Ана Бландиана. Беззащитность теней

Я всегда жалела великие тени за их беззащитность. С бесконечным сочувствием думала я всегда о великих людях: они, одержимые единственно осуществлением своих трудов, фатальным образом оставляют в наследство потомкам историю своей жизни, прожитой, вне творчества, небрежно, случайно, кое-как, -- историю жизни, которой они не придавали значения (в той мере, в какой это не мешало их трудам), но которую потомки -- почитатели или хулители, равно алчущие знать, толковать и судить, -- нетерпеливо хватают, чтобы всласть в ней покопаться.
Всегда и везде: стоит творчеству воплотиться и стать общественным достоянием, как публика прямо-таки начинает ждать физического исчезновения автора, чтобы прибрать к рукам его жизнь, загодя, еще при нем обрастающую апокрифическими анекдотами и легендами, робкими от угрозы проверки. Как только смерть пунктуально дает старт бессмертию, тут же является рать исследователей и ватага свидетелей, истомившихся в ожидании этой минуты, но зато и отдохнувших в ожидании, тех, кто проживал свою жизнь, пока ОН возводил свои творения, тех, кто теперь готов со свежими силами, с давно припасенным приговором судить его с высоты своего восхищения и войти, через саму непререкаемость суждений, с благообразными минами, с отработанными жестами в круг света, где ОН стоит перед потомками. Коллеги, которые ему завидовали, приятели, назойливо на него наседавшие, родственники, которых он вынужден был терпеть, -- все являются и свидетельствуют в меру своего понимания и в зависимости от своих интересов. И так вокруг творческого наследия высыпает мелкая сыпь фальшивок, вольных трактовок, сомнительных или лживых воспоминаний, недостоверных сведений -- мелкая сыпь, из которой составляется образ какой-то другой жизни, другой, потому что такая не могла бы породить то творчество, которое со всей очевидностью есть.
Я не хочу сказать, что все те, кто выступает с воспоминаниями и впечатлениями от встреч с великими людьми, настроены злонамеренно. Но если чуть накренить зеркало, отражение исказится, и как бы мало ни отличались друг от друга глаза у разных людей, они неизбежно видят по-разному. На иной взгляд, усталость может показаться равнодушием; отрешенность -- спесью; страх перед потерей времени -- эгоизмом; выдержка -- фальшью; уход от бытовых проблем -- трусостью; тяга к одиночеству -- высокомерием. Я не утверждаю, что нельзя рассматривать художника вне его творчества, я знаю одно: единственные очки, через которые мы имеем право смотреть на него, -- это его творчество. В противном случае получаются те ярмарочные лабиринты из кривых зеркал, которые плодят чудовищ, раздутых и перекошенных, а живой человек теряется в них и не находит выхода.

Перевод с румынского Анастасии Старостиной