К человеку. Монолог вочеловечившегося сатаны

Коротенькую жизнь, твой жалкий путь
Пройти с тобою рядом до кончины –
Поклялся Я и Мне уж не свернуть,
Какие б ни нашлись на то причины.

Сниму большую букву с моего
Приниженного «я» и всех заглавных,
Ни имени, ни рода – ничего
Не сохраню, чтоб быть с тобой на равных.

Клянусь, что до конца не оборву
Я эту жизнь – петлей ли, пистолетом,
Земное мое тело пусть во рву
Зароют, как и всех на свете этом.

Когда? Теперь мне этого не знать,
Я просто человек, я тварь земная,
И жизнь мою так просто растоптать
Большой Ноге, меня не замечая.

Я буду извиваться и юлить,
Чтобы продлить свое существованье,
Чтобы бесценный опыт получить
Игры или борьбы за выживанье.

Свободен волк от жалости и дум,
И заяц своего не знает страха,
Но затемнен их дух и скуден ум,
Им не грозит ни пьедестал, ни плаха.

А в человеке Бог и Сатана
Теснятся, порождая все страданья.
Не камень между ними, не стена, -
Взрывная смесь от противостоянья!

Подумай, человек! Ведь из троих
Детей, которых ты на свет рожаешь,
Один становится убийцей, а двоих
Быть жертвой и судьей ты обрекаешь.


Палач казнит убийцу (кровь за кровь),
Считая это справедливой местью,
Но наступивший день рождает вновь
Убийц и жертв. И совесть и бесчестье.

И снова живы все, и кровь рекой!
И это жизнь!? Душа горит от боли!
Но надо все принять, ведь я с тобой,
Я - человек, Его послушный воле.

Всегда с тобой, в страданьях и грехах,
Но об одном прошу: хоть на мгновенье
Послушай Сатану, отринь свой страх,
Впусти в больную душу откровенье:

Припомни, человек, все те слова,
Что ты сказал с минуты сотворенья,
И ты решишь: «Я Бог!» и голова
Закружится твоя от восхищенья.

Потом взгляни на все свои дела –
На все, что сотворил с времен Адама,
И ты воскликнешь: «Это скот! И вся хула
Достойна этой низости и срама!»

Бесплодна и страшна борьба с собой,
Тоска души горька и безысходна.
А тот, которого зовешь своим Судьей,
Все не идет, все медлит благородно.

(Прости меня, читатель, это я –
Бесцеремонный автор этой «пьесы»,
Врываюсь между строчек, чтоб тебя
Предостеречь: Не верь! Коварны бесы!)

Еще не нарекла меня Земля,
Но имя я готов принять любое.
Не знаю: Каин или Авель я,
Теперь я человек, с земной судьбою.

Теперь нам, мой товарищ, рядом жить,
Кинжалу поклоняться или хлебу,
Давай же сообща с тобой вопить
В пустыне голой, обращаясь к небу,

И знать, что не услышит нас никто,
Надеяться, что кто-нибудь услышит,
И видеть: голубое решето
Лишь сеется дождем да ветром дышит.

Но я готов поверить: чей-то Глаз
И чье-то Ухо внемлют нашим стонам.
Конечно же, он видит, слышит нас,
Скрываясь за холодным небосклоном.

Не может быть, чтобы такой концерт
Гремел без зрителей, в пустом давался зале!
За что тогда нам манну на десерт
Небесные буфеты раздавали?

Мы вместе докричимся до небес,
Разбудим Старика  от долгой спячки!
(Прошу прощения, во мне проснулся бес,
Я не прошу, а требую подачки).

Но все же, как гнусна такая жизнь,
Гнусна, но еще более несчастна!
Но ты держись, товарищ мой, держись
И говори себе: она прекрасна.

…Я вот чего всерьез боюсь, мой брат:
Меня ведь никогда еще не били.
Я для людей во всем был виноват,
Но там за это лишь превозносили.

Когда меня ударят по лицу,
Что будет с моей гордою душою?
Смогу ли не ответить подлецу?
Как жить потом с духовною паршою?

Да что я о своем лице пекусь,
Когда сто уст в глаза Христа плевали!
Но я теперь смогу, я примирюсь
И с тем, что сам себе прошу едва ли.

Меня ли, или мне – придется бить,
Так у людей заведено от века.
Как страшно мне, как одиноко быть
В столь уязвимой  шкуре человека!

Я мог бы крикнуть: «Целься, не промажь!»,
Когда нас – двое, пистолетов – пара,
Ведь в этом есть и гордость, и кураж,
А как подставить щеку для удара?!

Я этой мыслью мучился, мой друг
И так решил: не закричу «Не смейте!».
Я в этот миг изъемлю гордый дух,
Из тела, а его, как шубу, бейте!

…
Да, это снова я, читатель мой, -
Скромнейший переписчик Монолога.
А что случилось дальше с Сатаной,
Ты знаешь?  О, нет худшего итога!

Мошенником ограблен до гроша,
Обманут той, что смыслом жизни стала! -
Он оставался человеком, и душа
Его по-человечески рыдала.

Униженный, оплеванный толпой,
Осмеянный, как сам Христос когда-то,
От ярости и гордости слепой,
Забыв, что воплотился без возврата,

Он закричал: «Я Царь!  Я Сатана!»,
Грозил и преисподней, и расплатой,
В ответ лишь хохот: «Сгинь же, Сатана!
Не можешь?! Позови своих рогатых!»

«А если и не лжешь, - то опоздал!
Людишки выросли, наивность устарела.
Хотел игры? Ну что ж, ты проиграл!» -
Толпа визжала, выла,  сатанела.