Голос

Томасу Венцлова               

  И вдруг радиостанция закрылась. То есть, конечно, не вдруг. Кому-то что-то наверняка не понравилось. Может, отсутствие попсы.  Или еще что-нибудь. Короче, ее закрыли. Серьезные дяди посовещались и прикрыли. Можно было даже себе представить, как они долго, спокойным тоном, обсуждали эту проблему. Один из них наверняка сидел в своем офисе, курил. Другой ехал по оживленной улице, осторожничал на перекрестках, но при этом прижимал крепко к левому уху сотовый. Потом к разговору подключался кто-нибудь третий, четвертый...  Беседа растягивалась  на три дня, на неделю, на месяц... Наконец, выигрывал тот, у кого были все козыри, ну и тэ дэ.
 И пошла станция  с молотка. Оригиналы за умеренную цену отдали авторам. Макс устроился агентом  страховой компании. Это приносило небольшой доход, зато он мог свободно передвигаться в пространстве, и строить день, как ему заблагорассудится. С одержимостью фаната он продолжал охотиться на интересных людей. Тщеславие не покидало его. Голоса останутся на пленке, живые голоса! Через 10, 20 лет  им цены не будет! Нет, речь не о деньгах, но о богатстве другого свойства. Он во всем хотел быть первым, или хотя бы оригинальным. У него  были уникальные записи, может быть, единственные в стране. Ими никто, правда, кроме него да узкой кучки любителей поставангарда,  не интересовался. Но это его не смущало. «Искусство не принадлежит народу, - говаривал Макс. - Искусство принадлежит избранным». Дома он  частенько слушал записи собственных передач, один  или с друзьями. Не было случая, чтобы  друзьям не понравилось, чтобы кто-нибудь зевнул. Многие просили копии, и Макс охотно их делал, не забывая мягко напомнить об авторском праве. Друзья сдерживали слово, и никогда не подводили Макса.
 Теперь же монтажка испарилась. Оператор Боб на канале «Полицейская хроника» клеит безграмотные сводки. Макс  же на свои деньги мчит  в другие города, ночует на вокзалах, питается хлебом с кока-колой, но зато привозит кучу пленок, на которых - голоса, голоса! Он полон оптимизма и надежд.  Радиостанций еще немало, наверняка найдется редактор-фанат, вроде него. Тогда его труд не пропадет даром.
 Время красило волосы  в белый цвет, вытягивало в вышину  детей, гнуло к земле жену. Умирали редакторы, их заменяли наследники. Их  тоже не интересовало богатство Макса. Но  больше огорчало другое. Авангард  вырождался в какое-то вымороченное направление. Литература превращалась в ребусы. Параллельно существовало легкое, безмозглое чтиво.  В отрицание всего этого - пришло течение «Назад, к классике!».  Внуки тех, кто бесновался на концертах и глушил себя травкой, требовали чистоты  и академизма. Их интересовал Моцарт и Шекспир, а не Зюскинд и Шенберг, и уж, тем более, не их последователи. Вдруг до Макса дошло, что его записи если и понадобятся кому-нибудь, то только  лет через сто. Это открытие ошеломило. Жена утешала его, приводя в пример Баха. Макс затосковал. Ему уже за шестьдесят. Голоса были смыслом его жизни. Чего же теперь ждать? Смерти? А пленки пропадут на антресолях?
 Записывать было уже просто некого. Но безумная страсть требовала какого-то выхода. Макс ночью выходил в сад и записывал щелканье соловья или лай собак. Жена однажды застала его за этим занятием. И тут ее терпение лопнуло. Разразился скандал. Супруга кричала, что он сумасшедший; что на деньги, которые он истратил на ерунду, можно было бы купить новый дом или собственную радиостанцию. В результате диктофон был разбит, кассеты растоптаны, а пенсия  Макса поставлена на строгий контроль.
 Макс впал в глубокую депрессию. Он лежал сутками на диване, ничего не ел, ни на кого не реагировал. Жена, испугавшись,купила новый диктофон, вставила  в нее  интервью с последователем Уолкотта, и поднесла к уху Макса. Макс слушал скрипучий голос последнего верного ученика, и пытался представить себя на месте своего прапрапраправнука, так же, как и он, валяющегося на диване и слушающего эту невнятицу. Что он поймет здесь?! Надо обладать университетским образованием, чтобы разобраться во всех этих терминах. Макс сам не все понимал, хотя задавал вполне профессионаьные вопросы.  Говорящему под 80, дикция ужасная...
Просто ему повезло с оператором. Боб был мастером  своего дела.
 Бедный Боб.
 Бедный Макс.
Бедная Мария.
 Бедные все мы.

 Размышления Макса  прервал робкий стук  в дверь. Показалась курчавая голова внука.
   - Дедуля, - сказал он, -  к тебе какая-то дамка.
 - Дамка или ферзь?
 - Дамка. Очень просит тебя показаться.
 Макс вскочил. Сомнений быть не может! Вот он, звездный мой час!
 Дамка оказалась долговязой девицей в очках. Одета скромно, на ногах «скороходы», за плечами рюкзачок. Она первой подала руку и сказала:
 - Я Кристина Энс.
 - Я это понял сразу! Вы очень похожи на своего отца.
 Дамка изумилась:
 - Вы  знаете моего отца?
 - А то нет! - и Макс закричал:
 "Над головой твоей возник
 неиссякаемый родник..."
 Кристина  рассмеялась:
 -  Это написал мой дедушка!
 Тут изумился Макс. Какое-то время он хлопал глазами, подсчитывая в уме, и тоже рассмеялся.
 - Значит, вы его внучка? Ну да, ну да! Ах ты ж, Г-ди! Как время летит! Ну, что он? Здоров? Как его творческие успехи?
 - Но... Разве вы не знаете? Дедушка же давно умер... Еще до моего рождения...
 Наступила пауза. Макс смотрел на жену, стоящую позади Кристины. Он искал в ее глазах поддержку. И она пыталась ему помочь. Но ее усилия были напрасны. Ведь Макс, взяв интервью у очередного гения, никогда больше с ним не общался. И в бытность станции, и после ее закрытия. В первом случае гений превращался в отработанный материал, и был уже неинтересен. Во втором случае надо было бы врать, выкручиваться. Но Макс твердо был уверен, что выпуск передачи  в эфир - дело времени. Поэтому он смело называл  координаты  своей, увы, несуществующей уже радиостанции, добавляя при этом, что она маломощная, и принимается лишь в отдельных округах мегаполиса. Материальная база тоже - увы! - потому и гонораров  нет. А план огромный, и выйдет передача, как минимум, через полгода. «Я вам сообщу»... А сам бегал по редакторам, унижался, пытался давать жалкие взятки, врал про связи и устные рекомендации...И ждал, ждал, ждал, ждал...
 Конечно, он не мог не  потерять чувство реальности. Время остановилось для него.
 Записи превратились в самоцель, в соревнование со Временем. Он уже делал это для себя, а не для других. Ведь другим это было не нужно! И гордыня распирала его. Гении обретали вечную жизнь на тоненьких коричневых полосках, купленных у торговца-грека.  Они подчинялись теперь только его  указательному пальцу, нажимающему на кнопку «Play». Если бы он хотел, то палец бы нажал и кнопку  «Rec». И голос гения навеки бы растворился в небытии. Макс чувствовал себя  полновластным хозяином несметных богатств.
 …А еще в ее выцветших глазах он увидел тех, кому  посвятил свою безумную жизнь: вереницу таких же, как он, сумасшедших -  поэтов, писателей, художников, композиторов... Это были выдающиеся люди его поколения, лауреаты Нобелевской и др. премий, титаны, определявшие ход мировой культуры. Кто их знал, кто читал или слушал!? На всей планете наберется, может, тысяч двадцать. Остальные предавались иному безумию, в основном на танцплощадях. Погибшая двадцать лет назад радиостанция  была маленьким островком культуры в океане пошлятины. Культура  была сама  по себе, толпа - сама по себе. Толпе ведь нужен марш, или гимн, или наркотик, объединяющий ее в одно целое. Вот что главное для толпы! Стать единым телом, то есть все делать одинаково - двигаться, думать, орать... А культуру делают одиночки, эгоисты, стоящие над общественными инстинктами. И это им толпа никогда не прощает. Она таких преследует, гнобит, сжирает. Ни Мария, ни Макс, ни Боб, ни другие замечательные ребята не смогли пробить  душу толпы. Да и какая у толпы душа?..
 Но, может быть, из-за одного только желания  встряхнут этого монстра, Кристина простит его нынешнюю оплошность? 
 Кристина смотрит на него участливо, как врач на пациента. «Ай-ай-ай, - говорят ее глаза, - ай- ай-ай». Он не выдерживает звенящей тишины.
       - Ну, конечно, конечно! Ах я, склеротик! Простите старика!
        - Вы не склеротик. Вы ведь точно его процитировали.
 - Он для меня всегда жив. В своих стихах.
 - Нет, вы  замечательный!.. Дело в том, что дедушка вел дневник. Такой скрупулезный был! Записывал туда  все, даже счета. Поскольку он часто менял жен, эти записи нашлись не сразу, к тому же в очень неважном состоянии. Мне пришлось отдать все  эти  листочки на реставрацию. И вот я читаю: «Сегодня  записывался на р/с -8 у Макса»... Остальное было делом техники. Скажите, - ее голос дрогнул, - эта запись сохранилась?
 - Да, барышня, сохранилась. Для потомков! Память - это важно! - Он уже не мог сдерживаться. - Очень важно! – кричал он прямо в  лицо жене, в  ее  вымученную улыбку. - Тот, кто теряет память, становится  преступником, предателем своего народа, если хотите! В нем нет горького опыта предыдущих поколений, он не  извлечет для себя никакого урока. Опыт  прошлого - трамплин для будущего! Сейчас! Сейчас вы услышите голос  своего деда, прославленного поэта, лауреата, солдата, защитившего свою Родину, нас с вами! А человек какой был замечательный! Знаете, ведь многие нашего брата журналиста не празднуют, хамят, капризничают. То он не так  выразился -  давай переписывай заново, то собака с утра не покакала, то просто погода плохая, а, значит, и  настроение паршивое... А вот ваш дед никогда себе такого не позволял. Всегда улыбчивый, всегда на равных...
 «Что я плету!?  Он был жуткий психопат, устраивал истерики без всякого повода. Я помню, гонялся  за ним полгода... У него еще была мания преследования. Ему все казалось, что я  заслан каким-то конкурирующим издательством, якобы напечатавшем поэму «Вопль молчания» без его ведома  и со  множеством опечаток. В окружающих  он  видел только плохое. Писали мы его раза четыре. Марию он  довел до слез, а Боб однажды взорвался. Один я старался быть спокойным. Я знал, что он уже у нас в  руках. Этот старикашка потребовал заключить с ним  договор - авторские права, гонорар и тэ пэ . Вот на  этом он  и попался. Я нашел для него деньги.  Теперь уж диктовали мы. То есть я задавал ему разные вопросы. Тут он понял, что я в курсе дела - хорошо знаю его творчество, и откуда оно растет. Ему это не понравилось, он начал крутить, орать, пытался  изменить тему, сумму... Но подписи уже стояли на  бумаге. А я задавал простые вопросы. Ну, например, каковы его творческие отношения с тем-то и тем-то. Или, например, в таком-то году, там-то, он посещал лекции поэта такого-то, который оказал на него сильное влияние. «Нет, - кричит, - я сам по себе! Никто на меня не влиял, кроме Шакеспеара!» Ну-ну, говорю, а сам достаю две   тоненькие книжечки. Одна -  того самого поэта такого-то, и другая, выпущенная через пять лет, - Петра Энса. Стиль, размер, образы – все одинаково. Нет, кричит до посинения, это не он, это я на него повлиял! Ну и тэ дэ…»
 Макс стал читать напамять:
 "О, этот рой глаголов, междометий
 посередине вымерзших столетий!
 Народа,  вопиющего в пустыне,
 глас  тататата  слышится  доныне..."

 - «...неумолчный», - подсказывает Кристина.
 "...глас неумолчный слышится доныне...
 Какие бы мы песни ни слагали,
 какие бы молитвы не читали,
 все сбудется, как Он нам повелит,
 порукой  будет нам Давидов щит!"

 - Что вы стоите? - набросился он на жену и детей. - Лестницу, живо!
 Сын бросился в кладовую за  лестницей, жена завертелась юлой и стала щебетать гостье про тяжкую жизнь радиожурналиста. Она уже не раздражала Макса. Дело сделано. Наверняка внучка поможет с повторной публикацией в эфире. Он даже готов отказаться от гонорара, пусть пойдет в Фонд ветеранов. Лишь бы там прозвучал и его, Макса, голос. Вся  страна узнает его имя, а многие вспомнят! Посыпятся звонки, предложения! И, конечно, он разыщет Марию и Боба. Они снова будут работать вместе. «Передачу назовем «Великое  наследие»... Ну что они там копаются!»  Он быстро схватил лестницу, приставил к антресолям, взобрался наверх. Клубы пыли обдали его. «Ах, стыд какой! Все заброшено, запущено! Никогда ничего нельзя доверять жене!» Былое раздражение вновь стало накатывать на него. «Ничего, ничего. Успокойся». Он лихорадочно искал нужную коробку. Было трудно дышать, пот катил ручьем. «Невыносимая жара!.. По-моему, одиннадцатая... Но где же она? А, вот!» Он ухватил, наконец, бумажный ящик, потянул на себя. «Как я аккуратно укладывал их! Как маленьких детей. Все подписано, проставлены номера, есть краткая информация о герое передачи, его адрес и телефон. Целая домашняя звуковая библиотека! А девочка серьезная...»  Макс осторожно вынул ящик,  подал его сыну. Тот бережно поставил ящик на стул и почтительно отошел  в сторону.
 Кристина  завороженно  следила за перемещениями ящика в пространстве.
 Макс спустился вниз. Волнение охватило его. И даже страх.
 - Здесь вся моя жизнь, - просипел он.
 Замедленными движениями он стал развязывать веревку. Все молчали. Наконец, крышка откинута. Внутри - коробки  с пленками. Стоят в ряд и ждут своего часа. Пальцы коснулись наклеек. Вот она.
 Вот она.
 Кристина прочла  вслух:
 - «№ 47. Петр Энс». Здорово. Можно, я посмотрю?
 Макс осторожно вынул коробку.  Вынимая ее, он уже все понял. Его охватил ужас. Ах, черт, черт, черт!! Лучше б он не вынимал ее никогда! Лучше бы он умер на месте! Что же делать? Он прикрыл глаза... Поздно. Теперь не отвертишься - коробка вынута. Пять пар любопытных глаз взяли его в кольцо. Он все еще медлил. Затем поднял глаза на Кристину.
 - Боюсь вынимать пленку.
 - Я понимаю. Дайте мне. - Она протянула руку..
 - Нет, не в этом дело.  - Макс старался говорить ровно. - Ей может повредить солнце. Вообще свет. Возможно, она тоже нуждается в реставрации. Прошло ведь более двадцати  лет. Если магнитный слой повредится...
 - Да-да, я знаю! - сказала внучка  воодушевленно. - Очень хорошо!
 - Тем более, мы не сможем ее сейчас прослушать. - улыбаясь, вставила жена. -  Нужно специальное оборудование. У нас его нет.
 Макс  водрузил коробку на место. Жена, не стирая улыбки с лица, незаметно перевела дух. Она тоже все поняла.
  - Конечно, конечно.  Сколько времени займет  эта... м-м... экспертиза?
 - Думаю, через неделю я получу ответ.
 - Я готова оплатить все расходы. И реставрацию тоже.
 - Пока в этом нет необходимости.
 - И еще вопрос... Я понимаю, какое значение для вас имела ваша работа... вы вкладывали в нее всю душу... но... может быть... потом, после реставрации...  вы продадите мне эту пленку?
 Макс готов был к этому вопросу. Он широко улыбнулся:
 - Я готов подарить ее вам. Бесплатно.
 Кристина бросилась его целовать. Жена, сын, невестка, внук - все разом загалдели, задвигались, потащили  обоих в столовую....
 Ночью, когда дети уснули, жена нашла под одеялом руку Макса и сильно ее сжала. Макс не ответил. Он лежал, уставясь широко раскрытыми глазами во тьму. В сердце зияла дыра.
 - Макс...
Он молчал.
 - Могу я тебя спросить?... Что ты будешь делать?
Молчание разлилось в комнате, заполонив ее всю. Максу стало душно. Он выполз из-под простыни, зашлепал в ванну. Он двигался медленно, ссутулившись, как неизлечимый больной... Жена услыхала шум воды, вскочила, подошла к двери. Долго прислушивалась... Наконец, вода перестала литься. Она шмыгнула в постель. Макс вышел. Видимо за эти двадцать минут он принял какое-то решение. Это был прежний Макс - прямая спина, плечи развернуты, глаза - взгляд острый, с хитринкой, - как всегда уверенно смотрят в будущее. Он шумно плюхнулся рядом с женой, закурил.
- Завтра дадим обьявление в газету: "Макс Торис. Лекции о классиках поставангарда. Цена за вход  - свободная".
 -О, господи! И что, ты будешь пересказывать свои передачи? А ты разве их помнишь?
 - Да. - Он постучал себя по лбу. - Они все здесь. И еще я буду рассказывать про них анекдоты! - Он аж засмеялся от удовольствия. - Про всех этих старикашек! Есть что вспомнить! А потом... - он затянулся,  - я выпущу книгу "Триста интервью".
Жена выдохнула, прижалась к нему.
 -А что ты подаришь Кристине?
 - Пленку с записью ее деда.
 - Разве есть где-то копия?
 - Нет... Копии нет... Завтра я пойду в наш магазинчик, и уговорю грека. У него такой же противный голос, как у Энса. Немножко позанимаюсь с ним актерским мастерством. К тому ж - поэты не умеют читать свои стихи. Энс тоже не умел. - Макс усмехнулся. Потушив окурок,он крепко обнял жену - и она его тоже, сильно, как в молодости. - А если чего - спишу все на старость пленки...