Чапа

 «Чапа»
            
Толя Синицын
  Я на государственных экзаменах в Нижнем Тагиле. Последняя сессия в педагогическом институте была самая продолжительная. Около трёх недель нам, студентам-заочникам, которые по каким-то причинам не получили дипломного задания, пришлось готовиться и сдавать госэкзамены по рисунку, живописи, черчению.
   Мне не пришлось получить задание из-за семинара самодеятельных художников на творческой даче Союза художников России в Горячем Ключе. Руководил семинаром методист Центрального Дома народного творчества Витаус Робертович Чапа. И хотя прошел почти год, но добрые воспоминания от работы среди своих собратьев по живописи ещё остались.
  Чтобы не погасить в себе тот творческий запал, я старался почаще ходить на этюды, даже и во время этих экзаменов. Природа Нижнего Тагила в начале осени была живописной и мы с Толей Синицыным, челябинским художником-оформителем, в свободное время старались уйти в пригород, в лес.
   Толя не любил писать этюды, просто нас связывала дружба. Еще при вступительных экзаменах он подошел ко мне и спросил:
- Ты учился в Верхнеуральском училище механизации на тракториста?
- Да, учился, – удивлённо ответил я. – В 1961 году.
- А в какой группе?
- В тринадцатой.
- Ха! А я в шестнадцатой. Смотрю на тебя и всё вспоминаю, где же я мог тебя видеть. А меня ты помнишь? Я в морской форме ходил, потому что сразу после «дембеля» поехал в училище.
  Почти полгода в училище не выдавали обмундирование и все ходили в разнообразной одежде. Многие носили солдатскую форму, приехав учиться после армии. Вспомнить моряка я не смог, но всё-таки утвердительно кивнул головой.
- Давай будем держаться вместе, а то как-то в этой массе одному неуютно. Я давно окончил школу и ничего не помню. А тут надо сдавать экзамены по физике, литературе, истории. Вместе веселее будет готовиться.
  Но готовились мы плохо, так как Толя больше любил вспоминать об  учёбе в изостудии при дворце культуры ЧТЗ, о своей службе, семье. Но на вступительных экзаменах по рисунку, а мы рисовали гипсовые розетку и голову Сократа, показал прекрасное владение карандашом. Что-то врубелевское было в его технике. Все остальные экзамены Синицын сдал на «тройки», что не помешало ему поступить в институт.
  И вот спустя пять лет мы уже близки к выпуску. Остался последний месяц.
- Да, Миша! Как хорошо было нам встречаться на сессиях.
- Давай и дальше дружить. Приезжайте к нам всей семьёй летом.
- Договорились!
  И мы дружили долго, до самой смерти Анатолия Егоровича Синицыны в 1992 году. Встречались не так уж и часто, но переписывались постоянно. Ему хотелось хоть на бумаге вылить свои горечи, проблемы, неурядицы на работе, в семье. Часто пил и всё это свело его в могилу.
  Меня увлекла техника работы мастихином. В 1968 году, делая попытку поступить в Ленинградский художественный институт, а это здание старой русской Академии художеств, я увидел картину Николая Фешина «Капустницы».  Больших размеров дипломная работа любимого ученика Ильи Ефимовича Репина, на которого он возлагал большие надежды. И мне кажется, что этот гениальный русский художник до сих пор не оценен по достоинству.
   Картина была выполнена необычной для меня техникой, и как мне объяснили знакомые абитуриенты, что Фешин работал мастихином.
Вот и я стал пробовать себя в этой технике и почти все нижнетагильские этюды написаны так, да и в Горячем Ключе я писал так же. Не всё получалось удачно, но были очень хорошие работы, которые нравились даже профессионалам.

Вызов на семинар
  Зоя, моя жена, прислала письмо с вопросом:
- Кто такой Чапа? Он просит выслать ему денег. Что мне делать?
- Срочно вышли ему, если можешь хоть сто рублей. Это москвич, хороший человек и если просит, то значит очень нуждается, - сразу же ответил я. – Он вернёт. (Моя месячная зарплата составляла 90 рублей).
  Когда я вернулся домой с дипломом и кучей этюдов, то жена встретила упреками, что ей пришлось занять денег в долг и выслать какому-то «Чапе». Она думала, что это кличка.
  Пришлось найти фотографии с семинара в Горячем Ключе и показать ей этого Чапу. Успокоил, что он человек честный, порядочный, оказывал мне помощь и поддержку. Рассказал, как вместе ходили париться в баню (Чапа любил русскую парилку, не боялся жары).
  Вскоре мне пришел вызов на семинар самодеятельных художников России в Старой Ладоге. Вызов был на моё имя и миновал областной Дом народного творчества, что меня очень удивило. Я тогда не догадывался, что так отблагодарил Чапа за ту небольшую денежную поддержку. Это была моя вторая поездка на творческие семинары за один 1976 год.
  Пришлось снова занимать денег и ехать на семинар.  Приехав в Ленинград на Московский вокзал я в «справочной» пытался узнать, как доехать до Старой Ладоги, показал путевку, но не разобравшись в ней, меня направили в сторону Новгорода. Вышел из автобуса ночью в чужом посёлке и спросил группу молодёжи, где здесь творческая дача художников. Никто о ней не слышал и направили в один дом, сказав, что хозяйка за плату пустит переночевать, а утром разберусь, куда дальше ехать. Так и получилось.
  На следующий день сын хозяйки дома проводил меня до железнодорожного вокзала, посадил на электричку и я вернулся снова в Ленинград. На автобусе я доехал до Новой Ладоги, а оттуда и до какой-то деревушки. Попутчики объяснили, что автобус не ходит в пионерский лагерь, а надо добираться пешком три километра.
  С трудом и с приключениями я всё же добрался до творческой дачи СХ РСФСР «Старая Ладога».  (Она носила это название по древнему городищу, а теперь большому посёлку Старая Ладога). Это была когда-то дворянская усадьба, приспособленная в советское время под пионерский лагерь. Сохранились добротные деревянные постройки, въездные каменные столбы для ворот, парк на берегу реки Волхов. Но стояли и два двухэтажных современных дома с комнатами гостиничного типа. Летом здесь жили пионеры, а остальное время в них трудились художники.
   Семинар начался с 1 декабря. Погода хмурая, ненастная, холодная, переменчивая, как у нас бывает осенью на Урале. Дни самые короткие в году, так что приходилось писать и при электрическом свете.
  Нас встречал художник Алексей Нестерович Максимов, коренастый, бородатый, сурового вида, лет пятидесяти мужчина. Расселял по два человека в комнату, так как и спать и рисовать мы должны были в ней.
  Отдельных мастерских не предусматривалось. Я поселился с милым старичком, очень похожим на киношного Чапаева. Да и звали его Василием Ивановичем Долгушевым.
  Алексей Нестерович обходил наши комнаты и смотрел привезённые с собой эскизы картин, над которыми мы должны были трудиться. Я привёз несколько акварельных эскизов на сельскую тему и он одобрил вариант «Смена». Картина задумывалась как дипломная работа в институте, поэтому были сделаны несколько этюдов к ней. А толчком к созданию такой композиции послужило воспоминание о работе трактористом в совхозе «Уралец» на Первомайском отделении.
  Максимов похвалил эскиз и сказал, что пока надо поработать на ватманской бумаге в размер будущей картины, так как Чапа еще не приехал, а холст, краски находятся в его ведении. Я склеил два листа ватманской бумаги и принялся рисовать углем.
  Вечерами стали ходить по комнатам, знакомиться друг с другом и оказалось, что рядом в соседней комнате живет Александр Николаевич Дёмин из Чебаркуля, о котором мне много рассказывала Нина Михайловна Ворошнина (методист по ИЗО Челябинского областного Дома народного творчества).
     И он тоже от неё слышал обо мне. Так и произошла наша встреча, которая переросла в дружбу. Александр Николаевич был намного старше меня, участник Великой Отечественной войны, педагог с большим стажем, работал художником-оформителем на Чебаркульском заводе.
- Миша! Ты знаешь анекдот про Чапаева? – весело смеясь, спросил Демин после первых слов знакомства.
- Знаю несколько. А про который ты спрашиваешь? – невольно переходя на «ты», ответил я.
  И пошли анекдоты, рассказы, как давно знакомых друзей. У него была замечательная способность коммуникабельности. Стало сразу весело, раскрепощено. И так он вёл себя со всеми, объединяя весёлыми шутками, анекдотами, задорным смехом.
  Он повёл меня к столу, стал показывать свои эскизы, делился планами, спрашивал моё мнение. Было приятно осознавать себя наравне с таким уже известным художником.
- А здесь ещё одна наша землячка приехала. Из Карталов. Пойдём, я тебя с ней познакомлю, - потащил меня Дёмин в конец коридора. Мы зашли в маленькую комнату, где расположилась худощавая, с черными кудрями на голове, пожилая женщина. Увидев Александра Николаевича, она сразу радостно заулыбалась.
- Здравструйте, Саша! Ещё новенький приехал?
- Так это же наш земляк Решин!
- Слышаша, слышала о Вас от Нины Михайловны. Как хорошо, что нас уже трое земляков, а то я стесняюсь незнакомых людей. Я пишу как мне нравиться, нигде не училась, а тут собрались такие мастера. Даже стыдно показывать свои картинки.
- О, Галина Кузьминична! Да скоро мы все перезнакомимся и будем жить как одна семья. Такие талантливые люди собрались! Вот только нет руководителя. Миша! Какой-то «Чапа» попросил у меня денег в долг. Ты не знаешь такого? Может и тебе пришла такая телеграмма? – спросил меня Дёмин.
- Да, моя жена выслала ему сто рублей. Я хорошо знаю Витауса Робертовича по семинару в Горячем Ключе. Почему-то здесь его нет, хотя Максимов говорил, что он должен был встречать нас.
- Кто-то меня вспоминает сейчас, - услышали мы голос Чапы, который входил в комнату. Это было так неожиданно, что получилась немая сцена, как в «Ревизоре» Гоголя.
- Вы бы знали, как я добирался сюда. Миша, пошли в коридор. Подними эту сумку.
  В коридоре стояла огромная сумка, с закрытой «молнией». Я подошел, взял за ручки и не смог приподнять её от пола, хотя не считал себя слабаком.
- Там кирпичи лежат? – недоумённо спросил я.
  Чапа, смеясь, спокойно поднял одной рукой сумку, как нечто лёгкое.
- Вот от самого перевоза нёс её. До перевоза доехал на такси. Когда положил сумку в лодку и сам сел, то женщина, которая сидит на вёслах, не хотела перевозить на другой берег. Говорит, что перегруз. Я успокоил, что доплачу, и она перевезла.
- Так что же в сумке? - чуть не в голос спросили мы
- Сейчас увидите, - и Витаус Робертович расстегнул «молнию». Сумка под завязку была набита тюбиками масляных красок, кистей.
– Миша! Где твоя комната? Будешь раздавать всем по набору красок, кистей, а холст я завтра на складе возьму.
- Так мы уже выбрали старосту. Максимов предложил  Одоевского. Пусть он раздаёт, - робко возразил я.
- Нет! Я знаю, что ты честный парень и доверяю только тебе, - твёрдо повторил Чапа.
  Мы вдвоём с Александром Николаевичем едва занесли сумку в мою комнату.
- Да не мог он её принести от перевоза, - недоверчиво сказал Дёмин.
- Может кто подвёз, - предположил я.
  Так мы и не узнали потом, как Чапа доставил такую тяжесть к нам. А может и действительно донёс. Мужик он был очень сильный. Главное, что мы теперь могли начать работу над своими картинами.

«Елена Волкова»
  Кто-то сказал, что в подвале свалены старые подрамники и все стали выбирать подходящие размеры. Я взял два – 70х90 и 70х70 см. Почему-то мне нравился квадратный холст. Демин выбрал сильно вытянутый, так как намеревался написать панорамную картину «Трудовое утро» о вспашке зяби.
 Утром, после завтрака, Витаус Робертович повёл меня на склад, где пожилая женщина, как-то не очень охотно, выдала нам толстый рулон грунтованного холста.
- Неси к себе в комнату и отрезай каждому по принесённому подрамнику. Только на один подрамник, а то холста может не хватить на всех, - распорядился Чапа и я на плече едва донёс его.  Рулон оказался тяжёлым. Да и раскатывать на полу в комнате было неудобно, тесно.
Но если надо, так значит надо.
  Целый день я разрезал холст. В коридоре стояла очередь и все торопились поскорее начать писать, а пожилые художники просили, чтоб я им холст натянул на подрамник, так как они не умели этого делать.
  Это ведь были самодеятельные художники. И некоторые только выйдя на пенсию начали заниматься живописью и то на картоне,  фанере. И приходилось выполнять их просьбу, но уже ходя по их комнатам. Так я ближе познакомился со всеми участниками семинара и увидел их домашние работы. У многих были очень интересные, самобытные картины.
  У Дёмина получился такой вытянутый размер холста, что не удобно было располагаться с ним в комнате, где его сотоварищ Пётр Копейкин из города Новосибирска натянул огромный холст. Двум «медведям» стало тесно в одной «берлоге» и Саша вынес свой этюдник в коридор к большому окну, почти полностью загородив проход. Но никто не обижался, а наоборот все шутили за это над ним.
   На следующий день Дёмин таинственно сказал мне:
- Вечером пойдём с одной дамой в деревню. Ей надо в магазин, а идти одна боится. Так что, как джентльмены, мы будем сопровождать её.
- А кто это?
- Увидишь, - так же интригующе сказал Саша.
- А почему вечером?
- Так ведь днём надо писать картину, а после ужина мы свободные.
- Ладно. Уговорил, - сдался я, а сам подумал, что хорошее это дело прогуляться до деревни, посмотреть, как там люди живут.
  Этой таинственной дамой оказалась Галина Кузьминична и своё желание посетить сельский магазин она сразу же объяснила:
- Витаус Робертович любит пить чай с ромом или с коньяком. Вот я и попросила вас проводить меня до магазина.
- А как Вы узнали, что он любит такой чай? В Горячем Ключе он вообще не употреблял спиртное, - удивлённо спросил я.
- Ну, я ему предложила выпить чашечку чаю, а он мне так ответил. Вот и захотелось угодить его вкусу.
  Уже темнело, когда мы вышли за ворота. Хорошо, что на небе сияла полная луна и дорогу было хорошо видно. За разговорами, а два учителя могут часами говорить о школе, учениках и прочей  житейской прозе, мы незаметно преодолели три километра. Возможно, что эта романтическая прогулка  подвигла Демина на его картины с луной.
  Деревня была в темноте, только около магазина на улице горел на столбе фонарь. Мы зашли в магазин, где было несколько покупателей, местных жителей, которые сразу замолчали и стали рассматривать нас. В полной тишине мы прошли к прилавку и Галина Кузьминична спросила полную пожилую продавщицу:
- У Вас ром или коньяк есть?
Наступила долгая пауза. Продавщица переводила взгляд на каждого
из нас, соображая, кому это потребовался ром. Затем, довольно грубым голосом, ответила:
- Рома нет. Коньяк трёхзвездочный.
- Ну, давайте его бутылочку, - вздохнув, проговорила обречено Галина Кузьминична. Сложилось впечатление, что она делает одолжение этой продавщице. А та всё не могла понять, откуда мы взялись ночью и просим не как все водки, а рому.
- Да мы художники, - разрешил немые вопросы Дёмин. Сразу все заговорили, продолжая, прерванную нашим приходом, беседу. Весь интерес к нам пропал, видимо художники здесь частенько бывают. Мы, еще немного посмотрев витрины, направились к выходу.
  Галина Кузьминична шла обратно довольная, купив коньяк и шоколадных конфет. Теперь можно будет поить чаем Витауса Робертовича.
  Так же за разговорами мы вернулись к себе. Прогулка  доставила нам хорошего настроения и сдружила нас.
  Начались трудовые дни работы над своими картинами. Я на ватманской бумаге быстро сделал эскиз в размер холста. Максимов посмотрел его, одобрил, сделав несколько небольших замечаний. Натерев углём обратную сторону эскиза, я, способом продавливания, как через копирку, перенёс рисунок на холст. Можно было начинать писать красками.
  Василий Иванович внимательно наблюдал за моей работой и одобрительно отозвался:
- Здорово у тебя получилось. Ловко! Надо запомнить твой приём. Пригодится.
  Он приехал на семинар без этюдника, прихватив только два небольших портрета маслом. Думал, что ему дали путёвку в Дом отдыха, как участнику войны. Поэтому он весь месяц наблюдал, как работают другие.
  А поучиться было чему, так как со всей России собрались самобытные таланты. Хоть и не профессиональные художники, но каждый со своим миром интересов, выразительных средств, со своим почерком.
- Миша! Сейчас зашел к одной старушке, а она пишет натюрморт выдавливая краску на кисть прямо из тюбика. Я её спрашиваю: - «Почему Вы не пользуетесь палитрой?». А она и не знает что это такое. И не знает, что можно смешивать краски. Прямо чистым цветом и пишет, да так здорово получается. Пойдём к ней,  посмотришь сам.
- Елена Андреевне Волкова из Омска, - представилась, скромно улыбаясь, старушка. На тумбочке стоял прекрасный фантастический натюрморт, выполненный маленькими мазками чистой краски.
- Да это просто сказка, - удивлённо сказал я.
- А мне и хочется рисовать сказки, которые я сама и придумываю. Никогда раньше не рисовала, времени свободного не было, а вышла на пенсию и захотелось попробовать написать картину. Купила красок, кистей, грунтованного картона, а как пользоваться красками я не знала. Открою тюбик, выдавлю на кисточку и на картон. Потом другой тюбик, третий. Так вот постепенно получалась картина. А весь замысел держала в голове.
  Мы с Дёминым только от удивления качали головами. Это какое же надо иметь воображение, чтобы придумать такую красоту. «Мы рабы натуры» - подумал я, так как привык всё писать с натуры, да так нас учили ещё со школьной скамьи. Ван Гог, конечно, гениальный художник, но и он отталкивался от натуры. А здесь полный полёт фантазии, хотя изображались реальные предметы.

«Государственный банк»
  Когда вернулся в комнату и посмотрел на свою картину, то она мне не понравилась. «Надо сходить на этюды, прогуляться по окрестностям» - подумал я и, взяв этюдник, пошел к берегу реки Волхов.
  Погода была хмурая, ветреная, но без дождя и я, выбрав сюжет с какой-то церковью на противоположном берегу, принялся за работу. Увлёкшись, я забыл про Елену Волкову, а писал так, как уже привык, мастихином. После того, как закончил этюд, задумался, а что же за церковь стоит на берегу реки и, по всей видимости, действующая. На маковках чётко виднелись кресты.
- Александр Николаевич! Ты был в Старой Ладоге? – спросил я Дёмина на ужине в столовой.
- Да вот всё собираемся с ребятами сходить. Может завтра сходим, - как-то неопределённо ответил он.
- Так возьмите меня с собой, - стал уговаривать я его.
- Да мне не жалко, но нас уже на одну лодку набралось.
- На какую лодку? – удивился я.
- Так там же перевозчица садит в лодку четверых, норма у неё такая.
- А вдруг кто не поедет?
- Ладно, утро вечера мудренее, - уже смеясь, закончил разговор Дёмин.
  На другой день действительно получилось, что один из желавших был занят и мы, после завтрака, бодро направились к перевозу. Дорога шла вдоль берега реки и я всё приглядывал места, с которых можно бы написать этюды. И шли мы почти три километра.
- Дёмин! Ты бы донёс ту сумку с красками от перевоза к нам, как это сделал Чапа? – спросил я у Александра Николаевича.
- Это невозможно. Его кто-то подвёз, - убеждённо сказал Дёмин.
  Когда мы подошли к перевозу и стали ждать лодку, которая плыла с противоположного берега, перевозя кого-то к нам, то невольно залюбовались открывшейся панорамой. С правого края посёлка виднелась древняя крепость, стены которой были выложены из природного камня. Состояние крепостной башни было удручающее. Отсутствовала крыша, стены тоже местами разрушались. За башней виднелся белый, однокупольный собор, который был в хорошем состоянии. Суровая, величественная красота.
  Подплыла лодка и мы уселись на скамейки. Двое наших собратьев-художников попросили женщину, которая перевозила нас, уступить им место за вёслами, на что она с удовольствием согласилась. Это на глаз казалась река неширокой, а грести пришлось минут десять.
- А в крепость можно попасть? – спросил я у перевозчицы.
- Да. Вон по тому мосту через речку Ладогу вы попадёте в крепость. Там есть музей. В том белом храме. Туристы всегда туда идут.
 Причалили к берегу, рассчитались с женщиной и пошли по дороге в посёлок. Дома были в основном деревянные, старые, крытые заплесневыми дощаными крышами. Жизнь здесь как бы остановилась и только вывески магазинов, кое-какая наглядная агитация указывали на то, что мы в конце ХХ века.
  Походив целый час по посёлку, закупив то, что нам надо было, мы вернулись обратно к перевозу, решив, что в крепость на экскурсию мы приедем в другой раз.
  Видимо, во время этого похода в Старую Ладогу  меня продуло и утром я не смог встать с постели. Лекарств с собой не было, голова раскалывалась от боли.
- О, да ты простыл, - резюмировал Демин, заходя за мной на завтрак. – Лежи, я узнаю, есть ли здесь медпункт.
  Медпункт работал только летом, и меня взялась поднять на ноги Галина Кузьминична, которая отнеслась ко мне, как к сыну. Заварила траву шалфей и весь день горячим настоем поила меня. Ночь проспал крепким сном, а утром проснулся с хорошим настроением выздоравливающего больного.
  Потянулись дни работы над своими картинами, тем более дни становились всё короче и короче. Да еще погода не радовала солнечными днями. То моросил мелкий дождь, то выпадал снег. Я несколько раз выходил на этюды и написал на холстах размером 70х70 сантиметров три удачных этюда со стогом сена, с сараями. А вообще у меня уже накопилось девять этюдов и они сохли на шифоньере, так как прибивать к стене не хотелось, чтобы не попортить штукатурку.
  Пришлось отказаться от мастихина и писать широкими кистями, потому что площадь холста большая, а времени на этюд было мало. Но вдохновение от этой северной красоты было такое, что я успевал за полтора часа написать хороший, законченный этюд, который в мастерской боялся поправлять, чтобы не испортить.
  Алексей Нестерович проходил каждый вечер по всем мастерским и проверял, чем мы занимаемся. Большинство упорно работали над своими картинами, а я отвлекался на этюды. Максимов молча смотрел, не делая никаких замечаний.
- Алексей Нестерович! Как Вам мои этюды, - решился спросить я его.
- Да это не этюды, а почти картины. Я бы назвал их «этюд-картинами». Сейчас многие профессионалы так пишут. Хорошие работы, но надо картину заканчивать. Скоро должна приехать комиссия из Москвы.
  Это известие как-то сразу подстегнуло нас всех к усиленному труду.
- Миша! Пойдем со мной. Приехала еще одна старушка и пишет картину с деньгами. Я такого еще не видел, - позвал меня Дёмин. – И фамилия у неё подходящая – Миролюбова.
  В одной из комнат худенькая старушка в черном халате и в черном платке (очень похожая на монашку) писала масляными красками картину про Государственный банк. Как туда по рублю со всех сторон вкладываются деньги, а из него выдаются эти деньги на стройки, сельское хозяйство и т.д. А внизу надпись на чувашском и русском языках «Копейка рубль бережет».
  И плакатом не назовешь, и на живописную картину как-то не тянет. Удивление и уважение к картине вызывало наивное исполнение и сила таланта старушки. Мы бы до такого не додумались.
- Вот даёт! – шепотом сказал Дёмин. И мы молча удалились в свои мастерские. Александр Николаевич уже закончил «Трудовое утро» и работал над другой композицией со стрелами подъёмных кранов, которые выпускает Чебаркульский завод.
- Пойдем завтра вместе на этюды. Тут рядом какая-то церковь старая стоит, а на ней табличка, что это памятник архитектуры и охраняется государством, - предложил мне Демин.
- Это если погода будет хорошая. А то вроде опять тучи заходили, как бы снег не выпал. Да и ветер холодный.
- Утро вечера мудренее.

«Передвижник Василий Максимов»
  После обеда мы с этюдниками пошли к этой церквушке. Хоть и гласила вывеска, что охраняется государством как архитектурное сооружение 12 века, но вид у неё был плачевный, особенно внутри. На стенах кое-где виднелись сохранившиеся фрески. Чувствовалось, что это действительно очень старый храм, но варварски вырваны полы, окна, двери. Только холодный ветер гулял по храму.
- Хорошо потрудились пионеры, - чуть не в голос произнесли мы. – Интересно, как это государство охраняет этот храм? – продолжил Демин.
- Повесили вывеску и на том спасибо, - в тон ему ответил я.
 Пройдя по наваленным камням и штукатурке,  мы вышли через противоположный проем наружу и оказались на старом, заброшенном кладбище, где еще сохранились каменные кресты и памятные плиты. На одном из каменных крестов  «висела» овальная палитра, на которой было написано, что здесь похоронен художник Василий Максимович Максимов (1844 – 1911гг).
- Александр Николаевич! – подозвал я Демина. – Посмотри, где нашел последний приют знаменитый художник Максимов. Это он написал картину «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу», которая находится в Третьяковке.
-  Я мало о нем знаю.
- И я только одну его картину помню. Надо будет посмотреть в библиотеке, может есть о нем какая-нибудь литература.
  Мы написали по небольшому этюду и вернулись в свои теплые комнаты. После ужина Демин похвалился акварелью, которую ему подарил один из наших художников, на которой была изображена русалка.
- Это Стас из Подмосковья так здорово рисует акварелью. Он уже почти всю стену ими завесил.
- Он график что ли?
- Нет. Пишет большую картину про птичник. Весь холст в курицах и одна птичница, которая их кормит. А это он вечерами развлекается, как он сам говорит. Пойдем, посмотришь.
- Да я в библиотеку сначала схожу, пока она работает.
- Ну, ладно.
  В библиотеке было пусто, скучала только одна пожилая женщина. На мою просьбу дать почитать что-нибудь про художника Василия Максимова, она только задумчиво покачала головой: - Что-то не припомню книги об этом художнике.
  И тут я вспомнил, что читал в книге Ильи Ефимовича Репина «Далекое близкое» воспоминания о Максимове. Эта книга в библиотеке имелась и я сел за стол читать ее. По оглавлению нашел две статьи, посвященные памяти умершего передвижника. Вот как оценивает труд своего собрата Илья Ефимович: - «Умер народный художник, типичный передвижник в благороднейшем смысле этого слова, - Василий Максимович Максимов. Главные картины его при упоминании его имени ясно встают перед глазами русского человека. Вот «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу», вот «Семейный раздел», «Заем хлеба у соседки», «Примерка ризы», «Всё в прошлом» (для заштатной помещицы), «Хозяин – буян», «Больное дитя» и т.д.
   Не зарастет тропа к этим простым, искренним, безыскусственным картинам народного быта. Не грандиозны они по размеру, не бьют на вычурный эффект техникой; скромно и задушевно изображает художник быт любимого своего брата – народа.
   И писал свои картины Василий Максимович всегда в глуши, в деревне, окруженный этим самым народом, в крестьянской избе, построенной без всяких прикрас мужиком.
  Топорная светелка была его мастерской. А вдохновители и критики – все тут же под боком. Полна изба приходила к Василию Максимовичу по его зову, народ здраво и умно разбирал каждый его труд. Как много приходилось переделывать по замечаниям деревенских друзей. До тех пор не считал он своей картины законченной, пока она не была совершенно одобрена ими.
   Немного картин написал Василий Максимович, но это немногое будет вечным достоянием нашего народа…
Мир праху твоему, преданный товарищ!
    Ты никогда не изменял вере и направлению Товарищества передвижников…».
   Эти слова написал Репин в 1911 году. Прошло 65 лет и даже художники не знают Максимова и не помнят его картин. И я только «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу» помнил. Конечно, он не написал «Черный квадрат», как это сделал Малевич и этим прославился на весь мир, как новатор. Но ведь это наш русский быт Максимов запечатлел на картинах. Быт, который мы уже забыли.
   На семинаре трудился художник из Мордовии по фамилии Альфонс. Он писал картину «Свежий хлеб» из сельской жизни, где изобразил старушку, доставшую свежеиспеченный хлеб из русской печи и несущей к столу. Живая, правдивая картина, написанная очень профессионально, что нас смущало с Деминым (всё-таки это семинар самодеятельных художников).
  Но ведь только он один написал картину о сельском быте, который все уже считали устаревшим, отжившим. Большинство, да и я в том числе, писали о современных достижениях, о людях труда, чтобы попасть на выставку.
  Только через много лет я купил в Челябинском книжном магазине альбом «Василий Максимов» (из серии «Мастера живописи»), где Василий Максимович причислен к 180-ти лучших мастеров живописи мира. Я так этому обрадовался. Нет! Не забыт певец крестьянского быта.
   Очищая палитру от старых красок, я на небольшом куске холста мастихином написал эскиз картины «Лунная соната», где изобразил двух парней и девушку при свече слушающих «Лунную сонату» Бетховена около проигрывателя.
  Александру Николаевичу эскиз понравился и он рассказал о нем в других комнатах. Почти все приходили посмотреть.
- Говорят, ты «Лунную сонату» написал, - с порога говорили они, а посмотрев, молча уходили. Так и не понял я, удался мне эскиз или нет. Но картины с него я так и не пытался написать.

«Мужской монастырь»
  Через Волхов хорошо был виден какой-то монастырь, обнесенный высокой каменной оградой. Высились купола храма и колокольни. Еще учась в Нижнем Тагиле мы с Толей Синицыным обходили пешком все старинные места города, еще демидовской постройки и писали акварелью древние церкви. С одной из них я пастелью нарисовал композицию «На пороге вечности», где изобразил двух старушек, сидящих на скамеечке у дома, а позади храм.
   Как только выдался солнечный день, редкий в этих местах зимой, я направился писать этюд с этого монастыря. На берегу я нашел вытащенные лодки, и сев на одну из них принялся писать мастихином на картоне этюд.
  Конечно, для этой цели больше подошли бы кисти, так как мелкие детали сложно писать мастихином, и приходилось обобщать. Лодки на переднем крае легко было передать широкими пастозными мазками, а вот с куполами пришлось помучиться.
- Что ты тут на моей лодке делаешь? – неожиданно услышал я грубый мужской голос. Оглянувшись, увидел, что ко мне спускается с берега пожилой мужик.
- Да вот церковь рисую, - оправдываясь, сказал я.
  Мужик подошел, посмотрел мою работу и сел на лодку рядом со мной, закуривая сигарету.
- Это Никольский мужской монастырь. Построен еще в 15 веке, а до сих пор стоит такая красота. Даже не смотря на то, что там теперь машинотракторная мастерская. Варвары, а не люди.
- А я думал там действующий храм, ведь кресты не сняты.
- Ладно хоть это оставили. Видно не придумали, как их с такой высоты снять.
- А за Старой Ладогой на горе тоже монастырь?
- Это Успенский женский монастырь, тоже древний, но действующий. Там монахини живут. 
- А в поселке что за крепость?
- Древняя крепость, говорят, что построена еще в начале 12 века для обороны от шведов и, хоть неоднократно они нападали, выстояла. Но перед временем не смогла устоять, разрушаются крепостные башни и никому до этого нет дела. Не берегут память нашу.
- А лодки вам зачем?
- Рыбачим, да и в поселок по делам приходится переплывать. Ну, ладно, рисуй. Пойду я, - и бросив окурок в реку, мужик направился домой.
- «Ну и мне пора домой», - подумал я и стал складывать этюдник.
 После обеда я показал Демину свой этюд и он похвалил его.
Даже нашему наставнику Алексею Нестеровичу, который был скуп на похвалу, и то понравился.
- Хорошо, цельно схвачено, хоть и скупо в цвете.
- Простите, а Вы не родственник тому Максимову, который написал «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу»?
- Прекрасный художник, но я не являюсь ему родственником. Фамилия довольно распространенная. А почему Вас это заинтересовало?
- Да мы нашли на здешнем кладбище его могилу.
- О как! Интересно, интересно. Надо будет сходить, почтить его память. Завтра, наверно, приедет московская комиссия. Этюды пока спрячьте и поработайте над картиной. Не знаю, какое она вынесет решение, но я порекомендую оставить Вас на второй заезд.
- Спасибо, Алексей Нестерович!
  На другой день, перед обедом, в нашу комнату без стука вошла красивая, дородная женщина, с большим красочным платком на плечах. Следом шли Чапа и Максимов. Было такое впечатление, что с картины Бориса Кустодиева сошла купчиха, которая прихорашивалась перед зеркалом.
- Как здорово! Какие чистые краски. Молодец. Я просто потрясена увиденными работами. Вот где действительно народное творчество. Но Вы ведь не успеете дописать картину к концу семинара. Осталось всего неделя, - без пауз, быстро проговорила она.
- Постараюсь закончить, - робко ответил я.
- Давайте подумаем, кого можно оставить на второй поток, - выходя, обратилась она к сопровождающим. Дверь закрылась.
- Вот это женщина, - восхищенно произнес, молчавший все это время Василий Иванович.
Даже фронтовика сразила красавица.
- Это председатель комиссии Союза художников Сидорова. Она отвечает за работу с самодеятельными художниками, - входя к нам в комнату, сказал Демин.
- Она намекала остаться на второй поток, а у меня новогодние елки в Доме культуры, - растерянно сказал я.
- Пошли срочную телеграмму, чтоб продлили отпуск еще на месяц, - подсказал Александр Николаевич. –  Без тебя там не справятся, что ли.
- Да может еще и не оставят. Надо подождать результатов комиссии. Поспешишь, людей насмешишь, - вставил Василий Иванович.
  После обеда нас попросили остаться в столовой для беседы.
- Вот сейчас и узнаем, кого оставили, - сказал Демин.
     Сидорова похвалила всех за проделанную работу и предложила список художников, которым рекомендовано остаться на второй поток. В списке была и моя фамилия.
  Сначала я обрадовался, но подумал, подумал и решил поскорее закончить картину и ехать домой. Была какая-то усталость от напряженного ритма работы, от неприятной погоды, да и по дому соскучился.
  А про Старую Ладогу захотелось побольше узнать, место такое историческое. В библиотеке только в «Большом энциклопедическом словаре» я нашел статью: «Ладога Старая – древнерусский город на левом берегу реки Волхов, в 12 километрах от Ладожского озера, ныне село Волховского района Ленинградской области. До 10 века – опорный пункт на торговом пути из Балтийского моря на Волгу (в Болгары) и на Днепр (из варягов в греки).
  В 11 – 15 веках крепость и торгово-ремесленный центр Новгородской феодальной республики, а с 1478 года Московского великого княжества. Военное значение сохранялось до 17 века.
  В 1703 году город был перенесен Петром 1 к устью реки Волхов (Новая Ладога);
От древней Ладоги сохранилось городище. Его древнейшая часть – «каменный город» - была обнесена в начале 12 века каменной стеной с 5 башнями (перестроены в 15-16 веках); другая часть – так называемая «земляное городище» - окружена земляным валом в начале 18 века.
  На земляном городище открыты остатки деревянных построек (начиная с 8 и последующих веков), руины каменной церкви Климента (середина 12 века), следы кузнечного, косторезного, ювелирного, гончарного и других производств и их разнообразные изделия, монеты и различные изделия восточного и западноевропейского происхождения.
   В Ладоге сохранилась церковь Успения в Богородицком конце (12 век). В 60-х годах 20 века осуществлены реставрационные работы. Городище является археологическим заповедником».
«Вот бы летом здесь поработать, столько красивых исторических мест здесь», - мечтательно подумал я.
  На берегу реки Волхов я заметил деревянный причал. Выпал снег и так красиво все отражалось в мутной волховской воде, что я побежал, быстро натянул на большой подрамник (размером 60х90 см) и поспешил на берег. До темноты оставалось где-то час времени и я торопливо стал писать этюд.
  Не успев закончить, в темноте я вернулся в комнату. На другой вечер я продолжил писать этюд и успел закончить его.    Возвращаясь в свою комнату и оглядывая окрестные места, так захотелось быть только художником, писать картины, не отвлекаясь на работу ради денег, чтоб содержать семью. Конечно, это было наивно думать, что художник может жить только одной работой – писанием картин. А будет ли их кто покупать? Это проблема всех времен.
  В конце декабря те, кто не остался на второй поток, упаковали свои вещи и разъехались по домам. Витиус Робертович тоже поехал с нами, так как ему срочно надо было в Москву.
  В Ленинграде нам было необходимо ждать вечерний поезд почти целый день. Чапа предложил мне пройтись с ним по городу. Оставив вещи товарищам, мы вышли на Невский проспект.
- Давай пообедаем в ресторане, - предложил Витаус Робертович.
- Да у меня и денег нет на ресторан, - удивленно ответил я.
- Я угощаю!
И мы зашли в ресторан, сели за столик. Чапа сделал заказ официанту и пока мы ждали обед, он рассказал мне, как он попал в тяжелую ситуацию из-за жены. Сильно нуждался в деньгах, просил знакомых художников помочь.
- Миша! Ведь только ты один выслал мне денег. Конечно этого было мало, но я благодарен тебе за ту помощь.
  Подкрепившись хорошим обедом мы направились по мастерским художников, знакомых Чапе, где нас хорошо встречали, угощали, так что к поезду я добрался изрядно пьяным. А богатырь Чапа выглядел совсем трезвым.
Утром в Москве он нашел нас с Деминым на вокзале, вручил мне бутылку пива и, похлопав по плечу, расстался с нами.
Больше мне не привелось встретиться с ним.
 Прошло уже много лет, но воспоминания о пребывании в доме творчества СХ РСФСР «Старая Ладога» остались самыми теплыми.
            Старая Ладога. Старая Ладога.
            Северный край. Красоты уголок.
            Бережно в сердце храню тебя, Ладога
            И позабыть до сих пор я не смог.