Тем, кто были до, после, и еще совсем будут

Призыв навострить уши звучал столь же беззвучно, сколь и несвоевременно.

Мы начали двигаться в сторону Стороны. Спорили пять голосов, еще больше молчали. Никто из тех пяти, кто старался идти, не знал как и куда. Сторона была стерта до упора, усилиями, потраченными на ее нахождение. Пока не село солнце: тогда она снова обрела свои краски.
Что выглядело искренне парадоксальным, ведь темнота, когда кромешной есть, совсем не украшает, скорее смешивает с густым, прибавляя все к себе.

Наконец определились с тем, куда идти. Призыв звучал отчетливо, но по прежнему совсем несвоевременно, особенно для голосов, что молчали. Были ли они мертвы, этого мы так и не узнали. Ясным и явно внятным стояло в воздухе одно - нет пещер отчетливо видных ночью.

Одна из таких пещер неспешно плыла по воздуху в неизмеримом в метрах, километрах и прочих единицах расстоянии над нами, пятью голосами, и остатками тех голосов, что молчали.
Тогда отделился один. Нас стало четыре, в сим тихом краеугольном мире.
Те, в стороне, без лица и без формы, кивнули, дав продолжить нам путь.

Лес, а дальше поле, а дальше море, а дальше океан, а вместе с тем и космос, превращенный в гладь воды. Ее мы тут же распинали. Волнами, которые, как наши луговые псы, стелились под ноги и строили косматые по настроению фигуры: то усы, то мордочки. Затем же были снова псы, как волны.
В весне мы были очень рады - наш темп возрос, скоро светало. Тот самый, оторвавшийся от нас вначале, сказал, неведомо откуда, целую водной глади блюдо: "С рассветом, не дойдя до Стороны, умрете. Дойдя-найдя-войдя в нее, вы нечто там в себе найдете". И мы прислушались. Тут кто-то из нас, кто в принципе боялся фраз, переборол себя, сказал, про ту пещеру. Она прошла весь путь до водной глади, в которой нынче полоскались мы. И сам себя спросил ведь каждый, что это должна быть за пещера.

Поскольку в краеугольном мире все происходит неспроста, и это понимает каждый, когда доходит до него сама Понять. С рассветом стал виднее ее пещерный вход. Все четверо из нас, и те, кто не пошел в обход, зашли туда.
Что было дальше, история нашей памяти умалчивает.

Но говорит она только одно, и только молча: призыв навострить уши перестал звучать.


Тем, кто были до, после, и еще совсем будут.