Рассказы из детства

«Тимоша»
-Вон, опять закачался, – проговорила, вздыхая, мама. Не то, осуждая, не то, приглашая посмотреть нас в окно. По тропинке в переулок, качаясь как маятник, спешил скрыться высокий, худой, нескладный соседский парень Тимофей, или Тимоша, как  называли его соседи.
-С ружьем, значит на охоту, – сделал я вывод.
-Да какая сейчас охота, летом не охотятся, – парировала сестра Валя, - просто бездельник. Нет, чтоб помочь бедной Пелагее по дому прибраться.
-Хватит вам судачить. Идите полоть грядки,  заросли все сорняками. Откуда в этом году столько лебеды.
   Сказав про лебеду, мама вспомнила голодный 1948 год, когда к весне кончились припасы картошки, все с нетерпением ждали прихода весны, чтоб питаться первой зеленью. А первой появлялась крапива, наша спасительница, потому что из нее варили зеленый суп. Ели и лебеду, прямо с грядки, когда вели прополку овощей.
  В этот дом наша семья переехала недавно, и с соседями еще не был налажен близкий контакт, они чурались нас, как пришлых. Первой к нам стала ходить Пелагея, худая, рано состарившаяся женщина, жившая в маленьком домишке рядом с нами. У них я был только один раз, когда на пасху мама попросила отнести им гостинцев. Пройдя через грязные пустые сени, открыв покосившуюся дверь, вошел в избу, такую же пустую, как и сени, увидел Тимошу, лежащего на кровати и читающего книгу. Половину избы занимала огромная русская печь, у окна стол и лавка, вот и вся обстановка.
 К нам же Пелагея приходила часто, и все ее разговоры непременно сводились к Тимоше, к ее последней надежде. Вот и сейчас она пришла «побалакать», как она говорила.
-Какой умный-то Тимоша! Все читает и читает. Наверно всю библиотеку уже перечитал. Керосину не наберусь, почти всю ночь читает. Лектричество-то нам не провели, не кому за нас заступиться.
-Так ведь Тимоша не помогал копать ямы под столбы, вот вам и не провели свет, – возражает мама.
 Она напомнила Пелагее о том, что когда проводили электричество по селу, то обязали жителей самим выкопать ямы под столбы и мужики собирались группами  и копали. А кто не помогал, тому и не протягивали провода. Одинокие вдовы откупались бутылкой водки или брагой.
-Могли бы посочувствовать инвалиду. Он только с виду большой, а весь больной.
Но, спохватившись, что сказала ненужное в этом доме, так как имела желание поженить Тимошу с нашей Валей, стала переводить разговор на другую тему.
-Тимоша ведь такой хороший охотник, без добычи и не приходит.
Валя, услыхав эту фразу, прыснула от смеху и, чтоб сильно не расхохотаться, быстро выбежала на улицу и направилась к своей подружке Рае Королевой. Уж там они посмеются вдоволь над бедным Тимошей. Все знали, что охотник он
никудышный и редко подстрелит какую - нибудь дичь.
-Да и рыбак удачливый, без улова не приходит, – продолжала Пелагея, стараясь выставить сына в лучшем виде, делая вид, что не заметила Валиного смеха.
-Что ж он дров-то не припасает, ведь опять зимой нечем будет топить?
В нашем селе было заведено дрова на зиму заготавливать в июне месяце, до покосов. За лето и дрова успевали просохнуть, и спокойно было за зиму, что топкой обеспечены. И у каждого двора стояли большие поленницы, иногда даже с прошлого года, так как зимы бывали очень морозные, и расход дров был большой.
-Да успеется еще, лето долгое. Пусть немного развеется в лесу, а то с этими книжками разумом можно повернуться.
-Балуешь ты его!
-Так один он у меня, вдруг надсадится, что я буду делать?
-А муж-то где?
-На фронте пропал без вести, - заплакала Пелагея - а нас эвакуировали из Подмосковья. Вот и попали сюда, а выбраться обратно нет возможности. Мне бы женить его, на ноги поднять и можно умирать.
  Мама грустно качает головой, понимая, какую непосильную задачу поставила Пелагея. В селе все считали Тимошу лодырем и недотепой, такому трудно жениться на хорошей девушке. Но разубеждать любящую мать не стала.
 А Тимоша тем временем углублялся в лес, стараясь подальше уйти от своей горемычной жизни в нищете, от насмешек односельчан, которые  до него долетали, так как парень он был не глупый, хорошо окончил школу-семилетку, а дальше учиться уже не было денег. Вот и проводил все время за чтением книг, где открывался совсем другой мир. И хотелось совершить какой-нибудь подвиг, чтоб все как в книгах. И чтоб девушка красивая полюбила, и люди уважали, и жить в достатке.
В лесу было хорошо, места уже все знакомые, обхоженные много раз тропки.
Здесь легко думалось, мечталось. А стрелять птиц и зверей он не любил, не было охотничьего азарта, да и жалко было губить такую красоту.
  Но в этот раз и здесь не находил он успокоения и шел все дальше и дальше углубляясь в тайгу. Вышел на какую-то незнакомую вырубку, как здесь называли «делянку». Устало сел на широкий сосновый пень и задумался. А мысль пришла самая нехорошая, вредная, опасная, как змея. «Зачем я живу? Что хорошего в этой жизни?»
  Вокруг стояла тишина, непривычная для леса. Большой вырубленный участок,  безжалостно  искореженный тракторами и машинами, заваленный кучами обрубленных сосновых веток. Ни птичьего пения, даже вороны не каркают, какая-то мертвая зона. Люди и здесь разрушили жизнь.
  И сердце резанула такая тоска, такая боль от одиночества, что хотелось выть волком.
-Никому не нужен! – сказал он горестно вслух.
-Никому не нужен! – снова и снова повторял он, и слезы сами катились по впалым, покрытым первым пушком, щекам.
  И как будто кто-то прошептал: «Лучше застрелиться». И в голове прокатилось какое-то радостное чувство: «Да! Лучше застрелиться». И страстное желание поскорее исполнить это. И даже не вспомнилась старенькая мать, как ей придется жить без него.  Молодость эгоистична и этим много горя приносит родителям.
 Начал торопливо стаскивать сапог, все больше убеждая себя:
- Лучше застрелиться, чем так жить.
Два дня Пелагея, сама не своя, ходила по селу и всех спрашивала, не видели ли в лесу Тимошу. Все успокаивали:
- Да куда денется! Проголодается и придет. Он в лесу не заблудиться.
А душа все ныла, не успокаиваясь, и в голове стучала только одна мысль:
 «Что - то случилось с сыном, раз не пришел на второй день».
Пошла к начальнику леспромхоза, просить, чтоб послал, кого ни будь поискать сына в лесу.
- Может, он ногу подвернул и не может дойти до дома, – плача говорила она - помогите одинокой вдове, ведь он один у меня.
Начальник долго не соглашался, говоря, что и так рабочих не хватает, но все же послал трех заядлых охотников пройтись по тем местам, где Тимоша любит ходить.
  Только на другой день нашли, и то случайно, около большого соснового пня мертвого парня. С правой ноги был снят сапог и большой палец застрял в спусковом крючке ружья, а голова пробита пулей.
  На похороны собралось почти все село, женщины плакали, жалея Пелагею. Начальник помог с копкой могилы и в изготовлении гроба, выделив рабочих. Соседки собрали припасы еды, чтоб провести поминки. В народе перешептывались, передавая разные версии смерти, единодушно осуждая Тимошу за такую бессмысленную смерть.
- Был непутевым, так непутево и умер, – сказала мама, вытирая слезы, -  жалко Пелагею, как она будет жить дальше?
  Похоронили за оградой кладбища, как самоубийцу. Хоть и было советское время, но придерживались старых православных правил при захоронении и деревянные кресты ставили. А на могилу Тимоши долго спорили, ставить или нет крест. Все же поставили, но не православный. Фронтовики сказали, что на Западе ставят кресты с одной перекладиной, лютеранский.
  После похорон сына, оставшись одна-одинехонька, без родных и близких, Пелагея стала медленно угасать, как огарок свечи и через месяц тихо умерла  в своем домишке. И снова все село спорило, где ее похоронить. Если рядом с сыном, то получалось неправильно по отношении к Пелагее, а если на кладбище, то разделяли мать с сыном.
 Решили похоронить ее на кладбище, рядом с могилой сына и только кладбищенская ограда разделяла их. Со временем и могильные холмики сравнялись с землей, и кресты, сгнив, упали в траву, так как не кому было ухаживать за их могилами, память о них постепенно стерлась.


                «Саранка»
- Тетя Матрена! Тетя Матрена! – раздался во дворе мальчишеский голос.
- Что, что случилось?
- Мамка просит зайти к ней. Она приболела.
- Ладно, Вася! Сейчас приду.
Матрена поспешила к соседке, по дороге уже сочувственно вздыхая. Войдя в избу, половину которой занимала большая, приземистая русская печь, направилась к деревянной кровати, где лежала Фекла, лет пятидесяти, чернявая, худая, маленького роста.
- Что это с тобой, ведь еще вчера была здорова? – вместо приветствия произнесла Матрена.
- Да это они, заразы, ремня на них нет. Был бы отец жив, дал бы им как следует, – со стоном проворчала Фекла – ведь что наделали, уму не постижимо.
  Шел голодный послевоенный 1948 год, когда картошку всю поели еще зимой, так как из-за дождливого холодного прошлого лета она не уродилась. Все с нетерпением ждали весну, первую зелень. Сначала варили крапивные супы, потом подрастали пиканы и саранка, как в народе называли желтую лесную лилию сарану. Выкапывали луковицы саранки, и чтоб была приятнее на вкус, их отваривали.
 Вот и послала своих двух сыновей-погодков 13-14 лет Ваську и Кольку в лес за саранками. Ушли утром, а вернулись вечером, без ведра, лопаты и оба в синяках. Фекла всполошилась, но братья держались угрюмо, набычившись.
- Что с вами случилось? Кто вас так избил? Где ведро и лопата?
 В ответ гробовое молчание. Вот Фекла и слегла с расстройства в постель.  Но ее мучил вопрос, что же произошло в лесу, и она стала умолять Матрену как-то выспросить у них об этом.
  После долгих раздумий, как же подступиться к ребятам и, не найдя лучшего варианта, Матрена позвала младшего Ваську к себе домой, пообещав дать немного картошки. Откладывает картошку в чугунок, а сама расспрашивает.
- Много нынче в лесу саранки-то?
- Много, тетя Матрена.
- А что ж вы не накопали?
- Да мы быстро полведра накопали.
- Просыпали наверно, растеряли?
- Нет, мы ее отварили.
- А что же матери-то не принесли?
- Да это Колька, гад такой, пока я еще копал, всю ее один съел, мне даже не оставил. Ну, я и огрел его лопатой. В общем, разодрались мы с ним и разошлись в разные стороны, оставив в лесу и лопату, и ведро. Пусть теперь идет и копает один, а я с ним больше не пойду.
- Ну, вы бы помирились, все-таки родные братья.
- Ни за что! Он только о себе думает.
- Ладно! Бог с вами, время вас помирит. А пиканы-то еще не появились?
- Нет, еще рано.
- И кислица не выросла?
- Нет! Маленькая еще.
- Никто не собирает?
- Нет!
Кислица, или кислятка, как ее некоторые называли, росла в горах, на полянах и ее собирали целыми мешками и ели сырую, очищая от листьев толстый, сочный ствол, полый внутри. У пиканов срывали только молодой, сочный центральный побег и варили, как кашу, приправляя солью.
  Матрена, довольная своей хитростью, пошла, успокоить соседку, что никто ее ребят не трогал.
  Ссадины и синяки на теле у мальчишек быстро прошли, но ненависть друг  к другу осталась на всю жизнь, хоть и были родные братья. Уже став взрослыми, имея свои семьи, не роднились и в гости друг к другу не ходили. А Фекле  Колька преподнес еще один подарок, нанесший ее сердцу тяжелую травму. 
  В леспромхоз, в наше село, приезжали на заготовку леса для строительства на западных краях России, разрушенных войной, бригады рабочих, завербованных для этого в разных местах. Местные звали их просто «вербованные» и между ними постоянно вспыхивали ссоры.
  Жили вербованные мужики на квартирах по всему селу и волей, неволей приходилось жить мирно. Но если случались драки, как всегда на пьяной почве, это были страшные побоища.
  В одной из таких драк Колька получил удар ножом в спину. Спасло его только то, что дело было зимой, и на нем был полушубок. Но с ножом в спине он пробежал около ста метров и, ввалившись, домой упал без памяти прямо у порога. Фекла увидев это, зашлась в крике от испуга.
  Сбежались соседи, вызвали фельдшера-акушерку, молодую женщину, которая сама не знала, как вынуть нож из спины и не допустить потерю крови. Фронтовик Иван Сычев рывком вынул нож, быстро раздели парня и перебинтовали. Запрягли лошадь в сани и отвезли в районную больницу.
 Приехал милиционер, расспрашивал свидетелей, но было темно, и никто не видел, как все случилось. Нож был складной, небольшой, но и его никто не признал. Вербованные, может, и знали хозяина ножа, но промолчали. Дело закрыли, а Колька провалялся в больнице месяц.
 То ли из-за всех этих переживаний, то ли от старой какой запущенной болезни, но Фекла сильно заболела и, дождавшись Николая из больницы, умерла, так и не примирив своих сынов.
  А в деревне долго вспоминали, как из-за саранки братья поссорились.

«Половодье»
  Летом горная речка Арша была мелководная. Во многих местах её можно было перейти в брод, не снимая резиновых сапог. Зато весной она становилась такой полноводной, широкой, что её использовали для сплава брёвен.
  Было интересно наблюдать, как мощные потоки мутной воды несут легко, играючи, длинный караван толстых сосновых стволов.
Случались и заторы, когда зацепившись за деревья, растущие по берегам реки, цепляясь одно за другим, брёвна  перекрывали реку, как мост, в который вталкивались течением всё новые и новые порции древесины.
  Такие заторы разбивали взрывами аммонала, так как сплавщикам не под силу было растащить эту пробку баграми. Находился смельчак, который по нагроможденным стволам пробирался на средину, засовывал длинную палку с привязанной к ней взрывчаткой между брёвен и поджигал бикфордов шнур. Пока шнур горел надо было добежать до берега и укрыться, так как взрывной волной даже бревна взлетали на воздух и тяжело падали в прибрежные кусты.
  Были и трагические исходы, когда обломком бревна, отлетевшего от взрыва на большое расстояние, убило нерасторопного взрывника.
  Мама запрещала подходить близко к берегу и я наблюдал за сплавом со двора, так как наш огород выходил прямо к реке.
- Миша! Не вздумай ходить к реке. Вода подмывает берег.  Вместе с землей и ты упадешь в воду. Не ходи!
- Не мам! Не пойду. Отсюда хорошо видно, - успокаивал я маму, а самому хотелось поближе подойти к реке.
  Но вот лесосплав заканчивался, река постепенно успокаивалась и отходила от нашего огорода. Стояла теплая, солнечная погода и я решил, пока мама не следит за мной, пройти на конец огорода. Земля уже подсохла, стали появляться свежие побеги крапивы. Весело щебетали пташки в цветущих ивовых кустарниках.
  По реке изредка проплывали палки, которые ребята, живущие выше по течению, бросали в реку. Я посмотрел по сторонам, в поисках подходящего предмета, чтоб и мне что-то кинуть в воду, но берег был чисто вымыт.
- Вот бы кораблик пустить, - бормотал негромко я.
  Но ни кораблика, ни щепки не валялось. А по реке, почти у самого берега плыла ровная, гладкая палка, которая так и просилась ко мне в руки. Я нагнулся, чтоб дотянуться до неё и, поскользнувшись, оказался в ледяной воде. Течение быстро понесло, закружило и я с головой погрузился в ледяную воду. Всё произошло так быстро и неожиданно для меня, что я не успел даже испугаться.
   Река делала поворот и я, всплыв на поверхность, успел схватиться за небольшой куст, который рос у самой воды. Держась за него я встал на ноги и оказалось, что стою в реке по пояс. Лёг животом на берег и выполз из воды, цепляясь за тот спасительный куст.
- Ну теперь мама мне даст трепача, - пронеслось в голове. Вскочив на ноги, я бросился бежать домой, заметив, что меня отнесло от нашего огорода метров на пятьдесят. Домой идти побоялся и залез на сеновал, весь дрожа от холода.
- Матрена! Матрена! Ваш парнишка-то в реку упал, - раздался во дворе тревожный голос соседки.
  Поднялся шум, крик. Все побежали на берег, а там только своенравная река всё так же бурно несла свои воды. Никого не видать.
- Утонул! Господи! – донесся до меня отчаянный плач мамы.
Стали собираться соседи, стараясь как-то успокоить моих родителей. Мне стало жалко плачущую маму и я, спустившись с сеновала, побежал к ней.
- Мама! Мама! Я не утонул, - кричал я.
  Она не стала ругать меня, а схватив в охапку, понесла скорее домой, всё так же плача, но теперь уже от радости. Дома быстро переодела в сухую одежду, достала сушеной малины, заварила в кружке кипятком и стала поить меня из ложечки.
  Отец топтался вокруг, повторяя: - Сколько тебе говорили, чтоб не ходил на речку. Какой неслух! Шесть лет уже, а все еще ума нету. Выпороть бы тебя!
- Ладно, отец. Видишь как он испуган, да ты ещё его так стращаешь. Как бы не простыл, вода-то вон какая холодная. Дай твою шубу. Укутаем его и пусть сидит на печке, греется. Потом будем наказывать, - уже успокаиваясь, говорила мама.
- Ой! А что это у нас случилось? – спросила вернувшаяся из школы сестра Валя. – Народ около нашего дома собрался.
- Да вот Миша чуть не утонул. Но, слава Богу, всё обошлось. Вот только не заболел бы, - гладя меня по голове отвечала мама.
  Я, закутанный в овечью шубу, сидел на печке и, под разговор мамы с соседками, незаметно уснул. И во сне опять мутная река кувыркала меня и я с криком проснулся.
- Что? Что с тобой? – тормошила меня мама.
- Сон страшный приснился, - ответил я и опять стал засыпать.
- Слава Тебе, Господи! Сохранил нашего сына, - услышал я в полусне негромкий  возглас мамы.

«Крещение»
- Завтра приедет батюшка из города Кусы, и мы пойдем крестить тебя, – сказала   мама, каким – то радостным голосом.
-  А как это крестить? – не понял я.
  Хоть и редко, но видел маму и отца крестящимися около иконы, особенно когда шла сильная гроза и, казалось, что вот-вот  молния ударит в нас. Этим летом уже была такая страшная гроза, Мы всей семьей стояли у окна и смотрели, как льет дождь, сверкают молнии, и мама не переставая, шептала: «Господи, помилуй!»
  Вдруг молния сверкнула  сильно, и гром грянул почти одновременно с ней так, что дом задрожал, и все ахнули от неожиданности. Подумали, что молния ударила в наш дом. Было такое чувство беспомощности и страха перед стихией, что сразу вспомнились рассказы мамы о наказании Божием. Мама и отец встали на колени перед иконой и усиленно молились, часто осеняя себя крестным знамением.
  Дождь прекратился и гроза, уже недовольно ворча, уходила за гору.
На улице послышались взволнованные голоса, и в окно увидели бегущих вдоль по улице соседей. Мы с сестрой Валей тоже побежали вслед за ними, чтобы посмотреть, что же там случилось.
 Метрах в ста от нас собиралась большая толпа людей, уже слышался женский плач. Около  дома, который недавно построил Иван Шибаков, мужики что-то закапывали в землю.
- Что они делают? – спросили у ребят, которые раньше нас прибежали сюда.
- Ваньку  ударила молния, так они его закапывают, чтоб молния ушла в землю.
   Пробрались поближе и увидели торчащую из земли почерневшую голову.
Стало страшно, и я убежал домой, пересказал все родителям.
- Какое горе! – проговорила мама, вытирая слезы, - Ведь Шура должна скоро родить, вот и торопился Иван со стройкой, видно даже в грозу работал. Господи! Прости и помилуй его грешного.
- Да он вроде бы еще и печку топил, хотел, чтоб скорее просохла. Он вчера только сложил ее. Вот ведь мастер был на все руки, даже печи мог сложить.
- Хороший был мужик, царствия ему небесного, – сокрушенно проговорила мама.
  Закапывание в землю не помогло, и Ивана через три дня схоронили.
 И вот мама говорит, что меня надо крестить.  Было непонятно для детского ума, но мама старалась успокоить, и стала объяснять про крещение. Но я все равно ничего не понимал, и она сказала:  - Завтра сам все увидишь.
  Утро было летнее, теплое, солнечное. Настроение у мамы радостное, которое передалось и мне. Умытый, причесанный, одетый в чистые штаны и рубашку, чувствовал себя именинником. Пока шли к дому одной богомольной старушки, всем знакомым женщинам мама отвечала одно и то же:
- Крестить веду.
И ей все отвечали: - Слава Богу!
 Во дворе  собрались уже многие женщины с малыми детьми, все празднично одетые, подвязанные белыми платками и, взволнованно, тихо переговаривались:
- Батюшка уже приехал?
- Давно уже. Чай пьет с Кузьминичной. Скоро выйдет.
-А он только крестить будет или другие требы будет исполнять?
- И сами не знаем. Наверно все будет делать, раз приехал.
  Во двор вышел батюшка, худенький, седой старичок в рясе. От него веяло чем-то неземным, святым. Разговоры мигом смолкли и все застыли в трепетном ожидании, что скажет священник. А он неторопливо оглядел всех и сказал Кузьминичне:
 - Начнем с крещения, нужен большой чан с водой.
 Кузьминична, с помощью других женщин, все быстро приготовила и батюшка начал молиться, а три старушки стали петь, да так красиво, прямо как ангелы, хоть никогда и не слышал их пение.
Все шло своим чередом, матери подходили к батюшке с детьми и он, помолившись и произнеся каждый раз:
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! - трижды окунал ребенка в чан с водой.
Подошла и наша очередь. Батюшка с удивлением посмотрел на меня, на чан с водой и как-то укоризненно произнес:
- Какой большой!
- Простите, батюшка! Все некогда было, своей ведь церкви нет, – виновато оправдывалась мама, – а ему уже шесть лет.
- Ну, ничего, ничего. Окрещу и его. Как тебя зовут, мальчик?
- Миша.
- Крещается раб Божий Михаил во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!
И трижды полил на голову горстью воды из чана.
Потом всех детей, принявшим крещение, батюшка мазал миром, и давал маленькой ложечкой кусочек хлеба с вином. Как дома объяснила  мама, что это мы причастились. Хотя и это  было непонятно, но слово это нравилось, какое-то неземное. Как бы стали частью чего-то, наверное, небесного, Божьего.
Стали подходить и с платочками с землей, взятой с могил. Их родных похоронили без отпевания, и теперь просили это сделать. Передавали записки.
 Под конец батюшка еще помолился, и опять запели три старушки. Служба закончилась, мама купила у священника нательный крестик для меня и радостные, довольные мы пошли домой.
  Крестик носил до первого школьного дня.  Собирая в школу, в первый класс, мама сшила из своей юбки мне рубашку, так как новой ткани не было. Из старых отцовых штанов получились новые, с одной лямкой через плечо. Учебники достались от сестры Вали, которая училась уже в пятом классе. Хоть старенькие, но все же в хорошем состоянии.
- Мама! У всех ребят сумки, а у меня нет.
- Да не переживай, сошью тебе из холщовой ткани крепкую сумку.
- А на ноги я что надену?
  Вопрос был трудный, и мама задумалась. Все лето бегал босиком, но в школу босиком не пойдешь. Отец засел плести новые лапти, стараясь сделать их поаккуратнее и красивее.
- Ну, вот и хорошо все получилось! – радовалась мама, одев меня и разглядывая со всех сторон.
  Но в школе ребята не разделяли ее мнения и встретили меня насмешками. Просмеяли все: и сумку, и лапти, и штаны, и крестик на шее. Едва дождавшись конца уроков, прибежал домой и с порога, сквозь слезы, твердо заявил:
- В школу больше не пойду!
  Мама, растерявшаяся от такого заявления, стала успокаивать и расспрашивать, что случилось, почему не хочу идти в школу. Выслушав, сказала: - Дело поправимое.
 К утру, она пришила к штанам вторую лямку, и получилось более прилично.
- Вот, теперь как комиссар будешь ходить.
- А кто такие комиссары?
- Ну, это военные такие, у них ремни на спине накрест.
 Отец сходил в магазин сельпо и купил галоши, правда, большего размером, на вырост и они в грязи слетали с ног. В дождливые дни приходил с грязными ногами.
 Успокоенный мамой и одевшись по-новому, пошел в школу, хоть и холодил страх перед насмешками, но помнил совет отца:
- Миша! Не обращай на них внимания, и они отстанут.
С крестиком решили так – дома носить, а в школу снимать. Но в третьем классе, перед принятием в пионеры, заставили отказаться от ношения креста вообще, сказав, что Бога выдумали попы.
- Мама! Учитель говорит, что Бога нет, и крестик нельзя пионерам носить.
- Ну, что ты, Миша! Бог есть! Его хоть и не видно, но Он все видит и знает про нас. А потом, когда мы умрем, Он спросит с нас про все нехорошее, что мы делали здесь на земле, и будет судить. А крестик давай положим в коробочку, где документы, может еще, и оденешь потом.
- Господи! Прости и помилуй нас, – тихо говорила мама, убирая крестик в коробку.
 Рядом с коробкой лежала старая, обернутая в газету книга, которую мама иногда доставала и читала. Я попросил посмотреть ее, но она была без картинок и напечатана странными буквами.
- Мама! А как ты читаешь ее, ведь не наши буквы, ничего не понять.
- Это на церковно-славянском языке, а мы в школе учились так читать, вот и знаю о чем здесь написано.
- А ты, сколько классов окончила?
- Один, сынок. Потом не пустили родители учиться, надо было водиться с маленькой сестрой Леной. Но писать и читать научилась.  Это рассказ об одном христианине, который дал слово другу и, не смотря на все трудности, сдержал его. Бог хочет, чтоб мы были верны своему слову, и Ему оставались верными. Только ты учителю ничего не говори – ни про крестик, ни про книгу, ни про Бога, а то опять тебя будут дразнить. Если Господу угодно, сам все узнаешь в свое время.
  Слова ее оказались пророческими.


«На покосе»
- Миша!  Ты утром с нами пойдешь на покос, а то дома с тобой некому будет сидеть. Валя пойдет огребать картошку. Покос в этом году далеко, выйдем пораньше, чтоб успеть до жары туда дойти. Так что ложись спать, а то не выспишься, – так наставляла  мама вечером.
 Давно хотелось мне побывать на покосе, потому что, летом все разговоры крутились только про стога, про траву, как просохло сено. Отец один трудился на сенокосе, но это было недалеко от дома. А тут лесхоз выделил ему угодье на большой елани, километрах в шести от деревни. Нужна была мамина помощь, а я связывал ей руки. Вот и решили они взять меня на покос, чтоб я там играл, а они косили.
- Мам!  А там интересно?
- Конечно, интересно. Будешь играть возле стана, там и ягоды должны быть.
- Тогда я возьму большую кружку и насобираю вам ягод.
- Правильно! Ты уже большой у нас.
- Да он все съест, - язвительно сказала Валя.
- Ничего не съем, - запальчиво ответил я, - все маме отдам.
  Рано утром, выгнав корову с овцами в табун, стали собираться. Мне досталось нести котелок для варки супа, мама несла продукты да клеенку. Отец нес косы и бидончик с водой. Солнце только выглядывало из-за горизонта, как мы вышли из дома и по тропинке углубились в лес.
  Мне все было интересно, и часто спрашивал маму, какое это дерево, какая птица пролетела, куда ведет эта тропа, почему елки такие остроконечные и шишки только на верхушке. И мама спокойно отвечала на все вопросы, да еще и сама указывала на интересные места:
- Смотри вон, какая большая муравьиная куча. И уже все проснулись и бегают, трудятся. Кто рано встает, тому Бог дает.
- А нам Бог даст? Мы ведь тоже рано встали.
- Конечно, даст. Только и потрудиться много надо.
  Так за разговорами, незаметно, дошли до большой поляны, которую здесь называли «еланью». Уже некоторые участки были выкошены и на них стояли стога сена. Другие были только скошены, с ровными валками травы, а еще  были и нетронутые.
  По опушке леса мы дошли и до нашего участка. Отец остановился возле большой развесистой березы, и поставил бидончик с водой в тень.
- Вот здесь и сделаем стан, – сказал он и стал его обустраивать. Принес сухого валежника, изготовил таганок над будущим костром, выкосил траву, чтоб не мешалась под ногами.
- Играй только здесь, никуда не уходи. Мы начнем косить, а как солнце встанет в зените, станем обедать, – наказывала мне мама.
- Коси коса, пока роса. Роса долой и ты домой, – точил косу отец и приговаривал. Под звон косы от бруска это выглядело даже как песня.
  Они стали косить траву, начиная от края надела. Там был вбит кол, и карандашом написана наша фамилия. Отец шел первым, неторопливо, но с широким размахом. Трава ложилась ровным, словно по линейке проведенной черте, валом. Следом стала косить мама, но и захват у нее был уже, и не так ровно ложился рядок.
- Эх! Давно не косила, не привычно еще, – оправдывалась она.
  Я походил немного сзади них, и вернулся к стану. Солнце уже весело светило на чистом, без облачка, небе. Взял из сумки столовый нож и стал выстругивать из молодых побегов черемухи свисток и палочку. До полудня время пролетело быстро. Мама отложила косу и стала варить обед. А после обеда все улеглись спать в тени березы. Когда я проснулся, то увидел, что отец с мамой продолжают косить.
Стал думать: - «Чем же заняться?» И вспомнил, что мама говорила про ягоды.
Взял пустую кружку и стал ходить по опушке леса, присматриваясь, не покажутся ли красные ягоды земляники.
  Зашел и в небольшой березовый лесочек, что выдвигался на елань. Там трава была пониже, и стал виден земляничный ягодник, в котором показались и крупные сочные, красные ягоды. Стал собирать и так увлекся, что не слышал, как меня звала мама.
  Она пришла на стан проведать меня и попить воды заодно, но там не нашла меня. Стала звать: – «Миша! Миша!», но я не откликался.
- Отец! Миша куда-то ушел. Вдруг в глубь леса, как бы не заблудился.
 Вдвоем они прошлись по опушке, но не в мою сторону. Шли и кричали, но безрезультатно. Дошли до соседнего участка, спросили, работавших там людей, обо мне, но никто не видел.
  Расстроенные вернулись обратно, не зная, что делать. Время уже шло к вечеру, надо было возвращаться домой, а я пропал. Мама стала плакать, отец угрюмо собирал пожитки в кучу. И тут вернулся я, с полной кружкой ягод. Родители не знали, что и делать – или хвалить меня, или ругать.
- Нашелся мальчишка-то? – спросил пришедший от соседей парень, - а то мы видели какого-то мальчика, пробежал мимо нас.
- Слава Богу, нашелся. Домой теперь пойдем, – отвечала мама.
  Дорога до дому показалась намного ближе, да и идти приходилось больше под гору,  Дома встретила Валя, которая доложила, что всю картошку огребла.
- Вот и хорошо! Будете дома завтра сидеть.
  На другой день я проснулся поздно. Родителей дома не было, и Валя покормила меня завтраком. К ней пришли подружки и стали играть в куклы, рассказывая, друг другу какие-то девичьи тайны. Мне тоже хотелось играть с ними, но Валя решительно выдворила на двор, сказав:
- Здесь играй и не лезь к нам.
  Захлопнула дверь и закрыла на крючок. От обиды я заплакал и вышел в огород. Играть одному не хотелось, и походив по огороду, по двору решился на отчаянный поступок:
– « Пойду к маме на покос».
 И, ничего не сказав Вале, решительно зашагал по улице к мосту через реку Аршу, за которым начиналась тропа на сенокос.
  За мостом дорога раздваивалась, но был еще отворот на тропу, которую я боялся пропустить, понимая, что могу уйти совсем в другую сторону. А, найдя ее,  уже весело и уверенно пошел вперед. Шел и вспоминал разговоры с мамой про ель, про большой куст рябины, про муравьиную кучу. А когда их находил, то радовался, как встрече старого знакомого.
  Так дошел до самого трудного участка пути, последнего отрезка перед нашим покосом. Надо было идти по высокому, темному сосновому лесу, густо заросшему кустарником и мелким березняком. Дорога больше походила на какой-то туннель в темном, сумеречном лесу.  И где солнце  пробивалось сюда своими лучами, тогда идти было увереннее.
  Наконец и этот путь был пройден. Теперь открылась, залитая солнцем, елань. С радостным биением сердца я побежал к нашему стану.  Отец с мамой, увидев меня, застыли в немой сцене. Мама даже побледнела.
- Откуда ты здесь взялся?
- Валя со мной не играет, и я решил к вам прийти.
- Но ты ведь мог заблудиться! Как ты нашел дорогу?
- Я ее запомнил.
  Родители переглянулись, и отец сказал:
- Сделаю тебе маленькую косу, и будешь учиться косить.
 На следующее утро мы втроем, как бригада косарей, шли на покос. Отец за вечер смастерил маленькую литовку, пятиручку, подогнал косовище под мой рост, отбил ее и наточил. Косить мне дали с краю, возле леса. Мама терпеливо показывала, как надо держать косу, как делать размах, как двигаться и я постепенно научился. Правда, не так чисто, как отец.
  Потом он сделал небольшие грабли, и я помогал до конца покоса.
- Вот и помощник нам вырос – подхваливала мама. А мне тогда шел восьмой год, как раз перед школой.


«Цветные карандаши»
- Мама! Нас с Вовкой угощала соседка дранниками! Такие вкусные, а у тебя получаются совсем другие.
- Конечно! Она муки добавляет, а я где вам возьму муки. Да она наверно из хорошей картошки делает, а мне приходится из гнилой. Ей хорошо, у нее семьи нету, одна живет.
 Мама сказала, а сама подумала, что неправда это, плохо жить одной, без детей. И как-то исправить этот разговор, добавила:
- Муж у нее на фронте погиб, а она не здешняя, приезжая, как и мы. Дети у нее в бомбежку погибли, вот она вас и привечает, угощает вкусными дранниками.
- Она Вовку больше любит. Все гладит его по голове.
- Да как его не жалеть, и болеет часто и мать все время на работе, а бабушка старенькая, за ним не уследит. А может ее сына напоминает.
- Я был у Вовки дома, так там так грязно, запущено.
- Вот он и ходит к тебе играть. У тебя хоть какие-то игрушки есть, а у него отца нет. На войне пропал без вести. И пособия никакого не получают.
- А что такое «пособие»?
- Если кто на войне погиб, то семье выплачивают денежное пособие.
- А мы получаем?
- Нет. Ведь у нас никто не погиб.
  С соседским мальчиком Вовкой мы сдружились сразу, как только переехали жить в этот дом. Он первый пришел ко мне познакомиться, а потом часто стал приходить играть.
  Пролетели лето, осень и как-то неожиданно выпал снег, да с морозом. Мы на радостях стали кататься с горки на санках. У Вовки их не было, и мы на моих вдвоем катались. Легче было вместе тащить на горку, и вниз катились дальше.
 На другой день Вовка не пришел ко мне. А потом мама сказала, что он болеет какой-то заразной болезнью, скарлатиной и запретила мне ходить к нему. Недели через две его увезли в районную больницу, оказалось, что у него менингит.
- Вот, докатались на санках то. Шапка у него худая, вот и продуло голову. Сиди дама, а то и ты простынешь.
  А через месяц Вовка умер в больнице, и слово «менингит» стало какое-то страшное и непонятное.
- Сходи, простись с другом, завтра хоронить его будут, - сказала мама, придя от соседей.
- Мам! А он страшный?
- Да исхудал сильно, кости да кожа.
- Нет, не пойду.
- И то правильно. Потом будет ночами сниться.
  После похорон я стал скучать по Вовке. С ним мы как-то находили, чем заняться. Да и выдумщик он был большой, мог представить обыкновенные катушки из под ниток то трактором, то машиной. И увлеченно подражал их звукам. Настоящих-то игрушек не было. Мы играли коробками из под спичек, коробками от  папирос, представляя их машинами.
- Ладно! Чтоб  не скучно было, отдадим тебе Валины цветные карандаши. Ей в школу надо хорошие, и мы купили, а старыми ты рисуй, – обрадовала меня мама.
 Я давно просил у Вали карандаши, но она их прятала и не давала. А теперь они мои и могу раскрашивать картинки в старых книгах. Интересно было оживлять черно-белое изображение в цветное. Мне это очень нравилось, и усидчиво сидел, терпеливо раскрашивал, чтоб не переходить границ. Жаль, что карандаши были коротенькие, огрызки, да и те приходилось часто затачивать.
- Вот к тебе еще один сосед пришел, – сказала мама и провела в дом Ваську Кастерина, с которым мы были знакомы, вместе катались с горки на санках.
- Давайте играйте дома, а то на улице сильный мороз.
 Мы сначала просмотрели картинки, которые я раскрасил, потом стали играть в «машины», то есть в катушки и коробочки. И с Васькой тоже хорошо игралось. Поиграв часа два, он ушел домой, а я, поужинав, сел вместе с мамой слушать, как читала Валя рассказы Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки».
  На кухне горела керосиновая лампа, отец сидел у печки и подшивал валенки, мама вязала шерстенные носки. Валя, положив книгу на стол, поближе к свету, читала вслух, а мы с мамой только охали, и иногда смеялись над прочитанным.
  На другой день я собрался продолжать раскрашивать и стал искать карандаши, но их нигде не было.
- Наверно Валя,  куда-то убрала, вот придет из школы и отдаст тебе, – успокаивала мама меня.
  Только она перешагнула порог, как я подлетел с требованием отдать карандаши.
- Не брала я их. Больно они мне нужны, теперь у меня новые есть, – ответила Валя на наши вопросы. 
- Куда же они девались?
 Стали все вместе искать, но бесполезно. Я разревелся.
- Да наверно Васька их украл, – высказала предположение Валя.
- Да мы же вместе с ним играли.
- Может, ты воды попить выходил, он в это время и сунул в карман.
- Ладно! Схожу к ним, спрошу, – вздохнув, сказала мама и вышла из дома.
 Томительно долго тянулось время, а мамы все нет и нет. Наконец увидели, что идет.
- Говорит, что не брал, – с порога ответила мама.
- Так что же ты так долго там была?
- Ну, не с разу же заводить разговор про карандаши. Но Васька наверно все - таки виноват, так как сразу спрятался, и пока я сидела у них, не показывался.
- Он это! Точно он! – заплакал я.
- Да мы тебе новые купим. Сто раз лучше тех, – успокаивала мама.
  Пришлось отцу на другой день покупать мне коробку новых карандашей.
А у Васьки потом обнаружились карандаши. Он сказал, что под половицей нашел. Валя только громко рассмеялась над такой выдумкой.
- Кто им туда подложил огрызки карандашей? Он у тебя утащил.
 А мне уже и не жалко было их, так как были новые, и в сто раз лучше.


«Кошка – рыболов»
   Когда родители купили небольшой домик, стоящий почти на окраине села, соседка Фекла принесла трехшерстную молодую кошку, говоря:
- С новосельем вас. Без кошки нельзя входить в дом. С начала ее надо пустить, чтоб домовой ее принял, а потом уж и вам заходить. Таков обычай. А то плохо будете жить.
- Спасибо тебе, соседка. И, правда, у нас нет кошки, а здесь наверно мышей полно.
- Да уж чего- чего, а мышей действительно полно. Да и крысы водятся.
 Так появилась у нас кошка Мурка, очень способная охотница за мышами.
Мама только и подхваливала ее. А кошка, будто все понимала, как поймает мышку, несет домой и положит у двери, и не ест, пока мама не похвалит.
 Шло время, кошка и котят не раз приносила нам, и сама стала уже взрослой, большой, умной. Мама всегда приговаривала:
- Ведь только говорить не умеет, а так все, все понимает.
Ловила и крыс, да таких больших, что мы все удивлялись, как она с ними справляется. Величиной они были чуть поменьше кошки.
  Приносила она и ужа, большого, черного, с желтой коронкой на голове.
- Отец! Посмотри, что Мурка притащила. Неужели сама поймала?
- Здоровый уж! Где же она его подкараулила? Наверно на задах.
- Да там столько навоза навалено, что не только ужи, но и змеи заведутся. Разбросал бы половину по огороду, а на остатках сделал бы парник под огурцы.
- Вот Вася приедет, и разберем всю кучу.
 Через неделю приехал брат Вася, который был на одиннадцать лет старше меня и учился в городе Златоусте. Вдвоем они стали растаскивать навоз по огороду, и, подняв вилами очередной пласт навоза, ахнули от удивления. Там оказалось ужинное гнездо с кладкой яиц, из которых уже выводились маленькие ужата. Все стояли в растерянности, не зная, что делать с ними.
Отец принес пустое ведро, сгребли их туда, и он вынес их за огород, и выплеснул в крапиву.
- Если выживут, пусть там живут, а может, за речку переплывут.
  Но, выходя рано утром доить корову, мама, открыв дверь, вскрикнула от испуга. На крыльце лежала толстая змея, а рядом, довольная, сидела кошка.
- Отец!  Отец! Иди скорее сюда. Кошка змею приволокла.
Тятя вышел, осмотрел змею и сказал:
- Какая же это змея, это большой налим. Как это она умудрилась поймать и приволочь такого большого налима? Вот так рыболов!
- И что же с ним делать?
- Почистить, да поджарить. Она его только за голову укусила, да так и тащила. Вот голову отрежь и дай ей за работу.
  Как могла кошка поймать налима, осталось для нас загадкой. Пологий берег, густо поросший травой и мелким кустарником, был на противоположной от нас стороне реки. А за нашим огородом был высокий обрывистый берег.
- Налимы по росе выползают на берег, если там валяется какая нибудь падаль.  Но как она с налимом переплывает реку? Вот загадка, – вслух рассуждал отец.
 А Мурка еще не один раз притаскивала налимов, правда, уже помельче.
- Кормилица наша! – похваливала мама кошку, а та довольная терлась о мамины ноги и мурлыкала.
  Справлялась она и с большими крысами, которых много водилось под амбаром. Хоть там зерна и не было, а лежал всякий инвентарь, висели веники, свалены в кучу старые книги, учебники, газеты.
  Но однажды кошка не вернулась. Не было ее и на другой день.
- Фекла! Не видела нашей кошки? – спросила мама соседку.
- Так наверно ее вчера собака разодрала. Ребята с собакой шли на речку, а на жердях ограды сидела кошка. Они ее и сбросили на дорогу. Та ее вмиг разодрала. Только не знаю, ваша кошка, или нет.
  Мы с мамой пошли в переулок и увидели разодранную Мурку.
- Вот паразиты то, что наделали. Чем она им мешала? – вытирая слезы, сказала мама.
 Мне тоже было жалко кошку, и, взяв лопату, вырыл ямку за огородом, и закопал там. Потом еще были у нас кошки, но такой умной больше не встречалось.



«Смерть вождя»
  Мы учились во втором классе, и учителем у нас был высокий, лет сорока, мужчина. Звали его Егор Петрович, а в первом классе нас учила его жена Анна Ивановна. Вдвоем они учили четыре класса, два в первую смену, два во вторую.
Они были эвакуированные из Ленинграда и задержались после войны в нашем селе, ожидая, когда можно будет вернуться на родину.
  Анна Ивановна была хорошей художницей, и очень любила детей, уделяла школе много времени. Все стены первого класса были завешаны наглядными пособиями, которые акварелью старательно были выполнены учительницей.
И нам легко было выучить и азбуку, и таблицу умножения, и по русскому языку тоже помогали плакаты.
   Егор Петрович был человеком  совсем другого склада, сурового, строгого вида, редко когда улыбавшийся. Все его побаивались, и на уроках всегда была тишина.  И вот однажды он прочитал нам стихотворение, которое  должны были выучить наизусть, и там были такие слова:
- Великий Ленин в Сталине живет.
 И когда он закончил читать, Колька Сычев, худенький, маленький мальчик, неожиданно звонким голоском спросил:
- А как он туда залез?
- Кто залез? – от неожиданности спросил Егор Петрович.
- Ну, Ленин.
  Учитель быстро побагровел от гнева, и, схватив кусок мела, лежащий перед ним на столе, запустил его в Кольку, но промахнулся, и мел, ударившись о спинку парты, разлетелся на мелкие кусочки.
 Наступила мертвая тишина. Все от неожиданности происшедшего только рты открыли.
- Вон из класса! Приведешь своих родителей! – закричал Егор Петрович, и Кольку как ветром сдуло.
  Шел 1951 год, и за такие слова, какие сказал наивный Колька, можно было получить статью, притом политическую. Мы ничего не понимали, по детской наивности, чем все это может кончиться и для Кольки, и для его родителей, да и для самого Егора Петровича, если донесут об этом в НКВД.
  Рассказывали о бухгалтере, который, придя в контору, увидел, что портрет Сталина висит косо. Это техничка протирала пыль и криво повесила.
- Что вы Сталина не так повесили? – спросил бухгалтер, поправляя портрет.
  Через несколько дней он исчез. Жена, говорила, что ночью приехали на машине и куда-то увезли его. Видимо, кто-то из бухгалтерии позвонил в НКВД, и его забрали. Так и не вернулся к семье, погиб в лагерях.
  О чем разговаривал учитель с родителями, мы не знаем, но Кольку сильно выпороли, и два дня он не ходил в школу.
  Все стихи, которые мы готовили к праздникам, были только о великом вожде Иосифе Виссарионовиче Сталине. Все песни, которые мы разучивали в классе на уроках пения, тоже были о Сталине. Везде висели его портреты и плакаты, с цитатами из его речей.
  Радиоприемники были в редких домах. У нас дома не было, а у соседей через стену, он говорил целыми днями, и, прильнув ухом к стене, я слушал и музыку, и детские передачи, и новости. Но и там все связано с именем вождя.
  В соседнем селе был радиоузел, и во всех домах висели тарелки репродукторов. К нам за три километра тоже решили провести провода по столбам, чтоб и наше село радиофицировать. Дело шло медленно, и, наверно, прошло бы много времени, чтоб исполнился этот план. Но наступил март 1953 года. Неожиданно для всех на столбе у магазина заговорил большой радиорупор с траурной музыкой, с сообщениями о болезни Сталина.
  Когда успели протянуть провода и повесить рупор, никто не видел, и все удивлялись этому. Но еще и плакали многие, особенно женщины, слушая сводки о здоровье Иосифа Виссарионовича.  Болезнь и смерть любимого вождя, воспринимались как потеря чего-то очень важного в жизни.
Казалось, что жизнь замерла, остановилась.
- Что теперь будет? – спрашивала у отца мама.
- Помощников у него много, кого нибудь выберут. Свято место пусто не бывает.
- Так-то оно так, да ведь какой надо иметь ум, чтоб управлять огромной страной.
- Может Ворошилова? Его все любят.
- Поживем – увидим, чего гадать.
  Мы уже окончили школу, наступило лето, а там и деревенские заботы отодвинули на задний план все политические вопросы. Прибежав с улицы, домой пообедать, увидел как отец в «Сельском календаре» старательно зачеркивает карандашом чей-то портрет.
- Тять! А что случилось?
- Берию расстреляли. Оказывается, это он был врагом народа. Столько людей погубил.
- А кто теперь вместо Сталина?
- Маленков.
 Вскоре произошли отмены некоторых налогов по содержанию домашнего скота и птицы. Отец радостно говорил маме: 
-  Наконец-то! Теперь может, будет полегче жить.
 А девчата распевали частушку:
                Берия, Берия!
                Потерял доверие.
                А товарищ Маленков
                Надавал ему пинков.
Но нас пацанов все эти политические новости не тревожили, так как считали, что в Кремле знают, как надо решать все проблемы. С первого класса были научены, что Сталин думает о каждом из нас, а теперь, наверно, и Маленков также будет заботиться о нас.


«Ванька - заика»
- Не бери пример с Ваньки Королева, не кусочничай! – строго выговаривала  мама, когда, глядя на своего дружка, жующего на улице кусок хлеба, я вбегал домой взять из хлебницы кусок.
- Ну, что тебе жалко, что ли?
- Не жалко, но поешь хлеб за столом, а не таскай на улицу. Это грех!
- А что же он таскает?
- Его Бог накажет за это, а ты не делай так. Это не хорошо.
- Ладно! – и я бежал снова к Ваньке, чтоб с ним играть, ведь он знал много разных уличных игр и был первым заводилой. Он был на два года старше, но у него был еще брат Шурка, который был со мной одногодок, и учились мы с ним в одном классе. В семье у них были еще три сестры, старшие Мария и Валентина уже работали в городе Кусе на заводе точных камней, а младшая Рая была подругой моей сестры Вали.
  Отца у них не было, погиб на фронте и мать одна воспитывала их. А жили они в большом доме на крутом склоне, так что с улицы был виден обыкновенный дом, а со двора он был двухэтажный. Внизу жила одинокая, изможденная работой в леспромхозе, высокая женщина Катерина, которую все звали как-то пренебрежительно «Катькой». Жила одиноко, и к ней заглядывали ночью мужики, а потом их жены устраивали с ней  скандалы на улице, с бранными криками и потасовкой. Но рука у нее была тяжелая, да и на язык была острая, так что не давала себя в обиду.
  В дом к Королевым вела крутая деревянная лестница с перилами. Большая кухня с огромной русской печью и полатями, большая горница. Все это казалось большим потому, что жили они бедно, и не было почти никакой обстановки.
 Двор был большой, с сараем и другими хозяйственными постройками, без хозяина пришедшие в запустение, и мы любили здесь играть в прятки. Целая ватага ребят с нашей улицы собиралась вечерами у дома, и ждали выхода Ваньки-заики, так все за глаза называли парня. Хотя и брат Шурка тоже заикался, но по характеру тихий, скромный, мало говоривший и, казалось, что и заикается не сильно.
  А Ванька был заводной, выдумщик на всякие проделки, и очень сильно заикающийся. В минуты волнения вообще трудно было его понять, он хлопал правой рукой по ноге, а с языка тянулось долгое мычание.  Как говорила мне мама, что в раннем детстве они с братом были сильно напуганы кем-то.
-Ванька! Выходи! – хором кричали мы у окон дома. И весело сверкая карими, наглыми глазами, Ванька выходил и сразу объявлял, в какую игру будем играть. Возражения не принимались.
-Сег-г-годня  иг-г-граем  в  шар-р-р-овки, давайте  сч-ч-ч-итаться.
Все становились в круг, и кто нибудь из нас начинал считалку:
- Аты - баты, шли солдаты, аты-баты, на базар. Аты-баты, что купили, аты-баты, самовар.   
 Или еще популярная была считалка:
- Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе голить.
И еще так считались: - Еники, беники, ели вареники. Еники, беники, буш.
Или: - Анка, катанка, ты, маты, тека, лека, зе, мазе, пушка в поле, есмалле, елин, белин, бум.  Тарабарщина, но нам нравилась.
  Кому выпадало голить, должен был следить за «мушкой», деревянной палочкой надеваемой на кол, по которому мы все по очереди бросали шаровки ( ровные, гладкие палки, похожие на городошные биты), стараясь попасть в кол, чтоб мушка улетела подальше. И пока тот, кто голил, бегал за ней, мы должны были забрать свои шаровки и перебежать черту у кола. Кто не успевал это сделать, сам должен был голить.
  Игра простая, но азартная, и заигрывались до темна, когда уж и кола-то было не видно.  Играли также в «попа гоняла», в «ножичек», в  «третий лишний» .
- Все! Б-б-баста, – говорил Ванька, и все нехотя расходились, пыльные, грязные, но довольные.
   Родители, встречая  дома, ругали:
- Что там, у Королевых медом намазано, что вас не загонишь домой. Хоть бы чем помогали, а то носитесь как очумелые, да кричите на всю деревню. Это все Ванька, большой уже, а все с малышней играет. Ему бы матери помочь, одна надрывается на делянке, сучки рубит. И он бы уже мог сучки рубить.
- Лодырь он, ваш Ванька!
Мы как-то спросили у него, почему  не работает в летнее время, в его возрасте уже многие ребята, где нибудь подрабатывали. Ванька, посмеиваясь, сказал:
 - Н-н-не  хоч-ч-чу  б-б-болеть  г-г-гемор-р-роем.
  Он смеялся над Василием Шибаковым, который от тяжелой работы заболел геморроем, и не хотел заработать такой подарок. Может потому, что их мать все время была на работе и они предоставленные самим себе, не приучены были к труду, да и сама Дарья часто повторяла:
- Успеют еще наработаться, не хочу, чтоб дети надрывались.
  Но есть хотелось, и Ванька подбивал нас на огородные набеги. Когда начинали поспевать огурцы, морковь, репа и другие овощи, темными поздними вечерами, он предлагал слазить в огород какой-нибудь одинокой старушки, зная, что та побоится гнаться за нами.
  Набрав огурцов, подсолнухов в подолы рубашек, мы несли в Ванькин дом, высыпали все на пол и садились есть, не боясь Дарьи, которая уставшая спала на печке. Ведь все это росло и дома, но чужое казалось слаще.
- Мне соседки говорят, что вы лазите по чужим огородам? – однажды строго спросила  мама. Я покраснел, и стал отнекиваться, что это другие ребята.
 - Все!  Теперь начинается покос, и будешь с отцом косить. А устанешь, так не  потянет в огороды.  
Так мама отучила меня от пагубной привычки брать чужое.
  Играть с Ванькой приходилось все реже и реже. Потом и его Дарья определила на работу подпаском, пасти в ночное табун коней. Он гордо ездил на лошади перед нами, говоря, что эта работа ему подходит.
- И накатаюсь на лошади досыта, да еще и денег заработаю.
  Мы завидовали ему черной завистью и мечтали, что, как подрастем, тоже будем пасти лошадей. Но Ванька пас не долго. Как-то ночью началась гроза, а грозы он боялся пуще всего, бросил табун и бегом прибежал домой. Спрятался на полатях, а Дарья спрашивает:
- Ваня! Что случилось? Ты же должен пасти лошадей.
- Там  стр-р-ашн-н-но.
Пастух, одноногий фронтовик, утром приехал к Дарье узнать, где Ванька.
- Ночью исчез и не знаю, что и думать, где искать.
Дарья стала оправдывать сына:
- Очень грозы боиться. А так вот он, дома, – и вывела Ваньку к пастуху.
Тот сурово посмотрел в бегающие карие нагловатые глаза подпаска,  обматерил его и сказал:
- Ничего путного из тебя не выйдет. Трус ты!
А то, что он сильно трусил, знали все ребята и смеялись над ним за это. Но с него, как с гуся вода, только смеется в ответ. И с учебой у него было плохо. Хотя и пошел в школу на два года раньше нас с Шуркой, но мы его догнали в третьем классе, обогнали и, сидя по два, три года в одном классе, в шестнадцать лет окончил начальную школу.
  Мой брат Василий женился на Валентине, Ванькиной сестре и мы стали  родней. Свадьба у них была скромная, так как Валя уже была замужем, была «разведенкой», а Вася только пришел с армии. День гуляли у нас, а на второй день в доме невесты. Народу было мало, в основном друзья молодоженов.
- Айд-д-да  к н-н-нам, – пригласил Ванька, и мы лежали на полатях, смотрели, как гуляют свадьбу.
- Д-д-дав-в-вай   в-в-выпьем, – предложил он нам с Шуркой, и мы слезли на кухню, где на столе стояла и закуска, и брага в бутыли. Налил всем по стакану мутной белесой жидкости и, воровато оглядываясь, сказал:
- З-за  н-нас! - и выпил стакан. Я впервые пил спиртное и начал пить с опаской, но брага была теплая и сладкая, как компот. Немного поели холодца, и пошли на улицу. И тут голову окутала какая-то вялость, ноги стали ватными и, спускаясь по высокой лестнице, не удержался на ногах и свалился во двор, ударившись ухом о камень, поранился.  Ванька с Шуркой повели на речку омыть голову водой, но не довели, у меня началась рвота.
-Эх!…,- сматерился Ванька, и что самое удивительное было, он матерился, не заикаясь, мог завернуть такое длинное ругательство, какого и от взрослого мужика не услышишь.  Они оставили меня лежать в картофельной ботве и ушли. Сколько я проспал, не знаю, но, проснувшись, удивленно смотрел на картофельные грядки, стараясь понять, где я.
 Пришел домой весь измятый, в земле, с окровавленной головой, чем привел в ужас  маму. Она, причитая, умыла меня над тазом, раздела и уложила спать, оставив все разговоры на завтра.
 Долго было отвращение даже к запаху браги. И к Королевым больше не тянуло ходить. Стал пропадать в клубе, куда привезли бильярд. Ванька вскоре уехал к дяде в Кусу, устроился там работать и жизнь развела нас на долгие годы.      Встретились мы с ним лет через тридцать у Василия в Александровке, вспоминали наше детство, смеялись. Ванька был все такой же, с нагловатыми карими глазами, просмешник.
 И заикался все так же, и хвалился своей жизнью так же, что он не горбатится, работает заведующим складом ( хоть верилось в это с большим трудом), женат, имеет дочку. Рассказал, что Шурка живет в городе Кусе, работает шофером, у него двое детей, живут в своем доме. Этому я с радостью поверил. Шурка серьезный мужик.


                «Бурмагины»
- У тебя появились новые друзья? – спросила мама.
- Да, это Валера и Виктор Бурмагины с верхней улицы, они дали почитать книжку интересную, про индейцев.
- Уж больно вы не ровня, играл бы с Мишкой Шагитовым, да с Королевыми, все же на одной улице, а Бурмагины тебе не чета.
- Ну почему, мама?
- Они московские, городские, интеллигентные, у них наверно чистота, не то, что у нас.
- Да я к ним домой и не заходил, мы во дворе разговаривали. А в нашем классе учится их сестра Галя, такая же, как все девчонки, только, правда, молчаливая.
- Мать то у них вон как одевается, по-городскому, да и дети тоже очень опрятные, босиком не бегают, как вы.
- Мама! А как они здесь оказались, если они московские?
- Рассказывают, что их отца расстреляли на Красной площади, как врага народа, а их к нам выслали на поселение. Только ты их об этом не спрашивай, может, люди и врут.
  Мы стали встречаться с братьями из-за книг про индейцев, потом стали уходить в лес и играть в «индейцев», строить шалаши-вигвамы, делали оружие – луки, стрелы, и стреляли по мишеням, и на дальность. Потом придумали  сторожевые вышки на высоких соснах.
 Конечно, заводилами были братья, а почему они решили дружить со мной, было не понятно, ведь рядом жили и другие мальчишки. Может потому, что я любил много читать приключенческой литературы.
 Но что мне в них нравилось, так это серьезность отношений, без насмешек, без превосходства, как с равным. Но летом встречаться нам приходилось изредка, так как много времени занимал покос. Только непогода позволяла немного отдохнуть и поиграть. А вот когда началась осень, и выкопали картошку, то стало много свободного времени для игр, хоть и в ущерб учебе, не хватало времени выучить уроки.
 Домой к ним я заходил, но их мама была такой строгой, что всегда робел при ней. Она походила на учительницу, хоть и работала библиотекарем в клубе. Все в селе к ней обращались по имени, отчеству.
  Быстро подошла зима. Речка Арша покрылась льдом, но снег еще не выпал и мальчишки стали кататься по льду на коньках. У Бурмагиных тоже были коньки «снегурочки», и мне было завидно, но купить отец не мог, не было денег на такое баловство.
  Тогда решил сам смастерить деревянные коньки, пропустив по острию толстую, шестимиллиметровую проволоку. У нас ее называли «катанка».
Целый день мастерил пару деревяшек с проволочной окантовкой. Придумал и крепления на валенки. И вечером пошел пробовать свое изделие на льду.
 По дороге катится было хорошо, как на настоящих коньках, а когда вступил на лед, то ноги стали разъезжаться в разные стороны. Но Валера и Виктор оценили мое изобретение и подсказали наточить проволоку, чтоб резала лед, показав, какие у настоящих коньков лезвия.
- Ты сходи, наточи дома напильником, а мы подождем тебя.
- Только вы не уходите, я быстро.
 Через полчаса мы уже катались на льду. Лед был гладкий,  не совсем толстый, в некоторых местах он трещал, но не проваливался. Взошла полная луна, светло было и радостно, что у меня теперь тоже коньки. И мы покатились вниз по течению реки, среди высоких берегов, поросших лесом, весело перекликаясь. Так удалились мы километра на три от села, до моста, где вышли на берег и пошли по дороге домой.
- Здорово покатались.
- Давайте завтра еще также вечером покатаемся.
- Договорились! А если ваша мама не отпустит?
- Отпустит, Она все равно вечером в библиотеке.
 Но зима спутала все наши планы. С утра пошел снег,  и к вечеру стало видно, что река  и все кругом, покрыто толстым слоем снега.
- Ну, что не идешь кататься на коньках? – спросила, улыбаясь, мама.
- Не станешь же чистить снег по всей речке, вон сколько выпало.
 Зима быстро стала все прибирать в свои руки: начались метели, холода и наши встречи прекратились. Встречались только в школе, но бегло, так как учились в разных классах. К новому году прошли сильные бураны, снегу намело так много, что некоторые небольшие дома занесло по самую крышу, и соседи помогали, с улицы прокапывали траншеи к входным дверям, иначе нельзя было выйти. Так было много снега.
  А на зимних каникулах опять Валера позвал к ним играть. Придумали они лабиринты под снегом. Как кроты, проделали туннели в толще снега, с большими гротами, где можно было сидеть втроем, а потом расползаться в разные стороны. Лазы были узкие, и я все боялся, что где нибудь застряну под снегом и замерзну.
  Домой стал приходить весь мокрый от снега, и мама стала выговаривать:
- Что вы там делаете? Почему ты весь в снегу? Опять простынешь, и будешь болеть.
- Да мы в лабиринт играем, в снегу ходы нарыли и по ним ползаем.
- Все! Больше к Бурмагиным не пойдешь. Вон и у нас снегу полно, позови Мишку Шагитова и играйте дома, а то и не знаю, что думать, уйдешь и до темна тебя все нет.
  Подумал, подумал и пригласил Мишку делать крепость из снежных комьев. Лопатой нарезали из наста кирпичи, построили стены и саму башню. Потом вырыли и подснежные проходы.
  Ванька с Шуркой Королевы пришли посмотреть нашу крепость и стали строить напротив свою. Потом бросали друг в друга снежками, вели войну.
  Уставшие, заходили к нам домой, и мама поила нас чаем с ватрушками, или с сухарями. Потом садились играть в шашки и играли так азартно, что доходило до крика. Дело в том, что я взял в библиотеке книгу «Как научиться играть в шашки», где узнал о правилах игры. Мы за пропуск «рубки» пешки брали «за фукс», то есть убирали с доски ту шашку, которой надо было «рубить», но не заметил (а может и специально), и не сделал этого.
  А в книге говорилось, что «рубить» надо обязательно. Вот и возникали споры, особенно с Ванькой, который старался как-то обмануть противника.
- Все, все! Идите, прохладитесь на улице, а то скоро раздеретесь, – говорила мама и выпроваживала нас на улицу.
 И мы снова начинали играть в снежную крепость, то ломая ее, то строя заново.
 - Что к нам не приходишь? – спросил Валера, когда кончились каникулы и опять начались занятия в школе.
- Мама ругается, что прихожу домой весь мокрый.
- А мы новый лабиринт сделали на сеновале, еще интереснее, чем снежный. Приходи.
  Действительно, они проделали норы в сене, и мы стали друг за другом ползать в кромешной темноте, задыхаясь сенным запахом. Мне это не понравилось, и отказался дальше играть.
- Ты чо-о! Так интересно! Боишься, что ли?
- Боюсь, - честно признался я.
- Мы почти неделю делали эти ходы и ничего.
- Я не люблю в темноте ползать, да еще сено лезет в рот.
- Ну, и иди домой, трус.
- Ну, и оставайтесь со своими норами.
- Иди, иди, А то схлопочешь.
  Повесив голову от обиды, я направился домой. Вскоре начались занятия в школе, и мы помирились, но играть вместе не пришлось. Шел 1956 год, когда начали пересматривать политические дела и отца Бурмагина, вместе с его друзьями, реабилитировали, признав невинно пострадавшими.
 Братья мне так ничего о нем и не рассказали, а я, по совету мамы, не расспрашивал, чтоб не бередить их душевную рану.
 После окончания школы, когда получили они и документы, что их отец был репрессирован, собрались и уехали в Москву. Даже не попрощавшись со мной.
 А я долго вспоминал их, ходил по тем местам, где вместе играли в индейцев, лазил по тем самым соснам, где были наблюдательные вышки.
 - Что скучно стало без Бурмагиных? – заметила мою печаль мама, - мы скоро с тобой пойдем в гости в Магнитку к тете Шуре.
- Скорей бы! Я у них не разу не был.
- Вот через недельку и пойдем.
- А это далеко?
- Да километров тридцать будет. Но за день мы дойдем.



«Ночные  страшилки»
  Когда темнело и нельзя уже было играть, ребята рассаживались на бревна и начинали рассказывать страшные истории, про ведьм, леших, и другой колдовской нечисти. Здесь уже верховодил Васька Кастерин, который много знал всяких страшных историй.
- Однажды парни поспорили о том, кто из них самый смелый и в полночь пойдет в баню и принесет с каменки кругляк. Сначала-то все были смелые, а как идти, то старались пропустить вперед другого. Ну, все таки нашелся один побойчее и пошел. А темнота стояла, хоть глаз выткни. А у него и спичек с собой не было. Зашел он на ощупь в баню, нашел каменку, взял кругляк и только хотел идти обратно, как вдруг кто-то глухо так сказал: - «Положи на место. Не твое».  От испуга парень и в штаны наложил, и не помнит, как выскочил из бани.
- А кто его спрашивал-то? – удивились ребята.
- Так домовой там сидел. Он не дает растаскивать хозяйское добро.
- Ну, это уж ты загнул!  Домовой дома сидит, а не в бане.
- Хорошо. Давай проверим. Раз ты не веришь, то сходи в полночь в баню за камнем, а мы тебя подождем.
- Ага! Нашел дурака.
- А мамка рассказывала про домового, что если не нравится ему корова, то ночью выдаивает ее. Хозяйка утром приходит доить, а вымя пустое. А еще она говорила, что домового надо задабривать, ставить ему в чулане молока. И если он подарок принимает, то все молоко выпьет.
- Ха! Брехня все это. Кошка съест молоко и всё, а говорят: - «Домовой съел». Сказки все это.
- Ну, не веришь, не верь, только мамка сказала, что это правда.
- Да! Я еще слышал, что домовой гриву и хвост у коней косами заплетает.
- А это для чего?
- Значит, ему лошадь не нравиться.
- Страсти-то, какие, – пискнул девичий голосок.
- Да не верь, Нюрка им, все это только болтовня.
- Не веришь, и не слушай, иди домой.
- Ладно, молчу.
- А вчера около магазина лежал деревянный крест. Кто-то притащил с кладбища и положил туда.
- Да, это ребята поспорили, кто из них ночью пойдет на кладбище и не побоится.
-  А крест-то, зачем тащить?
- Ну, чтоб поверили.
- И кто же принес?
- Не сознаются. Боятся, что родители выпорют.
- А на кресте что написано?
- Да старый он, уже вся надпись осыпалась.
- Вась! Расскажи еще что нибудь, – чуть не хором просят ребята.
- Ладно! Только не перебивайте. В одном городе комсомольцы собрались в праздник на вечеринку в доме у старушки. Завели патефон и стали танцевать, а одной девчонке ухажера не было, и она взяла с божницы икону и стала с ней танцевать. Танец кончился, бабулька стала ругать ее:
- «Поставь на место, безбожница».
 Та пошла ставить, а икона прилипла к рукам и никак не оторвет. Повезли в больницу, и там врачи ничем не могли помочь. Говорят надо делать операцию очень сложную, чтоб отрезать руки от иконы. Так и ходит теперь с иконой в руках.
- Это ее Боженька наказал, – тихонько сказала Нюрка.
- Да вранье все это, – не унимался Пашка Шибаков. Он среди ребят был самым старшим, и хотел показать себя героем.
- Ничего не вранье! Мамка сказала, что Бог строго наказывает за святотатство, – настаивала на своем Нюрка.
- А еще я читал, что на Украине, – продолжал Васька Кастерин, - в крынку с молоком опускают лягушку, чтоб молоко не прокисло.
- Ха-ха-ха, – все ребята разразились громким хохотом, так что собаки из ближних домов залаяли.
- Вот загнул, так загнул. Кто такую гадость в молоко будет опускать.
- Почему гадость? Во Франции их едят с удовольствием, – веско заявил Васька, но этим он только больше рассмешил ребят.
  Из ворот домов стали выглядывать женщины  и громко звать ребят домой. Уходить не хотелось, но, боясь ослушаться, стали расходится в темноту, так как уличного освещения еще не было, да и  местная электростанция работала только до полуночи.
- Ребята! Кто в наш край? – стал искать попутчиков Ванька Королев, Но все были с другого конца улицы.
- Ну, хоть постойте минуточку, я добегу до дому.
- Ладно, беги, трус! - важно разрешил Пашка, и слышно было, как быстро удаляются Ванькины шаги.
- А почему на сосне Вознесенской горы вырублен крест? – неожиданно прозвучал звонкий голосок Кольки Сычёва, молчавшего весь вечер.
- Это страшная история, завтра расскажу, – авторитетно заявил Кастерин и шагнул в темноту.
- Теперь всю ночь не усну, - пропищала Нюрка и тоже скрылась в ночи.
  Последним ушел Пашка, так как ребята сидели на бревнах у его дома. Когда ребята разошлись, ему стало скучно и он долго смотрел на звездное небо, ожидая падающую звезду, чтоб загадать желание. Но звезды не падали.
- Пора идти спать, - мысленно произнес Пашка, хотя спать ему совсем не хотелось, а вспоминались Васькины «страшилки».


«Подпасок»
- Матрена! Парень-то у тебя уж большой, а ничем родителям-то не помогает, - упрекнула маму, как бы между прочим, в разговоре соседка.
- Да как не помогает? И сено с отцом накосили, и дрова заготовили, да и так по дому все помогает: воду носит, стайку чистит, двор подметает, за хлебом ходит.
- Да я не о том. У нашего пастуха нет одного подпаска. Твой бы попас с ним месяц до школы, и денег бы заработал на обувь, на одёжку. А то соседки говорят, что он такой большой вырос, а всё дома сидит на вашей шее.
- Им-то какое дело до нас? Или Шибаковы больно заработались?
- Да ты не серчай, Матрена. Пастух спрашивал меня, не найду ли я ему подпаска. Вот я и подумала про Мишу. Ведь не такое уж и трудное это дело пасти коров.
  Мама пообещала подумать и с тем проводила соседку. И сына было жалко, и неприятны были соседские пересуды.
- Отец! А что, если Мишу послать поработать до школы подпаском. Соседка вот приходила и предложила ему такую работу.
- Да можно, конечно. Большой уже, - немного подумав, сказал отец.
- Тогда надо Мише об этом сказать, да и с пастухом договориться.
- С Мишей ты поговори, а я схожу к пастуху вечером, узнаю что надо с собой брать, да и кнута у нас нет.
  Так я был назначен подпаском. С вечера я пораньше лег спать, чтоб в пять часов утра встать. Отец сходил к пастуху, обо всём договорились и принёс от него большой, тяжелый кнут. Я во дворе попробовал щелкать им, как это делают пастухи, но у меня плохо получалось. Кнут был тяжёлый, а у меня не хватало сил, чтобы правильно ударить им.
- Миша! Вставай! Пора тебе выходить пасти, - рано утром разбудила меня мама. Я послушно встал, оделся, умылся, выпил молока кружку с хлебом и вышел на улицу.
- Миша! Вот тебе на обед, - подавая холщовую сумку с лямкой через плечо, торопливо догоняя меня, говорила мама.
  Я накинул сумку и направился к идущим навстречу коровам, сзади которых подпасок хлопал кнутом и кричал на них. День только начинался, солнце едва показалось из-за гор. Над речкой Аршой стоял туман и было прохладно.
- Что поздно встал? Завтра ты сам будешь собирать по своей улице коров, а я по Верхней улице пойду, - сердито выговорил мне одноклассник Лёнька Макеев, который уже давно был подпаском.
- Так я же первый день, ничего еще не знаю, - оправдывался я.
- Ну-ка щелкни кнутом, - попросил Лёнька.
  Я размахнулся, ударил кнутом по земле, но громкого щелчка не получилось. Лёнька снисходительно хихикнул. Я еще раз попробовал, но результат был такой же.
- Ладно! За день научишься, - заверил он и мы погнали коров дальше в конец улицы, где весь табун собирался вместе со всего села.
  Пастух встретил нас без расспросов, только скомандовал:
- Лёнька! Ты пойдешь по правому боку, а ты по левому. Я буду гнать сзади. Да смотрите, чтоб коровы не разбредались по кустам.
 Так мы и погнали табун по дороге за мост через Аршу и дальше уже по редкому смешанному лесу. К обеду выгнали на большую поляну, уже выкошенную и с вывезенным сеном. После дождей на ней появилась свежая поросль - отава и коровы медленно расходились по ней, жуя траву.
  Пастух и мы с Лёнькой уселись в тени под березами. Солнце уже припекало и приятно было лежать в тени и наблюдать за коровами, за красивым пейзажем вокруг. В лесу щебетали птички.
- Давайте пообедаем, да и поспим с часок по очереди, - распорядился пастух и мы стали выкладывать из своих сумок, что положили нам дома. У всех были яйца вкрутую, соль в коробочках из под спичек, полбулки хлеба и молоко в бутылках. Были ещё свежие огурцы.
- Как тебя звать? – спросил пастух.
- Миша.
- Понравилось пасти?
- Да пока ничего
- Правильно. «Пока». Вот вечером придешь домой и скажешь родителям, тяжело или легко пасти, - назидательно ответил пастух.
  Дальше молча налегли на обед, иногда перекидываясь с Лёнькой воспоминаниями о школе, о знакомых ребятах. Поев, пастух улегся спать, наказав нам по очереди смотреть за табуном, чтоб коровы не ушли в лес. Да они и сами разлеглись под березами, растущими в центре поляны.
- Спи первым, потом я тебя разбужу, - сказал Лёнька и я быстро заснул. Спал так крепко, что Макеев едва растолкал меня.
- Ну, ты и спишь. Покарауль, теперь я отдохну.
  Он улегся, а я, чтоб как-то отогнать сон, прошелся по опушке леса, посматривая на коров, которые всё так же мирно лежали под берёзами, непрерывно жуя жвачку. Пастух так храпел во сне, что даже издали было его слышно.
  Прохаживаясь по лесу, я смотрел, нет ли здесь грибов, но они не попадались. По этому месту табун гоняли уже несколько дней и всё было вытоптано коровами.
- Мишка! Где ты? – услышал я голос пастуха и побежал к нему.
- Здесь я.
- Давайте поднимать табун и погоним его тихонько обратно.
  Так же медленно погнали табун в сторону села. Коровы хватали на ходу траву, ветки кустов. Постепенно приближался вечер и мы оказались около моста.
- Ребята! Сейчас будьте внимательны, коровы могут побежать вдоль реки по кустам. Не упускайте их, - крикнул нам пастух и стадо влилось на мост.
 Сам пастух был сзади табуна, а нам с Лёнькой пришлось в гуще коров переходить мост и стараться направить их идти по дороге. Но произошло то, о чём предупреждал пастух. Коровы плохо наелись и старались свернуть в кусты ивняка, черемухи, заросших малинником, крапивой. Все мои попытки ударами кнута вернуться на дорогу коровами были проигнорированы. Пастух громко материл нас самыми непристойными словами.
  Я гонялся за коровами, чуть ли не цепляясь за хвосты, но они настырно убегали в сторону. От беспомощности я плакал и проклинал их. Рука уже болела от тяжелого кнута, так как приходилось, часто впустую, хлопать им по спинам животных.
  Кое-как мы остатки табуна выгнали к околице села, где нас уже встречали женщины, ребята. Каждый высматривал свою корову и гнал к своему дому. Те, которые не нашли своих кормилиц, стали кричать на пастуха:
- Лексеич! А где моя Буренка?
- А где моя Зорька?
  Лексеич только громко матерился и всю вину свалил на нас:
- Да вот эти сосунки, мать их, распустили всё стадо. Я им кричу: «Не пускайте в кусты!», а они, бездельники, не справились. Да ещё новенького сегодня дали, бестолочь никудышную. Вот пусть теперь и бегают по кустам, ищут ваших коров.
  Я оглянулся на Лёньку, думая, что он-то хоть заступиться, а он со спокойной улыбкой направился домой, перекинув через плечо кнут. Всем своим видом показывая, что он не собирается бегать по кустам за чужими буренками.
  Тут уж некоторые женщины набросились на меня с упрёками, что вырос большой, а такого простого дела, как пасти коров не научился. Я расплакался, как маленькая девчонка, и побежал домой.  Дома бросил к ногам отца кнут и отчаянно выкрикнул:
- Ни за что больше не пойду пасти коров. Пастух подгонял табун сзади, а разве коров удержишь, когда их много и все стараются убежать в кусты. И меня же во всём обвинил и обматерил.
- Успокойся, Миша! Успокойся, - уговаривала мама.
  Отец молча взял кнут и отнёс пастуху. Мама меня накормила ужином и я залез на сеновал, где спал летом, и заснул, видя во сне мычащих, убегающих коров.


«В гостях»
  Мы идем с мамой в гости к ее сестре Шуре в поселок Магнитка, что от нас в тридцати километрах. Я дорогу не знаю, а мама ходила к ним тоже уже давно и идет, вспоминая какие-то приметы, что мы на правильном пути. Сначала шли по «лежневке», так здесь называют настланную из бревен дорогу, по которой когда-то возили на машинах деловой лес. Там, где встречались болота,  дорогу выстилали бревнами, по верху сшивали толстыми досками, в местах, где должны идти колеса машин.  И они напоминали следы лыж, если посмотреть с высоты.
  По дороге уже давно не ездят, и она стала зарастать кустарником, молодым березняком и осинником. Да и доски во многих местах сгнили, и приходилось идти по бревнам, что сильно затрудняло ходьбу, шаг был неравномерный.
- Мам! И так до самой Магнитки будем идти?
- Нет, Миша! Скоро кончится лежневка, и мы пойдем по хорошей дороге.
- А почему вокруг нас нет леса? Все какой то кустарник, да березняк.
- Так вырубили все и вывезли, а новый еще не вырос, их молодой осинник и березняк заглушил.
- А зимой тоже здесь ездят?
- Нет, не ездят. Зимой другая дорога, потому что болота зимой замерзают и можно проехать более прямым путем.
    Так переговариваясь, мы, наконец, осилили трудный участок пути, и вышли к небольшой деревушке, которая одной улицей тянулась вдоль речушки, повторяя изгиб русла. Такое красивое место, намного лучше, чем наше село.
Дома стояли на высоком берегу, и за огородами сразу начинался сосновый бор.
А мы приближались с противоположного берега, где были заливные луга, и сейчас, в сенокосную пору, уставленные стогами сена.
  Перешли через мостик и поднялись в деревню, такую тихую и пустынную, только куры свободно гуляли по ней. Изредка встречались прохожие, с любопытством рассматривающие нас, да из окон поглядывали старушки.
  Пройдя по всей улице, вышли за околицу и углубились в прохладу соснового леса, с ароматом смолы. Идти стало легче, да и мама подбадривала, что половина пути уже пройдена.
  Часа через три показалась и Магнитка, с высокими трубами котельных, с дымом аглофабрики, с гудками паровозов. Для меня все это было, как открытие нового незнакомого мира. Пока шли по улицам, а надо было пройти почти через весь поселок, я с удивлением рассматривал витрины многочисленных магазинов, большие двухэтажные дома, заасфальтированные тротуары и улицы. Хоть и назывался поселком, но все было как в городе.
  Наконец дошли и до небольшого домика тети Шуры, который почти не отличался от других в старом районе Магнитки.  Меня все тянуло посмотреть, что расположено вокруг, и, выйдя в огород, к удивлению увидел, что за дальним забором идет  железнодорожная насыпь и по ней движется паровоз, таща за собою длинный состав товарных вагонов.
- Ну, как, Миша, нравится тебе наше место? – раздался сзади голос  Ивана Павловича, моего дяди.
- Здорово! И паровозы у вас рядом, и светофор горит.
- Да от этих паровозов только дым да шум. Ни днем, ни ночью покоя нет, все гудят и гудят. Это у вас хорошо, тишина, чистый воздух, а здесь одна копоть, – ворчливо сказал дядя и позвал меня кушать
- Понравилась тебе наша Магнитка? – спросила тетя Шура, усаживая нас за стол, уже обставленный тарелками с супом.
- Да! Я все это только в книжках видел.
 Здесь столкнулся с еще одним новшеством, фарфоровыми  тарелками. В нашем доме, да и в селе ели из одной большой чашки, хлебая по очереди.
А здесь у каждого своя тарелка и металлические ложки и вилки.  Неожиданно зазвонил звонок, что я аж вздрогнул, а Иван Павлович, улыбнувшись, сказал:
- Это меня к телефону, – и взяв телефонную трубку, стал с кем-то разговаривать.
  Все меня удивляло и вызывало интерес, как будто попал на другую планету. На стене висели увеличенные фотопортреты самих хозяев и еще двух красивых молодых мужчин, один из них в военной форме, с погонами лейтенанта.
- Это наши сыновья Павел и Александр, – сказала тетя Шура, перехватив мой взгляд.
- Умерли оба, царствия им небесного, – скорбно добавила она и смахнула слезы с глаз.
- Ну, ладно, мать. Слезами горю не поможешь, – успокаивал ее Иван Павлович.
Пришла и их дочь Нина с мужем Иваном и маленькой девочкой.   Иван был фронтовиком, инвалидом войны и на груди висели три медали. Начались застольные длинные разговоры, и я вышел на улицу, сел на скамейку и смотрел на шумную, суетливую городскую жизнь.
- Ну, что устал? – неожиданно услышал мамин голос. Она стояла, помолодевшая и раскрасневшаяся от выпитой браги, с улыбкой глядела на меня.
- Пойдем, тебе там постель постелили на сеновале, отдохни.
Сначала заснуть мешал непривычный шум машин и гудки паровозов, но потом так крепко уснул, что утром мама едва разбудила к завтраку.
  После завтрака пошли по магазинам, где для меня открылся еще один мир - мир товаров. Мама купила материалу себе на кофту и юбку, отцу на рубаху, а я выпросил купить кордовую модель самолета, длинную узкую  коробку, на которой была нарисована эта самая модель. Фронтовик Иван, рассмотрев коробку и прочитав, что в ней находится, сказал:
-  Миша! Отдай ее мне, я соберу самолет. Тебе ее не собрать.
- Нет, дядя Ваня! Я соберу.
 Еще переночевав одну ночь, утром мы с мамой пошли обратно, и дорога домой показалась гораздо ближе.



«Модель самолета»
  Легко сказать «сам соберу», а на деле оказалось очень непросто четырнадцатилетнему парню из глухой деревни собрать модель самолета, хотя и имелась инструкция, описание порядка сборки и чертежи.
- Тять! Подскажи, как собрать модель.
- Ну-ка дай посмотрю. Да-а! Тут все по чертежам надо делать, а я в них ничего не понимаю. Это вас в школе черчению учат, а мы в детстве с матерью на двоих три класса окончили.
- Как это на двоих три класса?
- А так. Я два класса, да мать один класс, вот и получается вместе три.
- Но ты ведь бухгалтером работал много лет, – еще больше удивился я.
- Бухгалтерия совсем другое дело, там надо уметь  работать на счетах, да документы правильно заполнять. Это все из практики, из опыта.
- Был бы Вася дома, он бы подсказал.
- Ну, жди его, может скоро приедет. Он же в школе ФЗО учился, там наверно и по чертежам разбирался.
- Тогда попробую сам, нетерпиться собрать самолет.
И  разложив все на полу, стал читать инструкцию, разглядывая чертежи и находя те детали, о которых говорилось там. А какие красивые названия частей и деталей: лонжероны, фюзеляж, киль, пропеллер, шасси, заднее оперение. Хотелось поскорее собрать и запустить в воздух такую красивую модель. Из бумаги мы делали и пускали самолетики, но то были просто игрушки.
  Летом к нам часто прилетал самолет «кукурузник», как его называли ребята. Видно кто-то из взрослых так сказал, и все мы повторяли, не понимая даже само слово «кукуруза». Это был самолет лесоохраной авиации, и если где-то разгорался лесной пожар, то летчик сбрасывал вымпел с запиской, а начальник леспромхоза посылал рабочих тушить пожар.
  Как - то и нас детей собрали, посадили на машины и повезли. Пожар был большой и двигался в сторону деревни. Приехав на место, мы наломали еловых веток и ими хлопали по горящей траве, затаптывали сапогами. Часа через три нас увезли, там остались только взрослые, говоря, что теперь опасность миновала.
  Половина мальчишек мечтала стать летчиком, в том числе и я. Стал брать в библиотеке книги про знаменитых пилотов. Особенно нравилась книга о Кожедубе, трижды Герое Советского Союза. А еще читал большую книгу: «История авиации» с множеством рисунков и фотографий. Вот тогда становились понятными все авиационные термины.
- Ты чего не стал выходить играть? – спросил Мишка Шагитов.
- Поклянись, что никому не расскажешь!
- Клянусь!
- Модель самолета собираю. Никому не говори, потом вместе будем запускать.
- Покажи!
Мы пошли в избу и, увидев сделанные крылья, обтянутые папиросной бумагой, Мишка с восторгом сказал:
- Здорово! И какой большой, не то, что мы пускаем бумажные. А когда он будет летать?
- Вот как все детали соберу. С пропеллером возни много, трудно его вырезать из той дощечки, что была вложена в коробку. Надо бы осиновую, та хорошо режется, и не трескается.
- Давай и я буду тебе помогать. Вместе быстрее сделаем.
- Нет уж! Сам все сделаю. Да и осталось совсем немного, только собрать.
- А как ты назовешь самолет?
- Да разве обязательно давать названия самолетам? Они просто делятся по разным конструкциям.  Еще по конструкторам, которые их изобрели.
- А вот прилетает двукрылый самолет, сообщает о пожаре, как называется?
- ПО-2. Его изобрел конструктор Поликарпов.
- А почему два? – не успокаивался Мишка.
- Видимо это его вторая модель, а может потому, что у него два крыла.
- Вот! А это мы назовем Ре – 1.
- Не-е! Ведь не я же его придумал. Собираю уже кем-то придуманную модель.
- Тогда я бы назвал его так: Ми – 1.
- Вот когда доделаю, видно будет.
- Ну, ты скорей доделывай. Посмотреть хочется, как он летает.
- Ага! Мама  говорит: - «Поспешишь, людей насмешишь».
- Да и самому, наверно, хочется поскорее запустить.
- Конечно хочется.
Наконец все было поставлено на место. К пропеллеру подсоединена резина, которая была вместо двигателя. С Мишкой вынесли модель во двор и стали закручивать пропеллер, а вместе с ним и резину в тугой жгут.
  Поставили на доску и отпустили пропеллер. Он весело зажужжал, самолет покатился по доске и уткнулся в траву, задрав хвостовое оперение в небо.
- Что-то не так, – осевшим голосом произнесли мы почти одновременно.
 Снова стал проверять по инструкции, как должно быть расположено крыло на рейке фюзеляжа.
- Вроде все правильно. Почему он не взлетает?
-А может залезть на крышу и оттуда его запустить? – предложил друг.
- Давай! Я полезу, а ты мне подай.
  Забравшись на крышу сеней, осторожно принял от Мишки самолет, и осторожно стал подниматься по крутому склону. Боялся поскользнуться и  свалиться вниз вместе с моделью. Крыша была старая, деревянная, поросшая зеленым мхом, требовавшая ремонта.
И вот я на коньке крыши, опять закручиваю пропеллер. «Ну, теперь то полетит!» - мысленно радуюсь я.
 Встав на ноги и придерживая одной рукой пропеллер, а другой плавно толкнул самолет вперед. Он метров пять летел прямо, потом резко повернул вниз и с большой высоты врезался в дорогу. Только треск раздался.
  Я чуть не кубарем спустился с крыши и подбежал к разбитой, как подстреленной птице, модели. Бумага на крыльях в нескольких местах была порвана, пропеллер сломался. Мишка молча стоял рядом и сопел носом. В окошко смотрела мама, у дома напротив Пашка Шибаков громко смеялся. Взяв модель, пошел домой, даже не позвав Мишку. Тот потоптался и побежал к себе.
 Полная неудача. Мама успокаивала:
- Не все сразу получается. Отложи до завтра, потом починишь, и может, полетит. Не переживай! На ошибках учатся.
  И после починки модель не хотела летать. Некоторое время висела в доме на нитке под потолком, как укор моей поспешности. Потом разобрал на части, сложил в коробку и убрал в чулан.
 Мечта стать летчиком долго держала в своих руках. С жадностью читал книги о летчиках, об их подвигах. Летать на самолетах пришлось, но только пассажиром, и все равно пребывание на аэродроме вызывало детские воспоминания, тоску о несбывшемся.


                «Водопой»
- Вот здорово мы вчера накатались на лошадях! – с восторгом рассказывали Пашка и Санька Шибаковы.
- А у вас и лошади то нет, – с недоверием отвечал я им.
- У нас нет, так в леспромхозе целый табун.
- Ну и кто вам там разрешил кататься?
- Да мы идем вечером мимо конюшни, а Иван Кастерин говорит: - «Ребята! Не сгоняите-ли лошадей на речку напоить?» Мы с радостью согласились и почти час гнали их на водопой и обратно.
- Сегодня опять пойдем, – вставил гордо Санька, что мне стало завидно.
- А меня возьмете?
- Айда! Лошадей много. Там есть и смирные, не больно побегут.
Я на лошадях никогда не катался, и это представлялось мне чем-то очень заманчивым, поскакать на коне, как Чапаев.
  С нетерпением стал ждать вечера, когда ребята позовут  идти на конюшню. Была уже поздняя осень. Снег выпал, но река еще не замерзла. Лошадей уже не пасли в поле, а содержали в просторной конюшне, где они, пофыркивая, жевали сено.
  Вот уже  смеркалось, и я стал думать, что Пашка с Санькой обманули меня и не зашли. Но тут раздался под окнами свист и с радостью, одеваясь на ходу, выбежал к ним. Перебрасываясь веселыми репликами, незаметно пришли к конторе леспромхоза, которая располагалась на краю села. В большом  дворе, обнесенным высоким заплотом, располагалась конюшня.  В домике, рядом, была и сторожка, и шорная, и место конюха.
   Когда вошли, то в нос сразу ударил крепкий запах кож, конского пота и табака. У потолка светила небольшая электролампочка, слабо освещая всю избу. На длинной лавке уже сидели пятеро ребят и слушали рассказ Ивана, прерывая его хохотом. Такого сплошного мата я еще не слышал, и сначала было даже не понятно, о чем шла речь, так как все простые названия заменялись похабными. Но ребята, видимо привычные к такой речи, хохотали, понимая конюха.
  Иван Кастерин был инвалид войны, потерявший одну ногу на фронте, и ходил на «культе» - деревянной колодке, прикрепленной выше колена. На деревне он был известен своими смачными частушками, которые распевал, сидя на завалинке своего дома, когда напивался в праздники. Женщины, проходя, плевались от возмущения, а мальчишки сидели вокруг и хохотали.
  Вот и сейчас он рассказывал какую-то анекдотическую историю, обильно смешивая ее с матерными словами. Ребята были все знакомые только по школе, так как жили в разных концах улицы. Посидев с полчаса, у меня уже стала кружиться голова от табачного дыма. Курил не только конюх, но и некоторые ребята, так что под потолком дым стоял как туман.
- Ну что? Погнали поить? – низким грудным басом спросил Иван, и все радостно стали выходить во двор. Надо было зайти в конюшню, надеть узду на выбранную лошадь и вывести ее на двор. Пашка Шибаков покровительственно нашел мне старую, натруженную кобылу, которая покорно дала обуздать себя, вручил  поводья и сказал:
- Выводи!
  Помогая, друг другу забраться на спины лошадей, без седел, стали выезжать со двора. Я стоял растерянно, не зная, что мне делать дальше, как услышал насмешливый голос конюха:
- Что …. ! В первый раз что ли? ……
- Да, в первый раз, – промямлил я.
- Давай подсажу. Сильно не гони, а то всю задницу стерешь.
   За ребятами, выехал и я. А следом конюх выгонял оставшихся лошадей, без седоков, и мы погнали их по вечернему селу к реке на водопой. Той романтической, кавалерийской, киношной езды я не испытывал. Хребет старой лошади сильно выступал и больно резал. Хоть и не неслась она галопом, а тихим шагом плелась за табуном, веселого было мало.
  Одно только было хорошо, это то, что впервые участвую в такой поездке по ночному селу. Впереди скачут, кричат ребята, подгоняя остальных лошадей, направляя их в переулок к реке. Да и лошади сами знали этот маршрут  и охотно тянулись к воде.
 У реки и моя лошадь бодро подошла к черной воде и наклонила голову, потянув меня за поводья вниз.  Быстро отпустив их, чуть было совсем не выронил из рук и не скатился с хребта в воду. Пришлось вцепиться в ее гриву, а ногами стараясь обхватить бока.
  Напившись, лошади стали отходить от воды, и мы погнали их обратно в гору к конюшне. Погнали ребята, а я старался только удержаться на спине своей кобылы, так как и она, вслед за другими, весело побежала, подбрасывая меня на своем жестком и остром хребте. Откуда только взялась в этой кляче эта прыть.
   У раскрытых ворот конюшенного двора стоял Иван Кастерин и матом приветствовал нас.
- Что  вы гоните их …….! Они только напились воды…….!  Башки поотрываю….!
  Но кричать было уже бесполезно, табун влился в ворота, и мы стали спрыгивать с лошадей. Еле передвигая стертыми ногами, завел кобылу на место, в ее стойло, снял с морды узду и задвинул жердью. Вместе, с бодро гогочущими ребятами, зашел в сторожку, повесил узду на стену и плюхнулся на лавку.
- Мишка! Лошадь-то тебя чуть не искупала в воде, – неожиданно для меня прозвучал Пашкин голос. Все засмеялись, а я покраснел. Думал, что в темноте не заметили моей панической заминки у реки, но от зоркого Пашкиного глаза
это не укрылось.
- Да и задницу натер….! – прогремел голос конюха.
Дружный смех поверг меня в полное уныние, и даже боль в ногах пропала от этого стыда.
- А как же вы так быстро скачете и ничего? – спросил я у Пашки, когда возвращались домой.
- Глупый! Мы же войлочную накидку подстилаем на спину лошади, а новичкам об этом не говорим. Они и натирают себе до крови. Вот завтра пойдем, и я тебе тоже дам войлок. Да и за узду сильно-то не держись, когда к воде подъезжаешь. Хорошо, что поводья оказались длинные, а то бы искупался.
  Но на другой день я не пошел на конюшню, и на третий, четвертый тоже. Между ног долго болела короста, и испытывать еще раз такое счастье не хотелось. Не получился из меня кавалерист.



«Гармонист»
  Еще учась в седьмом классе, мы уже стали постоянными посетителями нашего сельского клуба, где можно было взять книги в библиотеке, участвовать в художественной самодеятельности, играть в бильярд, когда не было взрослых. Часто привозили и кинофильмы, на которые собиралось все село, и было тесно в зале. Перед собраниями нас посылали пробежать по селу и кричать: -  «На собрание». За это нас пускали тихо сидеть на собрании, а после собрания обычно бесплатно показывали кино. 
По вечерам проводились  танцы, но пацанов старались выгнать, чтоб не мешались взрослой молодежи танцевать. А вот одноклассниц не выгоняли, потому что они выглядели уже как невесты.
  Танцевали под гармонь, на которой умел мастерски играть Коля Сычев,  небольшого роста, худенький парень. Но, из-за таланта, все уважали его, называли Николаем и выполняли все желания. Он, имея абсолютный слух, посмотрев новое кино, сразу начинал играть те песни, которые там звучали.
  Хоть и учились мы с ним с первого класса, но дружбы не было, так как жили на разных улицах, а ребята, собираясь группами в играх, воевали улица с улицей, и даже на одной улице враждовали с ребятами с другого конца.
  Но проучась вместе в шести классах, как-то сдружились в седьмом, может потому, что сидели за одной партой, и он иногда списывал у меня домашние задания, хоть я и не учился на пятерки.
- Садись со мной рядом, – говорил он перед танцами. И когда меня начинали выгонять, как и всех, Колька заявлял:
- Если его выгоните, то играть не буду!
- Да зачем этому сопляку тут мешаться?
- Вместе с ним и я уйду!
  Угроза имела воздействие, и меня оставляли в покое. Хотя танцы и не интересовали, но с большим удовольствием слушал, как Колька играет. Невзрачная, старенькая гармошка пела в его руках, а если играл плясовую, то ноги сами просились в пляс.
 Подвыпившие парни, сами попросившие его сыграть «цыганочку», потом умоляли:
-Николай! Остановись, уже сил больше нет плясать.
А он, под общий хохот, еще быстрее начинал играть, так что парни падали на пол от усталости.
И в самодеятельность он втянул, хоть и не было никаких актерских данных. Я вначале не хотел оставаться на репетицию, так Коля поставил условие перед девчатами из хора:
- Если Мишка не будет со мной сидеть, то я не буду играть.
- Миша! Ну, останься с нами, – начала одноклассница Зоя Кастерина, красивая русая девушка, а за ней и другие. Краснея от такого внимания, я остался, а потом дали роль в спектакле, самую неприметную – говорить вместо радио.
  По сценарию в нужном месте должно было заговорить радио и сделать объявление. И режиссер, молодая девушка, заведующая клубом, придумала посадить меня под стол, накрытый скатертью, чтоб говорил за диктора.
  В нашем клубе постановка прошла хорошо, и решили ехать в соседнее село Мисаелгу, которая была участком нашего леспромхоза, чтоб и там показать. Начальник дал нам две лошади, запряженные в телеги и с веселым, радостным настроением, поехали по лесной, разбитой дороге, за двенадцать километров на гастроли, где уже висела афиша о нашем спектакле.
  Приехали после полудня, а спектакль вечером. Всё приготовив на сцене, мы вышли на улицу, и разбрелись по деревне. Нам с Сычевым не куда было идти, и присели у клуба на скамейке. Он заиграл на гармошке, и мало помалу вокруг  собрались местные жители, подхваливающие музыканта:
- Молодец! Маленький, а как играет. 
- Откуда, артисты?
- Из Аршинки.
- Это вы будете спектакль ставить?
- Да.
- Уж больно молодые, что вы там поставите?
- Вечером увидите, – важно сказал Колька и перестал играть. Музыка смолкла, и все стали расходиться по своим делам. Только две девочки, нашего возраста, ходили мимо нас, и одна все повторяла:
- Интересно бы узнать, чем же он питается.
Может, как-то хотели завести с нами разговор, все же артисты приехали, а может, смущала Колькина худоба.
  Но нам было не до девчат, а очень хотелось покушать, и уныло стали ждать вечера. Сначала пригнали коров, подоили, и только потом потянулись в клуб люди. При битком наполненном зале, мы отыграли постановку, под одобрительные аплодисменты.
- Приезжайте к нам еще!
- Постараемся к октябрьскому празднику.
- Будем ждать!
 Обратно ехали ночью. Хорошо, что было полнолуние и дорогу было видно. Все уставшие и голодные ехали молча, без песен и шуток. А природа была очаровательна в холодном лунном свете. Все казалось нереальностью, а какой-то сказкой. Мимо в тумане неспешно проплывали высокие сосны и ели, задевая телеги и нас своими лапами. Лошади то бежали бойко под гору, и все боялись расшибиться о пеньки и камни, то медленно тянули в гору, и ребята соскакивали и шли пешком.
- Какая чудная ночь. Неужели мы все это забудем, – раздался восторженный девичий голос с передней телеги. Никто не ответил.
Домой приехали близко к рассвету, когда ранняя, июньская заря загоралась на востоке.
  Еще ставили несколько спектаклей к праздникам, но в другие деревни уже больше не ездили.
  Мне тоже хотелось научиться играть на гармошке, и просил Кольку, чтоб показал, как надо играть. Но учитель из него был плохой:
- Смотри, как я играю, и повторяй за мной.
- Но ты же сам как-то учился?
- Не помню как. Просто подбирал мелодии на слух и все. Так и сейчас играю.
  О нотах ни я, ни он и понятия не имели, а из музыкантов в селе был только один Коля. И на все свадьбы, гулянки его приглашали. Рано пристрастился к водке и, не дожив до тридцати лет, умер, замерзнув в снегу.
   Словно осиротела деревня, и долго вспоминали сычевскую гармошку, потому что так талантливо никто не умел играть.

   «Безногий»
- Ой, какого страху-то натерпелась я, - взволнованно рассказывала маме соседка, живущая через стенку.
- А что случилось-то?
- Так иду я ночью от Шибаковых. Темно! Хоть луна была бы, а то хоть глаз выткни. Слышу, навстречу кто - то движется,  но не пойму кто, только топот и скрип. Но не телега. Вдруг как заматерится, что я окаменела вся, ведь никого не видать. И голос грубый, незнакомый. Я как бросилась бежать, дома мигом очутилась. Всю ночь думала, кто это был.
- Да может, ты нашего нового соседа встретила.
- Какого еще соседа? Приехали старик со старухой, нормальные люди, а тот как бы на чем-то катился. Да и голос молодой.
- Так у них сын калека, инвалид войны, без ног, недавно к ним приехал. Мне их соседка Валя Журавлева рассказывала. В Кусе он женился, и решили поближе к родителям переехать. Сама-то я не видела.
- Так они у родителей живут? Там же тесно.
- Вроде хотят дом купить, а он будет сапожником работать.
- Это хорошо. Сапожник нам нужен, вон каблуки на туфлях совсем сбились.
  У меня износились пятки сапог, и мы с отцом пошли к сапожнику отдавать в ремонт. Мне было интересно посмотреть, потому что уже много было разговоров о неожиданных встречах с  ним, особенно ночью.
  Зашли в небольшой тесный домик, что стоял почти в центре села, рядом с магазином. Еще в сенях стало пахнуть варом и кожей. Зайдя и поздоровавшись, увидел крепкого мужика, с сильными мускулистыми руками, прошивающего стельку валенка. Сидел он на стуле, привязав ноги к сиденью широким ремнем, чтоб не упасть. Правда, от ног остались одни небольшие культи. У порога стояла  каталка на четырех колесиках, на которой, так же привязавшись, передвигался по улице.
Лицо было веселое, разговаривал дружелюбно и просил дня через два прийти за сапогами.
- Не беспокойся, мужик. Сделаю как надо. Может еще, что есть чинить, приноси. Валенки может надо подшить?
- Нет!  Валенки я сам могу подшить, а вот с сапогами не получается.
- Всему можно научиться! Я тоже не умел, да жизнь заставила.
  Пока отец разговаривал с Петром, так звали инвалида, я успел рассмотреть все жилье.  Второй комнаты не было, и только занавеска отделяла часть избы, где они ели и спали.  Слышались звуки приготовления пищи. Видимо, там была его жена, но к нам она не вышла.
  Через два дня отец принес мои сапоги, с отремонтированными каблуками, аккуратно обработанными.
- Хорошо чинит, – похвалила  мама.
- Как сапожник он хороший, вот если бы не пил еще. А то, как напьется, начинает жену бить, а ведь сила у него большая, мужская и бьет по-фронтовому, как врага, без жалости.
- То-то ее часто у родителей вижу, и голова как-то вся обвязана платком, будто зуб болит.
- Хоть бы родители его образумили. Отец с виду умный мужик, солидный, а мать простовата, болтушка.
- С чего ты взял?
- Да слышал, как она разговаривала с Валей Журавлевой, одна трескотня.    
Месяца два продолжалась такая история, пока не закончилась трагически. Петр в пьяном виде зарубил топором своего отца, и его арестовали, увезли в Кусинскую милицию. По селу пошла волна слухов и сплетен. Такого не  знали даже старожилы, чтоб сын поднял руку на отца.
- Отец-то сильно побил мать, – рассказывала Валя Журавлева, которая всегда все знала, – и она побежала жаловаться Петру. А тот сам был пьяный и пополз разбираться с отцом, вроде заступаться за мать. Отец уже спал и зачем-то под кроватью держал топор. Вот этим-то топором  трижды ударил его сын по голове. Страшная картина! И все это на глазах у матери. Может, она его и подговорила убить?
- Ну, что ты Валя! Разве можно такое?               
- Так она всегда жаловалась на своего мужа, что он изверг.
 Шло следствие, потом был суд, и Петру дали три года тюрьмы. По селу опять пошли пересуды, почему так мало дали за убийство. И опять всезнающая Валя рассказывала маме:
- Так у Петра нашли смягчающие обстоятельства (слова-то какие знала, как заправский адвокат), что он совершил убийство в состоянии беспамятства. Мать  в суде все рассказала, как над ней измывался муж, как грозил убить ее и сына. Вот и сжалился судья над калекой.
  После суда мать со снохой продали дома и уехали жить в Кусу. Больше о них ничего не было слышно.



«Встреча с волком»
  Начался учебный год, седьмой в моей жизни. Стоял теплый, солнечный сентябрь. Лето нехотя отступало, передавая свои права осени, и в лесу появилось много грибов. Заморозки еще не наступили, деревья стояли в своих зеленых нарядах, кроме осины, которая первая зарделась от радости с встречей с осенью.
- Миша! Сходи за грибами. Говорят опята пошли, волнушки. Надо на зиму заготовить.
- Ладно, мам!               
  С радостью, схватив плетеную корзину, направился в лес, чтоб еще раз походить по тем местам, где мы играли с братьями Бурмагиными. В такую погоду было одно удовольствие идти по лесу, замечая то там, то тут растущие грибы и наполнять ими корзину.
  Лучше всего было собирать вдоль дорожки, ведущей на покосы. По ней уже не ходили и грибы, будто сами выбегали из леса и красовались в траве. Хорошо было собирать и по выкошенным полянам, на которых далеко были видны крупные шляпы подберезовиков и подосиновиков, а на березовых пнях дружные семейки опят. И такая тишина! Лишь изредка прострекочет сорока, да прокаркает ворона.   Корзина была уже полная, и я к удивлению своему заметил, что зашел слишком далеко в лес и был на незнакомом покосе.
- Надо идти домой, ладно хоть дорожка рядом, не заблужусь, – подумал я и повернулся, чтоб выйти на тропу. К своему большому удивлению недалеко от себя увидел большую серую собаку, которая стояла в траве у сосенок и смотрела на меня.
- Надо же, как далеко собака убежала от дома, – мелькнула у меня мысль.
- Шарик, Шарик! – громко позвал я собаку, и даже призывно посвистел, но она молниеносно скрылась в густой траве.
- Если с охотником, то могла бы и залаять, - раздумывал я, тихонько идя, по поляне.
- Да это же волк! – как током ударила в моей голове догадка. И уже ускоренно пошел в сторону деревни, стараясь идти по прокошенным полянам. На одном кострище, где готовили косари обед, подобрал хорошую, крепкую березовую палку и более уверенно зашагал к тропе.
- Теперь я вооружен, – уверял сам себя, хотя в душе все еще был страх. Где-то я читал, что осенью сытые волки на человека не нападают, но все равно это мало меня успокаивало.               
  Благополучно миновав лес и выйдя к селу, я облегченно вздохнул, отбросил палку и, успокаиваясь, пошел домой. Только теперь заметил, какая тяжелая корзина с грибами. Мама только ахнула от удивления:
- Как ты столько донес, я едва поднимаю корзину?               
Ничего не стал рассказывать маме про волка, чтоб не расстраивалась, быстро пообедав, побежал к Мишке Шагитову, поделиться своей новостью. Он выслушал, помолчал и сказал:
- А может это была собака? Про волков никто ничего не говорил, даже охотники.
- Так летом они не воют и не появляются на глаза людям, - настаивал я.
- Куда же они деваются?
- Они своих волчат воспитывают, может, и этот ходил на охоту за зайцем, а выскочил на меня.
- На охоту пошел, а тебя не сцапал! Не-е-т! Это собака.
- Сам ты собака. Посмотрел бы я на тебя, если бы ты его один встретил, - уже сердясь, возражал Мишке.
- Ладно, может ты и прав. Только не рассказывай об этом ребятам, а то засмеют.
- Тогда и ты не рассказывай.
- Договорились.
Ходил дома и все думал, у кого бы узнать про волков побольше.
- О чем задумался? – спросила мама.
- Мам! А ты волков видела?
- Видела.
- Вот здорово! Расскажи.
- А когда мы сюда переехали и жили еще во второй половине конторы, ты наверно помнишь про это?
- Нет!
- Погонялка ты был страшный. Куда бы я ни пошла, ты всюду за мной шел. На речку за водой пойду – ты за мной, в магазин – и ты туда же. А была уже зима, холодище, а тебя никакими уговорами не могла оставить дома. И вот однажды Аксенов Семен застрелил двух больших волков. Шкуры с них содрал, а туши выбросил в снег прямо возле дороги к реке.
- А зачем он шкуры с них содрал?
- Так сдать заготовителю и получить за них деньги.
- А дальше что?
- Пошла я за водой, пока ты заигрался с кошкой. Думаю быстренько схожу, ты и не заметишь. Уже этих волков прошла, как слышу сзади рев. Это ты полураздетый бежишь за мной. До волков то добежал, как увидел их оскаленные морды, повернулся и с еще большим ревом побежал домой. Прихожу с водой, а ты спрятался за печку и плачешь.
- Испугался, конечно. А что дальше?
- А больше ты не стал за мной гоняться. Как только засобираешься за мной, так я говорю: - «Там волки страшные».
- Так ты только мертвых их видела?
- Ну, конечно, не живых же. Бог миловал от такой встречи.
- Ну и меня Бог миловал, что волк не напал на меня, - подумал я.


«Велосипед»
  - Пашке Шибакову видно велосипед купили, - глядя в окно, ни к кому не обращаясь, сказала мама. Отец сидел, курил у печки, даже слова не промолвил в ответ, задумавшись о чём-то  своём. Сестра Валя не подняла головы от книжки. Только меня эта новость обрадовала и я выскочил на улицу, чтоб посмотреть, как катается Пашка.
  Пашка и Сашка только начинали учиться управлять велосипедом. Один садился за руль, а второй поддерживал, чтобы не упал. Постепенно на бревнах около дома Шибаковых собралась вся наша компания и мы с завистью наблюдали, как братья возятся с велосипедом.
- Я бы быстро научился, - уверенно сказал Мишка Шагитов.
- Ты сначала купи велосипед, а потом рассуждай, - отпарировал Пашка.
- Да он вроде и не новый. У кого купили? – спросил Васька Кастерин.               
- У Рудика. Ему мать новый купила, а этот он нам продал, - ответил Сашка, гордо сидя на седле велосипеда и медленно крутя педали.
- Так вы за всё лето не научитесь, - с завистью в голосе произнёс Сашка Королёв. Мы долго сидели, наблюдая за тем, как по очереди катались Сашка с Пашкой.
- Дайте прокатиться, - не выдержал Ванька Королёв.
- Купи себе свой и катайся, - ответили Шибаковы чуть не в голос. Нам стало обидно и все разошлись по домам.
  Дня через два братья уже лихо катались по улице, вызывая нашу общую зависть, но никому  не давали прокатиться. Но на третий день их заставили распилить брёвна, что лежали на улице, на дрова. С первым бревном они справились, но дальше пилить не было никакой охоты, тем более, что во дворе стоял велосипед.
   Они сидели, отдыхая, и Сашке первому пришла спасительная мысль:
- Пашка! А давай ребят заставим пилить, а сами будем только смотреть.
- Как их заставишь? И так на нас обиженные ходят, - удивился Пашка.
- Они же у нас просили покататься, так мы им будем давать, только после того, как распилят бревно, - доводил до брата свой замысел Сашка.
- А если сломают велосипед?
- Да они же не умеют кататься, раза два упадут и всё. Тут мы скажем, раз не умеете, то пусть другие покатаются, - развивал свой план младший.
- А это хорошая мысль! Ведь нам с тобой и за день не перепилить эти брёвна, а они по очереди за полдня управятся. Молодец, Сашка! Только сегодня они что-то не идут.
- А надо вытащить велосипед и прокатиться. Кого встретим, тем и сообщим, а там они друг дружке передадут, - хитро улыбаясь, предложил Сашка.
- Правильно, - обрадовался Пашка и вывел велосипед со двора.
  Первыми клюнули на приманку братья Королёвы. Они торопливо распилили бревно и стали пробовать прокатиться на велосипеде. Но без навыков это не получалось и они падали. После второго падения Ваньки братья Шибаковы пробовали отобрать у него велосипед, но он выторговал прокатиться до третьего падения, что произошло через полминуты.
  У дома собрались еще ребята и начали пилить очередное бревно. Мишка Шагитов прибежал за мной:
- Айда скорее. Мы с тобой на пару распилим бревно и покатаемся. Айда! А то ребята всё распилят и нам не достанется, - возбужденно звал он меня.
  Как будто речь шла о хлебе или о конфетах. Но желание самому прокатиться на велосипеде и меня подтолкнуло к участию в этом действии.
  Васька Кастерин и Колька Сычёв торопливо дергали за ручки пилы, стараясь скорее перепилить всё бревно на полуметровые обрезки, которые Пашка оттаскивал во двор. Велосипед стоял возле палисадника, всем своим видом подбадривал к наёмному труду.
  Закончив, они взяли велосипед, а мы с Шагитовым начали пилить, поглядывая, как пытаются покорить велосипед Васька с Колькой. И они быстро набрали по три падения. Разочарованные от своих неудач, уселись рядом с другими, ожидая своей очереди пилить.
- Вроде просто – сел и крути педали, а не получается, - печально проговорил Васька.
- У меня получится, - упрямо шептал Шагитов, дергая пилу.
  Наконец и мы распилили своё бревно. Передав пилу братьям Королёвым пошли пробовать кататься. Мишка уверенно взял велосипед за руль, вывел его на дорогу, поставил левую ногу на педаль, правой оттолкнулся несколько раз от земли.  Попробовал перенести ногу через сиденье, чтоб встать ею на вторую педаль и покачнувшись упал в дорожную пыль. Еще две попытки делал Мишка, но всё было напрасно. Велосипед падал.
- Ну, что «умейка», не получается? – ехидно спросил Пашка. Ребята дружно засмеялись. Теперь моя была очередь. Первая попытка тоже обернулась неудачей.
- А ты сядь на велосипед и под горку скатись, -  посоветовал Колька Сычев. Наш дом выше стоял на противоположной стороне улицы. От него к Шибаковым шла пологая горка и я повёл велосипед к своёму дому, чтоб оттуда скатиться.
- Так нечестно, - запротестовал Сашка.
- Да пусть попробует. Всё равно упадёт, - успокоил его Пашка, хотя недоверчиво провожал меня взглядом.
  Подойдя к нашим воротам, я развернул велосипед, сел на сиденье и оттолкнулся одной ногой. Велосипед, набирая скорость, покатился в сторону сидящих ребят.
- Поворачивай вправо, - закричали они, что я и постарался сделать. Но повернул слишком резко, свалился с велосипеда и кубарем прокатился в кусты крапивы, которая густо росла вдоль огородов. Все лицо и руки ошпарила крапива, так что я, как заяц, выпрыгнул оттуда. Ребята дружно хохотали. И всё бы ничего, но я, взглянув на окно нашего дома, увидел смеющихся маму с Валей.
  Мне так стало стыдно и обидно за то, что я свалился в крапиву, да ещё обожженные места горели и,  повернувшись, побежал в переулок к реке. Долго обмывал холодной водой горной речки руки и лицо, пока не прекратилось жжение. Мысленно я упрекал себя, что ввязался в это дело, но повернуть ход событий уже было невозможно.
  Домой пришел я к ужину. Мама уже не смеялась, а старалась успокоить:
- Не сразу всё получается. Вот вырастешь большой, заработаешь на велосипед и научишься. А ребята так никто и не научился кататься, хотя все бревна перепилили. Как это ловко они придумали, что заставили вас бесплатно распилить им дрова.
- И Шагитов не сумел прокатиться?
- Нет. Всё время падал.
  Это меня как-то успокоило. «Вот вырасту большим и обязательно куплю себе велосипед» - мысленно давал я обещание. А на братьев Шибаковых у меня не было никакой обиды.

« Праздник пасхи »
  Праздники в селе праздновали по-разному. Революционные, советские отмечались торжественными собраниями, с концертами или бесплатным показом кино. Но общего веселья, пьянки не было. Все радовались лишним выходным дням и торопились выполнять работу по хозяйству.
 А вот религиозные, которые были в принципе запрещены, отмечались массовыми застольями, песнями. Никакие запреты не могли искоренить радость в Пасху или в Троицын день.  Даже девчата частушку  пели:
                -  Скоро будет Троица,
                Земля травой покроется.
                Скоро миленький придет,
                Сердце успокоится.
  А мне такие праздники нравились потому, что мама пекла к ним разные вкусные пироги и сдобные ватрушки. Когда приближалась весна, я начинал надоедать с вопросами:
- Мам! А когда будет Пасха?
- Да еще через месяц. Отец! Когда нынче Пасха?
 Отец открывал «Сельский календарь», который покупал ежегодно, и начинал, какие то подсчеты. Потом называл месяц и число. Как он узнавал по календарю эту дату, было для меня загадкой, так как Пасха каждый год была в разное время.
То мама говорила:
- Нынче ранняя Пасха.
То говорила: - Как поздно нынче Пасха.
 Это только через много лет я узнал, как определяется день проведения этого праздника, да и во всех календарях печатаются эти даты.
  Начинали готовиться еще в четверг, и называли его «чистым». Мама все перемоет, напечет сдобного, а вечером красили яйца. Для чего брали луковую шелуху, ложили ее в чугунок с водой и закладывали  куриные яйца.  Ставили в русскую печь и потом мама ухватом доставала чугунок, а я деревянной ложкой вытаскивал красивые красно-коричневые яйца и укладывал их в большую чашку.
  Хоть и слюнки текли, но до воскресения нельзя было, есть праздничного. Хоть и не строго, но мама придерживалась поста. Обычно в эти дни ели картошку с кислой капустой или с солеными грибами.
  В субботу отец с мамой с утра уезжали в районный город Кусу. Там была действующая православная церковь, увозили на освещение куличи, яйца. Они приезжали поздно вечером, взволнованные, радостные, особенно мама,  оттого, что побывали на службе и причастились. Мама все рассказывала, как много было народу, как красиво пел церковный хор.  И все повторяла:
 - Как хорошо, что мы поехали!
 В Воскресение уже с утра начинали приходить соседские ребята и с порога звонко говорить: - «Христос воскрес!»   «Воистину воскрес!» - отвечала мама и раздавала им гостинцы.
  Я шел за Шагитовым, и вдвоем тоже обходили соседей. Потом собирались и начинали рассказывать, кто что собрал, что говорили. В самом воздухе витал праздничный дух, и дни всегда были солнечными, радостными. Но в понедельник нас в школе строили на линейку и строго спрашивали:
- Кто ходил собирать яйца? Выйдите из строя.
В ответ тишина. Все ходили, но героически молчали, и не выдают других.
- Коля Сычев и Леша Аксенов! Я вас вчера видела с узлами, бегали по домам. Выйдите вперед – строго говорила учительница и начинала воспитательную работу.
- Вы же пионеры! Как вы могли опозорить свои красные пионерские галстуки.
- А мы без галстуков ходили, – наивно отвечал Коля, после чего раздавался громкий хохот.
- Тихо!  Завтра с родителями придете ко мне в школу.
И линейка распускалась, начинались занятия, а мы на переменах начинали рассказывать друг другу, как прошел праздник.
  Взрослые отмечали застольями с брагой, песнями, плясками. Вечером отец, уже хорошо набравшийся, садился на табурет возле печки и, опустив голову, начинал унылым голосом петь:
                - Где ты, где ты красно лето?
                Где мои семнадцать лет?
                Раньше пел и распевал я,
                А теперь веселья нет.
        Брат забрили, брат забрили
        Наши головы с тобой.
        Брат на брата посмотрели,
        Покачали головой.
- Ну, затянул свою горемычную, - сердито прерывала его мама и заставляла раздеваться и ложиться спать. Так заканчивался праздник, а я уже спрашивал:
- Мам! А Троица теперь когда?
- Через пятьдесят дней.
- У-у как долго!
- Вот кончится учебный год, тогда будет скоро и Троица.   
- Скорей бы лето!
- Да надоест тебе лето-то еще. Работы много будет: и дров надо заготовить, и сена накосить, да и с огородом сколько возни. Отдыхай пока.
- А учеба что, разве не труд?
- Все равно не такой тяжелый. Вон сколько времени вы играете с ребятами.
- Так это вечером, а днем столько уроков, да домашние задания.
- Ох! Мне бы твои заботы.


« Брат Вася»
- Миша! Радость-то какая! Вася завтра приезжает на Ургалу. Надо встретить, – взволнованно говорила мама, когда я вернулся из школы.
- Так у меня же уроки?
- Да Валя с Машей встретят. Из Германии едет, наверно несколько чемоданов  везет, просит, чтоб встретили. Все-таки двенадцать километров пешком идти. Может отец лошадь найдет, пошел просить.
- А где Маша с Валей?
- Да пошли к подружкам. Теперь уж вся деревня знает.
- «Эх! Что же привезет мне  Вася? Три года служил и вот, наконец, возвращается. Даже не знаю, что бы мне хотелось получить от него. Может ножичек шести складный привезет? Вот было бы здорово. Ребята бы стали завидовать».
- Ну что ты там размечтался? Слазай в погреб за груздями,
- Так завтра же приедет!
- Завтра ты в школе будешь, а я в суматохе забуду.
  Пока лазил в погреб, пришел удрученный тятя. Лошади ему никто не дал. Утром втроем мы пошли в Вознесенку, деревню в трех километрах от нас, где я учился в шестом классе семилетней школы, а Вале с Машей идти еще девять километров до железнодорожной станции Ургала.
 Когда вернулся из школы, дома была радостная суматоха. Уже был накрыт стол, где рядом с тятей сидел в военной форме Вася, раскрасневшийся от выпитого и что-то громко рассказывающий. Уже сбежались подруги Маши и Вали, да и Васины тоже. Друзья его еще были на работе, те вечером завалятся.
  Было шумно, и мне казалось, что никто и не заметил моего прихода, кроме мамы. Она радостно шепнула:
- Мой руки, и садись за стол.
- О, братец пришел! – как-то все же заметил меня Вася. – Иди сюда, я тебе  такой  подарок привез. Где же он? – и стал шарить по карманам. – А! Вот держи на память немецкий ножик.
У меня перехватило дыхание. Красивый шести складный ножик, о котором только мечтал, был в моих руках.
- Ну! Что надо сказать?
- Спасибо!
- Вот, то-то же! А вырос то как, скоро меня догонит.
  Все засмеялись, а я довольный выскочил во двор, чтоб внимательнее рассмотреть подарок. «Все! Ребята точно с зависти лопнут», - думал радостно.
  Василий, после приезда, отдыхал, то есть каждый день отмечал свое  возвращение с друзьями застольями, но уже не дома, а у них. Приводили всегда пьяного, и мама стала выговаривать отцу:
- Ты бы поговорил с ним! Что ж это вторую неделю не просыхает. Пора бы и на работу устраиваться, а то все подарки, которые привез, унесет и пропьет.
- Да не знаю я, как подступиться с этим разговором. Утром он спит, а я ухожу на работу, вечером прихожу, а его уже нет и так каждый день. Ты же дома, поговори с ним сама.
-  Женить бы его, тогда и спокойней бы было.
-  Насильно ведь не женишь. Да и на ком?
- Да невест-то много, так он все с дружками пьет. Ладно! Завтра утром поговорю  с ним.
  Видимо мама поговорила с Васей, и он остепенился. Пить перестал, но домой     возвращался утром. Мама стала его допытывать:
- Где ты ночь то проводишь? Переживаем за тебя, ведь все может случиться.
- Не переживайте, я познакомился с вознесенскими учительницами, вот всю  ночь и играем в карты.
- Да не правда. Будут они с тобой в карты играть, им с утра в школу. Да и как ты   к ним попал?
- Витька Копылов познакомил, он к одной из них похаживает, а они втроем на квартире живут. Девки молодые, после института. Может и женюсь.
- Ох, не пара они тебе, Вася. Надо бы свою деревенскую взять.
- Поживем, увидим.
 Его похождения быстро стали известны в деревне. Ребята стали подшучивать надо мной, что я скоро стану родней учительнице по литературе. Видно Витька рассказал, с кем дружит Вася. Да и у меня оценки по русскому языку и литературе стали заметно улучшаться, исчезли тройки и шли твердые четверки, что еще больше разжигало любопытство одноклассников.
  А однажды невольно подслушал разговор Васи с дружком Толей. Они сидели в горнице, а я на кухне учил уроки. Толя стал расспрашивать Васю об его дружбе с учительницей, и как это далеко зашло.
- Да далековато. Пришел я в ту субботу к ним, а моей подруги нет. Эти две свиристелки смеются и говорят, что она в бане и «шел бы ты Вася ей спинку помылить». Ну, я и пошел.
- И что помылил?
- Обязательно! Да так хорошо, что домой пришли уже женихом и невестой.
- Как так?
- Пришлось пообещать, что женюсь на ней.
-  А те что?
- Они только рты пораскрывали. Думали, что она меня кипятком ошпарит, да не на того нарвались.
- Ну, Васька! Молодец! А что и вправду женишься?
- Да мать все пилит, говорит, что надо меня женить. Завтра приведу ее к нам, познакомить с родителями.
  Действительно, привел на другой день вечером ее домой.
- Вот мама, тятя, знакомьтесь. Это Валентина Григорьевна.
  Мама засуетилась собирать на стол в горнице ужин. Сестры Маша и Валя были дома и за стол сели большой компанией. Мне было крайне неловко, ведь моя учительница сидела с нами, и не знал как себя вести. Да и у всех была эта неловкость, но постепенно разговорились, и оказалось, что Валентина Григорьевна тоже из простой крестьянской семьи Курской области. Родители переглянулись и стали чувствовать себя спокойнее, расспрашивая  о жизни там, о работе. В разговор вплелись и сестры, и как-то стало уютно и радостно, что у Васи будет такая умная, красивая, а главное, простая жена.
  После ужина Маша стала показывать свои вышивки крестом и гладью. Они увлеклись разговором, а мама увела Васю на кухню и радостно сказала:
- Молодец, сын! Хорошую нашел невесту. Только не тяни со свадьбой. Если она согласна, то через месяц можно скромно отгулять.
  Василий пошел провожать свою ненаглядную и пришел только утром, успокаивая маму:
- Все мам! Договорились, что через месяц свадьба. Она вызовет своих родителей и кончится моя холостая жизнь. Да и на работу надо устраиваться. Пойду в контору леспромхоза, может, в ремонтную мастерскую возьмут слесарем.
- Правильно, сынок! Дай-то Бог, чтоб все сбылось.
- Да все нормально будет, мама.
  Но через неделю Вася пришел вечером пьяный, вернее привела его Валя Королева, и закрылись в горнице. Мы все сидим на кухне, и отец тихо говорит маме: - Выведи Вальку оттуда.
 Мама попробовала зайти туда, но Вася матом выгнал ее. Все оцепенели, мама плачет, отец не знает, что и делать. Минут через двадцать вышла Валя и сказала: - «Он спит!»
И спокойно прошла мимо нас к двери. 
- Вот утром проспится, я ему всыплю! – грозно пообещала мама, и все разошлись спать.
  Что уж утром говорила Васе мама, не знаю, только вечером он опять выпивши, пришел с Валей Королевой и заявил, что они завтра же поженятся.
- А как же Валентина Григорьевна? – чуть не хором спросили мы.
- Ну, ее! Умная больно. Вот Валюха человек простой, мы с ней будем жить.
  Тятя молча курил у печки, мама только хлопала руками, а Маша с сестрой Валей, оделись и ушли к подружкам. Вот это сюрприз преподнес нам брат. Через неделю пришлось играть свадьбу, Вася настоял на своем. Гостей было мало, все друзья Васины. Он и их озадачил таким поступком, так как в деревне все про все знали. И то, что Валя Королева была уже за мужем и развелась, а тут в миг окрутила такого парня, - про это, как улей гудело все село. Начались всякие домыслы и сплетни. Но мне от этого не легче стало, а наоборот оценки по русскому и литературе пошли сплошь двойки. Валентина Григорьевна, возненавидев Васю, перенесла отмщение на меня.
  Хорошо, что учебный год закончился, и мне выставили годовую отметку «три», а не двойку. А красивая, умная Валентина Григорьевна уволилась и уехала на родину. Мама все жалела ее:
- Опозорил ее Вася! Разве так можно?
А брат со своей женой ушли жить на квартиру.


«Как мы блуждали в лесу»
- Пойдем на октябрьские праздники домой? – спросил меня Саша Королев. Он учился  в техническом училище в поселке Магнитка, а я в девятом классе  средней школы того же поселка.
- Конечно, пойдем! Целых четыре дня отдыхаем. Чем здесь толкаться, лучше дома вкусненького поесть.
- Тогда и Васька Кастерин тоже пойдет с нами.
- А что, разве он не хотел идти?
- Да он боится заблудиться и говорит, что если ты пойдешь с нами, то не заблудимся. Ты ведь знаешь дорогу домой?
- Конечно, знаю! Уже несколько раз ходил по ней.
- Тогда завтра в девять утра собираемся на площади.
- Хорошо. Наверно надо  хлеба с собой взять, а то идти часов шесть, все-таки тридцать километров.
- Ладно, возьмем.
  Васька и Шурка учились вместе на слесарей, жили в Магнитке первые месяцы. Домой я ходил всего месяц назад, когда неожиданно выпал снег, а я ходил в школу в калошах. Мало того, что получал за это насмешки от ребят, но снег забивал калоши, и  ходить приходилось с мокрыми ногами, что грозило простудой.
  Тогда я, предупредив брата Василия, у которого жил, пошел домой, за тридцать километров по снегу, вспоминая летнюю дорогу, по которой мы ходили с мамой, и добрался до дома за пять часов. А, придя, сразу залез на горячую русскую печь и проспал там до утра. Вот как устал.
 Вот и сейчас лежал неглубокий снег, и мы бодро шагали по предзимнему лесу, но уже в валенках. Дорогу я хорошо помнил, и шли, смеясь, рассказывая всякие смешные истории, анекдоты, вспоминая своих друзей в Аршинке. Прошли километров пять, как вдруг перед нами оказалась вырубленная делянка леса, и дорога переплелась со многими другими, наезженными машинами, тракторами, которые возникают при рубке, трелевке.
- Ну, и куда идти? Куда «Сусанин» завел нас?
- Да найдем. Это недавно вырубили, я и не знал. Пойдем прямо на ту сторону вырубки и там увидим нашу дорогу.
  Перешли делянку, но под снегом все дороги были одинаковы, и их тоже было несколько.
- Вот вроде бы эта, - показал я на широкую дорогу и пошли по ней. Веселость как-то улетела, стала брать неуверенность. Ребята поглядывали на меня, и приходилось делать вид, что идем правильно. Но шли мы по незнакомым мне местам, не встречались ни одной знакомой сосны или коряги, вывернутой ветром ели. Шли уже целый час, правда часов у нас не было, и вышли на асфальтовую дорогу.
- Это откуда взялся асфальт? И куда нам теперь идти? В какую сторону?
- Ну, это же совсем фантастика! Даже не слыхал, что у нас есть такая дорога.
- Что за наваждение такое. Не дорога, а картинка.
  Все это  мы говорили одновременно, крутясь на месте от удивления и растерянности. Среди дикой тайги пролегала ровная широкая дорога, притом еще новая, не закатанная машинами. Мираж какой-то! Послышался гул автомашины, и мы побежали навстречу ей. Из-за поворота показался лесовоз и на наши крики шофер остановил машину, удивленно разглядывая нас.
- Как вы сюда попали?
- Мы идем в Аршинку, да заблудились. А куда эта дорога ведет?
- В Александровку. Хотите, довезу до нее, а там всего пятнадцать километров до вашей деревни.
- Поехали!
  Мы забрались на площадку за кабиной машины, и быстро помчались по ровной трассе вперед. Радость прибавила сил и уверенности, что все же движемся к дому. В селе мы соскочили с машины, поблагодарили шофера и стали искать местных жителей, чтоб узнать дорогу в Аршинку. Встретился пожилой мужик и подробно рассказал, куда нам идти.  Вышли за околицу и по дороге, которую показал нам дяденька, весело пошли вперед. Пятнадцать километров для нас теперь казались как полтора километра.
  То в одну сторону, то в другую отходили дорожки, но мы старались идти по наезженной. Пройдя километров пять, вышли на большой покос, с несколькими стогами сена. Дорога пропала, то есть она вела на этот покос, и по ней часто ездили, потому и была так накатана.
  Тупик какой-то. Может, мужик и объяснял нам, где надо повернуть, но мы не запомнили.
- Давай залезем на высокую ель и посмотрим, может какой ни будь ориентир заметим, – предложил я.
- А кто полезет?
- Ну, давайте я полезу.
- Нет уж, Сусанин! Я полезу, – сказал Васька Кастерин и стал взбираться на стоящую недалеко высокую ель.
- Вижу вон там дымы, – показал он нам в сторону рукой.
- Наверно там делянка, – предположил Сашка Королев.
 Мы дождались, когда слезет Васька, и направились напрямую в ту сторону, где он видел дым. Шли без дороги, через лесные заросли мелкого березняка, стараясь не свернуть в сторону, и вышли на огромную вырубку.
Вдалеке горели костры, это сжигали срубленные ветки, сложенные в огромные кучи. Стояла передвижная будка, а возле неё бортовая машина, в которую садились рабочие. Мы закричали в три голоса, стали махать шапками и побежали изо всех сил к машине.
  Нас заметили и стали показывать руками. Когда, изнемогая, подбежали к ним, то обрадовались, что это были наши деревенские лесорубы. А они принялись ругать нас:
- Какой черт занес вас в такую даль? Замерзли бы ведь, не успей к нам прийти.
- Откуда вы взялись? Как сюда попали?
А мы от радости, от усталости и слова вымолвить не можем. Васька первым пришел в себя и объяснил, что мы пешком пошли из Магнитки в Аршинку и заблудились.
- Видно в рубашке вы родились, что на нас вышли. До Аршинки десять километров, а уже вечер, да еще дороги не знаете. Замерзли бы. Точно замерзли бы.
  Мы как-то забыли, что зима уже наступает, хоть и начало ноября. Снег, не глубокий, но лежал повсюду и не таял, даже днем.
  Через полчаса мы были дома, но, расставаясь, договорились не рассказывать своим, что заблудились. И больше ни разу не ходили пешком домой. Ездили вкруговую на попутных машинах.



«За малиной»
- Пашка Шибаков, Ванька Королев зовут меня за малиной. Мам! Я пойду с ними?
- А еще кто идет?
- Ну и их братья, два Сашки.
- А взрослый кто ни будь, идет?
- Нет! Только мы. Пашка знает, где растет малина. Говорит, что километрах в пяти. И дорогу знает.
- А вдруг заблудитесь?
- Ма-ам! Мы же уже большие.
- Ага! В шестой класс перешли и уже взрослыми стали.
- Ну, мама! Пашка говорит, что там малины полно. Можно насобирать целый бидончик.
- Ладно, только возьми с собой поесть. Вот тебе хлеб и бутылка молока, а то проголодаешься там. Пусть и ребята возьмут с собой обед.
 Я радостный и довольный, что могу с друзьями сходить в лес, схватив холщовую сумку с лямкой через плечо, куда положил бидончик и хлеб с молоком, а так же большую алюминиевую кружку «пособирушку», выскочил на улицу.
  Собирались у дома Шибаковых. Братья Королевы уже были на месте и тоже держали сумки с припасами. Солнце уже стало подниматься и припекать. На небе не было ни одного облачка.
- Хороший будет день, вёдренный, – сказал Пашка, выходя из ворот.
За ним, торопливо прожевывая корку хлеба, спешил младший брат, Санька. Он был моим одногодком, и учились в одном классе, как и Сашка Королев.
- Айда через брод, а то далеко по мосту обходить, - как предводитель скомандовал Пашка и мы весело, и бодро зашагали за ним по переулку к реке.
  Первые километры шли по знакомым местам, по торной дороге, нахоженной многими, но тропинки отходили то влево, то вправо, и дорожка становилась все уже и более заросшей травой. Но и с нее мы свернули на неприметную тропу какого-то охотника-кротолова, которая стала круто подниматься в гору. Таежный лес вплотную  окружал нас, но Пашка уверенно шел впереди, говоря:
- Скоро покажутся первые крупные валуны, а за ними и большие скалы.
И, правда, нам пришлось идти между больших, поросших зеленым мхом, валунов, как в дремучем сказочном лесу, куда солнечный свет еле пробивался. Но скоро лес поредел, и впереди стали просматриваться синие скалы. Я эту гору видел только издали, и не представлял себе этих огромных каменных нагромождений.
- И что малина растет на этих камнях? – чуть не хором спросили мы Пашку.
- Сейчас сами увидите, - авторитетно успокаивал он нас.
Тропинка резко свернула вправо, в обход скал и мы остановились, осматриваясь.
- Нам влево, – и Пашка уверенно полез через кустарник, росший среди скал.
Метров через двадцать нашему взору предстал распадок, гора раздваивалась и между ними, все пространство было в зарослях малины.
- Как она здесь растет? Ведь воды же нет, - удивленно спросил я.
- А там между камней бьют родники и сливаются в ручей, через который мы внизу перепрыгивали.
  Стали спускаться вниз, перепрыгивая с камня на камень, по пути осматривая кусты малины. Но она еще не созрела, редко попадались спелые ягоды.     Пролазив часа два по колючим кустарникам и, набрав по половине бидончика, решили присесть, где ни будь в тени и пообедать. Пришлось снова лезть наверх, к тропинке, где было и прохладно, и можно сидеть на траве.
  С удовольствием проглотили все принесенные припасы и развалились на полянке. Дальше собирать малину уже не хотелось.
- Давайте через неделю сюда придем, – предложил Санька Шибаков.
- Только исцарапались все. Рановато пришли, – поддержали и мы с Ванькой. Пашка делал вид, что размышляет, но по всему было видно, что и он согласен с нами.
-  Никому не говорите про это место.
- А как же ты про него узнал?
- Николай Аксенов здесь кротов ловит, по этой тропе. И меня один раз брал с собой. Вот и показал это место.
- Значит и их родня знает про малинник?
- Наверное. Тут самое главное опередить других.
- Ладно! Давайте через неделю придем, – согласились все и стали собираться в обратный путь.
  С горы идти было еще труднее, чем подниматься. Слишком крутой был спуск, и ноги скользили по траве. А все боялись просыпать ягоды, поэтому шли осторожно. Но, дойдя до основной тропы, пошли уверенно, радостно храня в душе тайну о малиннике и мечтая снова прийти сюда.
  А мама больше радовалась моему возвращению, а не собранной малине. Она переживала, как бы мы не заблудились, ведь школьники же еще.
  Через неделю не пришлось нам идти, так как начался сенокос, и Пашку с братом родители увезли на покос. Братья Королевы молчали, не вспоминали о малине, и я успокоился, так как отец и меня часто водил на покос.
- Миша! Ты помнишь дорогу к малиннику? – неожиданно спросила мама  за ужином.
- Конечно, помню.
- Ты проводишь нас с Валей Журавлевой туда?
- А когда?
- Завтра утром. Пораньше выйдем, чтоб не по жаре идти.
- Ладно. Только бидончик у нас один.
- А я туесок большой возьму. У него есть ушки, привяжу к ним косынку и буду на шее носить. Так и собирать удобнее.
- Тогда и мне на бидончик надо что-то привязать, чтоб тоже носить не в руках. Надо и ветку держать, и ягоды собирать.   
  Утром мы вчетвером пошли по переулку к броду, так, как я запомнил дорогу. Валя Журавлева взяла с собой дочь Машу, которая была уже взрослой, работала сучкорубом в леспромхозе, но день был воскресный, нерабочий. Маша была крупная, сильная девушка, веселая и работящая, но с одним изъяном, из-за которого, наверно, не брали замуж. У нее на левом глазе было бельмо, и встречаться с ее взглядом было неприятно.
  По утреннему холодку довольно быстро добрались до малинника. Ягоды действительно уже поспели, но до нас уже кто-то побывал здесь. Некоторые кусты были поломаны, трава потоптана. Но все же еще много было ягод, и мы разошлись по сторонам, чтоб не мешать друг другу.
  Солнце, поднимаясь, стало припекать. Появились и слепни, которые роем, кружились вокруг нас, стараясь незаметно сесть и напиться крови. У меня бидончик наполнился наполовину, да и у мамы  туесок тоже.
  Вдруг раздался раздирающий крик Маши: - «Мама!». Все бросились к ней, прыгая через камни. Тетя Валя и мама вперед меня успели добежать до нее, и тогда раздался визг в три голоса. Продолжая кричать, они бежали навстречу, и, увлекая меня, выскочили на гору, на тропу и по ней вниз.
  На одном из поворотов Валя упала, и все остановились, чтоб ей помочь, с тревогой глядя назад.
- Что там случилось? – недоуменно спросил я.
- Там медведь!
- Вы что, видели его?
- Вот как тебя. Слышу, что впереди кто-то шебаршит и чавкает. Думала, что раньше нас пришли и собирают малину. Кусты раздвигаю, а он на задних лапах стоит, передними малинник подгребает и ягоды ест. Так испугалась, что ноги не двигаются с места, и закричала.
- А он что?
- А он сразу присел и смотрит на меня. Тут и мама с тетей Матреной подбежали. После нашего визга, он нырнул в малинник и исчез.
- Так что же вы так бежали?
- Кто его знает. Вдруг за нами погонится. Ой! Малину-то почти всю просыпала.
- Да и у меня мало осталось, - почти хором сказали мама с тетей Валей.
- Пойду, трусы выжму, что-то мокрые стали, - смеясь, сказала Маша и пошла в кусты. В ответ мы так стали хохотать, что медведь, будь он рядом, точно убежал бы подальше.
  Когда дома мама все рассказала отцу, он высказал такое предположение, что медведь тот теперь уже умер. Он где-то читал, что если медведя внезапно испугать, то он может, немного отбежав, упасть от разрыва сердца. Но проверить его предположение не рискнули ни Пашка, ни Ванька, ни оба Сашки. И уже не хотелось идти туда за малиной, там есть хозяин.


« Ловля кротов»
  Все мои друзья увлеклись ловлей кротов. Их шкурки принимал заготовитель и платил по 15 копеек за штуку. Если сдать сто штук, то можно заработать 15 рублей. Это же целое состояние !
  Нужно было достать пар двадцать кротоловок, специальных ловушек, согнутых их стальной проволоки. Настоящие охотники расставляли по пятьсот пар и более, их тропы уходили в тайгу до десяти километров.
- Тять! Где достать кротоловки?
- А где твои друзья берут?
- Кто где. Некоторые купили у охотников, другие воруют с троп. Ваньке Королеву уже попало за это. Поговори с Матвеем Копыловым, может у него есть, хотя бы на лето.
  Копылов был старым знакомым отца, они иногда выпивали вместе, вспоминали прошлое. Но мама не любила его, считала хитрым, пронырливым. Но, как ни странно, он дал мне двадцать пять пар, хотя не был охотником, а зачем-то держал у себя эти кротоловки. Наверно, на всякий случай, вдруг пригодится.
- Дал только на время, в августе вернуть ему надо, - сказал отец.
- Уж больно сильно они заржавели. Наверно, не пользовался ими, валялись в сарае. Придется чистить их шкуркой.
  Наждачной бумагой пришлось чистить два дня, сам весь стал ржавым, но желание заработать пересиливало всё. Теперь надо решить  два вопроса: - где ставить? И как сохранить, чтоб не украли? Пошел к Пашке Шибакову.
- Ты кротов ловишь?
- Ловлю. Уже больше сотни шкурок набралось.
- Покажи!
- На! Смотри. Эти вот хорошие, а вот эти с черным пятном, бракованные, их принимают по десять копеек.
- А отчего эти черные пятна?
- От тугих кротоловок, которые сильно ударяют и в том месте кровь у крота свертывается. А ты тоже решил ставить?
- Да! Ты только покажи, как надо это делать.
- Пойдем завтра утром вместе проверять мои, и научишься, как ставить, как сдирать шкурку, как натягивать их на доску. Только одно условие: - у меня кротов не воровать и не ставить на моей тропе – свою протори.
  Утром, проводив коров в табун, мы направились за речку на Пашкину тропу.
Солнце только всходило, была сильная роса, так что по колено штаны намокли. Перейдя в брод реку, и поднявшись на противополож-
ный берег, вышли на широкую колесную дорогу, по которой на лошадях возили и дрова, и сено. Отсюда начинались тропинки, которые протаривали охотники, грибники, ягодники. Не зная, куда ведет та или иная тропа, можно было уйти к далеким горам и не встретится с другой тропой.
  Опытные кротоловы ставили свои ловушки подальше от села, чтоб не сняли ребята. Вот Пашка и ставил в начале тропы, чтоб и не далеко от дома, и вроде под защитой взрослых охотников, так как тропы имели своих хозяев и назывались их именами: - Сычевская, Аксеновская, Макеевская и другие.
  Кроты, роя в земле ходы, дойдя до утоптанной земли, выходили наверх, перебегали тропу, и снова врывались в землю, оставляя на поверхности бугорки. Вот  в эти входы и выходы ставились заряженные кротоловки, притыкая их колышками, чтоб раненый крот не утащил.
  Все эти знания попутно объяснял Пашка, вынимая пучки травы из кротиных ходов и, если попадался крот, вытаскивал его и заряжал ловушку. Часа за полтора мы проверили всё, и в результате поймалось тринадцать штук. Присев на поваленную осину, Пашка стал показывать, как надо снять шкурку, чтоб не испортить, а тушки забрасывал подальше в чащу леса.
- Все запомнил?
- Конечно! Только покажешь еще как растягивать и сушить шкурки на доске.
- Ну, это дома покажу. А вот дальше уже стоят Макеевские, у нас с ним договоренность.
- И ты ни разу не проверял у него?
- Ты что? Так отлупит, что не захочешь больше. Ваньке Королеву от него досталось.
  Полученные знания надо было реализовать на практике. Стал ходить по тропкам, смотреть, стоят там кротоловки или нет. В конце концов нашел «ничейную». Она вела на покосы, и по ней ходило много народа, поэтому здесь и не ставили, боясь, что утащат.
  А чтоб у меня не сняли, придумал такой простой прием: - в норки у дороги засовывал пучки травы, как делают все охотники, но ловушку туда не ставил. Это была «пустышка». Кротоловку ставил через метр от тропы и прикрывал вырезанным тут же куском дерна. И проверять шел не рано утром, а часов в десять, когда роса уже подсыхала, и на покосы люди проходили.
  Свои ложные «затычки» из травы всегда валялись на тропе. Это ребятишки проверяли. А в замаскированные ловушки каждый день попадались штук по десять кротов.
- Ну, как у тебя идет охота? – спросил покровительственно Пашка.
- Да уже штук пятьдесят поймал.
- Молодец! На чьей тропе ты ставишь?
- А ни на чьей. Может дальше, километров через пять и ставит кто, не знаю
- Что за тропа такая?
- Да по ней все на покос ходят.
- И много своровали?
- Да пока ни одной.
- Везет тебе! А у меня уже с десяток стащили. Ох, если поймаю, башку точно отверну.
- Ты уже сдавал шкурки?
- Да! На двадцать рублей. Хочу накопить на велосипед.
- Здорово! Мне столько не поймать.
- Так у меня около ста пар стоит, а у тебя в четыре раза меньше.
- Да у меня еще много черных, бракованных.
- Это тебе Матвей негодные кротоловки отдал. Хитрый он.
  Лето шло своим чередом. Мне приходилось и на покосе помогать отцу, и огород полоть, огребать картошку, но выкраивал часок времени, пробежаться с проверкой ловушек. Нельзя было оставлять пойманного крота долго в норе. И шкурка портилась, и он начинал смердеть, и кроты рыли обходные пути.
 С неожиданным сообщением обратилась ко мне мама:
- Миша! У нас во дворе завелся крот. Может, выпустил живого, и он прижился. Вон сколько куч нагреб. Так скоро весь двор перероет.
- Нет, мама, не выпускал крота. Я же только шкурки приношу из леса.
- Но ведь его надо как-то поймать. Поставь свои кротоловки.
- А где ставить? Тут куч десять будет.
- Так ты же у нас охотник, вот и прикинь, где он живет.
- Попробую, - уныло ответил я, без всякой надежды на успех.
  Стал размышлять, где крот мог поселиться и мне, почему-то, пришло в голову, что он живет под сенями. И прямо у крыльца был выход, в который и поставил ловушку. Вечером мама зовет меня:
- Крот, кажется, попался. Что-то шебуршало там.
  Я вытащил кротоловку с мертвым кротом, и, зарядив, поставил еще раз.
Утром уже с нетерпением побежал посмотреть и вытащил живого  большого крота, который попался за переднюю короткую, но крепкую лапу. Этими двумя мощными лапами крот очень быстро роет проходы в земле.
- Мама! Мама! Айда сюда скорее! Живой крот попался.
  Крот пищал в руке, выворачивался и пытался укусить, но я крепко держал его позади лап, не давая вывернуться. А пальцем гладил по голове. Мама и тятя с интересом рассматривали его, наверно тоже первый раз видели крота живого.
- И что ты будешь с ним делать? – спросила мама.
- Даже не знаю. Красивый какой «кротяка», что и убивать жалко.
- Вот и не убивай, а отнеси в лес и отпусти.
  В душе шла борьба, все же пятнадцать копеек придется выбросить. Но жалость победила, и я отнес его на опушку леса и выпустил на землю. Крот яростно принялся копать землю и вскоре исчез в норке, только земляной бугорок остался. И как-то пропало желание их ловить, убивать таких красивых зверьков.
  Снял все кротоловки и отнес Копылову. А шкурок сдал заготовителю на двенадцать рублей и отдал их маме.
- Вот и ботинки новые к школе заработал, - похвалила она.
  А отец задумчиво добавил: - А Копылову  для того осенью нужны кротоловки, что осенний кротовый мех самый дорогой. Он становится высоким, ровным, густым, блестящим, угольно-черного цвета с серебристым налетом. И шкурка стоит пятьдесят копеек. Хитрый он.
Мы с мамой не поняли только одного – кто хитрый.




«Первая любовь»
- Как ты относишься к Элке Ветышевой? – однажды спросил меня Мишка Шагитов, с которым мы учились с первого класса и дружили.
- Да никак. Девчонка, как и все.
- Ну, не скажи, она красивей всех, и одевается всегда чисто, аккуратно.
- Ну и что?
- А ты бы влюбился в неё?
- Ну, ты даешь! С чего это я должен в неё влюбиться?
- А я бы влюбился. Только мне больше нравится Валя Макеева. С ней весело, она и шутки понимает, и сама любит шутить.
- А к чему ты этот разговор завел?
- Так Элка дружит с Валей, а мы с тобой. Вот бы и стали вчетвером дружить.
- Они не захотят! Элка такая вся из себя, гордая. Дочь фельдшерицы. Да и как ты все это представляешь?
- Вечером позовем погулять на берег реки.
- Ага! Так они и согласятся, да и наверно уже дружат с кем ни будь.
- Завтра поговорю с Валей, потом расскажу тебе.
   После этого разговора, у меня все мысли стали обращаться к Элке. Она была моложе на год, окончила шесть классов, но, как и все девочки, старалась выглядеть взрослее, ходила на танцы. Мы с Мишкой тоже ходили в клуб, но танцевать не умели, а только смотрели, как другие танцуют вальс, польку.
- Что в ней хорошего увидел Мишка? – размышлял я, теперь уже внимательней разглядывая девочку. – Девчонка, как и все. Только, конечно, одевается лучше, наряднее и на ногах красивые туфельки. Так она одна у матери, конечно, балует ее. Но все же есть в ней что-то такое привлекательное. Да ну её! Вот вырасту, поеду в Златоуст и там найду красивее в сто раз.
  Рассуждая так, старался не обращать внимания на Элку, но почему-то, вопреки воле, искал встречи с ней, хоть мимоходом. А тут и Мишка пришел с ответом от Вали Макеевой.
- Она сначала засмеялась на мое предложение, потом небрежно заметила, что они уже дружат, а в конце пообещала поговорить с Элкой.
- А с кем они дружат, не сказала?
- Нет, но мне кажется, что она врет, цену набивает.
- Да, наверно, правда, дружат. Вон Элка, какая красивая.
- А мы чем с тобой хуже?
- Нашел красавцев. Да и не знаю о чем с ними говорить. Если как в кино, то у меня не получится. Нет! Надо узнать точно, с кем они дружат.
- Подождем?
- Подождем.
  После этого разговора Элка стала нравиться еще больше. – «Действительно, она красивее всех. Как только это раньше не замечал?»
  В костер разгоравшей любви подлили масла мои родители. На праздник Пасхи, не зная моих переживаний, они пригласили в гости, как соседей, старших Ветышевых. Выпивали брагу за праздничным столом в горнице, а я сидел на кухне, прислушиваясь к их разговорам.
- У вас здесь никого нет родных, и у нас тоже. Даже в гости сходить не куда, – говорила мама.
- Да! Мы ни к кому не ходим, ни с кем не дружим. На праздники, обычно, уезжаем в Кусу, к родным.
- А у нас с вами дети подрастают, может, даст Бог, и породнимся, - продолжала свою мысль мама.
- Ну! Это еще рано об этом говорить, - смеясь, ответили родители Элки.
- Время летит быстро.
  Не дослушав разговора, я выскочил во двор, красный от волнения.
- Ну, что это маме вздумалось сватать нас, еще пацанов? Выучиться надо, стать на ноги, а потом и жениться, - внутренне возмущался я. Даже не замечая, что думаю так же, как мама с отцом осуждали какую ни будь пару молодоженов. Но в глубине  души было радостно от мысли, что мы можем стать мужем и женой с Элкой.
  Пришел Мишка Шагитов и подпортил мое настроение, рассказав, что Рудик катает Элку на своем велосипеде, и увозил ее несколько раз за речку, а это в деревенских понятиях имело плохое предположение.
  Рудик Исаков был нашим ровесником, но выглядел старше. И в клубе он хорошо умел танцевать, так что девчата обожали. Его мать работала бухгалтером в леспромхозе, хорошо зарабатывала, потому модно, по-городскому одевала своего единственного сына. Всегда выглаженные рубашка, брюки, начищенные ботинки. У него был первый в селе велосипед, на зависть всем парням. Жили вдвоем, так как отец Рудика погиб на фронте, а второй раз замуж она не выходила. Всю свою нерастраченную любовь отдавала сыну.
- Надо поговорить с Рудиком, узнать, дружат они или нет, - предложил Мишка.
- Да! Так он и скажет. Хитрющий, может и соврать. Вот если к нему с каким ни будь делом прийти и, между прочим, выспросить.
  Стали придумывать повод для визита, но как назло ничего путного не приходило в голову. А через день Рудик сам обратился ко мне, предложив радио наушники.
- Говорят, что ты радиоприемник собираешь?
- Откуда ты про это узнал?
- Да Васька – чуваш возмущался, что ты в библиотеке книгу взял про изготовление самодельного радио. Перехватил ее прямо перед Васькиным носом. Он все негодовал, что сам тебе об этой книге рассказал. Молодец! Утер чувашу нос, пусть не хорохорится.
- Взять-то взял, да сложно все изготовить самому, тем более наушники.
- Так они у меня есть, продам за тридцатку, все равно валяются без дела. Мать купила новый радиоприемник, красивый, «Звезда» называется. Ловит весь мир. Пошли, посмотрим.
- Пошли.
И тут дорогой нам встретилась Элка. При виде нас она как-то стушевалась, покраснела и сказала: - Здравствуйте, мальчики!
- Привет! – небрежно сказал Рудик и, не останавливаясь, повел меня к себе домой. У меня на языке вертелся вопрос, который все-таки задал, внутренне холодея, но делая беззаботный вид:
- Как тебе Элка? Красивая девчонка?
- Нашел красавицу.
- А сам ее за речку на велосипеде катаешь.
- Ну и что? Не жениться же на ней из-за этого. Сама бегает за мной, как собачонка. Такая же, как и все.
  Все это Рудик говорил каким-то холодным, надменным тоном, что мне стало не по себе. И видимо уловив это на моем лице, насмешливо спросил:
- А ты что, влюбился в неё?
- Ну, вот! Сразу влюбился, - деланно возмутился я.
- Да не красней! Она этого не стоит.
«Конечно, между ними что-то было, раз так она смутилась, и так про неё он говорит. Не верю Рудику! Со злости наговаривает» - размышлял я. А на душе стало неприятно, неприятно, как будто какую отраву съел.
- Вот Зойка Кастерина – крепкий орешек, никак не уговорю её прокатиться за речку в кусты. Ну, ничего! И её расколю, - продолжал свой разговор Рудик, уже не замечая моего настроения, занятый своими планами.
  Прошло две недели после этого разговора. В село привезли новый фильм «Сказание о земле сибирской», а мама денег на кино не дает:
- Кино у вас каждую неделю показывают, это пять рублей надо отдать в месяц, а отец один работает, да и получает мало. Без кино проживешь! Мы ведь не смотрим и ничего.
- Фильм больно интересный, все идут в клуб.
- Нет, Миша! Не помрешь и без этого. Лучше булку хлеба купить.
  Видя мамину не уступчивость, пошел искать Рудика. Киномеханик приезжал один, поэтому, продав билеты, начинал показывать кино, а контролером ставил у дверей Рудика, видимо доверяя ему. Тот охотно согласился, что пропустит меня, но рубль я буду должен ему.
- А за что тебе платить рубль?
- Все равно ты бы заплатил его киномеханику.
- Ну, я же по дружбе прошу.
- Дружба дружбой, а денежки врозь. Да и с меня он может спросить, если увидит, как ты проходишь.
- Ладно! Я в тамбуре буду ждать.
«Вот, жадина, какой! Знает ведь, что у меня денег нет. Теперь надо как-то заработать, или выпросить у мамы, на что ни будь» - негодовал я в душе, но возможность посмотреть кино меня немного успокаивала.
  С такими мрачными мыслями ждал начало сеанса. Друзья все прошли в клуб, каким-то образом раздобыв денег или вместе с родителями. Стою в темном тамбуре, в котором, почему-то, даже не было электрической лампочки, и он освещался, когда открывали двери в клуб.
  Зал уже был полон народа, а все еще шли люди, неся из дома табуретки, зная, что мест уже нет. Наконец погас свет, и зазвучала музыка, кино началось. И в тамбур вбежала, запыхавшись, Элка. После её стука в дверь, вышел Рудик и, не видя меня, стоявшего в углу, стал обнимать, шептать что-то на ухо девушке.
- Ну, нашел время и место, - проговорила она, вырываясь.
- После кино пойдем?
- Там видно будет, - кокетливо рассмеялась она и, оттолкнув Рудика, прошла в зал.
  Рудик прошел следом, закрыв дверь. Обо мне он и не вспомнил, да и к лучшему. В кино идти расхотелось, и побрел по ночному селу домой, перебирая в памяти весь подслушанный разговор.
«Значит, они давно крутят любовь, - сделал грустный вывод. – Конечно, где мне тягаться с красавцем Рудиком. Эх! Шагитов! Шагитов! Зачем только заморочил мне голову своими разговорами про Элку».
 На душе было как-то очень нехорошо, будто отняли что–то самое дорогое. Даже плакать хотелось и было чувство какого-то одиночества.
- Хороша Маша, да не наша! – горестно подвел итог.
  Прошло немного времени, и опять прибежал Мишка с новостью:
- Вчера Элка подралась с Зойкой Кастериной.
- А с ней то чего они не поделили?
- Элка увидела, как Рудик катает Зойку на велосипеде, и налетела на неё с кулаками. Вообще-то не с кулаками, а вцепилась ей в волосы. Просто умора, смотреть, как девчонки дерутся.
- А что Рудик?
- Так он сначала пытался их разнять, потом сел на велик и укатил. Наверно приревновала Элка Зойку. Рудька не ее, а Кастерину пригласил кататься. Вот не поделили парня.
- А ты еще предлагал дружить.
- Так я же не знал, что у них любовь с Рудькой. И Валя ничего не говорила.
- Они друг дружку прикрывают. Вот как у тебя с Валей дела?
- Да никак! Ну, их, этих девчонок. Пойдем на рыбалку, мать просила рыбы наловить.
- Пойдем.
  Накопали червей, взяли удочки и направились на рыбалку, уже смеясь над своей неудачной дружбой с девчонками.
- Вот вырастем и женимся на городских, - уверенно заверил Мишка, - они красивее и умнее наших.
  И мы сидели до вечера на берегу речки Арша, ловили пескарей, небольших голавлей, плотву. Здесь успехи были лучше, чем в любви.


«На лыжах»
- Тя-я-ть! Мне лыжи нужны. Ты же хорошо столярничаешь, сделай лыжи.
- Не умею их делать. Ведь какие-то приспособления нужны, да и не пробовал ни разу.
- Ведь получаются у тебя и санки, и топорища, и лопаты.
- Нет, нет! За такую работу я не возьмусь. Это только Иван Цыпышев  их делает.
- У всех ребят есть лыжи, а у меня нету.
  Конечно, не все имели лыжи, я преувеличивал.  Но было завидно, как катаются с горки. В школе на уроках физкультуры нам давали фабричные лыжи с палками. Но уроки были раз в неделю, да и погода не всегда позволяла проводить занятия на лыжне. После долгих, настойчивых просьб, отец сдался:
- Ладно! Пойдем к Цыпышеву, сам будешь выбирать.
 В магазине не было в продаже лыж, надо было ехать в город, да и стоили они дорого. Вот все и покупали их у Ивана, к которому и мы с отцом пришли. В сарае была устроена мастерская, с большим верстаком, с кучей разных инструментов. Хорошо пахло деревом, и я поверил отцу, что он действительно не сможет делать лыжи без такой мастерской.
  Иван, как сказочный леший, высокий, худощавый, с бородой и усами, чувствовал себя здесь полновластным хозяином дерева. Выстругивал тяжелые, толстые лыжины из березы. Для этого еще летом заготовлял ровные, без сучков, части стволов, которые потом распускал на лесопилке в доски, просушивал их. А зимой изготовлял лыжи, когда на них был спрос.
- Ну, выбирайте, какие понравятся – пробасил Иван и я стал перебирать, стоящие в углу кучу лыж, осматривая каждую, чтоб не было сучков. Примерял их по росту, вытягивая вверх правую руку, чтоб конец лыжины упирался в ладонь.
   Столяр не обращал на меня внимания, разговаривая с отцом про деревенские новости. Наконец мой выбор закончился и, расплатившись за них, мы пошли домой. Счастливый, предвкушал, как буду с ветерком лететь на них с горки.
- Ну, теперь доволен? – спросил отец.
- Еще бы! Но у них мало загнуты передние носки и будут втыкаться в снег.
- И что ты хочешь? Может, обратно отнесем, пока недалеко отошли, - насмешливо предложил он.
- Нет! Только помоги загнуть сильнее.
- Миша! Мне некогда возиться с твоими лыжами. Ты уже большой, распарь их в бане в кипятке и загни, как тебе нравится. Недельку подсохнут и будут как раз нормальными.
- Так баня только в субботу будет! Что же мне два дня делать?
- А как на валенки крепить будешь? Делай крепления.
  Дома пришлось повозиться с лыжами как раз два дня: надо было продолбить в них отверстия под ремни, которые держали бы валенки, затем из сыромятного ремня сшить всё крепление. Подошла и суббота, а с нею и мытье в бане.
  Отец любил париться, поэтому баню протапливал жарко. Он нещадно бил себя веником по спине на полке, а я сидел на полу, и то казалось, что скоро сварюсь.
  После того, как в бане все помылись, сунул в бак с кипятком носки лыж, и, подождав полчаса, загнул их сильнее, засунув в щель на полке, а концы привязал веревкой к лавке. Загнулись, как мне казалось, очень хорошо. Но ждать целую неделю не хватило терпения, на третий день уже стал крепить их на валенки и пошел на горку.
  Возникла другая проблема – задняя часть лыжины была длиннее передней и при подъеме ноги тянула назад, носок задирался к верху. Для охотничьих лыж это было нормальным, а для беговых большой недостаток.
  Пришлось отпилить задники на двадцать сантиметров, и лыжи стали послушными. Все! Теперь можно кататься хоть целыми днями. Из сухих молодых сосенок сделал палки, без колец, и они проваливались в снег, но по дороге было хорошо отталкиваться.
  А какая красота ходить на лыжах по зимнему лесу. Как в сказке! Сильно далеко не заходил, все же боялся встретить волков или рысь, но ведь лес начинался сразу за деревней и тянулся до самых гор. В школе часто проводились соревнования по бегу на лыжах на 3 и 5 километров. Лучше всех бегал Вовка Цыпышев, мой одноклассник. Он был чемпионом школы.
   Тоже хотелось научиться быстро бегать и для тренировок проложил кольцевую лыжню по реке, занесенной снегом, где палки не проваливались, и бежать было легко. У Мишки Шагитова, у братьев Королевых лыж не было, и, побегав с неделю один, почувствовал разочарование в этом и стал кататься вместе с ребятами с горки.
  В школу ходили в соседнее село Вознесенку, за три километра. Зимой, у кого были лыжи, ходили на них, потому что надо было половину пути подниматься в гору, а потом с горы скатиться почти до самой школы. Обратно получалось так же. Санька Шибаков боялся кататься с горы, предпочитая пешком ходить.
- Ты чего не на лыжах? – увидев его, спросил я.
- Да! Там вон, какой крутой спуск, можно запросто в сосну угодить.
- Так ты тормози на поворотах.
- От страха забываю, как надо тормозить. Сажусь на палки верхом, а они ломаются.
- Я же тебе показывал, что лыжи углом ставить надо.
- Да знаю! Только все равно страшно катиться с такой скоростью.
- Не робей! Бери пример с меня.
- Вот увидишь, кто-то расшибется.
  На другой день проспал и иду в школу с опозданием. Слышу, что ребята кричат впереди и тороплюсь догнать. Взбежав на гору, надел лыжи и покатился по широкой тропе вниз, чуть притормаживая на поворотах. Смотрю, а по сторонам в снегу лежат и кричат мне дружки: - «Падай! Падай!»
  Не успев ничего сообразить, как полетел в воздух и с грохотом от лыж  упал в сугроб.
   Кто-то из ребят, которые шли пешком, нагнул тонкую березку, что росла у тропы, надломив ее внизу, и оставил лежать.  Те, которые катились первыми, заметили опасность и падали в снег, сворачивая в сторону. Предупреждали всех, старались остановить и меня, но, не поняв их, врезался в березку. Спасли старенькие лыжные крепления, которые сразу лопнули, и я, не сломав ничего, а, только перевернувшись в воздухе, по уши оказался в снегу.
  Со смехом стали вылезать из сугробов, а смеялись больше надо мной, так как только я один врезался в березку и чудом остался невредим.
- Кто же сделал такую пакость? – стали возмущенно раздаваться голоса.
- В школе узнаем и дадим жару, чтоб помнили.
- А у меня сумка полная снегу, все тетрадки промокли.
- Да и у меня, - сразу раздались несколько голосов
  На ходу, отряхиваясь от снега, побежали в школу, чтоб не опоздать на уроки. И все наши старания узнать, кто это сделал, не увенчались успехом. Никто ничего не видел, не знает.
   Долго служили мне те лыжи, и когда учился в восьмом, девятом классах в поселке Магнитка, на них ходил домой за тридцать километров.


«Ружье»
  Начитавшись охотничьих рассказов и наслушавшись от Васиного свояка Анатолия охотничьих историй, которые он умел красочно преподнести, и мне захотелось приобрести ружье. Уже охотился на кротов, зимой ставил проволочные петли на зайцев, правда, ни одного не поймал.
  Ставил ловушку на глухаря, прочитав в одной из книг про охоту, как устроить такую ловушку. Уйдя, километров за пять от села, на горе, густо поросшей лиственницей и березняком, нашел небольшую полянку и, согнув молодую березку, сделал силок, как описал охотник. Береза удерживалась колышком, который мог легко освободить ее, когда глухарь наступит на фанерку, с насыпанными на ней крошками хлеба и вареного гороха.
  Недели две ходил, проверял, но никто не попадался. Потом иду и, еще издали, вижу, что березка выпрямилась. Ловушка сработала! Подбегаю, а там пусто, никакой добычи нет. Ночью прошел снег и засыпал все следы. Может лось или косуля наступили. И захотелось приобрести ружье, чтоб с ним побродить по зимнему лесу. Но купить его не было денег, да и по возрасту был еще молод, чтоб иметь разрешение на покупку ружья.
- А у меня есть ствол ружья, - сказал однажды Мишка Шагитов, будто знал мое желание.
- Откуда у тебя ствол? Сказки рассказываешь.
- Да летом на задах огорода нашел в крапиве. Кто-то выкинул, он ржавый весь.
- Покажи!
- Вот мамка уйдет на работу, тогда принесу. Если увидит, отберет и выкинет в прорубь.
- Давай! Буду ждать во дворе. Ты заверни, в какую ни будь тряпку, чтоб и мои родители не заметили.
- Ладно!
  Мишка ушел, а я с нетерпением стал ждать, бродя бесцельно по двору, весь замерз. В моем воображении ствол выглядел уже как целое ружье. «Что он так долго не идет?» - мысленно ругал друга. Время медленно ползло.
 Через час, запыхавшийся Мишка, принес завернутый небольшой предмет. Залезли на сеновал и там развернули тряпку. Действительно. Это был ствол ружья шестнадцатого калибра, весь покрытый ржавчиной.
- Давай меняться! Я тебе свой шести складный перочинный ножик отдам.
- Давай! Только не передумай, мне этот ствол все равно не нужен.
- Зато мне нужен, а у ножичка одно лезвие сломано.
- Пойдет! Значит по рукам?
- По рукам!
  И стал тайком от родителей делать приклад. Заготовку вырубил топором из большого березового полена, обстругал рубанком, отцеклил осколком стекла. Получилось неплохо. А дальнейшую работу пришлось перенести домой, так как на морозе тяжело было долбить и подгонять цевье к стволу.
  Мама настороженно отнеслась к моей затее, а отец спокойно осмотрел ствол, приклад, покачал головой и ничего не сказал. Наверно он, как участник первой мировой войны, хорошо знавший оружие, понял, что из моей затеи ничего не получиться, но дипломатично промолчал.
  В библиотеке нашлась книга «Охотничьи ружья», в которой были описаны все марки отечественных ружей, их устройство. Целый месяц провозился, сумел закрепить ствол, но самого главного – спускового механизма, не мог изготовить. Получился большой «пугач», а не ружье.
- Тять! Помоги доделать ружье, - признав свое бессилие, обратился за помощью к отцу.
- Ох, Миша, Миша! Ружья изготовляют на ружейном заводе, где есть специальные станки и мастера. Самому это сделать невозможно,
- И что, никто не делал самодельных ружей?
- Никогда не слышал про это. Но даже если бы ты и сделал, то надо было бы зарегистрировать ружье в милиции, а там самоделку сразу бы отобрали, да еще тебя бы и наказали. Ну, не тебя, а меня, как родителя. Но я сразу знал, что у тебя не получиться.
- А что ж не сказал?
- Ты бы не поверил.
  Приходил Мишка, рассматривал ружье и говорил: - Здорово получилось! Еще немного и на охоту пойдем, надо только где-то раздобыть патронов.
  А у меня уже интерес к ружью пропал. Запрятал его в угол чулана.


 «Хомячья нора»
- Отец! У нас в огороде завелся какой-то зверек. Нарыл целую гору земли. И нора такая большая. Ты бы посмотрел.
- Что там за зверь еще какой-то, - проворчал отец. – Неужто барсук? Так они рядом с людьми не селятся. Может, крыса нагребла?
  По всему чувствовалось, что отец не очень верит в мамины рассказы и, нехотя собравшись, пошел в огород. Участок под картошку был большой и в средине был холм, куда при копке складывали камни, картофельную ботву, сорняки. Постепенно холм рос, стал уже метра три диаметром.
- Действительно какой-то зверь поселился, - проговорил отец, обходя кругом. Я ходил следом за ним и первым увидел нору.
- Вот она! Какая большая, да гладкая, как будто катались  в нее.
- И когда только успел вырыть. Весной же не было, да и когда пололи, не видно было. Наверно это хомяк.
- Тять! А кто такой хомяк?
- Да зверек такой запасливый. В норе делает кладовку и натаскивает большие запасы на зиму. Наверно и у нас начал таскать картошку к себе.
  После осмотра вернулись домой и все рассказали маме.
- И что теперь будем делать? – спросила она.
- Капкан что ли поставить, так нет его. На работе у мужиков поспрашиваю, как его выжить.
  На другой день, придя с работы, стал рассказывать, что советуют мужики. Советов было много, но все сходились на одном, что надо немедленно убрать хомяка, чтоб не расплодился. А вот как убрать?  Решили раскопать нору, хомяка прибить, а запасы картошки, которые он успел сделать, забрать.
- Сейчас начнете копать, так всю картошку перетопчите. Давайте подождем осени, выкопаем огород, тогда и хомячью нору будете копать, - подвела итог мама.
- Правильно! Тогда и Вася приедет из Златоуста, помогут с друзьями.
  Стали ждать осени, а я частенько бегал посмотреть на нору и замечал, что вырытой земли становится все больше.
- Да, норы у них здоровые. Там и кладовка, и спальня. И отдельный запасной выход, - рассказывал отец, а мне не терпелось посмотреть все это на самом деле, и представлялась спальня с кроватью, кладовая с полками, выход и вход с дверями, чтоб не продувало. Ведь рисуют же в книжках про такую сказочную жизнь. И хомяк представлялся важным, толстым барином, таскающим в мешке за спиной картошку.
  Начались школьные занятия, а потом и копка картошки. Про нору как-то уже и не вспоминали, новые заботы отвлекли. Только мама помнила и ждала Васю.
- Прислал письмо, что скоро приедет, - радостно встретила она меня из школы.
  Тут и я вспомнил о норе, о хомяке и тоже обрадовался. Наконец-то увижу жилье таинственного квартиранта.
- Мам! А когда хомячью нору будем копать?
- Да наверно в выходной, в воскресенье. Вася обещает приехать в субботу.
   И, правда, брат приехал домой в субботу к обеду, а после ушел к друзьям, сказав, что будет приглашать их на завтрашнюю работу. Мама только головой покачала, зная, что теперь Вася придет поздно ночью, и даже поговорить о его жизни в городе некогда.
  Действительно, брата привели под руки совсем пьяного, и мама все плакала, что он так сильно пьет. Но утром Вася встал, как ни в чем не бывало, с шутками отговорился от всех маминых упреков и пошел смотреть хомячью нору.
  Стали подходить его друзья с лопатами, ломами и принялись раскапывать, начиная от входа. Мешали камни, которые за много лет накопилось на холме. И просто было удивительно, как хомяк ловко обходил их.
  Сначала добрались до кладовой, где аккуратно была уложена чистая, ровная картошка, как на подбор. Стали ее набирать в ведро, и оно наполнилось до краев.
- Хорошо запасся, друг! – смеялись ребята и стали рыть дальше.
  Тут из запасного выхода неожиданно выскочил рыжий зверек, размером с кошку и кинулся бежать через огород. Парни бросились в погоню и успели стукнуть лопатой по голове. Хомяк упал на бок и дергался в судорогах.
- А красивый, черт! Ведь из него можно шапку сшить, - сказал Вася.
- Нет, мало. Надо еще одного убить.
- Так, где ж его взять?
- Они наверно парами живут. Давай второго выгоним водой.
  Стали таскать воды и заливать в нору, с тем, чтобы выгнать второго, но больше никто не вылез. То ли один жил, а может, второй успел раньше сбежать, было неизвестно.
  Я рассматривал зверька уже с жалостью. У него было светлое брюхо, короткий хвост и красивая шерсть.
- И не очень большой, а какой умный, - рассуждал я, - как умело построил себе жилище и незаметно для нас. Наверно ночами трудился. Как же он картошку таскал?
  Стал внимательно рассматривать хомячью голову и заметил, что у него большие отвислые щеки.
- Вот за щекой и наносил столько картошки, - услышал голос отца, который как-то угадал мои мысли.
  Ребята завалили яму и стали расходиться, хотя мама приглашала на обед. Но у всех находились срочные дела дома. Тут вспомнили о хомяке.
- Что с ним делать? На шапку мало, выкинуть просто так жалко.
- А давайте его мне, - нашелся Витька Копылов, - у меня отец охотник, он сумеет правильно ободрать и высушить.
- И то хорошо, - резюмировал Вася.
  А я еще долго ходил вокруг холма, вспоминая красивого хомяка.
- И зачем ты в наш огород пришел. Вырыл бы за изгородью нору, и никто бы не заметил пропажи картошки, - задумчиво размышлял я.



«Марыш»
  Пришло письмо от дяди Ефрема, который жил в далеком, загадочном Марыше. Отец, нацепив очки, внимательно прочитал его молча, потом вслух. Получалось, что Ефрем уже сильно состарился и приглашал отца приехать к нему в гости.
- Ну, что мать на это скажешь? Ведь и правда мы очень давно не виделись, да и старики мы оба с ним, может больше не будет возможности повидаться. Что ты об этом думаешь?
- Что давно не виделись, это правда. Только одного тебя отпускать не хочется.
- Это почему?
- Да не особенно дружно вы с ним раньше жили, да и теперь, встретившись, добром не разойдетесь. Начнете пить, вспомните прошлое, да и раздеретесь.
- С чего это мы раздеремся?
- Да, знаю Ефрема. Непутевый пьяница. Прожил всю жизнь в лесу с ружьем, ни семьи, ни детей. Ведь это ему легче бы к тебе приехать.
- Может сильно болеет. Все же единственный брат у меня.
- Вот бери с собой Мишу, и поезжайте. Он уже большой, в шестой класс перешел, приглядит за тобой.
- Ну, и когда выезжать?
- А вот завтра и поезжайте, пока покосы не начались. День туда, два там погостите, день обратно. Вот, через четыре дня чтоб были дома.
  Стали собираться. Мама достала холщовую сумку, положила гостинцев Ефрему, нам еды на дорогу: хлеб, яйца, сваренные вкрутую, соль, огурцы.
Я побежал к Мишке Шагитову с радостной вестью, что едем с отцом в гости.
- И где этот Марыш находится?
- Не знаю. Мама говорит, что я там родился. А я ничего не помню.
- И долго ехать?
- Целый день. Представляешь, поедем на поезде, первый раз. Ты ездил, когда ни будь?
- Не-е. Только на лошадях.
  Вечером долго не спалось, все представлял, как мы будем ехать, какой дядя Ефрем, и как наверно интересно в его доме, раз он охотник. А утром мама едва разбудила меня, так крепко спал, что спросонья не мог понять, зачем она так рано меня подняла.  Вспомнив о поездке, быстро соскочил, умылся и сел за стол завтракать.
  За столом мама все наставляла отца, как себя вести с Ефремом:
- Ты только не заводись, поддакивай ему. Он любит хвалиться, так и пусть. Сдерживай себя.
- Да знаю, знаю я. Вот Миша будет меня одергивать, если мы начнем спорить.
- Давайте, езжайте с Богом. Деньги подальше положи, а то карманники быстро обчистят.
  Отец с мамой перекрестились перед иконой, и мы вышли за ворота. Солнце только всходило на чистом небе. Нам предстояло пройти тринадцать километ-ров до железнодорожной станции Ургала, сесть на поезд и доехать до поселка Ункурда. За три часа мы спокойно, даже незаметно за разговорами, дошли до станции. Маленькое вокзальное здание, множество народа, с чемоданами, котомками, были для меня таким непривычным и удивительным, что на все смотрел раскрыв рот.
  Отец купил в кассе билеты и, отведя меня на перрон, сказал: - Если тебя будут спрашивать, сколько тебе лет, говори, что девять, десятый.
- Так мне уже одиннадцать исполнилось.
- А ты говори, что девять, идет десятый. Я тебе детский билет купил, а он только до десяти лет. Правда, для девяти ты слишком большим выглядишь. Ну, может, не будут сильно придираться. Говори, что три класса кончил.
- Ладно.
 Объявили, что приближается наш поезд. Народ засуетился, задвигался по перрону, кто в одну сторону, кто в другую. Наш вагон был шестым, и отец все спрашивал, где он остановиться. Никто толком ничего не знал.
  Пыхтя паром, подходил состав, влекомый паровозом. Замелькали вагоны, а мы искали номер «шесть», который продвигался мимо нас. Мы протискивались в толпе за ним. Стоял гул голосов, скрип тормозных колодок, толкотня. Я боялся отстать от отца в этой суматохе, протискиваясь за ним по пятам.
  Вот и наш вагон. Проводница сначала высадила прибывших, потом начала садить нас. Стоянка была всего две минуты, и она торопила всех поскорее сесть в вагон, едва заглядывая в билеты. Так что мне не пришлось врать про возраст. Найдя свободные места, мы уселись на лавку и отдышались.
  Раздался свисток паровоза и, сильно дернувшись, поехали. Как все не походило на то, что показывали в кино. Вагон был общий, набитый битком народом, которые занимали все полки. Наверху спали, храпя. Внизу плотно сидели по четыре человека, а в купе значит восемь. Воздух спертый, плохо проветриваемый. Те, кто сел раньше нас, уже освоившиеся, а может одной компанией, играли в карты, положив на колени чемодан, вместо стола. Играли азартно, споря и не сдерживаясь в выражениях.  Курили, не выходя в тамбур.
- Ну, что пацан! Первый раз, что ли едешь? – обратился сидящий напротив молодой, веселый мужик, который выбросил уже все карты и чувствовал себя победителем.
- Ага!
- Не робей! Держи хвост бодрей!
Так проехали мы часа три.
- Кто до Ункурды, приготовьтесь к выходу, - раздался голос проводницы, и мы с отцом встрепенулись. «Приехали!»
  Когда поезд остановился, мы вышли на перрон, такой же многолюдный и шумный, как и в Ургале. Прошли через вокзал на площадь, и отец повел меня, вспоминая адрес знакомых, по пыльным улицам поселка.
- Здесь живет мой хороший знакомый, вместе работали. У них переночуем. А завтра с утра пораньше пойдем в Марыш. Это километров десять будет.
  Шли по улице, ничем не отличавшейся от нашей деревенской, такие же дома, палисадники, куры на улице, старушки, сидящие на лавочках.
-Тять! А Ункурда – это город?
- Да нет. Это поселок, железнодорожная станция. Все осталось, как было после войны, когда мы отсюда уехали.
- А зачем мы уехали отсюда?
- Да болел здесь сильно, посоветовали сменить место жительства. Предложили в трех местах работу, а мне больше всего понравилась Аршинка. Красивое место, воздух чистый, да и работа по специальности.
- А какая у тебя специальность?
- Бухгалтер.
- Разве это специальность?
- Конечно. Мало кто умеет быть хорошим бухгалтером, чтоб дебит с кредитом сходился, копейка, в копейку.
- А если не сойдется?
- Тогда дело подсудное. Или растрата, или излишки, а то и другое обман. Ну, вот и пришли.
  Мы остановились у дома, который ничем и не выделялся от соседних, только что ворота покрашены в синий цвет. На лай собаки, когда вошли во двор, из доа выглянула женщина и вопросительно стала разглядывать нас.
- Здравствуй, Марья Павловна! Не узнала? Это Петр Решин.
- Петр Иванович? Да какими судьбами? Столько лет не виделись.
- Да семь лет прошло. Вот с сыном едем к Ефрему в Марыш. Степан – то дома?
- Сейчас придет. В магазин за куревом пошел. Проходите в дом.
  Поднялись по высокому крыльцу в дом, сели на лавку в прихожей, она же и кухня. Вскоре пришел Степан, и у них с отцом начались воспоминания, расспросы: про нашу жизнь в Аршинке, про жизнь их общих знакомых, про погоду. Марья Павловна проворно собрала на стол ужин. И за столом разговоры текли и текли, а я от усталости сильно хотел спать, слипались глаза.
- Ой! Да мальчишка скоро уснет за столом. Пойдем, я постелю тебе на сеновале.
 Поднявшись на сеновал, она бросила прямо на сено большое ватное старое одеяло, две подушки и простое одеяло. Я разделся, лег и сразу провалился в сон, даже не слышал, как пришел и лег со мной рядом отец. Степан разбудил рано, солнце только вставало, и позвал пить чай.
  Наскоро перекусив, вышли за ворота, где простились с гостеприимными хозяевами, и пошли по безлюдной улице. Отец как-то приободрился, будто сбросил с себя лет пять. Уверенно вел меня через поселок за околицу, на дорогу в Марыш. Шли среди настоящей тайги. В Аршинке мне не приходилось быть в таком лесу, там много было вырубок. А тут нетронутая красота высоких елей, берез, рябины. Дорога была не сильно накатанной, заросшая мелкой травой и идти было приятно, как по ковру.
  Отец все рассказывал, как по этой дороге ездили, возили продукцию артели.
- В Марыше делали сани, телеги, кошевки, детские санки. Все везли в Ункурду, здесь сдавали в потребсоюз на продажу. Кажется, вчера все это было, а пролетело десять лет. Как быстро время летит!
  За воспоминаниями отца, по утренней прохладе, незаметно прошли весь путь до моей родины. Но то, что я увидел, поразило более всего. Ожидал, что это деревня, хоть и меньше Аршинки, а увидел несколько домов, стоящих вдалеке друг от друга. Ни улицы, ни палисадников, ни ворот. Огороды, небрежно загороженные жердями, были распаханы прямо около домов и бурно заросли картошкой.
- Вот и дом Ефрема. Дома ли он?
  Подошли к бревенчатому дому, как и у всех без двора. Навстречу залаяла собака, но, подбежав, закрутила приветливо хвостом, как своим. Дверь дома открылась, и на пороге показался, обросший бородой и усами, старик, глядя из под руки на нас.
- Здравствуй, Ефрем!
- Петя, ты? Наконец-то встретились. Думал, что умру, и не свидимся. А это кто?
- Младший сын Миша.
- Какой большой-то вырос. Отсюда совсем младенцем уехал. Заходите, заходите. Вот не надеялся, что ты приедешь. Радость – то какая. Проходите.
  С трепетным волнением вошел, вслед за отцом и дядей Ефремом, в избу и удивленно стал оглядываться. Дом не делился на кухню и горницу, а была одна большая комната с русской печью и полным беспорядком. Чувствовалось сразу, что здесь нет хозяйки. На стене висело ружье, патронташ. Между окон стоял стол, на нем неубранный хлеб, огурцы, соль. Видно, мы пришли к завтраку.
  Большая неприбранная деревянная кровать, две лавки. Вот и вся мебель. Одежда висела у дверей на стене. Была еще табуретка около печи, заваленная одеждой, которую Ефрем небрежно сбросил на пол, и подставил к столу.
- Садитесь со мной завтракать. Еще ничего не готовил, вот огурцами хоть соседи угостили. И где-то стоит лагушок браги, хоть и недавно поставил, но вчера пробовал, вроде подошла.
  Радостно суетясь выставить все на стол, Ефрем больше походил на какого-то крупного, неуклюжего подростка, только обросшего. Видно права была мама, что он всю жизнь прожил бобылем.
  Немного посидев с ними за столом, и выслушав начало братских воспоминаний, незаметно вышел во двор, если его можно было так назвать. Дом не был огорожен, как у нас в Аршинке. За домом весело журчал ручей, и я пошел туда. Чистый, горный ручей быстро нес свои воды, кружась между стволами деревьев, перескакивая камни, образуя небольшие омуты и водопады.
- Чо, в гости к дяде Ефрему приехали?
  От неожиданности, круто повернулся назад и чуть не упал с берега в воду. Неподалеку стояли два мальчишки, лет по пяти, и девочка, наверно ровесница мне. Они с интересом рассматривали меня, а я их.
- Да! К дяде Ефрему.
- А ты, в какой класс перешел? – спросила девочка.
- В шестой. А ты?
- Мне тоже надо учиться в шестом, да мама не пускает. Вот с ними надо водиться.
- А школа у вас есть?
- Какая школа, восемь домов всего, ездим в Ункурду, а там, на квартире надо жить и платить за это. Вот мамка и не пускает, этих не на кого оставить.
  Девочка держалась уверенно, нисколько не смущаясь меня, незнакомого парня.
«Как они увидели, что мы пришли в гости? Ведь никого не видно было» - размышлял я, а сам спросил: - Почему так пусто у вас, как будто никто не живет?
- Так заняты все: кто картошку полет, огребает, кто по ягоды ушел, кто охотничает. А вас они увидели, когда из лесу выходили. Я и подумала, что больше не к кому приходить. Дядя Ефрем давно вас ждет.
  Мы еще походили по поселку, слушая разговорчивую Галю (так звали девочку), и узнал все новости  из жизни Марыша.
- Как вы здесь зимой живете? Ведь все снегом заметет, не проехать до Ункурды.
- Да всяко приходится. Скучно, конечно, зимой. Вот вырасту, обязательно уеду.
- А сколько ребят здесь?
- Да еще три мальчика в пятый класс перешли. За ягодами ушли.
- Ладно. Пойду к дяде Ефрему, посмотрю, что они там делают.
   Два брата сидели за столом, выпивали брагу и все вспоминали о прошлой жизни. Ефрем сварил картошки в мундире, достал из погреба квашенной капусты, нарвал зеленого лука. Посадили меня за стол и накормили обедом. Посидев с ними немного, сильно захотелось спать, и вышел во двор. Над Марышом стояла все та же тишина, ни лая собак, ни крика детей. Никого. Какой-то затерянный мир. Даже заняться нечем. Пошел снова на берег ручья, сел, привалившись спиной к березе, и незаметно уснул, под однообразную мелодию бегущего ручья.   Проснулся от толчка в плечо и от голоса Гали:
- Ты чо сидя спишь? Еще свалишься в воду и захлебнешься.
  Передо мной так же, как и в первый раз стояли два брата с сестрой и разглядывали меня.
- У вас хоть есть место, где купаются?
- Нет! Пруда не сделали, да и весной все равно бы размывало. А в ручье вода всегда холодная, да и мелко.
- А рыба водится?
- Нет, и рыба не водится, наверно где-то в низовье и есть, но это далеко. Расскажи про вашу деревню.
- У нас село.
- А в чем разница?
- В селе раньше церкви стояли, а в деревнях – нет. Так мне мама объясняла.
- А церковь и сейчас стоит?
- Нет! Это раньше была, а теперь нет. Говорят, на том месте клуб построили.  Долго рассказывал Гале и её братишкам, про нашу Аршинку, про школу, про игры. Они внимательно слушали, как будто я приехал из другой страны. От такого лестного внимания, во мне проснулся рассказчик-сказочник, потому, что многое прибавлял и приукрашивал. Получалось, что самое лучшее место на земле это наше село.
- Хорошо тебе. А здесь такая скука, – грустно сказала девочка.
Из поселка донесся женский голос:
- Галя! Галя!
- Ой! Это мама нас ищет. Пойдем скорей домой, наверно за коровой надо идти.
Ты вечером еще выйдешь?
- Выйду.
  Они убежали на зов матери, а я пошел в дом Ефрема.  Картина была все та же, пьяные отец с Ефремом, что-то пытались доказать друг другу. Каждый начинал свой довод: - «А ты помнишь?»
- Я тебя от смерти спас, - громко говорил дядя Ефрем.
- Когда это ты меня спас? – так же громко отвечал запальчиво отец.
- Когда вместо тебя пошел воевать за белых. Там под Уфой такие бои были, столько людей погибло, а ты в это время дома был.
- Поэтому ты дезертировал? И нам пришлось бежать в Сибирь.
- Да! Да, тогда. Но вместе со мной бежал и тот сибиряк, который звал меня жить к ним. Потом мы к нему и приехали, через него и в красные партизаны попали. И воевали. Впрочем, ты и не воевал, а сидел писарем в штабе.
- А ты воевал? В обозе на лошади возил раненых.
- И под обстрел попадал, и от белых уходили с госпиталем, отстреливаясь.
- А штаб разве в городе находился? Так же и под обстрелом были, и под пулями уходили дальше в леса.
 Видя, что спору не будет конца, вышел снова на берег ручья, и уселся под березой. Было скучно и грустно. По поселку слышалось мычанье коров, перезвон боталов (самодельных колокольчиков, надеваемых на шею коровам, чтоб легче было искать). Женские и детские крики на скотину. Надо было до темна загнать и подоить коров, так как электричества здесь не было.
  А ручей все так же весело журчал, ведь его здесь ничего не касалось, и торопился навстречу к своей речке. Солнце село и наступили летние, теплые сумерки. «Сейчас у Королевых в шаровки играют, даже не представляют, как я от них далеко» - размышлял я, уже скучая и по маме, и по ребятам.
- Ты чо, не уходил домой? – все также неожиданно, около меня оказались Галя с братишками.
- Да заходил, так там дядя Ефрем с тятей кричат друг на друга, все прошлое вспоминают.
- На! Поешь пирожков, мама дала. Сказала: - «Покорми своего ухажера», - и тихонько засмеялась. Вслед за ней и братишки захихикали.
- А почему «ухажера»? Я ведь не ухаживаю за тобой.
- Да так она. Шутит. Я ей все про тебя рассказала, и про вашу деревню, и про то, что дядя Ефрем  с твоим отцом напились браги. Она и говорит, что ты наверно голоден, и дала пирожков с картошкой. Ешь! Мы уже поели.
- Спасибо! Есть и правда хочется.
  Пока ел, Галя, не умолкая, рассказывала все новости: про скотину, про ребят, что ходили за ягодами, про соседей – стариков, которые сильно болеют.
- Ты завтра еще будешь здесь?
- Не знаю. Наверно буду. Мама сказала, чтоб два дня погостили.
- Завтра сводим тебя к скале в лесу. Там есть пещера. Посмотришь, как там интересно.
- Кино-то хоть к вам привозят?
- А где показывать-то. Клуба же нет. Весной и осенью здесь полно охотников. Открывается охотничий сезон, и сразу все едут к нам. Тогда в каждом доме останавливаются. И у нас тоже, тятины друзья, даже из Нязепетровска. Столько рассказов.
  Доев пирожки, и попив холодной воды из ручья, приободрился. Но опять раздался знакомый женский голос: - «Галя!»   Гостей как ветром сдуло. Пришлось идти в дом. На столе горела семилинейная керосиновая лампа, отец сидел перед печкой и курил, негромко напевая протяжным голосом:
              Брат, забрили. Брат, забрили.
              Наши головы с тобой.
              Брат на брата посмотрели,
              Покачали головой.
Мама бы сказала: - «Ну, набрался! Ложись спать». Ефрем сидел за столом, пьяно понурив голову на руки. Осмотрелся, думая, где можно лечь спать, но кроме Ефремовой кровати ничего не нашел.
- Тять! Пошли спать.
- Все! Все, Миша. Пошли.
  Бросив недокуренную самокрутку в печку, поднялся. Пришлось, поддерживая его за руку, довести до кровати, на которую он лег, не раздеваясь, и почти сразу же захрапел. Я разделся и залез под одеяло, устроившись с краю кровати. Ефрем остался сидеть за столом, что-то все невнятно бубня.
  Утром тятя разбудил меня. Солнце уже встало. Ефрем спал за столом, положив голову на руки. Лампа погасла, а может, он сам ее потушил.  Отец стал собираться, поторапливая меня:
- Надо уже идти, а то на поезд опоздаем.
- Мама же сказала, что два дня будем гостить.
- Хватит одного дня. Пошли.
- Ты бы с дядей Ефремом попрощался.
- Пусть спит, а то начнет оставлять, а мне его разговоры надоели.
- Пошли.
  И мы пошли по знакомой уже дороге обратно в Ункурду. Я оглянулся, поселок как будто весь спал. Тишина, ни одного человека не видно. Еще несколько раз оглядывался, может, Галю увижу, но никого не было. И вскоре поселок скрылся за деревьями. На душе было как-то нехорошо.
«Все же надо было попрощаться с дядей Ефремом», - думал я, но почему-то отец не захотел этого. Наверно рассорились вчера, много лишнего наговорили по пьянке. И отец шел молча, думая о чем-то своем.
  Когда прошли уже километра два, нас догнал на лошади мужик и посадил  на телегу.
- Что-то быстро нагостились?
- Повидались и ладно, - уклончиво ответил отец.
- Да и то, правда. Запьет теперь Ефрем на неделю. Он одним днем не обходится. Да и забот-то у него никаких, чего не пить.
  Отец разговорился с мужиком о жизни в Марыше, спрашивал про знакомых. А я все вспоминал Галю с братишками, думая, как им здесь скучно жить.
- А Галя все тебя нахваливала, наверно понравился ей, - неожиданно мужик обратился ко мне. Я покраснел, а он весело рассмеялся и добавил: - Это дочь моя, да Пашка с Ванькой к тебе вчера все ходили.
- А ты чего в Ункурду? – спросил отец.
- Да по делам в сельсовет, заодно и по магазинам пройдусь. Жена наказала продуктов купить, да мыла. Сахар кончился, а ведь скоро Троица, надо брагу поставить.
  Мужик довез нас до вокзала, за руку попрощался и уехал.
- Повезло нам, - как-то успокоившись, сказал отец и пошел покупать билеты на поезд. К вечеру мы пришли  уже домой, чем немало удивили маму.
- Что ж так быстро?
- Хватит. Хорошего помаленьку, горького не до слез – отвечал отец.
  За ужином он все же сказал маме:
 - Ты оказалась права, - каким Ефрем был, таким он и остался. Чуть ведь не подрались! И все хвалится, не слушает меня. А ведь я его старше. Мы даже расстались как-то не по-братски. Он спал, а мне не хотело его будить, чтоб не остаться еще на один день.
- Ты письмо ему напиши, попроси прощения.
- Конечно, напишу.
  Не знаю, написал ли письмо тятя, но начались заботы по заготовке дров, сена. Подошла незаметно и осень, занятия в школе. Выпал снег, началась зима, и пришло письмо из Марыша. Писала Галина мама, что Ефрем умер, его похоронили и если надумаете продать его дом, то приезжайте.
- Кому там продавать? Никто не купит, а только время и деньги потратишь, - размышляла мама.
Отец долго сидел молча, курил самокрутку, пуская дым в печурку. Потом задумчиво сказал:
- Верно мать. Не поеду. Пусть Господь простит меня, что не был на похоронах.
- Так ведь никто не сообщил, - успокаивала мама.
   Ни отцу, ни мне не пришлось больше бывать в Марыше. Хотя красивое, какое-то непонятное имя «Марыш», всегда волновало воспоминаниями.



«Певуньи»
  Летние сумерки. Вдали слышна гармошка и девичий смех. Поют частушки и двигаются толпой к клубу. Когда подошли поближе, стали понятны слова частушек.
                Гармонист, гармонист,
                Положи меня на низ.
                А я встану, погляжу,
                Хорошо ли я лежу.
  Взрыв смеха. И следом ответная от гармониста:
              Из-за леса вылетает
              Конная милиция.
              Становитесь девки строем,
              Будет репетиция.
  Деланное возмущение, хлопки по спине парня, но не сердитые, а скорее заигрывающие. И звонкий голос Верки Кастериной:
                На окошке два цветочка –
                Голубой да синенький.
                Про любовь никто не знает,
                Только я да миленький.
                Милый Вася! Я снялася
                В белой кофте под ремень.
                Не в которой я желала,
                А в которой ты велел.
  И веселой гурьбой вваливаются в клуб, где вскоре начинаются танцы. Нас на танцы еще не пускают, «малолетки», и мы расходимся по домам, каждый, мечтая поскорее стать взрослым, чтоб иметь доступ к общему веселью.
 А на другой день в обед к нам приехали мамины сестры: тетя Лена из города Златоуста, тетя Шура из поселка Магнитка, тетя Поля из поселка Айлино. Все уже в пожилом возрасте, давно друг друга не видели, соскучились. Тетя Лена предложила: «Давайте хоть перед смертью соберемся все сестры вместе. А то потом будем больные, старые, не сможем собраться.  Раз няня Матрена не может к нам приехать, то мы поедем к ней». Она называла мою маму «няней», так как в детстве мама нянчилась с ней, как старшая сестра.
  И вот они у нас, и мама от радости не знает, кого куда посадить. Все обнимаются, плачут. Потом обратили внимание на меня:
- Так это Миша такой большой вырос?
- Да! В шестой класс уже перешел.
- Господи! Как быстро время летит.
  Отец смущенно сидит у печки и курит, не встревая в разговоры сестер. Постепенно успокоились, расселись в горнице и стали вспоминать свою жизнь. Мне стало неинтересно, и вышел на улицу. Подошел Мишка Шагитов и мы направились на речку купаться. Когда вернулся домой, из окон уже слышалось пение. В горнице был накрыт празднично стол и сестры, раскрасневшиеся от выпитой браги, пели старые песни.  Мама начинала высоким, чистым голосом:
                Хазбулат удалой,
                Бедна сакля твоя.
И тут подхватывает тетя Шура низким, грудным голосом:
                Золотою казной
                Я осыплю тебя.
В пение включаются остальные, и как река, вбирая ручейки, наливается, крепнет, так и песня уже громко несется из раскрытого окна на улицу.
                Дам коня, дам кинжал,
                Дам винтовку свою,
                А за это за все –
                Ты отдай мне жену.
  Прохожие останавливаются, слушают, и, улыбаясь, идут дальше.
- Хорошо у Матрены поют. Наверно гости приехали, - рассуждают старушки, сидящие на скамейке у ворот напротив.
Мне как-то было стыдно, что подвыпившие сестры так громко поют. Немного перекусив со стола, вышел во двор. В селе всегда пели и в праздники, и на свадьбах, и просто свободными вечерами. К сестре Вале приходили подружки и вечером, сидя на завалинке, вышивая, тихо пели «страдания»:
             За грибами в лес девчата
             Гурьбой собрались.
             Как дошли они до леса,
             Все поразбрелись.
             Ходят, бродят, собирают,
             Мнут они траву.
             А по лесу раздается
             Громкое «Ау!»
             Но одна из тех девчонок
             Ничего не рвет.
             Все кого-то поджидает,
             Все кого-то ждет.
  Песня длинная, грустная, с трагическим концом. Пели и песни военных лет, но тоже печальные.
- А почему по радио все веселые поют, радостные, а девчата любят петь грустные? – спросил Мишка Шагитов, пришедший ко мне во двор.
- Не знаю. Может, по радио хотят развеселить народ.
- А нам с тобой грустно, что ли жить? Скоро школу окончим, поедем в Златоуст в ремесленное училище, а там и работать станем, женимся.
- Ну, ты даешь! Жениться уже собрался.
- Не сейчас, а как вырастем, и будем работать.
- Так в армию заберут.
- Ну, после армии, - не унимался Мишка.
- А вот ты любишь петь? – вернулся я к разговору о песне.
- Нет! Учительница сказала, что у меня нет голоса. Хотя это неправда, я же разговариваю, а она меня с пения выгоняет, чтоб не смешил других.
- Попробуй спеть, что ни будь, я послушаю.
- А что петь-то?
- Ну, хотя бы «Катюшу»
  Мишка сосредоточился и как-то отчаянно начал:
            Расцветали яблони и груши,
            Поплыли туманы над рекой.
  Знакомая песня вдруг потеряла свою прелесть. Голос у Мишки был какой-то громкий, но не вел мелодию, а выкрикивал отдельные слова. Даже куры, ходившие по двору, закудахтали испуганно. Из окна выглянула мама:
- Что вы так кричите? Что случилось?
- Это мы поем.
- Что-то не похоже, - и закрыла окно.
- Как же ты раньше в школе пел? Ведь мы вместе учились и по пению тебе ставили оценки хорошие.
- Так, когда всем классом учили песни, то я только рот открывал и шепотом повторял слова. А тут учительница решила узнать, у кого какой голос и мне сказала, что «на ухо медведь наступил». Никто мне не наступал.
- Странно! Вот не надо тебе было оставаться на второй год в четвертом классе. У нас учительница хорошая, так же поем всем классом и не знаем какой у кого голос.
  Из окна лилась уже веселая, озорная песня:
          Все мы песни перепели.
          Да все мы песни перепели.
          Одного шершня не певали.
          Да! Одного шершня не певали.
       Прилетел шершень ко воротам.
       Да! Прилетел шершень ко воротам.
       Привалил своё к огороду.
       Да! К огороду, к огороду.
             Сорок мужиков поднимали.
             Да! Сорок мужиков поднимали.
             Сорок бастрыгов изломали.
             Да! Сорок бастрыгов изломали.
  Послышались притопывания каблуками по полу и прихлопывания в ладоши. Значит, начали плясать, а мама помолодевшим веселым голосом сказала:
- Как хорошо сестрички, что решили навестить нас. Действительно, когда еще встретимся, да и встретимся ли, если только на небесах.
 Незаметно подкрался вечер.  Загнав скотину из табуна, мы с Мишкой направились в клуб.
 Там и ребята все собираются и взрослые парни на турнике «солнце» крутят. Самое интересное, как нам казалось, ждет всех впереди.



«В шахте»
  Мы заканчивали учебу в восьмом классе Магнитской средней школы. Прошли все майские праздники, прошли все контрольные работы, на улице полностью властвует весна, не давая нам сосредоточиться на учебе. И учителям трудно с нами справляться, в классе часто вспыхивает смех от шуток Славки Конобеева.
И как спасение прозвучало предложение Гали Павлюченко:
- А давайте сходим в шахту на экскурсию!
Отец Гали работал начальником шахты, и в ее предложении было рациональное зерно. Все сначала онемели, а потом хором заголосили:
- Конечно! Это здорово! Завтра же пойдем!
  Учительница Маргарита Петровна, преподававшая нам литературу, пыталась нас успокоить, говоря, что это не просто попасть в шахту, нужно разрешение начальства, да и директора школы тоже.
- Я сегодня же поговорю с папой и завтра скажу его ответ, - заверила Галя.
- А я схожу к директору Ивану Антоновичу за разрешением, - добавила сидевшая рядом с Галей, староста нашего класса, дочь начальника аглофабрики Люда Никанорова.
- Ура! – заорал весь класс, так что Маргарита Петровна зажала руками уши.
  Домой мы шли как всегда втроем – Славка Конобеев, Ванька Брейкин и я, так как жили в одном краю. Настроение было приподнятое, только Славка не верил, что нас пустят в шахту.
- Да туда взрослых-то просто так не пускают. Сначала по технике безопасности сдают экзамены, учат, как надо себя вести в шахте. У меня отец шахтер, знаю. А тут нате вам, пацанов одних в шахту пустят. Да обкакаетесь вы там!
- А что там страшного?
- Да это же под землю метров на триста. А вдруг обвал и всё!
- Так работают же там люди и ничего.
- Так они взрослые и учились на это.
- Да что ты кипятишься? Может, и не разрешат ещё.
- А вообще-то здорово бы было! Сколько здесь живу, а в шахте не приходилось быть, - мечтательно сказал Брейкин.
- Ха! В преисподнюю захотел! Живи на земле и радуйся, - съязвил Славка.
  Дома я рассказал брату Василию про экскурсию, но он тоже не поверил, что нас пустят туда.
- Кто ни будь покалечиться, а за вас в тюрьму посадят. Какой дурак вас пустит?
Утром весь класс гудел только об одном, ожидая Галю с Людой. Они были неразлучными подругами, и в школу всегда вместе приходили.
- Вон идут наши красавицы! Что-то не больно торопятся, - как всегда сострил Конобеев, выглянув в окно.
  В классе сразу стало тихо, и все уставились на дверь, ожидая прихода подруг. Они вошли, спокойно уселись за парту, как бы не замечая устремленных на них вопросительных глаз.
- Ну и где ваше «здрасте»? Что молчите? Экскурсия отменяется? – ехидно, паясничая, сказал Славка.
- Нет! Не отменяется, - спокойным тоном сказала Галя, как будто о чем-то будничном.
- Сегодня собираемся в семь вечера у заводоуправления, - продолжила громко Люда и победно оглядела нас.
- Обуть сапоги или ботинки, а робу и каски нам выдадут, - продолжила Галя все таким же невозмутимым голосом.
 Только тогда до нас дошло, что это правда и все радостно заговорили, кто-то закричал «ура», но не нашел поддержки, так как в класс входил директор школы Иван Антонович. Все встали, а он, поздоровавшись, сказал:
- Садитесь. Как я понял, вы уже знаете, что ваш класс идет сегодня на экскурсию в шахту. Скоро вы окончите школу, и может быть кто-то захочет работать на шахте. Это очень трудная и почетная профессия – шахтер, поэтому управление шахты считает полезным познакомить вас с условиями работы. У меня к вам огромная просьба – ведите себя дисциплинированно, не лезьте туда, куда не надо. С вами будет инженер, он все покажет и расскажет. Его слушайте и если возникнут вопросы, задавайте.
  Мы сидели и чувствовали себя именинниками. Ведь только наш класс удостоился такой чести – побывать в шахте. Конечно, все понимали, что это заслуга Гали Павлюченко, но благодарить её не спешили. Может, в глубине души все же сомневались в проведении экскурсии.
- А я не знаю где заводоуправление, - тихо сказал я Брейкину.
- Вместе пойдем, я знаю, - так же тихо ответил он.
 Василий дал мне свои старые, но еще крепкие, рабочие ботинки, и я вышел на улицу встретить Ваньку. Он уже бодро шагал в сапогах, махая мне рукой. Когда подошли к зданию конторы, то весь класс был уже в сборе, хотя мы пришли на полчаса раньше назначенного времени.
- Что так долго вы копались? – недовольно пробурчал Конобеев.
- Так ведь рано же ещё!
- Мы уж давно здесь. По мороженке успели съесть.
- А зачем ты свитер взял?
- Так в шахте холодно, под робу одену.
- А мы не взяли.
- Ну и замерзнете. Видите, все взяли теплые вещи.
- Вань! Может, и мы сбегаем домой?
- Не успеем. Ладно, не замерзнем.
Из дверей заводоуправления вышли Галя с отцом и еще какой-то мужчина. Галин отец оглядел нас и сказал:
- Ребята! Экскурсию с вами проведет инженер по технике безопасности Андрей Васильевич. Сначала получите робу и каски. Ведите себя спокойно, не толкайтесь. Слушайтесь Андрея Васильевича и ничего не трогайте руками без его разрешения. Вы наша смена, и надеюсь, что кто-то из вас станет шахтером.
  Люда захлопала в ладоши, и мы подхватили эти аплодисменты.
- Как в театре, - не преминул тихо съязвить Славка, но на него никто не обратил внимания. Все пошли вслед за инженером в ворота большого здания, откуда тянулись железнодорожные рельсы.  Вокруг было пропитано пылью и дышало суровым производственным гулом. Встречались редкие рабочие, оглядывающие нас удивленными глазами.
- Ребята! Куда нас ведут? Одумайтесь, пока не поздно, - старался шутить Славка. Но в этот раз его шутки не срабатывали. Все шли с серьезными лицами.
  Зашли в помещение с длинным коридором, и Андрей Васильевич подвел нас к раскрытому окну, в которое женщина выдавала рабочую одежду и каски. По очереди подходили, получали и тут же в коридоре надевали поверх своей одежды брезентовые штаны и куртку. Через плечо вешали сумку с аккумулятором и надевали каску с встроенным фонарем.
   Когда я оделся, то, оглянувшись, не узнал ни Славку, ни Ваньку, ни других одноклассников. Все выглядели одинаковыми рабочими.
- Миша, это ты? – тыча в мою грудь рукой, проговорил Брейкин.
- Я! Что не узнал?
- Ха! Он и меня не узнал, - улыбаясь, сказал Славка. Так же и все рассматривали друг друга, и смеялись.
- Внимание! Внимание! Идите все за мной, не растягивайтесь, - громко сказал инженер и пошел по коридору вперед.
  Пройдя еще одну дверь, мы вышли на площадку, где садились в клеть и опускались под землю. Скрипели, натружено тросы, створки дверей раскрылись и группа шахтеров, поднявшаяся снизу, стала выходить прямо на нас. Мы торопливо расступились, а они, уставшие, даже не обратив на нас внимания, разговаривая, прошли мимо.
- Первые десять человек заходите в клеть, - скомандовал инженер.
  Девчонки замешкались, а ребята отважно вошли. Может, со стороны это и выглядело отважно, но в коленях у меня была дрожь. Ведь это впервые предстояло опуститься под землю. Шторки дверей закрылись, и мы довольно быстро стали проваливаться вниз по стволу подъемника. Электролампочки на стенах быстро проносились вверх, и было что-то не реальное, фантастическое в этом движении.
Сколько времени мы опускались и на какую глубину я не знаю, но клеть, затормозив, остановилась, так же раскрылись створки дверей и мы вышли в шахту.
Ожидающие подъема шахтеры вошли в клеть, и она стала подниматься.
- Ребята! Давайте отойдем в сторонку и подождем остальную группу, - обратился к нам пожилой шахтер, одетый, как и мы. В нас даже гордость появилась, что и мы выглядим как настоящие шахтеры.
  Мы с удивлением стали оглядываться по сторонам. Очень было похоже на какую-то пещеру, по стенам стояли бревна, подпорки, на которых лежали бревна, как бы поддерживающие каменный свод. Площадка хорошо освещалась, закрытыми под колпаки,  электролампочками.  В три разные стороны отходили туннели, тоже освещенные, с проложенными по ним рельсовыми путями. Стояла и вагонетка.
- Во! И такси для нас, - засмеялся Славка, но как-то его юмор не действовал.
  Заскрипели тросы, раскрылись створки дверей и вышли инженер с девчатами.
- Привет молодому трудовому классу! – не удержался Конобеев, и, улыбаясь, пошел навстречу одноклассницам. Но тем было не до него. Они так же, как и мы оглядывали стены, потолок, туннели и держались плотной кучкой.
 Инженер Андрей Васильевич подошел к пожилому шахтеру, и что-то спросил его. Тот в ответ кивнул и пошел по туннелю.
- Внимание! Сейчас мы пойдем и посмотрим, как работают шахтеры, добывают железную руду. Идите за мной цепочкой, но не по рельсам, а около стены.
  Ребята пошли вперед, за нами девчата, тихо вскрикивая  и охая почти на каждом шагу, так как под ногами был не асфальт, а неровная каменная выработка, с валяющимися большими камнями. Чувствовался ветерок вентиляции, даже слышен был гул работающих вентиляторов.
- Во, дурак! Свитер надел, теперь весь в поту, - недовольно проворчал идущий впереди Славка. Только тут я удивился, что под землей так тепло. Было сухо, не капала с потолка вода, как показывают в кино. Навстречу двигался маленький состав вагонеток.
- Остановились! Прижмитесь к стене, чтоб вас не зацепило, - скомандовал инженер.
  Мимо неторопливо проехал электрокар, везущий несколько вагонеток, доверху наполненных рудой. Теперь стало понятно, почему под ногами валяются крупные камни. Это нападали с вагонеток куски руды.
- А куда везут руду? – спросили сразу несколько человек.
- Есть грузовой подъемный ствол, с большой клетью, куда вагонетки закатывают и поднимают «на гора».
- Куда, куда поднимают? – ехидно спросил Славка, хотя чувствовалось, что он знает от отца, что такое – «на гора».
- Это наверх, на гору, - объяснил Андрей Васильевич и пошел дальше. Мы послушно шли следом, разглядывая стены, потолок, со свисающими между бревен каменными глыбами.
«Да, если такая отвалится, то конец», - мелькнула в голове мысль у меня, а может и у всех ребят.
  Подошли к группе работающих шахтеров, что находились в конце туннеля. Пожилой шахтер был уже там и встречал нас с улыбкой, как старый знакомый.
  Андрей Васильевич собрал нас в кружок, чтоб все слышали его, потому что гудели включенные бурильные установки. Бригада работала, не обращая на нас внимания, им надо было выполнить норму.
- Вы видите, как работают бурильщики. Потом в эти отверстия вложат взрывчатку и направленным взрывом будет разломан пласт руды толщиной примерно с метр. Стены и потолок обработают отбойными молотками, погрузят руду в вагонетки, поставят крепежные стойки и будут дальше бурить.
- А это не опасно? Ведь при взрыве могут с потолка камни падать, - в голос заговорили девчата.
- Бригада в это время находится далеко, почти у подъемника. И не было такого трагического случая, про который вы спрашиваете. Есть еще вопросы?
  Мы молча разглядывали, как спокойно, уверенно, казалось, даже не торопясь, работали шахтеры. Затем пошли за инженером обратно по тоннелю. Вопросов не было. Каждый шел и думал о чем-то своем.
- Ну, что Мишка! Пойдем в шахтеры. Они знаешь, как хорошо зарабатывают и рано на пенсию выходят.
- А твой отец на пенсии?
- Да!
- И что он делает, где-то работает?
- Нет, не работает. Болеет часто.
- Что так?
- Говорит - шахта все силы забрала.
- Почему? Ведь здесь пыли нет.
- Это сейчас нет, когда ее уже вентиляторы откачали. А после взрыва такая пыль стоит, наглотаешься. Нас специально в такой момент привели, чтоб не было пыли.
- А девчонок – то зачем сюда привели? Женщины ведь в шахте не работают?
- Да это наверно Галька отца уговорила. Ведь им тоже интересно побывать в шахте.
  Мы подошли к подъемнику и стали ждать клети. Теперь первыми поднялись девочки, а мы во вторую смену. Когда переоделись и сдали на склад робу и каски с аккумуляторами, стали со смехом рассматривать друг друга. Лица у всех были грязные.
-Вообще-то рабочие после смены моются в душевых, но вы дома помоетесь, - сказал инженер. Мы все направились к выходу. А на улице ярко светило вечернее солнце, над головой синее, чистое небо. Такая красота! Как это мы раньше не замечали, что так красиво вокруг, как весело щебечут птички.
- Живем братцы! – громко сказал Славка, и все радостно засмеялись.
- Живем! – подхватили девчата и бегом направились к магазину за мороженным.
  А мы втроем, Славка, Ванька и я, пошли домой, наперебой рассказывая, друг другу свои впечатления от шахты. Я чувствовал, что в нас произошла перемена. Как-то все стало смотреться по-другому. Наверно стали уже взрослеть.








      











                Содержание
«Тимоша»-----------------------------------------1
«Саранка»--------------------------------------- 8
«Половодье»------------------------------------13
«Крещение»-------------------------------------17
«На покосе»------------------------------------ 24
«Цветные карандаши»--------------------   31
«Кошка – рыболов»----------------------     36
«Смерть вождя»-------------------------.       40
«Ванька – заика»---------------------------    44
10.«Бурмагины»---------------------- --        52
11. «Ночные страшилки» -----------------  59
12.  «Подпасок»----------------------------    64
13. «В гостях»--------------------------------   71
14. «Модель самолета»------------------   76
15. «Водопой»---------------------------        81
16. «Гармонист»-------------------------        87
17. «Безногий»-----------------------------     92
18. «Встреча с волком»----------------       96
19.  «Велосипед»-------------------------     101
20. «Праздник пасхи»--------------------   106
21. «Брат Вася» ----------------------------   111
22. «Как мы блуждали в лесу»-----------119
23. «За малиной»--------------------------   124
24. «Ловля кротов»-------------------         132
25. «Первая любовь»-----------------        139
26. «На лыжах»---------------------------     149
27. «Ружье» -------------------------------      155
28. «Хомячья нора» --------------------      159
30. «Марыш» ---------------------------        164
31. «Певуньи» ----------------------------     183
32 «В шахте» ---------------------------         190