Филип Ларкин. Кареты скорой

Закрыты как исповедальни, рыщут
они по городам, где жизнь ключом
бурлит. Сполна поглощены собой: 
им красный крест — защитою. Потом
приткнутся у обочины любой:
все улицы со временем обыщут.

И женщины, бредя из магазинов
сквозь запахи готовки, ребятня
вдруг на носилках видят белый лик
контрастом гвалту будничного дня,
пока несут их мимо краткий миг 
к машине ждущей, пасть дверей разинув.

И ощущают пустоту, что сразу
под нашими делами пролегла,
мгновенно постигая целиком,
как вечна и правдива эта мгла.
Хлоп — двери убывают. В горле ком
сочувствия к себе рождает фразу.

Ведь тем, кто заперт в свете помертвелом,
дано утраты горечь испытать
вблизи того, что кончилось почти,
в чём сцепку уникальную, под стать
семейным узам, хворости снести
уже совсем несложно между делом.
 
Случайный сгусток мыслей на пороге
распада. Прекращается обмен
любви на ложь. Каморка, во всю прыть
летящая сквозь трафик, как сквозь тлен,
чтоб исчерпать значенье слова б_ы_т_ь,
тускнеет на суждённой всем дороге.

1964

Ambulances

Closed like confessionals, they thread
Loud noons of cities, giving back
None of the glances they absorb.
Light glossy grey, arms on a plaque,
They come to rest at any kerb:
All streets in time are visited.

Then children strewn on steps or road,
Or women coming from the shops
Past smells of different dinners, see
A wild white face that overtops
Red stretcher-blankets momently
As it is carried in and stowed,

And sense the solving emptiness
That lies just under all we do,
And for a second get it whole,
So permanent and blank and true.
The fastened doors recede. Poor soul,
They whisper at their own distress;

For borne away in deadened air
May go the sudden shut of loss
Round something nearly at an end,
And what cohered in it across
The years, the unique random blend
Of families and fashions, there

At last begin to loosen. Far
From the exchange of love to lie
Unreachable inside room
The trafic parts to let go by
Brings closer what is left to come,
And dulls to distance all we are.

1964