Жёлтые кувшинки. Продолжение 4. Цикл Истории любви

7.
Лето щедро смарагдами блещет,
Травы запах медовый точат.
 От зари до зари слышен щебет.
И не верится, что омрачат
Холода это пиршество жизни.
Лето - вечно! Зима - глупый миф.
Свято веришь в подобные мысли,
На красоты свой взор устремив.
И разнежено тело жарою,
Словно сласти, от клевера сок.
Ночь кратка. И багряной росою
Проливается юный восток.
И ликуют сердца человечьи,
Видя лето, что солнечно блещет.

Где же наши Маркуша с Аглаей?
Волга. Палуба и леера.
Пар гребные колёса вращает:
Словно в сказке плывут берега,
Относительно лодки покойной.
И приятным речным ветерком
Этот день охлаждается  знойный.
Наша пара в молчанье благом
Созерцает поля, деревеньки,
Перелески, обрывы, пески...
Вот матросы заводят про Стеньку,
Веселей чтобы было идти.
И под их разудалое пенье
Открывается чУдный разлив.
Старорусская церковь виденьем
В это место обоих манИт:
Деревянные чёрные стены,
Скаты крыши печальны, и крест
Так спокойно парит, так нетленно,
Освящая все хОлмы окрест.

Пристаёт пароходик к причалу
Слышен Волги чарующий плёск,
И волна, словно люльку качает,
Лист кувшинки. Аглаю до слёз
Проняла красота гордых хОлмов,
Гладь разлива. А жёлтый цветок
Будто ей говорит: «Вот и дома!»
Их встречает  резной  городок.
Запах тины, и рыбы, и ягод -
Совершенно особенный сплав.
(Не анапестом томным, а ямбом
Про него написать... но, сказав
«А» анапестом, поздно меняться,
И не будем писать мы про «сплав»,
В руки чувства свои крепко взяв).
Вдохновенно, поди, рисоваться
Будет в этом раздолье, тиши,
В этих запахах... Надо заняться
И жильём. (Шалаши хороши...
Но гораздо удобней палаццо,
В этом честно всем надо признаться).

Пару комнат снимают. Раздельных.
В мезонине. Хозяин - купец.
По-спартански всё: пледик пикейный
На железной кровати, ларец
В изголовье (хранить чтобы платье),
Коврик тканый, свеча, образок.
Но за окнами вид благодатный:
Волга-матушка, шустрый чирок
Свил гнездо из прибрежной осоки,
Церковь, хОлмы, густые леса -
Здесь свои постигает истоки
Человек, и России душа
Открывается взору так ясно,
Так бесхитростно-пОлно, светло.
Здесь мечтается лишь о прекрасном,
Здесь на сердце покойно, тепло.

С упоением пишет Маркуша,
Что ни день, то пленэр да пленэр.
А Аглае порою чуть скучно,
(Лишь искусству её кавалер
Рьяно служит, про всё забывая)
Но опомнится быстро: «Ведь жизнь
Рядом с гением - вещь не простая;
Марк же - гений!» И эта вот мысль
Наполняет значением время,
Что течёт вместе с Волгой-рекой,
И снимает тяжелое бремя
С сердца. (Знамо: как ты - так с тобой).
Ведь нет-нет да припомнит Петрушу,
И украдкою даже всплакнёт.
(Опрометчиво мигом мы рушим,
Что потом восстанавливать год).

И Аглая (но больше этюды)
Пишет маслом. И стала рука
Твёрже. Ищет невольно повсюду
Глаз гармонию, видит тона,
Полутени и линий плетенье.
Мир как будто объемнее стал.
Словно явлено ей откровенье:
Измерения третьего зал.
И сейчас осознала Аглая
Как условно ей виделось всё.
Смотрим мы - ну а что замечаем?
То, что жаждем увидеть. Внесёт
Наш умок ограниченный рамки
В ту картину, что видится нам.
И в итоге, реальность - те санки,
Что себе подкатил ты же сам.

И капризность Аглаи пропала,
А Маркуша капризней сто крат:
То «о, Боже, сметрельно устал» он;
То Аглая грустна невпопад;
То обед слишком скоро накрыли;
То он голоден «просто нет сил»;
То он пьёт молоко лишь из крынки;
То «всегда молоко не любил»;
То молчит, словно дуется, днями;
То болтлив и смеётся вовсю;
То за стенкою бродит ночами
От бессоницы; то на краю
Мезонинного сядет балкона
И качается - вот упадёт;
То раскаркалась дура-ворона -
Это знак, что несчастье грядёт.

Но Аглая стоически терпит -
Марк ведь гений, и трудно ему
Продираться сквозь каверзы терний.
Сделать то, что ещё никому
Не давалося в руки, и высей
Светоность в картине сберечь,
Чтобы краски, и высохнув, жизни
Не теряли в картине. Сиречь
Чтобы краски не свет выражали,
А как солнце бы сами сияли.
(Как-то после, лет этак с десяток,
Удалось это чудо ему.
Но свеченье небес было кратко -
Две недели сияло в домУ
Полотно, а потом перестало
Но шедевром, конечно, осталось.)

8.
Грустный август роняет слезинки,
Жухнут прелести зрелой листвы,
Увядают на Волге кувшинки,
Уплывают, как лодки, мечты
В даль разливов. Пастушьи свирели
Всё задумчивей день ото дня,
И не верится сердцу: «Ужели
Неминуема чаша сия? 
Неминуема осень и  ветры,
Грязь распутицы, птичий отлёт?»
Но прорежется лучик рассветный,
И хандра ненадолго пройдёт,
И на травах сверкают росинки,
А не грусти прощальной слезинки.

Не московские цены, но всё же
Уж давно поиссякли рубли.
В долг и мясо, и хлеб им, похоже,
Отпускают последние дни.
И проблему по-женски решая,
Мужу пишет с надеждой Аглая:
«Мой Петруша! Как ты поживаешь?
Как здоровье твоё и дела?
Деньги, словно вода, сам же знаешь...
А без них не получишь ты благ:
Ни еды, ни одежды, ни крова...
Я прощенья прошу, дорогой!
Не суди меня слишком сурово.
Я хочу возвратиться домой.
Но осталась без средств совершенно,
И картины мои не продать.
Если быть уж совсем откровенной,
Ты не мог бы отсюда забрать
И меня, и Маркушу? Мы сели
На такую злосчастную мель.
Жду тебя, дорогой, на неделе.
Я люблю тебя, Пётр, поверь!»
Подпись: «нежно целую, Аглая»
И поскриптум: «Я жду! Я страдаю!»

Окончание:
http://www.stihi.ru/2011/08/28/6953