Автопортрет

Похмелье – есть закон из непреложных,
пируешь день, страдаешь во втором,
пред ним равны и слесарь и художник,
все с бодуна имеют свой синдром…

В то утро живописец Кистеперов
имел свой пробуждения процесс
хитросплетением переговоров,
где каждый блюл свой шкурный интерес.

Клубком противоречий был желудок,
стенала печень, мочевой пузырь
окатывал приливами рассудок,
в глазницах тяжесть двух пудовых гирь.

Экран ведущих тайную игру жил –
лицо, как блин, приплюснутый стеклом.
Себя художник утром обнаружил
в теснине между шкафом и столом,

в обнимку с пухлым чучелом енота
(приятеля таксидермиста дар),
толкалась непомерная икота,
во рту отрыжка – чистый скипидар.

Художник из подстолья живописен
восстал – весь абсурдиста полотно –
от пяток и до выпуклых залысин
двуногий жбан, где водка и вино

плясали, что ни шаг, канкан коктейлев,
а на столе похмелья натюрморт:
лесоповал бутылок незатейлив,
объедков и бычков слоеный торт.

И Кистеперов сел и сморщил лоб, раз
за разом бег мурашек по спине
резвее, и тоскливей смутный образ
из зеркала напротив на стене.

Сам на себя смотрел и думал: «Что ж в них
такого, в тех удачливей меня?
Я их ничуть не хуже, как художник,
и даже лучше… Что же за фигня

несправедливая творится в мире?
Ну почему я должен прозябать
в заваленной картинами квартире
и складывать шедевры под кровать?

Неужто некому еще при жизни
моей искусство оценить мое?
Воистину пророка нет в отчизне,
и критики сплошное воронье».

Вдруг в комнате какое-то движенье
случилось, лоб художника взопрел,
он в плоскости зеркальной отраженье
еще, помимо личного, узрел.

Какой-то роста среднего детина
стоял, вперяя взор свой в полумрак
(в окне была задернута гардина),
и, кажется, одет он был во фрак.

В руке качалась трость бейсбольной битой,
свисал на галстук-бабочку кадык…
«Неужто дверь всю ночь была открытой?» –
художник испустил безмолвный крик.

Страшился Кистеперов почему-то
от отраженья отвести глаза,
секунда – год, длиною в жизнь – минута,
весь мир застыл – сплошные тормоза.

И налилось молчанье, будто колос,
и лопнуло – посыпалось зерно –
раздался в полумраке сиплый голос:
   
   – Братан, зайти к тебе хотел давно.
Навел я справки, мне и доложили,
что, типа, ты художник клевый, слышь,
в два счета, мол, без шума и без пыли,
чего скажу я, мне изобразишь…

«Что за фигня, заказчик это, что ли?» –
с трудом художник силился понять.
Во рту пустыня, напряженьем воли
сухие губы удалось разъять:

   – Прошу прощенья, я того немного, –
ответил Кистеперов, – я вчера…

   – Да брось, братан, я понял все с порога,
художники на это мастера,
меня предупреждали, так что в курсе
я этой канители, все ништяк!
Расслабься, успокойся и зажмурься, –

пришелец просипел, на стол коньяк,
как аппарат спускаемый, на почву
какого-нибудь Марса, снизошел.
Представьте, прогужбанили всю ночь вы,
а вам с утра пораньше не рассол

прокисший посылает Бог, а бренди,
и ангел, вам доставивший флакон,
в одном лице золотозубый денди
и олигарх – финансовый дракон.

   – Все это хорошо на самом деле, –
художник вынул пачку сигарет, –
но от меня чего бы вы хотели? –
и чуть не выронил...

   – Автопортрет! –
– ответствовал заказчик, ненароком
небрежно пододвинув табурет
под зад, художник, неподвижным оком,
таращась в зеркало,
   
    – Автопортрет? –
переспросил.

   – А что, прикольно чисто, –
сверкнув улыбкой, денди подтвердил,
он сам изделием таксидермиста
казался, саблезубый крокодил.
– Я на твое лицо позырил, братка, –
и понял моментально, подлецом
я буду, если не замолвлю кратко,
надежны пацаны с таким лицом.
Короче, ты как раз чего мне надо,
и оправдаешь мне моих надежд…

От самого себя, художник, взгляда
не отвращал, и, не смыкая вежд,
хотя б мигнуть, таращился в упор до
двоения в глазах, смущен весьма.

   –Автопортрет, точнее, автоморда
в поп-арт манере моего письма
интересует вас, пардон, не так ли? –

художник попытался уточнить,
но тяжко говорить ртом полным пакли
и если ускользает сути нить.

Затосковав, как видно, по простору
из-за того, что в комнате темно,
встал олигарх, пошел отдернул штору,
и там остался, и смотрел в окно.

    – Конечно, кое-где она помята, –
он говорил в оконное стекло,
и чувствовалось, был на грани мата,
как будто изнутри чего-то жгло. –
Но мордой это звать по мне неловко,
да что там, несуразное словцо,
на мой взгляд это чисто облицовка,
уж если не конкретное лицо.
Не спорю, справа видно пару вмятин,
бывает, не вписался в поворот…

Художнику намек был неприятен,
он возразить открыл уж было рот,
но вспомнил, прикоснувшись к правой скуле,
как шел на кухню, жаждою влеком,
и уклонясь от мухи, как от пули,
с дверным не разминулся косяком.

   – Конечно, если так лететь навстречу, –
промямлил Кистеперов все же вслух.

   – К тому же с нарушением, замечу,
статьи закона или даже двух, –

заказчик в разговор по ходу вставил,
похоже, так же мухой возмущен,
летающей без соблюденья правил,
художник, состраданием польщен,
продолжил:
 
     – И царапины, что слева…
Ну, это не иначе как гвоздем!

«Эх, коньячку сейчас бы для сугрева, –
подумал. – Собственно, чего мы ждем?
Ах да, автопортрет, вот этой штуки
Мне не постичь и рюмки через две…»

   – Моя бы воля, отрывал бы руки
на месте преступленья пацанве! –
рев вырвался из глотки олигарха,
а с виду был рубаха-парень, прост,
так на буренку вдруг орет доярка,
отведав в темечко коровий хвост. –
И снизу, будто щетина небрита,
пятно от жира или просто гарь,
прилеплен пластырь вместо габарита,
где по идее должен быть фонарь.
Но, полагаю, исправимо это
в автопортрете, оплачу – не жмот!
И заодно хочу другого цвета
чтоб на моей картине был капот…

На смену прекратившейся икоте
прорезался в гортани странный свист,
себя представив с фонарем в капоте,
пробитой шиной свистнул портретист.

   – Какой капот! – взмолился он мужчине, –
о чем, скажите, вообще здесь речь?

   – Что за вопрос? Речь о моей машине,
ты мне капот по вкусу обеспечь,
раскрась его какой мне надо краской,
неужто трудно, братка?

   – Что за бред! –
художник на заказчика с опаской
уставился. – Для вас автопортрет
изображение автомобиля?

И тот кивнул.

   – Вот именно, а что?
Я только с виду, может, простофиля,
Но не дурак… Машина ведь авто?
Я это, как его, сентиментален,
на этой тачке бизнес начинал, -

Заказчик приумолк, как будто вдаль он
уставился.
   
    – Капот не очень ал
в реальности, а надо б поалее,
и чтоб была в движении она,
ну, скажем, вдоль по пальмовой аллее…

Пришелец оторвался от окна:

   - Рисуй, художник, назови лишь цену,
секрет моей зацикленности прост:
хочу повесить в зале во всю стену
портрет моей машины в полный рост.

Всяк лечится на свой лад от синдрома,
и в ход идет, похмелье гнать взашей,
все мокрое, от вермута до рома,
сухое все, от дуста до дрожжей.

Капризен у шальной фортуны норов,
лови мгновение, пока не стар.
Без колебаний понял Кистеперов,
сытней яичница, чем божий дар.

Умелся  прочь зануден и тосклив рой
глаголов типа выпей да налей.
Не стало слов, и все сменилось цифрой
из единицы с чередой нолей.

И было ощущенье, тронул будто
с вокзала эшелон локомотив,
и растянулась на год вновь минута,
когда глаза художник закатив

рукой махнул: «Да в рот всем винегрет им!
Пускай шедевров не писать мне впредь,
но по безденежью автопортретом
ударю я, не встать мне, умереть!»

Он рек, и потянул нулей вагоны
по рельсам единицы паровоз,
число клиенту, словно в лик иконы
молитву, Кистеперов произнес.

Пора все дело кончить кошельком из
загашника и подвести баланс.

   – Заметано! – ответил незнакомец
и отсчитал наличными аванс.