Российский писатель. Былинки Александра Ракова

Имя автора в особой рекомендации не нуждается. Александр Раков — профессиональный журналист и писатель, многолетний редактор газеты «Православный Санкт-Петербург» и сопровождающих ее изданий. «Заметки редактора», печатающиеся в газете из номера в номер, подали автору мысль о публикации таких заметок в виде книг, в том числе и «Былинок». «Былинки» — пестрое собрание непритязательных, как думается, и безыскусных прозаических миниатюр, не связанных ни единым сюжетом, ни интригой. У них, в сущности, нет начала, как нет конца. Поэтому, будучи продолжением первой, вторая книга «Былинок» тоже, в свою очередь, может быть продолжена. Такая принципиальная незавершенность сказанного заключена в самой природе автобиографической, исповедальной прозы Александра Ракова. Она напоминает дневник, в который писатель, не заботясь о порядке и последовательности, заносит все, что останавливает его внимание, что задевает душу — какой-нибудь факт, воспоминание, мелькнувшую вместе с ними ассоциацию, бытовую сценку, газетную хронику, чье-то письмо, свою или чужую мысль и т.д. Казалось бы, это мелочи. Но из таких мелочей и состоит по большей части наша жизнь. Каждую миниатюру замыкает стихотворение, назначение которых автор объясняет сам. Они имеют и прикладную, и самостоятельную ценность, доставляя читателю эстетическое удовольствие и свидетельствуя о высоком уровне современной поэзии, не забывающей классических традиций. Объединяет весь этот пестрый материал личность автора, отбирающего предметы для разговора, обдумывающего и оценивающего их сообразно со своим складом чувств и понятий. При этом неожиданность переходов от темы к теме, их видимая случайность на большом пространстве текста, т.е. прежде всего в книге, а не в газетной рубрике, производит впечатление добросовестного отражения напряженной, непрерывной работы ума и сердца, откликающихся на обращенные к ним и с разных сторон идущие призывы. Некоторые темы возвращаются; ясно, что они играют доминирующую роль в потоке меняющихся представлений. Как эти, так и другие темы служат для Александра Ракова либо исходным пунктом, либо итогом его «духовного делания».
Автор не боится познакомить читателя с этой своей внутренней, интимной жизнью, которую часто прячут из опасения встретить неодобрение или насмешку. Ведь он не просто рассказывает, он еще и исповедуется; исповедь же предполагает ощущение собственной греховной неприглядности, покаянное признание вины, исключающее самооправдание и ссылки на «обстоятельства». Такое покаяние в любом случае нелегко, даже если оно делается с глазу на глаз. Но Александр Раков приносит его открыто, без оглядки на какой-нибудь сторонний и недобрый суд — вероятно, потому, что мнение того человека, чей авторитет для него единственно свят и непререкаем, мнение духовного отца, писателю уже известно, а оно растворено любовью. Как бы то ни было, писатель убежден, что пережитый им душевный и духовный опыт может пригодиться многим. Отсюда щедрость, с какой он готов поделиться своим необычным, по нынешним временам, на деньги не переводимым, богатством. При этом он сам не терпит и малейшего ущерба. Поскольку его достояние нематериально, оно, пусть и щедро раздаваемое, не оскудевает.
Валентина Ветловская,
доктор филологических наук.
ИРЛИ (Пушкинский Дом), Российская Академия Наук
* * *
Нынешний, четырнадцатый по счету, Великий пост для меня особенный: и раньше по силам постился, ходил на службы, старался поменьше грешить. А тут зажглась внутри лампадка и душу греет. Первая половина поста тяжело далась, даже в больницу намерился, но после соборования полегчало и радость поста появилась. Раньше я просто терпел в ожидании Пасхи, хотя, если честно, и в праздник радости не было, а сейчас Страстная седмица — тяжесть должна быть на душе, искушения, — а вместо них радость, такая сладкая радость...
Когда Владыку Иоанна (Снычева), †1995, отпевали, радость такую же светлую чувствовал...
Желающий чести напьется печали,
Желающий власти — напьется вдвойне.
Вершины нещадно в снегах погребали
Идущих любою тропой к вышине.
Ужели труды — чтобы в свете купаться,
И полнить карманы алмазами льда,
На звуки земные порой отзываться,
— Пуская лавины забытым стадам?
Иеромонах Роман (Матюшин)
* * *
Получил письмо из города Новомосковска Тульской губернии от добровольного помощника газете Алексея Андреевича Логунова, русского писателя. Лежал он в больнице, а «на другой день по выписке пошел в храм; на улице сыро, пол в храме затоптан, а молитвы — с частым коленопреклонением. Я, было, подумал поберечь новые брюки, а потом махнул рукой, упал вместе со всеми на колени и... обомлел: от грязного пола исходил удивительно тонкий цветочный аромат! Может быть, запах ладана удержался у самого пола?
Вот так Господь утешил меня, как евангельского блудного сына... Слава Богу за все!
Всегда деревня привечала,
Как нянька добрая, меня.
Она мне люлечку качала,
Молилась, голову склоня.
Учила в школе русской речи,
Кормила кашей с молоком,
Чтоб рос,
Чтоб шире стали плечи,
Чтоб за добро платил добром».
* * *
Я тоже припомнил случай. Когда довелось побывать на греческом острове у мощей прп. Нектария Эгинского (†1920) , я приобрел в монастырской лавочке несколько пластмассовых бутылочек с освященным на его святых мощах маслом. Дома открыл одну, помазал больное место, но масло облегчения не принесло. При случае подарил маслице отцу Иоанну Миронову. Он откупорил сосудик, и дивное благоухание разлилось в келье, а после помазания моя давнишняя боль исчезла. Вот ведь как!
Чем старше мы, тем голос тише,
И часто кто-то нас зовет
Сквозь музыку четверостиший
В какой-то медленный полет.
И сами мы еще не знаем,
В какую радость мы идем,
Окружены уже, как Раем,
Неудаляющимся Днем.
Архиепископ Иоанн (Шаховской), †1989
* * *
Я пришел в храм и встал в конце длинной очереди на исповедь. Теперь мне нравится стоять в конце неспешного движения к Таинству: Господь вытаскивает на свет Божий грехи, о которых ты успел забыть. И вчера я долго припоминал свои прегрешения. Но — странное дело — в этот раз ничего припомнить не смог; спокойно было на душе и несговорчивая совесть молчала. Конечно, можно было на исповеди отделаться ничего не значащими для Бога словами, но это была бы не исповедь, и я честно признался священнику, что не знаю, в чем каяться.
— Господь, — сказал священник, — иногда попускает такое состояние, но свв. Ефрем Сирин и Паисий Святогорец предупреждали нас, чтобы мы, по возможности, избегали его: очень легко впасть в прелесть. Вам надо, Александр, быть внимательнее к своей духовной жизни.
Батюшка, конечно, прав, но всю ночь за меня молился духовник, и я твердил за ним безконечное «Господи, помилуй», и проснулся перед исповедью в приподнятом, вернее, в праздничном настроении — была память святого праведного Иоанна Кронштадтского. А делюсь с вами потому, что и вы, возможно, испытывали подобное. Еще не спрашивал духовника, а когда получу ответ, обязательно расскажу вам, читатель...
«— Геронда, некоторые люди не знают, что им говорить на исповеди. Почему?
— Это показывает, что они не занимаются тонкой работой над собой и не замечают за собой даже грубых погрешностей. Нам нужно очистить очи нашей души. Слепой человек не видит ничего. Человек одноглазый что-то уже видит, однако лучше других видит тот, у которого оба глаза. Ну а уж если у такого человека есть под рукой и телескоп с микроскопом, то он будет видеть очень четко и то, что находится далеко, и то, что находится очень близко. Духовное делание не имеет конца. Чем больше человек духовно преуспевает, тем чище становятся очи его души, и тогда он видит свои грехи все большими и большими. Таким образом человек смиряется, и к нему приходит благодать Божия» (Старец Паисий Святогорец, †1994, «Духовная борьба», 2001, стр.176).
…И все же, как червяк из яблока, выполз мой давний грех: будучи в Иерусалиме в 1995 году, в Гефсиманском храме Успения Божией Матери, я взял на память свечку, а жертвы не положил. И все эти годы мне вспоминалась эта несчастная свечка, но я загонял грех внутрь. На исповеди, набравшись смелости, я в нем признался. Прости меня, Матерь Божия!
На исповеди
Как ребенок больной, просит помощи женщина эта,
Свой печальный рассказ все не может окончить никак.
В покаянии плачет. И тихое облако света
Покрывает ее, отгоняя отчаянья мрак.
Чудотворец с иконы взирает участливо-строго,
Сколько веры вместилось в его непреклонных зрачках.
Я по Воле святой отпускаю, помедлив немного,
Согрешенья ее, сам повинный во многих грехах.
О. Анатолий Трохин, СПб.
* * *
Я считаю себя честным человеком и говорю правду — так мне думается. Но как только вспоминаю, как я обманул батюшку, жаркая волна стыда красит щеки. Я привез к духовнику знакомую из Берлина — она хотела познакомиться с батюшкой, но времени у отца Иоанна уже не было: в тот день праздновали память равноапостольной княгини Ольги, и он торопился на службу к сыну на престол. Знакомая села в батюшкину машину, а я должен был следовать за ней. Но, хотя я получил от батюшки приглашение и дал согласие, поехал домой. На другой день духовник огорченно спрашивает: «Сашенька, я тебя искал после службы. Ты куда подевался?» Никогда больше не буду лгать...
Тут же и другой случай припомнился. Я был дома один, сидел за компьютером и только намеревался нажать «мышкой» на картинку красавицы, чтобы полюбоваться покрупнее, как слышу негромкий батюшкин голос: «Сашенька, десять поклончиков!» Упав на колени, я сделал положенное число поклонов. А «мышкой» больше «не туда» не двигал — батюшка-то все обо мне знает-ведает…
В людские распри не вникая,
Скорбит, земную видя боль,
Знать, у Всевышнего другая,
Своя, небесная, юдоль.
Но, восприяв моря и сушу
Всем безконечным существом,
Он каждый час врачует душу
Своим присутствием во всем.
Анатолий Краснов, СПб.
* * *
Опять, опять уговариваю своенравную душеньку к маме слетать, наведать; а мама никак не снится: закрыло тяжелое покрывало. Четвертый год пошел, и многое, видно, в ее нынешней жизни переменилось, а сердце знать требует — к лучшему? Раньше, что ни ночь — мама, и просить не надо, — то плачущая, то просящая, а то и с папой вместе. Написал в своей книжке просьбу о молитве, заказал «вечное» упокоение в Пюхтице, подаю на проскомидию ежевоскресно — и кончились свидания, словно киношная пленка оборвалась, не склеить... Так кстати письмо от читательницы из Нижегородской области пришло: «Недавно в газете Вы опять упомянули о своей маме, что Вы безпокоитесь за нее. Я постаралась как можно больше узнать в церкви, чем конкретно мы можем помочь нашим усопшим близким. А вот что: устраивать благотворительные обеды для нищих; каждый день читать каноны прп. Паисию Великому и мученику Уару, за исключением воскресенья и двунадесятых праздников, и читать с таким чувством, чтобы появились слезы — они могут свидетельствовать о том, что Ваши молитвы услышаны. Постоянно посылать деньги в монастыри на сорокоусты о упокоении р.Б. Веры; чем больше монастырей — тем лучше. Неотступно читать Псалтирь с упоминанием имени Вашей мамы. И наконец, подавать записки на литургии и ставить на канун свечи». Спаси Вас Господи, Елена Александровна, — многим помогут Ваши советы.
Если хочешь родимой душе помочь,
Мать, безмерно скорбящая, или дочь,
Боль минуя, акафист читай о ней —
«За единоумершего» — сорок дней!..
И душа родная, минуя страх,
О тебе помолится в небесах.
Ирэна Сергеева, СПб.
* * *
Сегодня 12 декабря, день Российской Конституции, принятой в декабре 1993 года. В следующем году его будут праздновать 12 июня. Не знаю, как другим, а мне становится не по себе, когда я вспоминаю, что чуть раньше, в октябре того же года, русские танки расстреляли русский парламент. А людям, что ж, дают выходной, они и рады. Сейчас, пожалуй, кроме Нового года, Рождества, 23 февраля и Пасхи, народ по-настоящему ничего не празднует: запутали людей чередой постоянно меняющих даты праздников.
...Зазвонил тревожно телефон: вырвал подонок у моей двоюродной сестры сумку с 60 рублями и ключом от квартиры. Ей седьмой десяток, живет одна на крохотную инвалидскую пенсию, и взломанные по ее просьбе двери починить некому. Я даже не возмущаюсь: я радуюсь, что слабенькую больную женщину не избили до смерти. У меня еще свежо в памяти, как такой же подонок ограбил мою, ныне покойную, маму. Это случилось так: «Моей маме-блокаднице 85 лет. В канун праздника 23 февраля в подъезде собственного дома ее ограбил молодой подонок. Он рвал из слабых старушечьих рук сумку, а она кричала ему в лицо: «Возьми, сколько тебе надо, у меня здесь только на хлеб!» Его добычей стало немного кошачьего корма, два разовых пакетика кофе и 50 рублей денег. Потом я смазывал мамины синяки на сморщенной коже плеча; она уже отплакала свою обиду и унижение. А я подумал: «Это не у моей престарелой мамы вырвали сумку — это у России украли совесть». (Книга «В ладошке Божией».) Каков закон, таков и порядок...
Здесь только женщина слабее женщин прочих.
Здесь только дети.
Слушайте, мужчины!
Скажите, в чем же русские повинны?
За что нас ненавидят и порочат?
И почему в России русским худо?
И что же вы так нынче оплошали?
И почему да здравствует иуда?
И где тот мир, который обещали?
И почему детей разврату учат?
Где воины? Где ваша честь и слава?
И где она, великая держава?
В каких ее застенках снова мучат?
И разве вы не чувствуете боли?
И где тот хлеб у нас насущный?
Где ратник, знамя русское несущий?
И есть ли хоть единый воин в Поле?
Нина Карташева, Москва
* * *
Есть расхожая фраза: «Потомки нам не простят!» Но наши потомки — это наши дети, поколение next, с прытью необыкновенной растаскивают по кускам народное достояние, продают за границу вековой лес, строят особняки в прибрежных зонах, идут во все тяжкие денег ради.
Когда перебродит в уксус вино
И нечего будет поджечь глаголом,
Придет поколение next, и оно
Выберет пепси-колу.
Екатерина Полянская, СПб.
Да это еще ладно, если бы хоть совесть была — исчезла она, совесть. Почитайте пьесы А.Н. Островского: любое движение души «униженного и оскорбленного» находило отзвук у злодея и часто переворачивало его душу. Вспомните, какие дискуссии в обществе вызывали статьи Белинского, Чернышевского, Писемского. Я не беру идеологическую сторону — но отклик! Прошлые поколения были намного совестливее нас. И те, кто грешил, прекрасно сознавали свою греховность. Поразительный случай приводит в книге «Современная практика православного благочестия» Н.Е.Пестов: один бродяга убил в лесу девочку, забрал ее узелок с едой. В узелке были хлеб, огурец и яйца. Когда убийцу поймали, на вопрос полицейского: «А почему ты не съел яйца?» — бродяга ответил: «Была пятница — постный день».
Сейчас полное безразличие охватило людей: в том ворохе нагромождении лжи очень трудно различить правду; люди не в состоянии разобраться и пытаются во лжи найти ложное успокоение. Да и нужна ли теперь людям правда?.. Вы можете возразить мне: «А совесть православных людей?» Но давайте посмотрим той самой правде в глаза: нас ничтожно мало, минус те, кто во имя моды называет себя православными. Мы все подвержены развращающему духу времени. И, когда на меня нападает «православная» эйфория, я спрашиваю себя: «Как ты поведешь себя при приходе антихриста? Согласишься ли ради временной жизни продать жизнь вечную?» И спесь на время оставляет меня.
А потомки? Преподобный Серафим научил нас: «Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи». Время близко...
От безответственной свободы
Темнеют страхом небеса,
Дрожит земля, бунтуют воды,
Кричат безрукие леса.
Идет разлад небес и суши
В тисках обители людской,
Обезнадеживая души
Неотвратимою тоской.
Идет грабеж земли и неба.
И не видать конца беды
Незаменяемости хлеба
И отравления воды.
В беде теряет силу сила.
Срывают скорость тормоза.
...И видят в зеркале — дебила —
Еще разумные глаза.
Михаил Дудин, СПб., †1993
* * *
Проснулся в четыре утра. Встать бы на молитву — и сон придет, но я выпиваю кофе и начинаю думать. Ночью, когда тишиной залито все вокруг, думается хорошо и неспешно. Тикают мамины часы, и я думаю о маме — как она там? Уже нет того безпокойства за ее участь, которое владело мной эти годы. За стенкой вздохнула жена — после операции никак не может прийти в себя и вчера потеряла сознание. Ей неможется, и в доме гостит запустение: кое-где пыль, посуду надо бы помыть, в «келье» прибраться. Но главное, конечно, чтобы Лерино здоровье вернулось: не стоит терять близких, чтобы осознать свою любовь.
Думаю, как трудно жить в этом мире, который стоит на лжи, и хорошие слова не значат ничего; думаю о газете, отгоняя неприятные мысли о ее судьбе; вспоминаю добрых людей, с которыми свела жизнь; записываю обрывки мыслей на клочке бумаги, перебираю события. Тихо-тихо в квартире, дневная суета улеглась спать, а ты думаешь о счастье, о доле, о Боге, обо всем...
Наконец, кофе действует усыпляюще, и тебя забирает крепкий предутренний сон... «Если пробудишься раньше положенного часа, то, не обленясь, восстани и мало помолись Богу твоему и возбудившему тебя святому Ангелу Хранителю. Веруй же точно, что Ангел Хранитель возбуждает тебя на это, почему ты и не должен лениться. Помолись, дабы не отогнать его от себя; а помолясь, снова ложись и твори молитву до пришествия сна» (протоиерей Валентин Мордасов, †1998) .
Во многом знании — немалая печаль,
Так говорил творец Экклезиаста.
Я вовсе не мудрец, но почему так часто
Мне жаль весь мир и человека жаль?
Природа хочет жить, и потому она
Миллионы зерен скармливает птицам,
Но из миллиона птиц к светилам и зарницам
Едва ли вырвется одна.
Вселенная шумит и просит красоты,
Кричат моря, обрызганные пеной,
Но на холмах земли, на кладбищах Вселенной
Лишь избранные светятся цветы.
Я разве — только я? Я — только краткий миг
Чужих существований. Боже правый,
Зачем
Ты создал мир, и милый и кровавый,
И дал мне ум, чтоб я его постиг?
Николай Заболоцкий, †1958
* * *
Утром, после бритья, я увидел в зеркале свое не очень красивое для посторонних, но до боли родное лицо. Что-то неуловимо изменилось в нем, и я пристально вгляделся в отраженное амальгамой изображение. Да, мы мчимся сквозь время, и время на нас оставляет свой неизгладимый след. Ну вот, теперь я понял перемены: мышцы лица потихоньку ослабли и, опустив щеки к скулам, сделали лицо незнакомо-одутловатым. Волосы на голове постепенно сдают позиции и отступают назад, оставляя в арьергарде редкие кустики растительности, все больше открывая широкий лоб «мыслителя», а на месте макушки образовалась полянка-лысина. Поседели виски, скакуны-мысли резко сбавили ход; и дел за день делаешь меньше, и полежать хочется в дремоте.
И все равно — нет жалости о прожитом, и вновь — ни за что. Твой неказистый путь — только твой, со всеми его развилками и натруженными ногами.
...Я больше не хожу бегом, как в солнечном детстве, но медленно ступаю по нехоженой тропе жизни, согретый лучами неяркого вечереющего света...
Здравствуй, старость, утро жизни новой,
Запах зимней зелени еловой.
Здравствуй, старость, малое оконце,
Где сияет жизни вечной солнце.
Здравствуй, старость, снег, летящий к Раю,
Я тебя люблю и знаю.
Архиепископ Иоанн (Шаховской), †1989
* * *
От моего счастливого детства у меня сохранились две вещи — книга 1954 года «Фильмы-сказки» и картонная, покрытая разноцветной фольгой лошадка — елочная игрушка. Я пристроил лошадку на верху шкафа, и она уже пять десятилетий без устали скачет вперед, вперед, словно говоря: «Не робей! Мы все равно добежим до цели...»