Прощания, беспомощность и мщение

Стиха, хрустальный мир, сотворен,
и в нем вечный жар замерцал,-
а мир поэта вновь водворен,
в бренный мир разбитых зерцал.
Так вплетаются песни впрок,-
в пыль обочин, в грунт дорог.

Так ступает осторожно рок,-
грустно-праздничной поступью строк.
Чтоб сбросив злобу дневную,
с усталых мыслей, как с плеч,-
могла строкою, тихо тоскуя,
душа под слово мелодией лечь.

Не вымоля себе лучшей доли, но заставя себя слушать,
дано поэту в земной неволе,-
вымолвить думой свою душу.
Когда идет лунатик по карнизу,
он ритмом внутренним храним,-
и дела нет до бездны снизу, тому, кто высоким томим.

Ведь часто, всего на свете всесильней,
видеть, что бы ни творилось всерьез,-
в долине полдня лиловые ливни,
через ласковые кристаллы грез.
Но в сне жизни мчащейся, мимо ливнями синими,-
кто мгновенье счастья, с вечностью сравнит имени?

Есть спокойствие в иных чертах,
что даруется лишь Богом,-
точно мир реальности в мечтах, говорит оно о многом.
Мира умиротворение, вечно бродящее в его крови,-
внешнего сильнее, обновление,
ростом обусловленное изнутри!

Заменяя печальной мечтою, жизни чуждой, напор,
застывая высокой строкою, бурям грубым, наперекор,-
ведь стремится душа не к покою,
просто обретает простор!
Сладкой вьюгой звукопада, влагой звуков златых,-
грустным душам, как награда, вкрадчиво-ласковый стих.

И в метельной теплится мгле,
и не плавится в зное пустынь,-
бег звуков, звездных как снег, и как песок золотых.
Нам изменяет всё, но не слова, душ утешение и пища,-
и ими воскрешенная душа,
как Феникс вспархивает с пепелища.

Не ведает о муках звук, передавая вдруг другому,-
их ускользающий испуг, и непонятную истому.
Звучать, когда влекутся звуки,
уже давно с душой живой в разлуке,-
внимая той немой науке,
что знаем мы о вызвавшей их муке?

Так тонкой тугой тетивой, тут терпкое утро поет,
отправив с ладони своей золотой,-
вновь осени слово в полет.
Мира вещного, в бренных умах, дробящееся воплощение,
тихий, праха страх, в стихах,-
прощания, беспомощность и мщение.