Дорога в сны

«Кладбищенской малины
на свете слаще нет…»
М. Цветаева

Дорога в сны.

Не горе, не горе, излитое судьбою, тяготит сознание; не ветер, подвывающий из-за снежного бугра, страшными глазами пугает тебя; не метель и бескрайность душащего полёта невысоко над землёй серой мокрой декабрьской ночью опустошает мысль, насаживая наместо неё самое ужасное наказание, посланное с того света через мозг в мир людей – Одиночество.
Опасный враг, влияющий через подсознание на восприятие окружающего мира и на события, он предупреждает о том, что несёт собою информационно. Проникая и, внутри, возбуждая самые укромные уголки наших страхов и боязней, он нацелено и верно попадает в сердце, а мы, такие ничтожные исполнители, осведомленные об условиях и обстоятельствах дальнейшей жизни, лишь скромно ждем приговора, надеясь на то, что все это окажется просто ерундой, ищем доказательства этому.
Народ очень метко назвал его – коротко, строго и загадочно… но сам отошел туда, откуда Он приходит к нам каждую ночь, заставляя трезвое дневное сознание трепетать при мысли о том, что предсказанное сбудется. Это… Сон.
Все деяния преступников, описанные в их дневниках, напрямую связаны с этим явлением. В убийстве они видели свое призвание, по-своему расшифровывая послания свыше. Как ни страшна констатация, но все они действительно были киллерами по призванию. То же и с гениями. Все их работы – это подсказка высших сил, проникших к нам; это дар. Но все выдающиеся, в мировом масштабе, люди были одиноки, либо не любили людей. О, нет, не общество отрезало их от себя, а они, ощутив всю безмозглость толпы и беспомощность индивидуумов, оградили своё сознание от мусора, мешающего общению человека с чарующим миром посредством отдыха.
Но сны безжалостны, они не знают пьянящей силы своей и поэтому так просто забирают заблудших рыб в сети. Фантазия, как наркотик, не даёт оторваться от необъятности понятий, существующих в мире. И чарует, и забавляет то, что ты, повелитель своего мира, не уходя за пределы жилища, являешься тайным повелителем других умов и судеб.

***

Я проводил Анну домой, посадил на автобус и пришел в свою обитель. На дворе был довольно слякотный декабрь. Я вышел прогуляться. Рядом была брошенная стройка и помойка, от которой пахло затушенным огнем. Смеркалось, из серых плит вылезли мальчишки и бросились наутёк, проваливаясь в мокрый снег по колено, за ними вылез мужик, в какой-то безумной шапке, с дубиной, и стал орать. «Обьё!!!» - надорвано-истошно летело из трущоб. Голос был хриплый и страшный. Я постоял возле помойки, обошёл её и подвинулся чуть-чуть ближе к стройке, в голые невысокие деревья. Мужик прошел, ругаясь и оступаясь в снегу, мимо меня с каким-то невысоким парнем, видимо, помощником. Они вставляли в снег красные таблички с надписью: «Хождение по стройке категорически запрещено!»
Что за чушь? Я вышел на дорогу, которая вела на главную трассу, что недалеко от моего дома, метрах в ста. Ругаясь про себя на напрасно потраченные силы для продолжения скользкого подъёма, я, наконец, дошёл до проезжей части, где свернул на параллельно идущую дорожку.
Сунув руки в карман шортов, я с наслаждением вдохнул вечерний летний запах пыльных кустарников. Как уютно летом на улице, и совсем неодиноко. Но тут, через двор, я услышал, как зазвонил мой домашний телефон. Внутри всё содрогнулось и я, прервав прогулку, пересёк целый двор, чтобы дальнейшие звонки не разбудили маму. Но она уже сняла трубку и, сидя на скамейке, разговаривала. По разговору мне стало понятно, что с кем-то случилось непредвиденное и страшное. Мысли об Анне стали тревожить меня. И тут мама даёт мне трубку:
- Олег, ничего страшного, она дорогу переходила… на, поговори… ничего… она уже в больнице Склифосовского.
Меня обдала волна жара. Она прокатилась по спине и посадила внутри страх, а руки самопроизвольно взяли аппарат:
- Да.
- Олег, ты только не переживай, - говорил громкий пластмассовый женский телефонный голос,- всё нормально, понимаешь, она дорогу переходила.
- И что? – мой голос слабел, а глаза не двигались.
- Ну... и… машина, белая… но ты успокойся…
- Насмерть - Да, сбила, но ты успокойся.
Голос ещё что-то говорил, но я подошёл к двери в подъезд и сел на асфальт, облокотившись спиной о холодное железо. И вдруг, неимоверно сильный, перекрывающий слух и дыхание, крик вырвался из меня, а потерявшие дар осязать любимого человека руки схватили голову. Мама встала, и от испуга прикрыла рот руками, боязливо отступив.

***
Анна была прикрыта кружевной и расписной парчой свежего цвета. Мне не показывали её лицо, оно было раздавлено, но через материю выступал овал её красивой головы, а сознание дорисовывало милые черты.

***
Везде продавали хлеб. И я хотел его купить. Шок ещё не прошел, мои ноги передвигались медленно и привели меня к перпендикулярно стоявшим торговым рядам. Продавцы – пожилые женщины в платках, они продавали белые хлеба, и только один пожилой мужик, с фиксами, торговал чёрным кирпичным. Тесто было неестественно темное, будто бы кекс с какао. Я отломал себе не пробу кусочек хлеба и вкусил. Только сюда была очередь. Я отстоял её и, положив в сетку две буханки, совершенно неожиданно для себя, обратился к мужику:
- Моя Анька, её сбила белая машина, она умерла, я её любил!!! Я так любил мою Аньку! Если бы вы знали, как я любил мою Аньку!
Рыдания душили меня, было тяжело и безвыходно.
Блуждание продолжалось и, наконец, я увидел отдельно стоявшую бабку, она продавала такие же белые булки, только они товарно висели на стене, обёрнутые в полиэтилен.
Стена полуразрушенного дома была, если так можно выразиться, сухая, в моральном понимании этого слова.
Без спроса, я проверил булку на свежесть. «Свежая!» - пронеслось в голове. «А если во сне хлеб белый, значит, покойник тебя хорошо вспоминает. Но, я сплю? Или - нет».
О, моя Анька. Это она вспоминает. Нет, но если я не сплю, то хлеб ничего не значит, а если сплю, то никто не умирал. Неразбериха! Кажется – это реальность.
И слёзы залили мою макушку растекающимся потоком равномерных волн.
То ли бледен я слишком был, но старуха как-то стала нервно переступать с ноги на ногу и поглядывать на меня.
- Почём ваш хлеб?
- Сколько брать будете?
- Одну, пожалуйста.
Старуха прошла вовнутрь разрушенного помещения и стала поправлять свои колготки, по-бабски задрав юбку, и тут, слева от меня, неожиданно высунулась участливая рожа, укрытая чёрными волосами:
- Ты её любил?
- Я...? да.
- Ну, хорошо, тогда бери хлеб.
Как страшно и чётко отозвалось последнее слово в моей голове. Но тут старуха подала мне долгожданную витушку. Какое-то неприятное ощущение осталось у меня где-то в сердце. Оно ныло.
И скоро стал рассвет…