Из Бато-Лавуар письмо 2

  16 января 2011 в 4:28

                " В предверье тьмы из Бато-Лавуар" - попытка стилизации 2.    

                Здравствуй, дорогой Поль!
         
           Я пишу тебе это письмо, сидя на скамейке близ кафе "Две обезьяны". Сейчас всё ещё утро, 5.30, деревья  окутаны звёздной пылью так, что верхушки их крон, отражаясь в воде, запечатлеваясь на этом щемящем душу речном полотне напоминают облака, ласкающие лики и нимбы  ангелов.  Я чувствую себя прекрасно, ибо занимаюсь делом, вполне удовлетворяющим мои первые потребности. Созерцая  мир, я пишу грамотную летопись природы событий, циклов сплетений. Преодолевая аутентичные тенденции развития линий, записываю своё имя в колонну для вечных призраков, не оставляющих для мировой общественности и потомков ничего кроме мемуаров, ценность которых становится видимой лишь с течением времени, с возрастанием одиночества памяти, с перерождением прозаичного бытия в историю великой эпохи.
         Моя способность выражается в том, что я умею знаменательно молчать, перебирая при этом весь словарный запас учёных мужей и их не менее тактичных жён. Я, имеющий все шансы стать в будущем неплохим аналитиком души, путая правила, расширяя границы лексической дозволенности, привожу себя в глубокий тупик,  открывающий новое экстатическое дыхание, основанное на неестественных пристрастиях к абсенту, рождённому не полынью, а ритмом, разбавленным звуками.
         В последнее время я совсем не сплю и теряю лоск, столь характерный особям  золотой декадентской литературы. Я не пытаюсь даже иронизировать над этим, - каким бы самовнушением не занимались бы дамы, старения  им не избежать.  Я пишу тебе от отчаяния, меня преследуют сомнения и догадки, которые каждый день находят  доказательства. Иногда мне кажется, что я просто сплю. Если верить этому воззрению, то моя маленькая аналитическая композиция решается несколько по-другому…
         О, Поль… Я готов сказать тебе сегодня очень многое, то, что никогда не решусь поведать тёмному светскому свету.
Моя жизнь сводится к милой суете, а не заботе о крепком здравии жителей, да, пусть, хотя бы, даже Монмартра…
         Я скитаюсь, подобно самым легкомысленным, самонадеянным  странникам по долине грёз и бежевых роз, приводя к расстройству все органы чувств, тлея подобно тому, как звёзды растворяются на утреннем небе, истекаю слезой младенца, теряюсь в окопах предательств и недомолвок.
          Моя жизнь напоминает плоть Артюра Рембо, помещённую в благоприятные обстоятельства, окружённую удачливыми случайностями, но не желающую видеть их…
Я есть Дориан, отвергающий собственную красоту, Бэзил, осознавший свою бездарность, и одновременно вместе с этим  лорд Генри, которому ничего не остается, кроме того, чтобы проводить освобождённые от всяческих мук и бремен жизнь за безрассудными разговорами, наполненными не столь парадоксальными, а сколь непродуманными  изъяснениями и мыслями.
Я нахожу себя малоинтересным  истории, а главная моя проблема и маета заключается в желании быть каким-то особенным. Непонятым, отвергнутым, страдающим, но главное – незаурядным, достойным стать соратником мужественным душам, тонким талантам разных времён и эпох…
         Но единственный механизм, который способен превратить моё скромное имя в символ духовности и подлинно стильной, лощённой, оценённой великими старцами и печальными младенцами изощрённости, так это расстройство моей психической системы и утрированная невозможность преодоление боли, которой характерен аромат загадочности и знак качества в области метафизического символического творчества на ниве высокой поэтики…
Поэзия предполагает праздность души и отказ от почвы под ногами…
         Так что передо мной стоит тяжелейший выбор: поддаться иллюзии собственного мышления или вернуться назад к светлому разуму, приносящему  не феноменальный результат, но, по крайней мере, какую-то стабильность на плантации прозы жизни…
 
Твой метафоричный брат,
С осознанием бренности мира...
4 июня 1895 г.
Равиньян, дом №13
Монмартр, Париж