В сердце, Леночка, нож карманный...

* * *
В сердце, Леночка, нож карманный,
а в кармане – напрасный стыд.
Хочешь – слово подставь иное:
смысл незыблем, как пьедестал.
Это что-то сродни туману:
лезет, лезет, в глаза глядит,
неотступной грозит виною,
посмотри, говорит, кем стал.
А ведь мог бы такое сделать!
А ведь мог развернуться так!
Но лежишь на печи три года,
бесполезнее, чем репей.
Лена, эту стальную стену
не пробьёт мой шальной кулак.
Ты же помнишь меня другого –
молчаливее и грубей.
Как спешил, опоздать пугался,
ощущая вблизи предел.
А теперь ни огня, ни града
не боюсь – но предел внутри.
Потому что огни погасли,
град полился – и отшумел;
те, кто были недолго рядом, -
разбежались на раз-два-три.
Им спокойно сейчас и глухо,
им легко без меня теперь.
Лучше так, чем стоять под дулом
оглушительного стыда.
Смерть, не слушай меня, старуха, -
я же всё это не тебе;
то, что звал тебя, - было сдуру.
Время, слушай меня сюда:
дай мне годы труда и муки
в наказанье за этот стыд,
за словарь, что пленён обидой
и покорен сейчас не мне.
Не сверкнёт в огранённом звуке,
новых смыслов не породит,
а лежит с апатичным видом,
отвернувшись лицом к стене.
Отлежавшись – к суровой прозе
он потянется как пить дать,
ибо только она способна
эту бездну вобрать в себя.
Время, дай мне костюм по росту,
дай мне с тяжестью совладать,
никому не мешая зовом,
лишним грузом не теребя.
В сердце, Леночка, стыд туманный.
Это, Лена, обидный стыд.
Больно колет, напрасно гложет,
Атлантидой со дна растёт.
Рядом времечко – нож карманный.
Тот, кто им с высоты грозит,
очень хочет убить, но всё же –
передумает – и спасёт.