зарифмован с Лондном гондон.
А средь лиц убийц, средь ста картинок
с фейсами Тюдоров, некто Донн -

Джон-найдёныш,
звонник Иоанна -
восклицает взором: "Слово - Бог!"

Сам Господь бы собственного плана
столь открыто, на все сто желанно
ни за что бы высветить не мог...