Вальс

вольный перевод из Чеслава Милоша
  WALC

ВАЛЬС

Зеркало медленно под звуки вальса вращается.
И отплывают, кружась, все подсвечники в зал.
Видишь: подсвечников сотня в тумане качаются,
И сто зеркал отражают танцующий бал.

Трубы качают там солнечных зайчиков искры,
Розовой пудры дурман, будто яблони цвет.
В блёстках, и в чёрном, и в белом,- и руки, и кисти,
Будто в агонии кружится весь белый свет.

И закружившись, прищурив глаза, ты чаруешь,
И в тишине шёлк шуршит – ах, тсс… –  о наготе,
В перьях и в рёве пространств, в жемчугах ты танцуешь,
Шёпот зовёт, улыбаешься ты красоте.

Вот бьют часы. Год десятый двадцатого века.
Время спокойно в клепсидрах фильтрует песок.
Но придёт время для гнева – тогда человеку
Смерть раскалённым стволом постучится в висок.

И суждено далеко там поэту родиться.
Но не для них он напишет их песнь, не для них.
Он для прогулок в ночной Млечный Путь пригодится,
В лае собак на селе ведь не слышен тот стих.

Хоть его нет пока,  да и когда ещё будет,
Ты ведь не знаешь, красавица, кружишься с ним.
Но никогда этот вальс ты уже не забудешь,
Ты вплетена  в  боль войны, в грохот битвы и  дым.

Выйдя из бездны истории не для забавы,
Шепчет он в ухо тебе и твердит: ну, не плачь.
Взгляд так печален, что в годы далёкие славы
Ты и не вспомнишь, а был то твой вальс, или плач.

Шторы раскрой, посмотри: мир чужой ярко светит,
Вальс там скользит, он осенней листвою зажат.
В окна с метелью подул уже северный ветер,
И золотистые листья в позёмке кружат.

И гололёд золотится  в рассвете Авроры.
Блеск его виден, но снега не слышишь ты хруст.
Толпы, бегущие в криках смертельного ора,
Что не услышишь, а лишь угадаешь из уст.

К небу бездонному тянется снежное поле,
Смертью кипит, кровью красит и снег, и ковыль,
А на телах – кучи камня в смертельном покое,
Солнце дымящее греет кровавую пыль.

Есть и река, льдом холодным не полностью скована.
Под сизой тучей темнеют её берега.
В солнце багряном увидишь ты блеск батога
И в кандалы сотни пленных навечно закованных.

В  сотне одной, в молчаливом ряду неприкаянных,
Глянь, там твой сын с рассечённою сильно щекой.
Он кровоточит, идёт, усмехаясь отчаянно.
Крикни! Ведь в рабство идёт, но счастливый такой.

Есть, понимаешь, такая страданью граница,
После которой с усмешкой идёт человек,
И почему, и зачем он боролся свой век,
Как ни старается, в памяти не сохранится.

И существует на скотном дворе откровение,
Тем, кого вечность всех звезд и зари долго гложет,
Может быть, кажется, что умереть он не может,
И вот тогда начинается медленно тление.

Но позабудь это. Нет ничего, кроме зала,
Вальса, цветов и огней, и той музыки, эха,
И того зеркала, что вам все это вращало,
И глаз, и уст, и тех криков, и звонкого смеха.

Только на цыпочки встать перед зеркалом поздно,
(Да и себе на прощанье не машут рукой).
Утро снаружи прощается с ноченькой звёздной,
И колокольчик в санях вам звонит под дугой.