Михаль

На краю села, у дороги стояла маленькая, но уютная сельская хата. Вокруг, раскинув ветви, шумел сад. Яблони, вишни, сливы, груши дали приют различному птичьему народу среди его веток.  Слышался голос соловья, нахваливающего свои достоинства.
Прямо перед домом уютно расположился небольшой цветочный палисадник.  подсолнухи, чернобривцы, хризантемы и розы ласкали глаз прохожего. Практически все, идущие по дороге, заглядывались на усадьбу.
Среди яблонь расположилась бревенчатая беседка, покрытая ондулином. Покой, тишь и благодать. Райское местечко.
На веранде дома открылась дверь, и вышел коренастый старичок. Лицо его было все в морщинах. Сразу же пришла в голову мысль: «Не эльф это точно, но гном приличного роста. А может хоббит перенесся со своим домиком из волшебной страны Хоббитании.» На нем майка и шорты. Став на пороге, он взглянул на цыплят за оградою и что-то им сказал. Во  дворе подошел к собаке, которая при виде хозяина благодарно вильнула хвостом. Похвалив его за съеденный обед и чисто вылизанную миску, старик зашел в хлев. Навстречу ему вылетела ласточка и, как заправский пилот, рванула высоко в небо. Ни облачка. «Наверное, птенцов кормить полетела, еду искать»- подумал старик…   
«Ну что ребята? Поели? Молодцы!»- сказал старик, осмотрев в клетях кроликов. Те, будто действительно поняли его, подняли уши, внимательно смотрели на хозяина. Подкинув им по ветке дуба и полыни, он еще о чем-то с ними поговорил, вышел во двор. Здесь встретил петуха, важно расхаживающего среди куриного народа. Как истинный хозяин положения, пригрозил ему попаданием в суп, если тот будет плохо исполнять свои обязанности. Кажется, петух понял это без объяснений и,  сказав, что-то на своем петушином языке, увел своих подруг с глаз долой, подальше от греха.
Старику шел уже  восемьдесят восьмой год, но, несмотря на свой возраст, он еще до настоящего времени был полон энтузиазма и в глазах его мелькали шаловливые искринки, свойственные детям.
Попоравшись по хозяйству и осмотрев его, зашел в дом и начал себе готовить еду. Завтрак он уже заработал.   
Несмотря на видимый беспорядок в доме все было на местах, и хозяин знал, где что лежит. Он привык к размеренному порядку своей одинокой жизни и все делал неторопливо, но тщательно.
С самого утра – это примерно часов в семь, а то и раньше, он пил чай, намазывал толстый слой масла на батон и со вкусом его ел. Сейчас  он натер салат из огурцов и капусты, щедро полил подсолнечным маслом. Эта привычка у него возникла, когда еще не было зубов. Благо дело в том году решился поставить челюсть.
За это время на плитке доварился суп и его аромат разносился по дому. Его внук Иван любил, когда дед готовил суп. Так приготовить не могла даже его мама.
Завтракая, старик перебирал в памяти свои воспоминания. Несмотря на то, что фактически прожил свою жизнь, старик не жалел ни о чем. Он сидел и вспоминал свою мать Степаниду,  отца. Больше всего он вспоминал свою Ольку – жену. Это было золотое время. С ней нажил девятерых детей. Вот уже почти 25 лет как ее нет. Первые годы после ее смерти были тяжелые, мягко сказать. Если бы не поддержка семьи и не закалка, полученная на фронте, не выдержал бы.
Дети взрослые, у них свои семьи. Да и далеко они. Надя и Наташа в Белоруссии живут.  Вася в Луцке – слава богу, дом купил. Вера в своем Кривом Рогу осела, Валя в Киеве. Толя прижился в Житомире. Хорошо, что хоть Петро в Холосному осел. Николай. Николай хоть и рядом и всем хорош, но нет… О нем не хотелось думать. Если все соберутся, будет большая компания. Жалко, что Вова ушел так рано. Но что поделаешь. Такова жизнь…
Конечно, его не забывают, приезжают и помогают, но это не то. У всех их своя жизнь: дети, работа, другие заботы.
Кости болят с каждым днем сильней. Да и раненая нога все больше напоминает о себе. Но это ничего. Он же старик и положено, чтобы болело.
А как все начиналось хорошо. Опять вспомнилась Олька. Как было ему хорошо с ней. Трудно. Порой очень трудно, но были вместе. Что-то заболело с левой стороны. Эх,  тряхнуть бы стариной, да спеть бы опять песню про мальчишечку в красной рубашоночке. На улице залаял Цуник. «Может, кто приехал? Неделю как уехала Вера. Нет никого, наверное, аисты ходят по полю, выискивают поживу для птенцов. Эх, времечко, как все скоротечно!».
(год 1927).
Миша! Миша! Ты где? Кричала перепуганная мать, попутно ругая мужа за  излишнюю черствость к ребенку.
Степанида была очень серьезной женщиной, и от нее редко когда можно было услышать ласковое слово. А вот и она не на шутку испугалась. Такой смышленый и умненький у нее Миша. У него такие выразительные и добрые глаза. Он такой любознательный и поэтому ему часто доставалось от отца на орехи. Она же не виновата, что все время порается по хозяйству и нет нее времени на ласковые слова для детей. Даже для Миши, которого она любит, но никак не выказывает своих чувств. Пятерых детей нажила она с Остапом. Кажется, все хорошо да ладно, а вот нет тех теплых отношений, о которых так мечталось в молодости. Новые власти разрешили много чего, но дерут три шкуры с человека. Особенно это чувствуется на селе. Жизнь тяжелая не на шутку. Это еще что? У Остапа характер еще тот.  Пришли уполномоченные и сказали, что нужно вступать в колхоз. А он? Нет, чтобы самому поговорить с ними сбежал куда то и сказал, что ноги его в колхозе не будет.  Ему то что? Побродил где-то под Багном и вернулся. А теперь еще грозится вообще уйти с дома. А ей, Степаниде, пришлось решать выставлять магарычи, договариваться с местными властями. Все в хозяйстве на учете, а Мишка розбышака малый, все ему нипочем. То он собирает яйца вороньи и готовит мужикам из них яишню, задает вопросы какие-то непонятные. Все ему интересно. А тут еще взял декоративную бутылку из под самогона и разбил ее. Остап привез ее из Житомира, с базара и осерчал не на шутку, три шкуры сдерет с мальчишки. Где он запропастился паразит? Сама отодрала бы его, а жалко. 
Миша, испугавшись, батька, забрался на самый верх вяза, и удобно устроившись среди его ветвей, уснул. Он проснулся от голосов матери и отца, звавших его. Не сразу он понял, где находится. Справа среди ветвей сверкала Луна, приветствуя его попытку прикоснуться к небывалому. Вокруг его спальни раскинулся роскошный шатер укрытый яркими звездами неведомых миров.  Теплый летний ветер мягко колебал ветки вяза, шепча волшебные заклинания  на ухо. Потянувшись, и выглянув из своего укрытия, Миша увидел своих родителей, бегающих по полю. Они видимо очень переживали. Даже отец нервно метался по полю, заглядывая в самые укромные места поля.  Миша с удивлением увидел своих родителей маленькими, и ему показалось беззащитными. Ему стало жалко их. Тихо раздвинув ветки вяза, Миша осторожно спустился на Землю, осторожно зашел в дом. В доме было тихо. На печи сидели его старшие братья. Сестры выполняли, какую то работу по хозяйству.
Ничего, не объясняя, он забрался на печку и притаился. Ох, и будет ему от отца доброю лозиною.
Скрипнула входная дверь. Вошел отец. Он был коренастым, словно выточен из доброго дуба древний лесной дух. Ох, и своенравным он был.
Дисциплина в доме была военной. Мало того, что отец был склонен к принятию быстрых решений, так еще и мать… Чисто офицер. Попробуй, что не исполнить вовремя.
Миша рассчитывал на приличную порку, но как ни странно – обошлось. Отец, увидев его в хате, ничего не сказал, а просто вышел во двор. Мать, как ни в чем не бывало, продолжила заниматься по хозяйству. Его даже не поругали. Наутро как обычно все занялись своими делами и не вспоминали его выбрыка.
Как давно это было. Когда еще был маленьким, мечтал, что вырастет и посадит большой сад. В нем будет много яблок, груш и всего, всего. Сейчас сад есть, но все разъехались и никому сад не нужен. По большому счету все это ерунда, но … Заждались его. Как скучно без Ольки. Время неумолимо, да и политика у стариков у всех одинаковая: «Надо когда-то умирать».
Тут же вспомнилось празднование восьмидесятилетия. Адам, его младший брат предложил, взят обязательство, дожить до ста лет. Он конечно не против, но подписался осторожно, черкнув на бумаге: «Согласен!» А что? Может его забыли в этом мире и правду говорит Валерик, что после восьмидесяти лет повырастают новые зубы и все пойдет на лад.
Дай бог!