Катенок

-С тех пор прошло около сорока лет,- начал N.N., - мне тогда исполнилось лет пятнадцать-шестнадцать, и я окончил  девятый класс и поступил в техническое училище. Я вел лег¬кую и пустую жизнь, ничем не ознаменованную. Я не представлял себе будущего, оно казалось мне далеким, неясным, как будто его во-все и не должно быть. Мне было страсть как интересно знакомиться с новыми людьми. Имен¬но знакомиться, а не дружить, так как после двух-трех недель общения с ними я уставал от них, они мне наскучивали, и я бежал от всех, ища Неведомое,а доселе мне неизвестное. Часто  я предавался мечтаниям, подолгу жил в них, ибо я сам был себе режиссер, режиссер своей жизни, роли. Я искал чего-то, но непонятность меня сдерживала. Часто оглядывался вокруг себя и спрашивал: что я есть и за¬чем я есть? И порою не понимал себя, своих желаний, к чему стремиться, что искать и с какой целью. Я стремился к покою и одиночеству и холодно созерцал этот мир,пытаясь найти ту правду, истину о которой так много толкуют.
         Так вот, как я уже говорил, я поступил в училище, довольно быстро к нему привык, полюбил. В сердце моем уже высохла глубокая рана – неудачная первая любовь. Вся моя жизнь проходила,  словно по какой-то колеи, хорошо проезженной, всем дано знаменитой и избитой, где каждый поворот известен своим изгибом и да¬же можно предугадать следующий поворот, почти такой же, ничем не отличавшийся от прежнего. И я настолько попривык к этой своей колеи, настолько она меня затянула, что мне не хватало силы отделиться от общей струи и выйти на свой путь.
       Студенческая жизнь мне нравилась, она представлялась мне бочонком с медом, из которого я черпал все самое нужное и интересное. Я с жадностью посещал лекции любимые, некоторые прогуливал, а также увлекался философией, музыкой и стихами. И все-таки я смог сойти с этой общей колеи и выйти на свою тропинку, - рассказчик умолк, с грустью о чем-то вспоминая, позже продолжил:

        -Мне тогда казалось, что сам Бог свел меня  с од¬ним из добрейших созданием. Она (собственно ее имя было Катя) завладела полностью моим сердцем. Она училась в параллейной группе на моем же первом курсе. Впервые мы с ней столкнулись третьего сентября, когда случайным образом очутились вместе за одной партой. О ничтожество я еще не осознал, что это – она царица моей души, властелин моего сердца. Я равнодушно внимал еще непонятные мне ее взоры и в тот же день, и думать о ней забыл. По¬том мы с ней встречались все чаще и чаще – на перемене в коридорах, в столовой, в видеозале, у раздевалки. Сначала мне было просто почему-то неловко, иногда стыдно, а потом я даже ждал этих встреч, искал что-то новое, удивительное. Я искал огня, вернее ощущал по близости его. Мне становилось печаль¬нее без этих случайных встреч,  и я  специально их создавал. Много раз мы с ней встречались лицом к лицу, непонятная и какая-то тяжелая сила нами овладевала. Мы долго стояли лицом к лицу и смотрели на свои души. Я хотел было спросить ее о чем-то, то она, казалось, хотела сказать что-то, - мы не решались нарушать дыхание этой Осени, этой Вечной Осени. Часто уединившись в каком-нибудь уголке нашего училища, я с друзьями беседовал, спорил и встречал ее, - она разыскала меня и  этот раз; она стояла в дверях класса или у  окна в коридоре и пристально смотрела на меня, облаченная во все что-то белое, светлое и луч солнца позади играл с ее тенью. Ее взгляды, такие страстные, жадные, пылкие, что мне казалось, что са¬ма Вечность меня целует. Как она смотрит: то удивленно, то украдкой, рассматривая и изу¬чая меня, то долго и упорно ловит мой взгляд и, поймав, созерцает мной. Что она во мне ищет?! Позже я понял – невозможное и непонятное. Но я должен был молчать, должен проходить мимо и сдерживать свой взгляд во благо ей. Я не хотел быть ничьим рабом, ни властелином, не хотел покоробить чью-то душу и свою оставить в таком же хладном состоянии. Я не искал любви, я пытался отдохнуть от нее и, может, даже пройти мимо, ибо я знал, что в страсти дол¬го не живут, кто-то должен сгореть, испепелить себя, быть жертвой, - и все ради нее, из-за любви.
       Я был слаб и ощущал себя словно бабочка в коконе, словно кто-то связал мои крылья и поместил в темноту, но одновременно во мне бились мощь, порывы, стремленья. Я стремился к чему-то новому, но боялся этого неизвестно-го и часто останавливался на месте, думая, куда бы немного свернуть, или ждал, когда кто-нибудь другой протопчет мне дорогу, и уже уверенней чувствовал себя.
     Добрая, милая, нежная Катюшка! Я не знал никого добрее ее, и что-то тайное начинало меня тянуть к ней. Она никогда ни на что не жаловалась, не обижалась, она всегда была  спокойна и немного печальной. У нее была большая, открытая душа; душа,  которая может взлететь высоко и понять все, и по¬знать все, душа, которая одним взором читала мои мысли и чувства. И сердце у нее доброе, огромное, она способна подарить его всему миру. Иногда мне бывало ее жалко – она такая добрая, такая нежная и мягкая, готова каждому помочь, каждого спасти, а кто же ее защитит?! Ее душа не была наделена злом, она не могла мстить, ей суждено было все любить. В каждом человеческом взоре она пыталась познать добро и в моем тоже. Что она в нем прочла тогда?! – Сухое одиночество, необъяснимую тоску. Она походила на дитя, такое милое, улыбающееся добру, каждой бабочке, каждому цветку. Она была вся такая чистая и свет¬лая, что и напоминала собою лотос, которого меня и тянуло познать, сорвать.
       Меня тянуло к ней как к магниту, случайные случайности – встречи, которые действительно были нечаянными,  не подстроенные мною, – происходили  на каждом углу училища. Но не только я жаждал этих встреч, она сама их искала.
      Однажды, каким-то случайным образом (я должен заметить, что в моей жизни много происходило случайностей) мне посчастливилось узнать адрес моей богини, доброй, милой Катюшки. Я отослал ей небольшую любовную поэму с трагическим исходом. Ото¬слал – и замер, ждал. Да, имя свое я не по-ставил, все было безымянно. И с это¬го времени начались и страстные взгляды, и тайные молчаливые переговоры, жажда неосуществимого и, наконец, судьбоносный апофеоз.  Не было на одной свободной минуты, что¬бы мы не смотрели друг на друга. Везде: на лестнице, в коридорах, на уроках мы не отрывались друг от друга, и никто нас не замечал, никто не следил, а мы любовались как бы отражением  самих себя. Только ее подруга N., с которой она постоянно ходила и дружила, стала тоже украдкой на меня поглядывать, - быть может, она завидовала, завидовала нашей любви, что мы уже были счастливы на столь дальнем расстоянии, и нам вроде бы ни¬чего больше и  не надо. Моя богиня, царица, она - завладела полностью мей душой и разумом. Мне казалось тогда, что я наконец-то обрел себя, свою цель, свою опору, что вышел из темноты, увидел свет. Но это была ошибка, я начал теряться в себе. Ах, как легко потеряться в самом себе, в своей душе, как в лабиринте.
        Мы что-то покорно ждали и к чему-то шли, чему-то повиновались. Мы хорошо чувствовали друг друга и, заметьте, мы ни разу ни одного слова никогда не сказали друг другу, лишь обменивались тайными взглядами и понимали, все понимали. Если случалось мне одному стоять где-то на этаже, или проходить  по нему, то ей тоже это случалось, тоже непроизвольно. Она всегда была рядом, ни¬кто не мог быть ближе ко мне как она, да и кому быть?! Я любил ее всей душою и больше никого не любил. Я предавался мечтаниям, я грезил. Я сам чувствовал, что меняюсь, душа моя менялась. Мне не нужен был никто, кроме ее взгляда, который как бы не¬нарочно был рядом с волнением нежной страсти. Вот она, смотрит на меня, и я то¬же тяжело и устало поднимаю свои веки, но она игриво опускает взор, не давая насладиться небесным океаном. Потом снова пронзает своим взглядом и дразнит, и манит к себе, к себе…   И взор ее как бы вопрошал, говоря:  «Что же ты мне больше не пишешь ни поэм, ни стихов?! Я жду! Еще, Еще! » - и удалялась, облаченная в беловатую дымку. И думал я: «О, Святая Царица души моей! Ничей взор не обещает столько блаженства как твой!»,- и писал ей. Мне не в силах было остановиться, страсть обуяла мной, я не глядел в будущее, да и казалось, что его и нет, забыл о смерти, все мне было вечно молодым. Думалось, что я по¬знал настоящую любовь и этим познал Бога, но я ошибался.
         Я все находился в безмятежном состоянии и лишь созерцал ее. Другой ро¬ли я не мог себе представить, да она вполне меня и устраивала. Я решил поиграть с нею, с моей Царицей - с неделю не писал писем и воздерживался от ее взглядов. Так что вы думаете, моя добрая, милая, нежная Катюшка совсем изменилась – замкнулась, не было и тени улыбки, смотрела на меня удивленными глазами, полные страсти и печали, она ждала объяснений. А по¬том как-то на перемене  спокойно подошла ко мне и промолвила:  «Не пишешь, не смотришь, что желание пропало, надоело?!». Я был поражен, не поверил, был готов заросать ее стихами. Мне все казаось сном, все, что до этого происходило – сон, ледяная форма моего существования. Это был Lunae Dies.
       Всю эту ночь я думал о ней. Я был счастлив и впервые в жизни не боялся темноты. Мне казалось, что она здесь, моя Прекрасная Дама, она рядом, что она охраняет мой сон. Мне не было страшно, ибо здесь сама она – Владычица Вселенной, покровитель моей души, светлая, нежная, добрая Катюшка, здесь, в моем сердце, - я был счастлив! Тайна моего сердца – печаль, окутывалась в белый саван, и, казалось, уже прощалась со мной. Я строил грандиозные планы. Какие меч¬ты и мысли бились тогда в моем сердце и разуме! У меня было целое царство мечтаний! Взгляды казались уже мелочными. Думалось, что мой путь воздыханий подходил к концу, и что после него – огромная ясная поляна с разноцветными цветами, с прозрачным воздухом и никогда не гаснувшим даже ночью солнцем, с вечнозеленым напевом соловья и мы  близко-близко друг к другу; слабое движение ее губ, по девичьи прохладных и влажных, словно невысохшая роса  на лепестке алой  розы.
       Я сам ощущал свою слабость, не знал, что делать, казался разбитым, не задавал себе никаких вопросов, знал, что не отвечу. Я постоянно чего-то ждал, во мне не было уверенности, не был готов к борьбе, мне бы¬ло равнодушно и тоскливо, но я не хотел губить тонкий стебель еще неразгаданного мною цветка.  Я решительно боялся сделать первый шаг, а она, моя Царица, ждала и как-то грустно и страстно смотрела на меня во время уроков, проходила мимо, чуть-чуть касаясь моей души, и ждала, ждала страсти и любви.
       Решающим днем оказался  Mercuri Dies – самый пылкий  и слезно- кровавый. В тот день мы оба при¬шли на занятия и, опоздав, сели вместе аза одну парту, так как все уже были заняты. Я сидел робко и хмуро, хотя в душе моей все пело и цвело. Она же игриво смотрела в мою сторону и улыбалась.  Стоял октябрь, мой любимый месяц и я чувствовал его заунылый ветер. Угрюмый, мой Земфир, скитался по дворам, улицам и искал меня, чтоб ус¬по¬ко¬ить меня своею величавою песней. Сердце во мне действительно билось, я перестал осознавать действительность и забылся. Меня перестало все интересовать. Мне ничего не нужно было кроме ее, и ни в чем больше не видел смысла своего бытия, и теперь сама она сидит рядом и я целую ее душу. Робким движением она придвинула мне свою записку. Я развернул и прочитал, и…  написал ответ. Потом опять она написала, потом опять я ответил. О, о  чем мы только не писали, целая история, роман в письмах. Мы так переписывались весь урок и после него вышли рука об руку и больше не расставались.
         В тот же день, придя поздно домой, я плакал, плакал от радости, но горькими слезами. Плакало и сердце мое, и душа моя. Что-то чувствовал, что делаю не то, но было поздно, я далеко зашел, я забыл о  своей душе,  и она словно покинула меня.
         Это были самые блаженные дни в моей жизни, в той жизни. Мы всегда были рядом. Я пил ее дыхание и молился ей, своей  госпоже. А любовь, словно черным пламенем горела в моем сердце и все не могла его полностью испепелить. И чем сильнее я любил ее, тем бесстелестней становилась она для меня. Порою, Катя пугалась моей любви, этой страсти, рабства к ней, но потом сама же признавалась, что мы с ней в одном плену, в плену губительном. Я не понимал ее тогда, да и не хотел ничего  понимать. Для меня  была лишь она, остальное ничего и не существовало для  моего разума и  сердца. 
        Так проходил  мой весь первый курс – в великом преклонении и молении перед ней. Я видел и чувствовал ее везде – в музыке, в стихах, в живописи. Я сочинял для нее вальсы, посвящал ей поэмы, рисовал ее портреты. Я ей даже так однажды и признался: «Если есть что-нибудь святое и великое для меня на этой земле, то это только – ТЫ!»
       На втором курсе в ноябре Катя решила съездить  на неделю в деревню в  N*** область. Я очень удивился этой поездке, отговаривал ее, предлагал поехать вместе в каникулы. Но ее словно тянуло от меня. За последний месяц наши отношения стали более натянутыми, и сама она изменилась – превратилась в тихого, забитого  Катенка, который часто, уединившись в своем уголке, плакал. Только перед самым отъездом она призналась: «Я тебе никогда не прощу то, что  ты со мной сделал за это время – ты всегда тянул меня на свое поднебесье и сейчас мне там холодно и страшно. Я потерялась в твоих высотах; я хочу жить на этой земле, в этом мире». И  она уехала. Я запомнил ее величаво-печальные глаза, но без взора упрека, я  чувствовал, что эти глаза  меня любят еще…  Она не сердилась на меня, нет, Она была так слаба, что, казалось, утонула в моей любви. Я почувствовал,  что она страдает, очень страдает.
        Позже я узнал о ее смерти… там, в деревни, дня через три после ее  отъезда. Говорили, что незадолго до этого она повторяла непонятные слова: Ундина и др. – этими именами я так называл ее. Я себе не находил места, все случившиеся было для меня…  мистикой! Позже я понял, что я сам, сам  погубил ее. И эта смерть открыла мне ответы на многие вопросы.
    
           7 декабря, впервые за два года, я пошел в церковь. Погода стояла непонятная  - зима не вступила полностью в свою власть, так что печальная осень продолжала петь свою величавую песнь. Дул сильный ветер, словно он не хотел меня пускать туда. Но я шел, шел, и ветер был сильнее меня. Мысли мои отравили не только мой разум, но и сердце и мне нужно было спастись. С душой творилось что-то странное: словно в теле она не вмещалась, мало ей места, наружу просилась. Во мне боролись сразу три воли: воля собственная человеческая,  вторая – воля Божья и третья – воля бесовская. Я пытался разобраться в себе, посеять плод добродетели, дойти до истины.
         Я отстоял литургию,  и стало мне как-то спокойно, ничто меня не тревожило, ощущал в себе смирение и кротость. И вот, стоя перед иконой Богородицы (Смоленская икона, Одигитрия) я понял, я все понял, - что возлюбил рабыню больше, чем Царицу; что душа трепетала паче от земной плоти, чем от Того, Кто ее создал;  что я сам сотворил себе кумира, за что и наказан; что я, смертный, рано или поздно, преклонюсь перед Бесконечным и превращусь в чистое ничто. Забывшие Бога – забывшие себя. Мне стало страшно. Ах,  но  зачем,  зачем  весь  этот  мир, вся  его  прелесть, если  он  греховен  и надо отречься  от него и пройти мимо?  Зачем этот соблазн? И еще сильнее молился я, и молитва была моя не только телесная и внимательная, но и молитва чувства, непрестанной молитвой, непарительной




     …И пусть текут мои слезы, пусть – они никому не мешают. Они высохнут…  Их поток как будто затопил мою память и только где-то на поверхности плавает воспоминание о еще одном бесполезно прожитом дне. Я один должен нести наказание за прожитое счастье мое, за минуту блаженства. О, как я виновен, что был недостоин тебя, добрый, нежный, ласковый   Катенок.
2001 год