Дождь в Тель-Авиве

(Immigraniada)

Лоснятся дыры в полиэтилене,
Расширяясь и потерянно скрипя,
И ленты пленки приникали к полу,
А я решетку подпирал коленом
У низенькой кровати второго этажа,
Ногой качал, переворачивал хрустящие страницы,
Проглатывал слюну, водя по нёбу теплым языком,
Косился на окно, на отраженье бледно-желтой люстры.
Я спрашивал себя про разные забавные вещицы
И сам же отвечал себе раздавленным, обрывистым смешком.

   "Если когда-нибудь соберешься снимать кино с президентом Зискиндом и это будет фильм о ребятах, которые сидят за решеткой, не вздумай заставлять их бегать по камере и рассуждать о жизни и смерти. В тюряге нужно как можно больше лежать. При каждом движении теряешь калорию. Тебе следует это знать. Ведь ты у президента Зискинда консультант по художественной части. Просто лежи спокойно и старайся заснуть. Во сне не чувствуешь голода..."

   Марек Хласко, "Обращенный в Яффе".

Остатки сна, как полиэтиленовые крошки,
Спадают на бугрящуюся серым простыню,
Глаза будто бы в пенящейся слизи.
Вы знаете, у дня преотвратительная рожа,
Вот она - свои прокуренные щеки жмет к окну.
Был бы у меня швейцар, я бы его отправил вниз, чтобы спросить,
Какого черта этот пепельный урод от меня хочет,
А то только от вида его морды хочется блевать...
За ночь тело о'тдало тепло, успев ослабнуть и остыть,
Теперь все как одна - холодные, беспомощные ночи;
Я только разлепил глаза, а уже зол, что решил их разлепить...
Устало выгибаются с кровати промороженные ноги,
С окна безбожно тянет мерзким сквозняком.
Я, едва проснувшись, умудрился все уже спустить,
Обсадившись сном, чтоб утро было мягким и без боли.

Глядите - я вытряхиваюсь в улицу в семнадцать двадцать пять,
Волочась, как пьяница, по пыльным перекресткам,
Наверх взгляните - там с бурых облаков снимают швы;
В глазах с этого цвета начинает ужасающе щипать
И подлый холод пробирается сквозь кости.
Автомобили музицируют под ветер и под голоса людей,
Под мерное пощелкиванье каблуков и вытянутых шпилек.
Рвутся размалеванные вывески, как драные дешевки.
Ходи, раскрывши рот да знай себе глазей
На ветер, голоса людей и на автомобили.
Я, размазывая желтую харкотину подошвами,
Тороплюсь в замученное сердце серых площадей,
Жонглирую отрывочными мыслями в пространстве головы,
Улавливаю взгляды - непростительные, до смешного пошлые;
Иду по мостовой, стирая пятки - я скучал по ней.
Вы можете спросить: чего же я вытряхивался из дому,
Чего ж я не остался далее обсаживаться сном,
Зачем я выволок свое ослабленное, скованное тело?
Так я отвечу - лишь затем, чтоб сызнова
Повертеться в смраде и чтоб замотаться в нем.

Как я беззвучно изнывал по лету, проведенному в аду
Из раскаленного бетона и пылающих на веках красных пятен,
По судорожной духоте, по строго перманентной безработице...
Теперь же только теплый кофе пить в седьмой, придвинувшись к столу
И заплетать в косички разбахро'мленную, выцветшую скатерть.
О, ад! Прелестная жара, пивная вонь у каждого квартала,
Круги сырые спин раздавшихся, тяжелых горожан,
Круги подмышек жен их, лижущих плывущие пломбиры,
Повсюду пилы, рев, скрежещут корки серого металла,
Как сто гранитных гарпий и углеродный зверь-левиафан.
А я?, - ходил бордюрами и мерил набережной влажные ступени,
На Первомайской падал в обмороки, а на проспекте вникал в аккордеон,
Раздирал толпу из волосатых спин, заплывших жиром,
Сидел на постаменте, ведь меня скрывал рукой от солнца Ленин,
Сидел с таким лицом, будто бы только воротился с похорон...

Лоснятся дыры на сатиновых карманах,
С них перья падают опухшей синевой,
Эмалевые звезды всполохами сыпятся на землю,
Свисая тусклыми, потухшими воланами
И отражаясь в темноте над головой.

По коридорам пахнет свежим базиликом, кабачками,
Клубникой, маргарином и протраченым железом с молоком.

Иллюминация, и рев плотины, маскарад,
Запах грязного белья и темные, безликие фигуры,
Волнообразные движенья глаз и брызги света,
Все - струны каменных мостов, все что-то говорят,
И каждый - клавиша ночной клавиатуры.
Включили освещение, вода, и в каждой капле - аметист,
Поет плотина, исторгая огненную воду,
Звон стекла и световые инсталляции -
Их гной пятном над вырванными крышами повис,
Приклеился на облака рассыпавшейся карточной колодой.
Истерия, хохот, нитки дыр глухих виолончелей,
Зародыш темноты у язвенного корня языка,
По коже лакированной мутнеющие струи кислой рвоты...
Над легкими раскачивались ребра, как железные качели,
Заглатывая воздух как пустые пылевые облака.