как скаазть по-абхазски дельфин

                Зачем люди идут в горы? Ясно же – там ничего нет, та же земля только не вдоль, а вверх, и потом здесь на равнине  - альпийские луга, несказанные ароматы нехоженых лугов, какие-то аномальных размеров лопухи, будто бы ты попал в страну великанов, будто бы это они здесь всё так под себя устроили, чтобы ты чувствовал себя букашкой. Однако здесь это чувство почему-то не угнетает, напротив, ты счастлив, что они здесь когда-то были и всё так устроили. Почти нет троп – мы идем наугад, только не по звездам, а по компасу. Всё выше и выше. И Небо кажется всё ближе и ближе, потому что облака уже находятся ниже нас.
                Знаешь, что за чувство, когда облака ниже нас. А ты всё ближе к этой точке. Скальные породы, мелкая галька, которая постепенно переходит в смерзшиеся монолитные глыбы, и вот, только что было лето – самое теплое и душистое лето в твоей жизни, пару дней, и зима – вечные белые снега, с самым чистым снегом, какой бывает ещё иногда на этой планете. Он стал почти столь же реликтовым, как и те, кто ползут по эти склонам, по этим тросам, скальным стенам, чтобы до него добраться.
                Мы добрались, ярчайшее в мире солнце слепит снег, а заодно и тебя. Всё, дальше хода нет, мы не умеем ходить по воздуху. Они умеют, а мы нет. Такая вот метаморфоза. Но ты и тут не чувствуешь себя обделенным – ты всё ж таки смог. Уйти туда  - где нет смога цивилизации. Ты тут не первый, и даже не единственный – но в одиночку сюда идти отважится не каждый, хотя и такие есть.  Но, по-моему, отпраздновать лучше с кем-то вместе, иначе, уйти трудно, цель, достигнутая, не подразумевает никакого другого перехода, как в компьютерной игре, нет другого уровня – только вниз. И вновь: снег, лёд, галька, как у прибоя в зимнее время, когда вода на берегу замораживает морские камушки.
                Жаль, что никогда не снятся самые тебе дорогие места. Эта галька на вершинах Кавказа, и у черноморского побережья. За сотни веков она смешалась, но ты помнишь тот день…
                Мы шли вдоль кромки воды, так чтобы набегающие волны не доставали до ног, галька была стальной, отливала сиянием от смёрзшихся между собой камешков и ракушек. Море было темнее, но тоже стальное и нелюдимое, одинокое, и никого к себе не зовущее, ему, по всей вероятности, было хорошо в этом первозданном одиночестве, море само себе на уме, если можно думать о нём, как о мыслящем существе.
                Внезапно вдали показалось какое-то возвышение – у самой черты прибоя. Мы медленно подошли – дельфинёнок, совсем малыш. Такого же стального цвета, как и стихия, из которой он был сюда выброшен. Только чуть другого оттенка. Возможно, что тона и полутона  - это существенно настолько, что в одном случае говорят о смерти, а в другом – за жизнь. Сейчас это говорило о том, что малыш, видимо, попал под винт корабля, в районе третьего глаза зияла серьёзная рваная рана. И его безжизненное тело старое седое зимнее море выбросило на берег. Отторгло от себя. Девочкой он был или мальчиком? -  вероятно, такая мысль может придти в голову только человеку. Мы постояли над безжизненным трупом, подумали о беспечности ничего неподозревающей природы при столкновении с человеческим разумом, воплотившимся в нечеловеческих механизмах, убивающих как человека, так и живое, которое не будь рядом нашего бурного роста, могло бы прекрасно существовать и размножаться.
                Ребята пошли вперед, пора было возвращаться, а ты всё стоишь и стоишь над этим растерзанным комочком, и сердце не хочет его отпускать. Кто-то возвращается.
                - Ты уже ничем ему не поможешь. Это мёртвая тушка.
                Да тушка, и она мертвая, такой маленький морской авиалайнер – тушка, попавшая в переделку. Стальной, как и всё в этом мире сегодня.
                - Генка, но я не могу оставить его тут одного? Представляешь, как он будет тут лежать и разлагаться, так нельзя, мы же люди, - парень не столь сентиментален, чтобы осознать, что по тебе не так.
                Мы стоим и молчим.
                - Хорошо, я понял, - говорит он.
                Дельфиненок холодный, мокрый и скользкий, но он умудряется его обхватить, поднять на руках как человека,  и, войдя по колено в воду, бросить от себя подальше, как дань. Он возвращается с вопросом:
                - Теперь ты довольна? – а джинсы  абсолютно промокли, ботинки хлюпают водой, и тебе становится стыдно, что человек так поплатился за твой каприз.
                - Генка, прости, но его нельзя было тут оставлять, - тебе действительно жаль теперь уже и друга.
                - Да понял я уже, понял, - он спешно выливает боду из ботинок, хватает тебя за руку, и вы мчитесь в гостиницу.
                Теперь вы обсыхаете, то есть обсыхает одежда, а вы греетесь, так как по глупости достаточно сильно продрогли. Для согрева не нашлось ничего лучшего, чем местное вино. Да, вина тут знатные, еще не чувствуя опьянения – встать уже не возможно, ноги не слушаются нисколько. Правда, вечер уже плавно перешёл в ночь, но не кончается.  Этот делифиненок, вместе с вином, разговорил всегда молчаливого Генку.
                У каждого в этой стране было что-то, у этого парня таким что-то был Афганистан. Он никогда не снимает ни в чьем присутствии брюки, даже сегодня, продрогший, не отступил от привычки. Эта война, которой он стесняется, то есть стесняется своего тела, искореженного этой войной. За плечами три года. Это очень-очень много и не правильно. Но где в этом мире, что правильно? Жестокий садист будет измываться над ребёнком или женщиной в тылу, а совсем пацанёнок к этому даже неготовый и неприспособленный окажется в каком-то пекле, где твоя жизнь ничего, совеем ничего - не стоит. И в союзе был негласный закон: если призывается второй из братьев в армию, то после первого в Афган его не пошлют. Но ведь на, то и правила, что бы делать исключения. И его младшего брата послали в ограниченный контингент. Такая вот петрушка с морковкой. Генка, как старослужащий, добился у командира перевода младшего к ним в часть – всё рядом, на глазах.
                Что может человек на войне? Очень мало, возможно, остаться в живых, возможно, помочь остаться в живых кому-то. Он мало там может, впрочем, как и тут. И Генка не смог. Он как не пытался – не защитил брата. В каком-то ауле тот попал в засаду с парой человек и был убит. Цинковый гроб ушёл домой, а он поклялся отомстить? Казалось бы, что за наивные люди, тем более, что у славян месть не есть закон, но он поклялся. И друг его тамошний, настоящий друг, его поддержал. Они огнемётом сожгли тот дом. И подписались под трибунал, если вернуться домой. Если вернуться. Военное преступление. Статья такая-то, часть такая то. Но была альтернатива – остаться еще на один срок, в спецчасти.
                Ты слушаешь и плачешь – он же сам ещё мальчишка. И потом русские так не воюют, пусть даже и украинцы, но наши так не воюют, нас так учили в школе.В одной и той же школе. И у него подписка о неразглашении, но ты жалкая плачущая девчонка не есть для него разглашение. Ты для него отдушина  - нельзя сказать матери, что это он добился перевода и фактически в его понимании виноват в смерти брата, нельзя сказать даже сестре, потому что ему ещё служить, вот он и  не хочет, чтобы та знала, где он служит, да и как он вернется, потом домой и будет смотреть им в глаза, если они будут знать. Пусть он говорит «макаки», а ты плачешь и доказываешь: «люди». Но он будет знать, и они потом будут знать и возможно, что, так как и ты скажут: «Люди». Это сегодня, много-много лет спустя, ты бы его поняла, и то его «макаки» и вообще многое, но тебе тогдашней - семнадцать – что ты знаешь о войне кроме хроник, кроме этих «освобождений». Кроме другой войны, где вы победили?
                Русские так не воюют! Нет именно так. Нигде не будут писать об этих частях, ты даже со временем станешь думать: уж не сгустил ли  он тогда краски перед девчонкой. И вот однажды, тебе встретится человек, бывший там советником, и ты спросишь. И  он подтвердит – всё правда. Только о ней не принято говорить. Война грязное дело.
                - А мог ли он вернуться?
                - Нет – исключено.
                Исключительный случай, эта мать из Запорожья похоронила обоих своих сыновей. А на уроках географии вы даже не учили ничего толком про этот Афганистан, кто знал будущее?
                - И что самое мудрое вы смогли им посоветовать?
                - Я учил этих сосунков – как остаться в живых. Считаешь мало?
                Не я просто думаю, почему мене никогда не снится эта промерзлая галька на вершинах Домбая или у побережья Чёрного моря, в районе Лазаревского