Святитель Филипп Московский

                Д. Немельштейн

                Святитель Филипп Московский

                Историческая драма в двух частях, пяти действиях

Действующие лица:

Святитель Филипп (Фёдор Степанович Колычев) – в первой части – Фёдор, молодой человек стремящийся к уединённой монашеской жизни, затем (во второй части) игумен Соловецкого монастыря и затем митрополит Московский и всея Руси;
      
Иван IV – царь и Великий государь всея Руси;

Суббота – зажиточный крестьянин;

Дуняша – дочь Субботы;

Мать Дуняши.

Старец Спиридон (до пострига – протопоп Сильвестр) –  некогда один из наставников  молодого царя Ивана IV;

Зосима – монах Соловецкого монастыря;

Паисий – монах Соловецкого монастыря;

Вяземский – князь, ближайший сподвижник царя в первые годы опричнины;

Малюта Скуратов – ближайший сподвижник царя в последние годы опричнины;

Игнатий – муж Дуняши;

Фёдор – внук Дуняши;

Монах – исполнитель последней воли Филиппа;

Опричники; иноки; спальничий царя.

                Часть первая

                Действие первое

                Сцена первая
1537 год. Русский север. Поздняя осень. Полночь. Околица села. Над промёрзшей дорогой усеянное звёздами небо. У дороги –  вековая сосна. Под нею силуэт привалившегося к могучему стволу человека. Над ним склоняется другой силуэт.


Суббота, зажиточный крестьянин:
Что за один? Путя его откуда?
И как сюды добрался по зиме?
Ему, однако, бедолаге, худо.
Совсем замёрз… Свезу его ко мне.

(Поднимает незнакомца и, поддерживая, ведёт в сторону виднеющихся на фоне звёздного неба дровен).

Пойдём-ка брат. Негоже при дороге
В безвестье помирати в двух шагах
От тёплой печки. Взлезешь без подмоги?
Вот так сподручней будет. Экий страх


Ты на меня нагнал. Я думал, было,
Лихой ли кто под сосенкой сидит?
Ещё чуток – морозцем бы прибило.   
Господь, видать, тобой руководит.

Об эту пору встретить здесь кого-то,
Да в поздний час?.. Бывает по три дня
Пуста дорога. Ить кому охота
На тракте мёрзнуть. Лучше у огня

Сидеть. Молчи. Не время силы тратить.
В беспамятство ли впал найдёныш мой?
Теперь уж ни к чему и помирати…
Н-но, пегая! Беги быстрей домой!

Сцена вторая
В горнице Дуняша и её мать-жена Субботы.

Суббота:
А вот и двор мой. Открывай хозяйка,
Да гостя, Богом данного, приветь.  (входит с незнакомцем)
А что за гость?.. ты и сама дознай-ка,
Пока я за медком спущусь в подклеть.

Дуняша, что застыла, как колода?
Что зришь-позришь во все свои глаза?
(Говорит сам себе)
А гость наш, чую, не простого рода.
(И снова, обращаясь к Дуняше)
Что замерла?.. Ну, то-то, егоза.

(Суббота уходит и вскоре возвращается с кринкою медовухи. Гость по-прежнему сидит на скамье в изнеможении).

Суббота:
Сними-ка кожушок с него, Дуняша,
Да расстели на лавке у печи.
Ишь зубы как у бедолаги пляшут…
А очи, словно угли, горячи.

Да сапоги давай-ка стащим с гостя;
По счастью пальцы на ногах целы.
Хватило б лавки при таком-то росте.
Испей-ка, брат, и вознеси хвалы

Ко Господу за чудное спасенье.
На тракте этом не один замёрз.
Но таково Господне повеленье,
Чтоб я тебя от смертушки увёз.

(Гость выпивает толику мёду. Его кладут на широкую лавку. Гость то ли впадает в беспамятство, то ли забывается в тревожном сне).

Суббота:
Ты, матушка, прикрой его тулупом.
Пускай поспит покуда; ночь мудра.
Да оттащи от изголовья ступу.
Доведаемся что к чему с утра.

Мать:
Дуняша, я опару замесила…
Смотри, не спи, доглядывай её.
За гостем тож… Эк, как его сморило.
Да попряди; деньком возьмёшь своё.

(Все укладываются спать. При мерцающем свете лучины Дуняша прядёт и следит за опарой, прислушиваясь к словам, которые гость изредка произносит во сне. Ранним утром, затемно, крестьянский дом оживает. Первой поднимается мать, дабы испечь хлебов и приготовить гостю отвар. Следом поднимается Суббота и выходит на двор присмотреть за скотиной).

Дуняша (шепчет):
Полночный гость наш, кажется, проснулся.
Отвар взогрейте, матушка, скорей.
Уж встал, перекрестился, улыбнулся.
Мать:
Да ты, Дуняша, быстро и взогрей.

Ужо я баньку нашу истопила;
Попарить гостя доброго не грех.
И будет он здоров, и будет сила,
А там и доберётся без помех

В далёкий монастырь, о коем ночью
Не раз он поминал во сне своём.
Однако ж, где зимою взяться кочу ?
И ни гроша, к тому же, нет при нём.

Входит Суббота бормоча:
Мне б молодца такого. На полатях
Лишь девки с бабкой жмутся мал-мала…
Бог сыновей не дал… Дык может зятя?..

(Видит сидящего на лавке гостя).

Мил человек, присядем у стола.

(Гость крестится на образа, кланяется, подсаживается к столу с краю).

Суббота:
Отвар испей, хлебца поешь ржаного,
Да о себе, коль хочешь, расскажи.
Что на Руси прошло, что стало ново?
Откуда родом? Как забрёл в Хижи?

Гость:
Как звать тебя, спаситель мой нежданный?

Суббота:
Субботой люди кличут с первых зим, – 
Явился я в сей день в сей мир престранный, –   
Ну, а по святцам писан – Никодим.

Гость:
Ты мне, Суббота милый, явлен чудом.
Век за тебя молиться должен я.
Коль скоро к месту нужному прибуду,
Тебе молитва первая моя

За Богом вслед. Зовут меня Феодор.
Стремлюсь уйти из мира в монастырь.
Скарб, серебро, дороги ради продал.
Язык мне был доселе поводырь.

Мой многодневен путь в страну покоя.
Бегу подале от мирских сует.
А как дошёл?.. Господь Своей рукою
Прямил мой путь и вёл на дальний свет.

Не вор я и не тать. В том будь уверен.
Работы не чураюсь хоть какой.
И тот обет я выполнить намерен,
Дабы обресть спасенье и покой.

Суббота:
Да где ж сыскать нам нонечи покою?
За монастырской разве что стеной.
Хотя и там забот не счесть. Зимою
Скит не согреть лучиною одной.

В монастыре не токмо же молитвой
Придётся жить. Труд тяжек чернецов.
Плоть умерщвляют не одною битвой
Духовной. Разве ты к тому готов.

Фёдор:
Обвыкну как-нибудь. Господь поможет.

Суббота:
Вот сказ те мой: иди-т-ко в найм ко мне.
Крестьянская сноровка приумножит
Твоё раденье в горней стороне.

К тому же Соловки отсель далече.
На Беломорье нонче нет пути.
Придётся ждать до лета с ними встречи.
И коч не скоро выпадет найти.

Фёдор:
О Соловках я не во сне ль поведал?

Суббота:
Во сне. Твой сон не безмятежен был. 
Другой такой обители Бог не дал.
Тот монастырь давно святым прослыл.

Я старостою в этом поселенье
Ужо лет пять. Ужо лет пять Хижи
Мне доверяют суд и управленье.
И я радею – безо всякой лжи.

Коров пяток, овец держу немало,
И поросята хрюкают в хлеву.
А всё один. Невмоготу уж стало,
Хоть мужиком сноровистым слыву.

Каб наперёд то знать – скорей в монахи
Как ты, мил друг. Да что там говорить…
Подушки, сарафаны, да рубахи,
Да рушники  – в приданое вся прыть

Моя уходит, всё моё богатство.
И женихов годящих подыскать…
Так что теперь ужо мне в ваше братство
Заказан путь. Кого тут попрекать?

За грех какой, не знаю сам, любезный,
Сподручников Господь мне не даёт.
Всё девки… Хороши, да бесполезны.
Прядут да ткут, да каждая поёт –

Заслушаешься. Дуня – заводила.
Я кулачищем в бороду упрусь
И плачусь сам. На всё Господня милость…
Трудись да пой. Да славь Святую Русь.

Фёдор:
Да если б знал ты, милый друг Суббота,
По чьей бежал я милости сюда,
Пропала б говорить со мной охота,
Привязанность исчезла б без следа.

Суббота:
Так повинись мне, милый друг, откройся.
Я видывал ужо лихих людей,
И так скажу: ты, брат, меня не бойся.
Чай ты не вор иль там какой злодей.

Фёдор:
Дядья мои – удельные бояре –
Служили честно князю своему
И головы в междоусобной сваре
Сложили не по льстивому уму .

И я, на княжьей службе не угодник,
При малолетнем быв государе,
Стал виноват лишь тем, что я их сродник.
Мне жить негоже стало при дворе.

К тому же, я давным-давно решился
Уйти в обитель. Счастьем ли назвать
Несчастье рода: путь мой, вдруг, открылся
И некогда мне стало горевать.

И в день один, простое взявши платье,
И никому ни слова не сказав,
Сюда подался, дабы снять проклятье
С родни своей, обет святой прияв.

Суббота (сам себе):
Догадлив я: он роду не простого
И малый честный – это вижу я.
Другого некичливого такого
Сосватал бы Дуняше я в мужья. (снова обращается к гостю)

Великому ты князю не изменщик,
Татьбы тебе незнамо ремесло.
Так стань же сам и барин, и поденщик –
Что сам посеял, то и проросло.

Платить тебе я, Фёдор, буду справно.
Деньжат подкопишь к лету, и ходи.
Пойдёшь сейчас – погибнешь, брат, бесславно.
Да и сноровки нет в тебе, поди.

Ударим по рукам. Всё честь по чести.
А летом ты подашься в монастырь.
Ты был один, таперя станем вместе
Застраивать души твоей пустырь.

Пока что обихаживать скотину
Я научу тебя. А ввечеру
Зажжём с тобой смолистую лучину
И станем ладить всё, что ко двору

Нам надобно, а что и на продажу:
Плести корзины, сети починять,
Посуду резать… Этот промысл нажил
Я смолоду… Теперь уж не отнять.

И ты войдёшь со мною в то искусство.
Монашеские нужды хоть скромны,
Да нужды, всё ж… Наматывай на ус свой.
Тем скоротаем время до весны.

А как красна придёт, мы вольну ниву
Засеем рожью, льном… Пасти зачнём
Скотину, птицу… Нам ли нерадиву
Да праздну быть, тем более, вдвоём.

Фёдор:
Поклон тебе глубокий и почтенье,
Опять меня ты, брат Суббота, спас.
Ты словно кряж, который чужд сомненья.
Но выслушай же дальше мой рассказ.

Меня ведь князь Василий заприметил,
Когда я был семнадцати годов,
И ко двору призвал. И я ответил
Всем сердцем на любезный князя зов.

И быв изрядно грамоте обучен,
И в иноземных знаясь языках,
С мечом, конём, пищалью неразлучен,
В дворянских смалу служивал полках.

Мой род обширен, и богат, и знатен,
Три сотни лет в державе славен он.
Как не было на Колычевых пятен,
Так нет и ныне. Я же принужён

Уйти в безвестность собственной охотой.
Служить лишь Богу, чтоб избыть свой грех
Служения Маммоне , и, Суббота,
Молиться в тишине за нас за всех:

За нищих ли, богатых ли, смятенных,
За веру, за державу, правый суд,
Дядьев своих, Еленою казненных,
За род свой древний, за безвестный люд.

И за тебя со чадами твоими.
Увы, мой путь становится длинней.
Один лишь ты моё проведал имя.
Храни же тайну, выдать не посмей.

В обитель должен я придти безвестным
Послушником и понести свой крест
Безропотно путём молитвы тесным.
Как будет всё – не знаю. Бог же весть!

Пока ж тебе служить без уговору,
Растить в душе смирения сады,
Выказывать во всём свою покору,
Готов за хлеба кус да ковш воды.

Ты спас меня. Тебе я благодарен.
Учи меня метать твои стога.
Забудь о том, что родом я боярин.
Ты – мой хозяин. Я тебе – слуга.


Сцена третья
Прошло три месяца.
Зимний день. Горница. Фёдор плетёт корзину. Рядом сидит  Дуняша.

Дуняша:
Скажи-ка, Фёдор, а в Москве девицы
Такое ж платье носят, как и я?
В домах под ноги стелют половицы
Иль в избах подом служит им земля?

Москва Хижей намного ли поболе?
Хоромы на Москве ли велики?
И можно ли перечить княжьей воле?
А пользуют ли бабы там вальки ?

А ходят ли девицы-молодицы
По ягоды, как мы на Сытну Гарь?
И много ли в Москве-реке водицы?
И грозен ли московский государь?

А липовым ли лапти вяжут лыком?
А…

Фёдор:
             Как горохом сыплет. Погоди.
Мой сказ тебе о князе о великом
Сегодня будет. Ты пряди, пряди.

Приятно видеть мне твоё проворство;
Ты и умна, Дуняша, и ловка.
В тебе нет ни жеманства, ни притворства…
Так вот… Наш князь великий мал пока.

Пристрастен к играм, книгам многомудрым,
Великий князь сметлив не по годам.
Поёт псалмы и с тем, прибравши кудри,
По воскресеньям чинно ходит в храм.

К покоям быв приставлен государским,
Я с ним, случалось, много говорил
О Боге, о величии о царском.
И я его, и он меня любил.

И в шахматы с ним игрывал порою…

Дуняша:
А что же это за игра, скажи.

Фёдор:
Всяк ум людской взрастает той игрою.
И твой взрастёт. Ты только прикажи.

Дуняша:
Мне с куклами моими нынче скучно.
Ты, Федор, не научишь ли меня
Мудрёной сей игре – я буду слушной.

Фёдор:
Ну что ж… Сначала вырежем коня,

Туру, пешцов, да княжескую стражу,
Да бранно поле вырежем потом.
Ну, а когда я войско то налажу,
Приступим, осеня себя крестом.

Дуняша:
А письменам, которые в Псалтыри,
Научишь ли меня – их сдюжу я.

Фёдор:
Ну, коли будет норов твой настырен,
То будешь честь про святость жития

Уже к весне.

Дуняша:
Уже к весне я буду
Честь и Псалтырь и многих знать святых?

Фёдор:
Да, будешь честь всему на диво люду
Собрание тех истин золотых.

Дуняша:
Рассказывай же дальше. Как одет он?
Бывает ли сердит на слуг своих?

Фёдор:
Во злате-серебре пред белым светом
Он предстаёт. Но дома – прост и тих.

Землёю ж правит мать его, Елена ,
Пока он мал. Прекрасен лик её.
Мудра, тверда, на выходах степенна.
А слово – что разящее копьё.

Скажу тебе я, Дуня – этим летом
Она меня от гибели спасла,
Велев бежать немедля, чтоб к ответу
За родичей не встать мне опосля.

Дуняша:
Не будь того, ты к нам бы не явился,
И о тебе не ведала бы я.
Великий князь, наверно, огорчился,
Когда ты отбыл в дальние края.

Фёдор:
Дядьёв да мамок вкруг него немало.
Меня, быть может, он уже забыл.

Дуняша:
А я б тебя вовек не забывала.
Сколь буду жить, ты будешь сердцу мил.

Фёдор:
Ты ведь давно сосватана, Дуняша.
С младых ногтей знаком тебе жених.
В селе невесты и не сыщешь краше.
Очей твоих весёлых озорных

Нельзя не заприметить среди прочих.

Дуняша:
Никитка Кочнев был мне женихом…
Да и теперь немало есть охочих…
Сын мельника Антип, а то Пахом…

Фёдор:
Как был?

Дуняша:
                Да так. Убился этим летом
(Господь же его душеньку спаси).
Упал с коня в ночном. Святым обетом
Я год решилась батюшку просить,

Дабы сватов к нам в дом не засылали.

Фёдор (крестится):
Господь же его душу упокой.
Нам свыше все ниспосланы печали,
Да жить негоже нам одной тоской.


Сцена четвёртая
Прошло ещё шесть месяцев. В горнице Фёдор и Дуняша. Входит Суббота.

Суббота:
Пришла пора нам с гостем распрощаться.
Пришёл обоз, и завтра поутру
Тебе сподручно, Фёдор, с ним податься,
Хоть это мне совсем не по нутру.

Душа твоя величием богата,
В смирении своём не лицемер,
Ты стал для нас для всех милее брата,
В трудах земных, в молитве – нам пример –

Ты прост и ясен, многомудр и крепок.
Таким хотел бы видеть зятя я.
Коль ладишь что – то ладишь без зацепок.
Да не про нас такие-то зятья. (Продолжает, как бы спохватившись)

А может на второе лето с нами
Останешься. Дуняша подросла,
Чего решать с другими женихами,
Она с тобою не узнает зла.

Она хоть дочь крестьянская, да парой
Тебе желанной станет. Погоди.
Я подмогу. Мужик я, чай, не старый.
Не знаешь ведь, что будет впереди.

Она в тебе души своей не чает.

(Суббота смотрит вопросительно на Фёдора. Фёдор, приложив руку к сердцу, низко кланяется Субботе, а затем и всем остальным).

Фёдор:
Простите же меня, коль в чём не прав.
Меня ведь расставанье огорчает
Не меньше вас, но я избрал устав

Монашьей жизни и пути обратно
Мне нет. Дуняшу же люблю как брат.
За вас молил я Бога многократно.
Простите, ежли в чём был виноват.

Суббота:
Коль выбор твёрд, то силой не удержишь.
Прости какой и наш тебе  укор.
На озеро схожу, проверю верши.
К отъезду твоему вернусь на двор. (Уходит)

Дуняша:
Прошу тебя, останься, Фёдор, с нами,
Не уходи из нашего села.
Ты лучший между здешними мужами.
И я с тобою рядом весела.

Ты мне желанен стал тотчас, как только
Введён был в дом наш батюшкой моим.
Теперь же сердцем всем и мудрым толком,
И всей душою мною ты любим.

Возьми меня женой, ведь ты же любишь
Меня. А я-то как тебя люблю.
Другую взяв, меня ты не погубишь
Останься только… Я и то стерплю.

Меня возьмёшь – покорною женою
Тебе останусь до скончанья  дней.
И будем жить: тобою я, ты мною,
И даст Господь нам толику детей,

И дом поставим – батюшка поможет –
Хозяйство справно заведём при нём.
А ежели тебя сумленье гложет…
Останься только… Я к тебе в наём

Пойти готова. Только б любоваться
Твоею статью, добротой твоей,
Твой взор ловить, и им же согреваться
И слышать рокот ласковых речей.

Фёдор:
Ох, милая разумница, Дуняша.
Ты и права, и, вместе, неправа.
Я дал обет, и уж налита чаша,
И я уж пью. И все твои слова

Мне душу жгут, но не могу ответить
Взаимностью на чистый твой призыв.
Признаюсь: не хотелось бы мне нетить;
Я был бы лжец, живые чувства скрыв.

Люблю тебя я всей душой, не скрою,
К несчастию, Дуняша, моему.
Была ты мне до сей поры сестрою,
Так будь же ею, не влеки во тьму.

Дай я с тобой на горестях поплачу,
Мой путь иной, давным-давно иной.
И поступить не вправе я иначе.
Обитель Божья будет мне женой.

Дуняша:
Тогда никто моим не станет мужем.
Пойду в обитель сестринскую я.
Коли не мне, а Господу ты сужен,
Уйду и я в те горние края.

Фёдор:
Меня коль любишь, следуй же совету,
Что дам тебе я: не бросай отца
И мать. Не уходи за мной со свету,
Не отрицайся брачного венца.

Дуняша( рыдая):
Другого, кем бы ни был, не хочу я…
Чем жить с нелюбым, лучше умереть!

Фёдор:
Не плачь. Минуют дни, тебя врачуя,
И снова будешь и плясать, и петь.

Так обещай же следовать покорно
Моим советам. Бог тому судья.
Приходит срок, и прорастают зёрна,
И в путь стремится новая ладья.

А я за вас за всех молиться буду.
И ты молись, Дуняша, обо мне.
Не огорчай. Молитва – это чудо.
Муж будет счастлив при такой жене.

Так обещай же твёрдо.

Дуняша ( всхлипнув):
Обещаю.

Фёдор:
Вот так-то лучше, так-то веселей.
А я пока с иными попрощаюсь.
А ты меня в молитве пожалей.


                Часть вторая

Действие второе



Сцена первая
1566 год. Александровская слобода. В царских покоях беседуют Иван IV и его ближайший сподвижник князь Афанасий Вяземский.

Иван IV:
Ослушался нас Герман . Повеленья
Не выполнил. Не захотел принять,
Не взял над паствой нашей попеченье,
А стал царю перечить и пенять.

Таков ли нам митрополит потребен?
Сослать в обитель строгую его.
И там о нашем здравии молебен
Читает пусть. И всех до одного,

Кто был ему послушен, взять на дыбу.


Вяземский :
А кто же будет нам митрополит?

Иван:
Достойного сыскать мы не смогли бы
Средь всей их братьи. Что меня и злит.

Сэр Ченселор  – тот аглицкий купчина –
В свой час об их мне сведал короле :
Он государь, и вместе –  благочинный,
И аглицкой той веры –  на челе.

Монастыри свои в правах урезал,
Всё злато их в казну свою забрал;
Мол, коль монах –  тебе нужна аскеза,
И будь по вере беден ты и мал.

И нынче Лизавета-королева
Обычай тот сумела сохранить.
Она всему глава –  затем и дева:
Ей замуж неподобно выходить.

Вяземский:
И нам бы завести то не мешало.
Чай, еретик-то аглицкий не врёт.

Иван:
В опричнине попробуем сначала…
Да чувствую – взбунтуется народ.

Вяземский:
А нет ли средь игуменов достойных?
Обителей немало на Руси
Богатых, и  обширных, и спокойных.

Иван:
И то ведь правда. Скоро расспроси…

А, впрочем, нет. Расспрашивать не надо.
Есть мних , который сможет то поднять.
Он упасёт и пастырей и стадо.
Он строг, разумен и негож пенять.

Вяземский:
О ком ты, государь? Ужо я знаю
Игуменов московских. Среди них
Немало добрых пастырей. Да бают –
Мягчает в граде стольном всякий мних.

Иван:
И то…  Мне люб игумен соловецкий,
Тот славный стольник, что пропал тотчас,
Когда казнили Колычевых. В детской
Меня берёг он. Я, разгорячась,

Его, бранил, бывалочи, неловко;
Он на меня сердиться не хотел.
И разуменьем добрым и сноровкой
Был мне по нраву он. И я, пострел,

С ним в шахматы не раз играть садился;
Ужо в игре он этой был хорош…
Потом гляжу: вона; где объявился.
Быв на Стоглаве, был ко мне он вхож .

Я отпустил тогда его с дарами,
И помогал, чем мог, до сей поры.
И вскоре под полночными ветрами
Восстал храм-крепость – вот где те дары.

Вяземский:
Но он из рода Колычевых будет.
Они радеют братцу твоему
Владимиру Андреичу , Иуде…

Иван:
Я волю так. А значит, быть тому.

Отправите посланников с поклоном,
Не мешкая. Чтобы на всём пути
Его встречали колокольным звоном.
Он будет слово Божие нести,

И паству этим словом обнадёжит.
А то, что он из Колычевых... Пусть
Все знают нашу милость. Нам негоже
Чураться верных слуг. Ведь я тружусь

Державы ради. А Филипп – не то же?
Державник он. Мне преданный слуга,
Он, думаю, делам моим поможет.
А там сведём Державы берега.

Действие третье

Сцена первая
1566 год. Соловецкий монастырь. Келья Филиппа – игумена Соловецкого монастыря (до пострига – Фёдора Степановича Колычева). Филипп молится, стоя на коленях перед образами. Входит инок – келейник умирающего старца Спиридона, до пострига –  Сильвестра .

Инок:
Тя Спиридон зовёт. Пойдёшь ли отче?
Вот-вот погаснет свет его очей.
О жребии твоём счастливом хочет
Он молвить слово.

Филипп (поднимаясь с колен):
                Время – казначей

Бесстрастный. Нас ссужает скупо днями
Счастливой жизни, чтобы взять потом
И нашу жизнь, и всё что было с нами
В свой вечный схрон. А где-то под крестом

Останки наши бренные истлеют.
О, мудрый старец, отче Спиридон,
Сильвестра помня, все тебя жалеют.
Пока ты был, в державе жил закон. (Обращаясь к келейнику):

Иду немедля, чтоб утешить душу,
Пред вечностью готовую предстать.
Указ царёв я этим не нарушу.
Да и душе сей вскоре не страдать.


Сцена вторая
Келья Спиридона (Сильвестра). Старец покоится на ложе. Входит Филипп.

Спиридон (говорит слабым, но твёрдым голосом):
Я ждал тебя Филипп. Узнал от братий –
В митрополиты царь тебя зовёт.
Мой пробил час, и мне грешно скрывати
То, что меня так много лет гнетёт.

Филипп:
Знай, сыну твоему я весть отправил.
Мы ждём его уже который день.
Обители Онфим твой в дар оставил
Одну из ваших справных деревень.

Я чаю, он тебя ещё застанет.
И ты смотри, покуда потерпи.

Спиридон:
Душа юна, а плоть вот-вот завянет,
Хоть медли жизнь свою, хоть торопи.

Ты был приставлен к отроку Ивану,
Я молодым царём его знавал.
Нрав государев был не без изъяну,
Теперь же бес его околдовал.

Филипп:
Наш государь взыскует утешенья
Средь дел державных. Оттого меня
Зовёт к себе, чтоб не было смущенья
 В народе. Не моя ли то пеня?

Его же я ослушаться не в силах.

Спиридон:
Он к истине неправедным путём
Стремится. Можно ль на могилах
Невинных жертв поставить крепкий дом?

Построить нерушимую державу,
Где счастлив будет, кто бы он ни был?
Как сохранить величие и славу,
Коль честь и славу ближних истребил,

Раздрав надвое собственное царство.
Как разоряя подданных своих,
Обресть богатство. Можно ль чрез фиглярство
Восставить правый суд. Совсем затих

Глас правды и нельстивого совета?
И земщина с опричниной  – враги?
А испоместный  наг и чернь раздета,
С кого взыскать державные долги?

Сомненьями пустыми одержимый,
Он истине путь лживый предпочёл.
И лестью шептунов своих даримый,
Разрушил борть, и закурил всех пчёл.

Но шершней злобных при себе оставил.
Опричники безумием своим
Готовят крах его царёвой славе,
И смуты призрак явится за сим.

Филипп:
Пока делил он с Избранною Радой
Заботы о величии страны,
Высот немалых, этой цели ради,
Достиг, избыв пороки старины.

Дал укорот он местничеству строгий
Приказы обустроил, свод един
Законов дал Руси  и встал на ноги
Он твёрдо как могучий властелин.

Границы царства далеко раздвинул.
Стяг веры православной водрузил
Во станах агарянских . А повинных
В изменах слуг своих, коль поразил –

На то он царь, чтоб не терпеть измены.
Князей удельных вправе он унять.
Но без расправ ужасных, постепенно,
Не изводя под корень в царстве знать.

То истина для царствия любого,
Чтоб был властитель строг и справедлив.
А что невинной крови  много… Слово
Я молвлю пред царём. Я не стыдлив.

Спиридон:
Что истина, коль к ней кривы дороги?
Повдоль же псы и морды их в крови.
И множатся по царству перелоги ?! 
И всяк бежать из царства норовит!

Когда предстанешь пред царёвы очи,
Моли его, Филиппе, об одном:
О единенье двух державных отчин –
Да будет царство как единый дом.

Да не казнит он слуг своих вернейших,
Клеве;там злобным хода не даёт.
Пусть бережёт и бо;льших и малейших,
Иначе царство русское умрёт.

Мой близок час. Те книги, что Онфимом
Мне присланы, обители дарю.
Скучаю я о сыне о любимом…
Прости меня. Ступай теперь к царю.


Сцена третья
 Трапезная Соловецкого монастыря. Два пожилых монаха ведут беседу.

Зосима :
Я молодым сюда пришёл когда-то,
Чтоб подвизаться в тяготах земных.
Здесь нашего едва ль с десяток брата
Нагих молилось. Варниц соляных

Да промыслов доходных мы не знали.
Ютились в срубах тесных круглый год.
До смертушки зимою замерзали,
Судьбы своей не зная наперёд.

В пятнадцать лет всё вдруг переменилось.
Не чары ль то, и в силах ли людских?
Такое мне, да и иным, не мнилось –
Вознёсся камен град в пустынях сих.

Паисий :
Мы и сейчас своей судьбы не знаем.
Без воли Божьей, кабы то сбылось,
Чтоб край суровый обернулся раем –
Где столько люду Божьего спаслось.

Зосима:
Насельников в обители немало.
Да все по кельям каменным сидят.
Монаху, старцу, разве то пристало,
Лелеему быть с головы до пят.

Паисий:
Устав наш, брат – тяжельше не бывает.
И послушанья наши нелегки.
Но коли дух твой дерзкий изнывает,
Пещерку рой. То Господу с руки.

Молитвенными подвигами братий
Обитель даже малая славна.

Зосима:
И дел Филиппа, и его объятий
Боюсь. Давно причастного вина

Из рук Филиппа я не принимаю.
Всё мнится мне, что он де чародей.
И впрямь пойду пещерку ископаю
Подале от Филипповых затей.

Паисий:
В обитель мы пришли с тобою вместе
Не с нами ли тогда Филипп пришёл?
Закваскою он стал в опавшем тесте.
Ты с той поры на Фёдора стал зол

И порывался бить его за рьяность;
Безропотно обиды он сносил.
И дивная за ним водилась странность –
Он тем крепчал, чем больше тратил сил.

Зосима:
Вот я и говорю: всё это чары.

Паисий:
Нет, брате, это Божья благодать.
Господней волей монастырь наш старый
Сгорел дотла, чтоб камню первость дать.

Филипп-Феодор в те года лихие
Любовь к себе игумена снискал
Уменьями своими. Мы, нагие,
Ещё скитались между голых скал,

А он и лес валил, и печи ставил,
И нам свои умения открыл.
Не быв монахом, против всяких правил,
Над многими поставлен первым был.

Затем опять безропотно трудился,
Приня;вши постриг и Филиппом став…
То в кузнице, то в хлебне… И молился,
Безсчётно свой псалтырь перелистав.

Зосима:
А мы себя в те годы, что ль, щадили?
В посте, молитве, праведных трудах
Не менее его поклоны били
И изнуряли плоть. И Божий страх

Нам ведом был не менее. А ныне
Игумен он.

Паисий:
                И, слышно, государь
Его к себе зовёт. Он нас покинет
И с тем уйдёт твоя слепая ярь.

Зосима:
А кем зовёт?

Паисий:
                Зовёт в митрополиты.

Зосима:
Епископов, что ль, мало на Руси?
Игумена к себе зовёт?! Поди ты…

Паисий:
Не нам убогим тот расклад веси;.

Епископ Герман, тот, что на Казани,
Клобук и посох, бают, не приял,
Ослушался Ивана приказаний,
В опалу без прощения попал.

Филипп же с давних лет царю знакомец.
В покоях княжьих смолоду служил.
Его и вспомнил царь. Видать, что кроме
И некого. Филипп заворожил

Царя Ивана дивами своими,
Обитель превратив почти что в сад.
Поставил храмы камены. Святыми
Соделал Соловки. Шумлив посад

Под стенами валунными устроил,
И промыслы богатые завёл.
Мне по душе Филипповы устои.

Зосима:
А я вот на него и ныне зол.

Паисий:
Грешно, Зосима. Сколько лет минуло.
Душе своей дай, наконец, покой.
Избавься от бесовского посула
Далёких дней. Переверни, закрой

Злопамятства истёртую страницу.

Зосима:
Казню себя, Паисий, но стучит
В висках обида…

Паисий:
                Зависть багряницей
Твой  застит взор и злую нить сучит 

Глубокой нелюбви твоей к Филиппу:
Не ты, а он Алексию  был люб;
Не ты, а он высокий холм насыпал
Молитв благих, что не сходили с губ

Его, и вдохновляли слабых братьев.
Когда он строил, ты лишь причитал.
И храмов светлых дивное зачатье
Не ты, а он молитвой начертал.

Зосима:
Он от начала нам простолюдином
Себя казал. Но в нём иная стать
Была видна. И вот боярским сыном
Он вдруг решил по поставленью стать.

Но долго же своё скрывал он имя.
Чего боялся? Мести ли, суда?
Он!? Колычев!? Кто из простых подымет
На род сей руку? Нет, не зря сюда

Бежал он. Знал ли кто до поставленья
Игуменом о нём хоть что-нибудь?
Дядья ж его высоким повеленьем
В Москве на плахе свой скончали путь.

Паисий:
Я думаю, то знал Иона Шамин  –
Филиппов изначальный духовник.
Да и Филиппа тайны тяжкой камень
Давил. В то дело сыск когда проник,

За ним вины и грана не открылось
В измене. И не стал бы государь
Изменщику являть такую милость –
Велик монастырю Иванов дар.

Уж двадцать лет как брат Филипп игумен.
Богатством личным монастырь вознёс.
И мнится мне, что был благоразумен
За годы те и щедрый царский взнос.

Судьбы его минувшей плотно дверца
Затем была закрыта, что был благ.
Не к почестям его тянулось сердце;
Хотел быть равным с нами. Он ли враг

Царю Ивану? Праведность Филиппа
Давно известна на Святой Руси.
Живет его молитвой неусыпной
Обитель наша. Ты, брат, не тряси

Своей главою. Грешен ты, Зосима.
Тебя Филипп доселе привечал
И не губил. А злость, тобой носима,
Сподручница неправедных начал.

(В трапезную входит настоятель Соловецкого монастыря Филипп).

Филипп:
Не прост в житейском сем водовороте
Путь твёрдости и кротости, не прост.
Не обо мне ли, братья, речь ведёте?
Смиренною молитвой в небо мост

Одною не построите. Деянья
Важны. Как добрый пахарь у сохи
Чернец взрыхляет пашню покаянья
Отнюдь не только за свои грехи.

Зосима (отводя взгляд в сторону):
Позволь мне удалиться в келью, отче;
Пришло мне время на молитву стать.

Филипп:
Иди, Зосима. Червь те душу точит.
Пребудет же с тобою благодать. (Зосима уходит)

Скажи, Паисий, не лукавь, ответствуй.
За что я так Зосимой не любим?
Ведь сколько пережили вместе бедствий:
И хлад, и голод, и пожарищ дым,

А в нём жива неправая обида.

Паисий:
Он сознаёт свой грех, да мочи нет
Уврачевать ту язву.

Филипп:
                Даже вида
Скрывать не хочет. Гибельных тенет

Он не боится разве? Путь далёкий
Мне предстоит и я, брат, не хочу
Оставить здесь и отзвук давней склоки.
Его простил я, и опять прощу.

Пусть и меня простит он. Кротким нравом
Не славен он. Ну да не в том беда.
Нельзя монаху с этакой отравой
В душе своей ждать Божьего суда.

Теперь о деле. Государь-надёжа
Призвал меня, и может статься то,
Что братья на тебя сей крест возложат.
Беречь обитель – подвиг непростой.

А возвернусь в бесчестье и опале,
То всё едино быть тебе главой.
Ни радости во мне нет, ни печали.
Державы ради, дух смиряя свой,

С посланником царёвым отъезжаю.
Чай, разумом велик наш государь.
Уговорить его, Паисий, чаю
Не разделять страну. Давно косарь

Безносый в нашем стане промышляет.
Опричные лес рубят, да щепы
Уж больно много. Разве он не знает?
Владыки мира, чай, не все слепы.

Царя я помню мальчиком смышленым.
Проникшись смыслом царственных начал,
Он не бывал ни злым, ни раздражённым…
Я отроков разумней не встречал.

Когда же мать его свели со свету,
Он бедовал, и с тех далёких пор
Мечтал призвать обидчиков к ответу
И взял себе в подручники топор.

Как не сыскать величия в гордыне;
Как на бревне меча не отковать,
Так он рассёк свою державу ныне –
А разделёну царству не бывать.

Паду пред ним, Паисий, на колени
И покаянно буду умолять
Опричнину избыть его веленьем,
Народу заедину стать опять.

И ежели откажет царь мне в этом,
То я, Паисий – не митрополит.
Уж лучше мне голодным да раздетым
Уйти в таёжный и безвестный скит.

Паисий:
Не дай Господь! Одно меня смущает:
Немало уязвлённых пред собой
Увидишь ты епископов. Прельщает
Гордыня многих. Грех он не слепой.

Вселяется и в праведные души –
Нашепчет лесть, и купит за гроши;
Храм зла восставит, храм любви разрушит
И злодеяньем дело довершит.

Филипп:
Эк ты хватил. Не зависти боюсь я
Епископской. Не страшно за себя.
Не изрубил бы крепи царь да брусья
Державы нашей, головы рубя.

(В трапезную входит немолодой инок):

Прости мя, отче. Там пред воротами
Ждёт человек, видать, простолюдин.
Не хочет разговаривать он с нами.
Тебя лишь хочет зреть. Пришёл один.

Филипп:
Как выглядит?

Инок:
                В добротном одеянье
Да в сапогах. Мне был бы он отец…
Стар, но широк в кости.

Филипп:
                Какого званья?..

Инок:
То ль из крестьян богатых, то ль купец.

Весёлого приветливого нрава.
К тому ж твердит: тебя де он знавал
В твои младые годы. Нынче слава
Твоя его в дорогу позвала.

Филипп:
Он невысок и светел волосами?

Инок:
Да, невысок, но сед совсем. Как лунь.
А ласковыми  синими очами
На диво чист он, и на диво юн.

Филипп:
Назвался ль он?

Инок:
                Сказал, Субботой кличут.

Филипп (взволнованно):
Поди к вратам. Зови его скорей.
Я знал его, и знал его обычай.
Пойду и в келье встречу близ дверей.
      
С Субботой я знавал иные выси,
Пока его я не оставил дом.               
Веди же, брат, ко мне его. Паисий.
Мы о делах договорим потом.


Сцена третья
Келья Филиппа. Входит сам Филипп, следом за ним Суббота.
Суббота падает на колени, целует руку Филиппа.
Суббота:
Я плачу, отче. Счастьем небывалым
Полна душа. Тебя ли вижу я.
Я часто думал, шествуя за ралом ,
Аль на покосе, хлеба край жуя:

Как Фёдор наш? Не бедствует ли часом?
Мы о тебе молились всей семьёй.
Не знаю сам, каким небесным гласом
Меня сорвало. Завтра мне домой.

Ладьи не станут ждать.

Филипп:
                Встань, друг мой милый.
Пасть на колени я перед тобой
Скорее должен. Ты вернул мне силы
В годину перемены роковой.

(Филипп поднимает Субботу с колен, троекратно обнимает).

Филипп:
Ты был мне брат, и братом мне остался.
Так сказывай же: о себе, родне.
Пойдём, присядем. Я, брат, взволновался.
Дуняша как? Рассказывай же мне?

Суббота:
Она уж внуков нянчит. С год, наверно,
Как ты уехал, плакала она –
Да снадобье от тех сердечных терний
Сыскалось в муже добром. И сполна

Семья да детки душу излечили
Её. Но только вспомнит о тебе,
Вся светится. И столь в ней дивной силы…
Сказать по правде, по её мольбе

Отправился на Соловки я, отче.
Подарки от неё тебе привёз.
Вот рушники, вот скатерть. Пусть не очень
Богаты те дары…

Филипп:
                Меня до слёз

Растрогал ты. Что может быть ценнее
Таких любви исполненных даров.
Я поминал всегда вас, и во сне я
Входил не раз под ваш приветный кров.

Суббота:
Все дети, внуки Дунины, охочи
До грамоты. Она чрез требник  твой
Их выучила, Фёдор… Святый отче…
Никто из них дорожкою кривой

Не хаживает по её раденью.
Молитвами твоими род наш жив,
Укрыт твоей спасительною  тенью.

Филипп:
Коль дело справно, то и дух не лжив.

Я, брат Суббота, вскорости покину
Сию обитель. Царь меня зовёт
Митрополитом. С ним быть заедину
И помогать в делах державных. Вот

Какой мне выпал жребий тяжкий, друже.

Суббота (снова падает на колени):
Поверить, святый отче, не могу,
Что Бог мне дал спасти тебя от стужи
И разделять с тобой твою нудьгу .

Филипп:
Так встань же, брат мой милый. Сядь напротив.
Ты послан Богом мне, и не перечь.
Страдания души страданий плоти
Куда сильней. Об этом нынче речь.

И без даров обитель не покинешь.
Не спорь со мной. Феодора ты чтишь.
Ну, и Филиппа будешь знать отныне.
Я ведь не льстив. И ты мне, чай, не льстишь.

Вечеряти  со мной сегодня станешь.
В соседней келье ложе для тебя
Устроят. Коль откажешь – сильно ранишь.
А поутру расстанемся, любя.

Увидеться нам больше не придётся.
Счастливой доли я для вас молю.
На небе, может, путь наш перевьётся.
Скажи Дуняше – я её люблю.

Люблю её братернею любовью.
Ты песню мне Дуняшину напой,
Чтоб ангелы явились к изголовью.
Ну, а пока свечеряем с тобой.

Не ведаю судьбы своей дальнейшей.
Но страха нет. И вы есть у меня.
Помолимся же Троице Святейшей,
Чтоб встретить утро завтрашнего дня.


Действие четвёртое

Сцена первая
(В покои государя входит Филипп)

Иван:
Как рад тебя, Филипп, я видеть ныне!
Без пастыря истосковались мы.
Стань же отцом. Отцом при грешном сыне.
Нас огради от зла, сует и тьмы.

Филипп:
И я спешил, о, государь великий,
По повеленью прибыть твоему.
Везде встречая радостные крики,
Я горевал. И, лёжа в терему

Из ночи в ночь на пуховой перине,
Ворочался я, словно на камнях.
Где глад и мор, там попущать гордыне
Грешно. Скорбя о тяжких временах,

Твой розмысл, государь, приять не в силах…
Почто свою державу разделил?
Опричнина немало подточила
Боярских крепких вотчин. Страх явил

В поместьях многих мерзость запустенья,
Где испоместный нов, да неумел.
И пахарь от бездумного правленья
Бежит, куда глаза глядят. Предел

Тому наступит ли? Ведь не прибудет
Ни податей, ни пошлин с тех земель.
Ты – государь! Господь один лишь судит
Деяния твои. В чём зришь ты цель

Деля на правых мир и виноватых?
Моё же простодушие прости.
В миру земель убавилось богатых…
Ужо поместий справных наскрести

Непросто.

Иван(с лёгким неудовольствием):
                Я считал тебя, владыко,
Смысленней, право. Знаю, знаю я
Об оскуденье том. И страшным криком
Вопит душа моя. Но и змея

Измены подлой вьётся у престола;
И неохота власть мою терпеть
Князьям удельным. Им склоняться долу
Перед царём – не в честь. Так вот им плеть!!

Они прытки с охотой наше царство
Да в клочья разорвать. И выбор мой –
Искоренить уделы и боярство…
Чтоб самому не побрести с сумой

По миру без гроша и без державы,
Залитой кровью страшных мятежей!!
Врагов лишая почестей и славы,
Я отличаю верных мне мужей.

Нет различенья – родовит ли, беден…
Господь вручил мне царство не за тем,
Чтоб я ходил беспомощен и бледен…
Деяния свои я, отче, вем.

Филипп(с горечью):
Где колосилась рожь – там перелоги,
Где сад был глазу мил – там сор-трава.
Зачахли веси, заросли дороги.
Пусты и храмы стали, и слова.

Как мне служить в державе разделённой?
Молю тебя: объедини страну!
Освободи державу от полона
Нечистых сил. Искорени войну

Межбратнюю!

Иван(с лёгким раздражением и удивлением):
                Я делаю не то ли?
Не время затевать об этом спор.
Мне самому всё это против воли.
Я отложу отточенный топор

По твоему, Филиппе, поставленью,
И поглядим, смирился ль кто из тех,
Кто не желал пред нами гнуть колени.
Я ль не устал от горьких тех потех?

Поди же отдохни, мой друг, с дороги.
Ты нужен мне, Филипп. Не упрекай
Меня за нрав к врагам по праву строгий…
Но слабостям моим не потакай.

Молитвами твоими вознесётся
Святая Русь, и воссияет свет
Её над миром. Мой народ проснётся
Ко славе, Божьей милостью согрет…

Филипп:
Мне ль, государь, твоим словам не верить.
Коль бра;тия доверят посох мне,
Знай, я не буду лгать и лицемерить,
И строить козни, даже и втемне;.

Иван:
Я знаю…


Сцена вторая (покои государя Всея Руси Ивана IV; государь занят сочинением духовной музыки)
Спальничий:
Великий государь! Владыка просит
Его принять, коль можешь ты, сейчас.

Иван IV (задумчиво):
Его принять…(оживляясь) Тропарь многоголосый
Преславный вышел, право. Изловчась,

На клиросе его и сам бы спел я.
Да и спою. Подправлю этот крюк
И сам спою. Монашеская келья
Ему тесна… (вздыхает) Но всё же он мне друг.

Пускай войдёт (входит Филипп). Что надобно, владыко?
Случилось что, аль с просьбою какой?

Филипп:
Хочу с тобою, Государь Великий,
О жизни вечной, суете мирской

Я словом перемолвиться…

Иван:
                Послушай,
Какой я славный сочинил тропарь…
А, впрочем, нет. Садись. Сыграем лучше
Мы в шахматы, как игрывали встарь.

Я белыми сыграю. Ты не против?
Садись, как в оны лета, супроти;в.
Вот те мой ход. Не ждал, поди. Без плоти
Живут сии фигуры, воплотив

На этих клетках жизни совершенство…
За властелина жертвуют собой…
Не посягает ферзь на верховенство…
А в царстве нашем, глянь-ка ты, любой,

Кто рюриковой крови, мнит возможным
Воссесть на заповеданный нам трон,
Не погнушавшись поводом подложным –
Измены дух сквозит со всех сторон.

Филипп:
Мой государь! Прости меня за смелость,
Но таковых в твоей державе нет,
Кому б венец примерить захотелось…
Чины да земли, звон златых монет

Прельщают многих, только не корона.

Иван:
Э-э, не скажи… Двоюродный мой брат,
Владимир-свет-Андреич, беззаконно
Лелеял думу свесть меня стократ.

Ну, да его черёд ещё настанет.

Филипп:
Коль есть тому свидетельства, почто
Его не схватят?

Иван:
                Блеск короны манит,
И есть его заветною мечтой –

Мне и свидетельств никаких не надо.
Хитро, однако, выступил твой конь.
Но и у нас на то своя засада…(делает ход)
Не нам топтаться дела осторонь.

Филипп:
Господь нам заповедовал любовью
Лечить людей, хотя бы и врагов.
Тогда Христос приносит к изголовью
Покойный сон. И гнев из берегов

Души власть предержащих не выходит,
И милость к падшим их возносит ввысь.
Тем ближе мы к Божественной природе,
Чем больше мы любовью облеклись.

Иван:
Ты сказывай скорей, с какой заботой
Явился ты в столь неурочный час?
Какие должен хляби и болота
Я разгрести,  терпеньем облачась?

Филипп:
Род Брынских весь почти что взят в оковы
За отчича их грех. И стар и млад.
Твои суды, мой государь, суровы.
Прошу лишь за безвинных немовлят

Да отроков. Смотреть на то нет мочи.
Яви им милость, их года продлив.

Иван:
Коль мочи нет – закрой, владыко, очи.
Мой приговор суров, но справедлив.

Коль я детей врагов оставлю вживе,
Они помстят потомству моему.
Не надобен бурьян державной ниве,
Противно то державному уму.

Я обещал тебе, что поумерю
По поставленью твоему свой гнев
К врагам своим. Да мне ли, словно зверю,
Их рвать? Они ж, вконец осатанев,

Распродавать почали наше царство.
Я Брынским их измены не прощу.
Тут не простое пьяное бунтарство –
Сей род изрядно раскрутил пращу,

В Литву продав смоленские именья
Свои. А тем лишил неправо нас, -
Без нашего, царёва, повеленья, -
Куска державы нашей. Божий глас

О воровском деянье том нам сведал.

Филипп:
Но Брынский старый сбёг от нас в Литву.

Иван:
Предав царя, и отпрысков он предал
Своих. Да потеряет всю листву

Фамильное их древо; с тем засохнет.

Филипп:
Но дети злонесчастного тебе
Служили верно – слуг своих до сотни
Вели на смерть вслед боевой трубе.

Иван:
То было прежде; нынче же – измена.

Филипп:
Но внуков малых должен ты простить!..

Иван(с некоторым раздражением):
Пред Богом лишь я должен на коленах
Ответствовать. Сколь будешь ты просить

О тех, кто нам вонзает жало в спину?
Ты об упокоении их душ
Скорее помолись. Они покинут
Сей мир не в муках.

Филипп:
                Ты ведь всемогущ

И в милостях своих, как в наказаньях –
Яви же милость, царь, несчастным сим.
Да окормит Господь твои деянья,
А мы слезой молитвы оросим.

Иван (успокаиваясь):
Я ссориться с тобою не желая,
В ущерб державе, малых сих прощу... ,
Кто в разум не вошёл. Судьбина злая
Минует их. Но на тебя ропщу.

За отроков, кто в полном разуменье,
И не проси. Иным же – то урок,
Кто втайне помышляет об измене.
Пусть страх свой заготавливают впрок.

Филипп:
Хранить державу, милость проявляя
К заблудшим чадам – долг святой царей.
Невинных жертв во мнозе закалая,
Не достучаться Божеских дверей.

Иван:
Не разжигай во мне, владыко, гнева.
Иди. Игру закончим мы потом.
Останься другом мне. Державный невод
Нам надобно вытаскивать вдвоём.

Филипп:
О, государь! И я пекусь об этом.
Заступничество – давний наш обет.

Иван(вздыхая):
Благослови меня. Твоим советам
Я следовал когда-то. Божий свет

С тех пор не изменился ни на йоту.
Да я уже не робкий тот малец.

Филипп(благословляя Ивана):
Благослови же Бог твою заботу
О царстве русском. Стук людских сердец

С твоим да будет сердцем заедино.
А я за тех невинных помолюсь,
На ком лежат отцов их глупых вины.
Спаси их Бог! И с тем – Святую Русь!

Сцена третья
(Покои Ивана VI; царь и митрополит играют в шахматы)

Иван:
Сим ходом,отче, важную фигуру
Я в жертву приношу, спасая трон.

Филипп:
Я не приму её…

Иван:
                Твою натуру
Не изменить. Ты кроток и смирён,

Но ход ответный твой и твёрд и меток…
Так, вскоре, я и проиграть могу. (решительно)
Коль рубят древо, не жалеют веток.
А если я вот этого слугу

Тебе отдам, владыко, на закланье? …

Филипп:
И сей фигуры не хочу принять.

Иван:
Ты ход мой знал, владыко, чай, заране.
Твою игру хотел бы я понять.

Я пред тобой гляжусь свирепым зверем,
В крови готовым царство утопить.
Ты ж праведен во всём. В одном неверен –
Иным путём страны не сохранить.

Перед врагами кротким и смиренным
Предстать? – о том и думать не могу.
Ты в аглицких краях про перемены,
Чай, слыхивал? Прощал ли там врагу

Король их – брат мой? С тем свою державу
Пред Богом сохранил. И ныне там
Елизавета скипетр свой по праву
И крепко держит, всуперечь врагам.

Вот образец достойнейший правленья –
В одних руках и Храм и Мир. Король
Там подлинный властитель без двоенья;
Его браздам покорны знать и голь,

И не перечит клир монаршьей воле…

Филипп:
Притом, что и собор всея земли
Той аглицкой печётся о престоле,
И чтут его законы короли.

И ты ль не сам в опричнине духовным
Нарёк себя наставником, забыв
Каноны православные. Греховным
Не есть ли сей неправедный порыв?

Иван (как бы не слыша последнего вопроса):
Собор всея земли нам не препона.
Уделы княжьи – вот обитель зла;
Боярская гордыня – смерть для трона.
Через неё измена заползла

Во все углы. Во всех установленьях
Она сплела предательств гнусных сеть…

Филипп:
Уклад древнейший не предашь забвенью
Единым махом. Но и закоснеть

В замшелой старине – урон немалый
Твоим, Великий государь, делам.
Ты слугам накажи, чтоб не имали
С изменщиками деток их. Ведь срам

И страшный грех казнить детей безвинных.

Иван (в сильном раздражении):
Молчи, старик! Опять ты за своё.
Не наказу;ю я и половины
Тех, кто повинен смрти! Уж не вьёт

И при твоём дворе гнездо измена?!

Филипп:
Не сам ли изменяешь ты себе
Казня и слуг вернейших? Запах тлена
Объял страну. Да внемли же мольбе

Детей и матерей! Они смиренно
Идут на смерть вслед дедам и отцам…

Иван:
То – сор-трава! То – новая измена!
Кого казнить, я сам решаю! Сам!!

(Филипп делает попытку возразить, но царь не допускает этого)
 
Иван:
Молчи! Не доводи меня до гнева.
Я – царь!! Своей державы властелин!
И выбора лишён.(обращаясь к образам) Мария-дева,
Моли о мне пред Господом! Один,

Один я есмь! И встану на расправу
Пред Господом я гол. И спросит Он:
«Помазан быв на царство Мной, державу
Ты сохранил ли, раб?! Ответь». Смущён,

Что я Ему отвечу? (снова обращается к Филиппу) Что не зверь я?!
Неволен был казнить своих врагов?!
Погибель же державы – не потеря?!
Таков я ль Богу нужен? Не таков!

Я – бич в руках Господних для злодеев,
Ограда и любовь для верных мне.
Достоин смерти раб, кто, зло содеяв,
Сжёг урожай Господен на гумне!

Я – Божий раб, и буду взят к ответу! …
Все пращуры мои, зерно к зерну,
Сбирали всходы те из лета в лето
Не для того, чтоб тати в ночь одну

Всё по ветру пустили.

Филипп:
                Но и тати
Достойны Божьей милости. И ты
Един ту милость падшим можешь дати
Господней волей. И тогда святым

В глазах народа станешь ты навеки.
Безвинных же казня – казнишь себя.
Не укрепят кровавые те реки
Твою державу. Плачу я, скорбя

И о твоей душе. Скажи, чтоб дьяки
Помянник, кто кончину злу приял,
Составили. Любви достоин всякий…
Иван (внезапно успокаиваясь):
Ты в этом прав. Об этом думал я.

И то. Помянник накажу составить.
Но и прощать не подошла пора.

Филипп:
Кого ославить, а кого прославить,
В чём мера зла и мера в чём добра –

То ведомо лишь Богу, но не людям.
С тем и пойду, тебя благословив (благословляет царя)
И всё ж не верь, Иван своим иудам…

Иван:
Молчи, Филипп, пока я незлобив.

Сцена четвёртая
(Покои  царя)

Иван:
Малюта! Где ты?

Малюта Скуратов  (появляясь):
                Государь, я рядом.

Иван:
Внимай и действуй. Нам не покорясь,
Митрополит речей крамольных ядом
Поит народ, нас втаптывая в грязь.

Не по его ли слову я прощаю?
Меня предавшим – жалую живот?
Трусливых благодушно привечаю
Литве отдавших Полоцк воевод

Во всём сей мних пеняет мне, Малюта.
Он прав во всём… и, вместе с тем, не прав.
При нём и я скитаюсь без приюта
По лабиринтам совести. Лукав

Враг человеков. Слабнет воля. Жалость
К врагам моим – погибель для страны.
Филипп – мне враг?! И что же нам осталось?
Он должен пасть! К нему устремлены

Все взоры тех, кто смерти нам желает.
Он должен пасть! И повод есть к тому.
Пусть ветер носит, пусть собака лает –
Он – ворожей. То видно по всему.

Иначе как бы мог меня смутить он?
Я – царь. А не боярских ли кровей
Филиппка сей? Слезами весь пропитан
К сему он роду. Хоть я окривей,

А не внушу ему к себе почтенья.
Меня прилюдно в храме осрамив,
Да будет предан сей монах забвенью.
Я буду прав, весь род его избив.

(язвительно)
Он жертву, де, приносит мирну в храме,
Мы льём же агнцев кровь… На то и льём,
Дабы не быть державе нашей в сраме –
Мы только так крамолу изведём.

Малюта:
Тебя благословить он отказался
При всём народе Божьем. Ты ль не царь?
На том он, враг твой злейший, и попался.
Простишь ли вновь, великий государь?

Твои дела охаял он безсудно.
В нём страха нет. Тебе опасен он.
Он голос свой возвысил привселюдно.
Не над тобой ли тем он вознесён?

Иван (задумавшись на мгновенье):
Мне жаль его. Когда-то в дни младые
Он был мне люб. Любил и он меня (вздыхает)
Возложем же ярмо ему на выю.
Он выбрал путь свой. То его пеня.

Малюта:
Прикажешь ли убить его? Готов я…

Иван:
Ни в коем разе. Клириков собор
Его изобличит. Монашьей кровью
Не будем трон марать наш. Здесь топор

Сверкать разящим лезвием не должен.
Он будет низведён, как ворожбит.
Не как мой враг он должен быть низложен –
Как церкви враг. А там уж и убит.

Свидетелей найди, да поважнее,
Чтоб розыск был успешным. Колдовством
Он нас не обратит. Ужо темнеет.
Скажи, зажгли чтоб свечи. Всё на том.



Действие пятое

Сцена первая
(В горнице Евдокия Никодимовна – Дуняша, её муж Игнатий и внук Фёдор)

Евдокия Никодимовна (Дуняша):
Никак стучатся в ворота, Игнатий.

Игнатий:
То ветер, Дуня. Третий день шалит.
Таких нещадных ледяных объятий
И зверь не сдюжит. Ино царь велит

Слуге какому ехать неотложно?

Евдокия Никодимовна:
Да нет… Стучат же. Феденька, скажи?
Ох, чтой-то на душе моей тревожно…
Поди же, Фёдор. Дело отложи.

Видать, что из последних сил скребутся. (Фёдор перестаёт плести корзину, набрасывает на себя тулуп, выходит).

Игнатий:
Зазря послала онука. Никак
Там створки друг о друга ветром трутся.
В такую непогодь какой дурак

Шататься станет шляхом занесённым?

Дуняша:
Нужда заставит, милый, так пойдёшь
И в пекло самое. И нипочём препоны.
А с верою – и впрямь не пропадёшь.

Феодора ты помнишь, чай, Игнатий?
От стужи ледяной он был спасён
Родителем моим. Хотя, как знати:
Лишь Бог един спасает. Только ОН!

(Дверь в избу отворяется. Входит промёрзший до костей человек в ветхом монашьем одеянии. За ним – внук Евдокии Фёдор).

Гость:
Уже предстать пред Богом был готов я.
Под ворота;ми думал и помру…
Суму пустую брошу в изголовье,
И спать навек… нашли бы поутру.

Да отрок этот отворил ворота
И в дом повёл, скорее, что втащил…
Какой бишь день сегодня? Не суббота?
Туда ль пришёл? Туда ли угодил?

Изба большая. Убрана резьбою.
Хозяин зван Субботой с малых лет…
С моим умом, да рожею рябою
Не вышел из меня анахорет,

Но честь при мне. С того не умираю,
С того живу. Опричное копьё
Не догнало;. И в устремленье к раю
Я обещанье выполнил своё.

Игнатий:
Какое обещанье? Ты ль не болен?
Ужели не впервой тебя мы зрим?

Гость:
Впервой. Я от московских колоколен
Иду на ваш благословенный дым.

Дня не пройдёт, чтоб я не приложился
Бывало к чарке. Правда, с неких пор
Сего я удовольствия лишился –
По счастию затеял глупый спор,

Изрёк в сердцах, что пьянствовать не брошу,
Хоть режь меня, а хоть железом жги.
Чуть заведётся грош, дорога грошу
В кабак хмельной. О прочем не моги

И думать. Тут-то первый мой приятель
Скажи, что новый явлен нам святой,
Заблудших душ суровый врачеватель.
Он враз конец положит страсти той.

Я пьяную хулу на всё на это,
Изве;рг, и то;тчас слеп стал, аки Савл.
Господь мне наказал, знать, той приметой:
Прозри святым тем, и Меня прославь. (замолкает на некоторое время)

Игнатий: (нетерпеливо)
Как дальше было? Сказывай скорее.
Кто тот святой? В каком скиту живёт?
Хотел бы я с таким-то добродеем
Словечком перемолвится. Совьёт

Гнездо в душе моей порой кручина
Хоть в петлю лезь.

Дуняша:
                О чём ты, бишь, Игнат?
Игнатий:
Сколь вместе мы, а всё я сиротина,
Всё пред тобою в чём-то виноват.

Дуняша:
Опять ты за своё. Тебя жалея
Я попускаю твой нелёгкий нрав.
Живёшь-то ты со мною, а не с нею –
Своей кручиной. Не сиди, поправь

Лучину лучше. Сказывай же дале,
Мил человек, о старце том святом…
Ведь ангелы Господнии послали
Тебя в наш занесённый снегом дом?!

Гость (переходит на шёпот):
Молва о нём по миру разнеслася
Тишком да вмиг. Об имени о том
Не поминай. Хоть в шубе ты, хоть в рясе –
Поплатишься немедля животом.

Не прост святой тот. Очи словно угли
Его горят. В оковы взят царём.
Слова остры и, вместе с тем, округлы.
Кротка и речь – а молния и гром.      

Не буду говорить, какою правдой
В сутане поистёршейся до дыр,
Смирением ведом, а не бравадой
Забрёл в Тверской я Отрочь-монастырь.

Там и живал сиделец тот темничный.
Шепнули мне: де он митрополит
Филипп…  Святой…  Враг вольницы опричной,
Да о царе его душа болит.      

Средь стражей родич мой случился дальний.
Посулом я его уговорил
Впустить мя в келью, где сидит опальный,
И в ночь одну он дверь мне отворил.

Почуял я – ступаю во темницу.
Допреж услышать звяканье оков,
Узрел душою свет. И стало мниться,
Что прохожу я толщею веков

К светилам дальним, временам нездешним.
И зуд противства тот же миг исчез.
Меня приветил голосом неспешным
Незримый узник, протянувший чрез

Пространство кельи два луча мне в душу.
Я, против воли, с радостью припал
Челом к земле, и ровный голос слушал:
Он знал меня, весь путь мой грешный знал.

В беспамятстве как будто пребывая,
Я поглощал вселенское тепло
Души великой, сам не понимая,
Что время к Богу стать лицом пришло.

Я оживал. Я даже не заметил
Прозренья своего. А Божий мир
Стал благостен, и радостен, и светел –
Господь меня любовью окормил.

Из кельи вышед счастия исполнен,
Во храм влетел на крыльях, сам не свой…
Молитв горячих покатились волны
Ко образам. Я снова был живой.

Не помню сколько времени молился,
Когда заснул… И вот он – дивный сон:
Филипп-святитель предо мной явился…
Да, то был он, то истинно был он.

В митрополичьем полном облаченье,
Но прост и светел. Я стал тоже прост.
Он о своём мне сведал заточенье,
О будущей кончине и погост

Найти велел ваш. О себе поведать
Субботовой Дуняше наказал…(меняет внезапно тему разговора)
Сухарика найдёте ли поснедать,
Да сбитенька. Я, вишь, оголодал.

Который день, не емши, пробираюсь
Чащобою. Велик Господен свет.
Где потружусь, а где и побираюсь,
Дабы святого выполнить завет.

Дуняша (стоит ни жива, ни мертва):
Так жив ли он? Скажи, мил друг, не мучай.

Гость (вздыхает):
Уж год его на белом свете нет.
А я прозрел. И то не глупый случай…
Теперь на Соловках остаток лет

Хочу провесть.

Игнатий:
                Так он ужо и помер…

Дуняша:
Как помер он – ты знаешь ли, чернец?

Гость:
Удушен был Малютой. В Божьем доме.
А с ним терновый приняли венец

Видать что все насельники-монахи…
Один лишь я, свой подобрав подол,
Обетованьем связанный, не страхом,
От мук опричных в тёмный лес ушёл…

Дуняша (ровным голосом):
Так что хотел Феодор мне поведать
Пред гибелью ужасною своей.

Монах (вопросительно смотрит на Дуняшу):
Феодор? Ты – Дуняша? А поснедать
Не дашь ли? И рассказ пойдёт живей.

Игнатий:
От кринка с молоком, а с ней краюха
Хлебца ржаного – ешь да запивай,
Да сказывай. Не то моя старуха
С лица совсем сошла. Споре;й давай.

Дуняша (опускаясь на лавку):
И впрямь, поешь, поешь, а там доскажешь.
Да слово в слово, милый человек.
Правдивым сказом ты меня обяжешь
Должницею твоею быть навек.

(Все напряжённо ждут, пока гость громко и быстро ест).

Гость (наевшись, глубоко и удовлетворённо вздыхает):
Не дал он своего благословенья
Царю Великий Новгород казнить…
Иначе был бы жив. В том нет сумленья…
А так – земной прервалась жизни нить.

Дуняша:
Зато небесной жизни нет скончанья.

Игнатий:
Про новгородцев слыхивали, чай.
Литве почто давали обещанья?
Коль изменил, так ты и отвечай.

Гость:
Оно и так, да сколь людей безвинных
Опричники замучили зазря…

Дуняша:
Что мне велел поведать благочинный?

Гость:
Он знал, что примет муку от царя.

Что о тебе, сколь жил, всегда молился.
Просил о благоденствии твоём
И Бога и святых и тем крепился
В трудах своих и ночию и днём…

Что если б не обет, тебя бы в жёны
Он взял и жил бы счастливо в Хижах.
Но он пошёл дорогою блаженных
(Сии же ипостаси – на ножах)…

Что в твёрдости своей неколебимой
Тебя сестрицей младшей величал…
Разумницей весёлой и любимой…
(Видать с тем и земной свой путь скончал).

Что песню бы твою хотел послушать
Про дождичек, про брата и сестру…
Она ему, видать, запала в душу –
Сказал, и стаял на шальном ветру.

Дуняша:
И всё?

Гость:
             И всё. Я тот же миг проснулся.
И долго неподвижным возлежал…
Рад несказа;нно, что не обманулся,
Тебя нашёл и тем не оплошал.
Как будто камень враз с души свалился.

Игнатий:
Пойдёшь гулять таперя налегке.

Дуняша:
Ты б на зиму у нас остановился –
Всё б глаже стал на козьем молоке.

Работой мы б тебя не обязали.
Живи, молись.

Гость:
                Да я остаться рад.
Да не к чему вам здесь мои печали
Моих забот никчемных жалкий склад.

Дуняша:
Дождись хоча купецкого обозу…
Чу, вновь гремят воро;тами. Игнат!

Игнатий:
Кому толчись охота по морозу.
А ведь свирепо, я скажу, гремят.

Гость (тревожно вскакивая):
Никак за мной явились, бусурмане.
Ужо я думал было, что убёг…
Ведь знаю же – не радуйся заране…
Кромешники не зря едят пирог

Свой. Вы меня не прячьте, добры люди.
Скажите, что случайно, де, забрёл.
Да мало ль кто по белу свету блудит…

Дуняша (решительно):
А коли так, то полезай в подпол.

Там кадку отодвинешь со грибами,
Доску отымешь – за доскою схрон;
Войдёшь, крюком доску притянешь к раме…
Сиди, молись… али считай ворон.

(Гость с помощью Фёдора быстро забирается в подпол; Фёдор возвращается с крынкой медовухи)
Дуняша:
Игнат! Поди скорей открой ворота,
А я на стол чего-то соберу.
Пусть поедят. А там со всей охотой
Пойдут своей дорогой подобру. (Игнатий выходит)

Филипп-Феодор, огради нас сирых!
От лютости царёвых слуг спаси!
Мне прежде быв утехой в бренном мире,
Стань утешеньем общим на Руси.

(Слышен одинокий удар большого колокола, затем перелив колокольцев, и приглушенный голос святителя Филиппа)
Голос Филиппа:
Не бойся, Дуня, никого не бойся.
Сии придут и выйдут без вреда.
Господнею молитвою прикройся…
А я отныне с вами навсегда.

Впредь не зови меня.

Дуняша:
                Феодор, милый!..
(едва успевает прочесть « Отче наш», как с грохотом распахивается дверь и входят два розовощёких опричника, за ними Игнатий)

Первый опричник:
Нас тут добром встречают, Пантелей.
А ты кого сим молоком кормила?

Дуняша:
Внучок от пил. Ты и себе налей.

Второй опричник:
Мы молока не пьём. Скажи-ка баба:
Медку ль найдётся сладкого испить?

Первый опричник:
Не медовуха ль в крынке? Налила; бы.
Аль плетью мне тебя поторопить?

С дороги мы тут ненароком сбились –
Нам не в Хижи потребно, а в Гужи.

Второй опричник:
Зато медку мы где б ещё напились?
Ты дед нам шлях короткий покажи.

 (Дуняша наливает медовуху в большие деревянные кружки)

Первый опричник:
Вы часом никого из перехожих
Сей день не привечали на селе? (смеётся)
Изменщика оно видать по роже,
Хош трезв он будь, а хош навеселе.

Второй опричник:
Молва прошла, Филиппов де племянник
Внучатый сбёг, подлец, в сии края.
Давно ему пора в царёв помянник…
В Гужах, судачат, сход того ворья.

(Опричники со смаком пьют, крякают)

Первый опричник:
Пойдём же, дед, дорогу нам покажешь (Выходят с Игнатием)

Дуняша:
Спасибо, Фёдор. Бью тебе челом.
Хоть я бойка, а и двух слов не свяжешь.
Со страху…  Слава Богу, пронесло.

Вылазь, чернец. Ушла твоя опаска.
Пошла в Гужи  Филиппов род карать. (поднимает очи горе)
Твоя спасла нас, Фёдор, ныне ласка.
Не наш черёд, выходит, помирать.

(Гость выбирается из подпола; бросается перед Дуняшей на колени).

Гость:
Я зло привёл к вам, о добре радея…
Прости…

Дуняша:
                Им ныне надобен другой.
Филиппов род изводят, лиходеи

Гость:
Что не Филиппов родич, то изгой.

Неровен час, опять сюда нагрянут…
Пойду я. Не упрашивай, пойду.
Ведь всех на дыбу, нехристи, потянут,
И заиграем враз в одну дуду.

Пойду в Гужи. Авось приду первее.
Предупрежу невинного…

Дуняша:
                Тогда
За третьим домом забирай левее.
Гужи – в версте. Минует тя беда.

Сейчас я соберу тебя в дорогу.
Кожух от стар, зато и не дыряв.
От хлеба край, медку налью немного…
Храни тя Бог! Иди. Филиппа славь.

С молитвою да истовою верой
Дойдёшь, чернец. И я свою мольбу
Ко Господу взнесу, и не умерю
Молитвы жар. Сыщи свою судьбу.

Храни тя Бог! Иди, иди, не мешкай.

(Входит Игнатий).
Игнатий:
Спровадил ихо войско на Гужи.
Послал их торной, не короткой, стежкой.

Дуняша:
Иди, чернец. Господь тя сторожи!

(Гость,быстро прекрестившись на образа, кланяется им, затем кладёт поклон Дуняше, Игнатию и Фёдору; уходит).

                Занавес.
                август 2011 года