Вий II

   (Фантасмагория)

Не слепой, чтоб не видеть  последствий,
не дурак, чтобы лезть в кутерьму,
ты дождешься, погубит подлец Вий
и тебя, как беднягу Хому.

Неустанный ценитель красот книг,
очарован расшитой канвой,
слышишь скрып колымаги? То сотник
за тобой полупьяный конвой

козаков добрых выслал, уверен,
что как ни были б кони дохлы
на подъем, что ни ври сивый мерин,
но работу исполнят хохлы.

Украина! Крестись в каждой хате,
в дом входя, на икон этажи.
Похмелились, ну в боки пихать и
приставать: расскажи, расскажи…

Побежала горилка по жилам.
Пожелав жуть нагнать пожилым,
да и тем, кто моложе, как шилом
черевички, ты повесть сшил им.

Ты же помнишь, как было легко с ней,
мир казался беспечен и прост,
как задолго до ведьминых козней
поселился в саду певчий дрозд.

Не трудилась она, чтоб увлечь, и,
коль упустишь, то стар или глуп,
этот стан, эти дивные плечи,
и касание бархатных губ.

Как внезапно, всегда где попало
(впрочем что, сеновал разве плох?)
вас желание вдруг заставало
наобум, но ни разу врасплох.

Как в склонении каждый падеж, ты,
как губами школяр карандаш,
знал наощупь ее без одежды
и читал ее, как «Отче наш».

И бараньей сурпой ночь кипела
в басурманском котле, и труха
травяная на панночки тело
нисходила покровом греха.

Но потом, безобразна, сторука,
в пауках, каждый ростом в аршин,
улыбнулась из сена старуха
паутиною дряблых морщин.

Так-то выплыли ведьмины цацки,
что любовь, как не стыд и обман?
Рубанул ты с плеча, по-козацки,
похвалил бы тебя атаман.

Неизбежная, словно во сне, жуть,
и не вздумай поднять шум и кнут,
враз набросятся нечисть и нежить
и в загробный кошмар умыкнут

православную душу. Философ,
как писаньем святым ни владей,
наихудший из всех малороссов
ты паскудник и прелюбодей!

Кто польстился на бархат и плюш, на
злата блеск и сиянье камней,
зреть не может насколько бездушна
эта роскошь и то, что под ней.

Блеск улыбки при всей красоте нем,
но ведь что-то светилось в очах?
Расцвела и пропала растеньем…
Что-то зябко, не вздуть ли очаг?

Те, кто слушали, те приуныли,
свесив головы, вперивши взор
или в сказки видение, или
в любострастия тайный позор.

Даже тем, кто колесную гнул ось
между пальцев, и тем высока
показалась печаль, и всплакнулось
им слегка над судьбой бурсака.

И на свете пожившие старцы
в чаши с брагой макали чубы,
осовело толкуя о царстве
колдунов, где летают гробы.

Что за люди? И пьют вроде много,
но не сыщется славный герой,
что допился бы до осьминога,
а до чертиков – каждый второй.

География, как ни крои, ни
транспортируй вино в рюкзаке,
с бренди, выбродившим в Украине,
не тягаться японской сакэ.

И, когда тяжелей харя гири,
нет проблем предпринять поутру
доморощенное харакири,
врезав миской борща по нутру.

И вареников стол на закуску
со сметаною, и на десерт,
молодуху потрогав за гузку,
мелодичный послушать концерт.

Голосов гул, как сквозь интерьер сна,
спросишь ложку, хозяйка даст две,
и гостям уже неинтересна
быль вчерашняя о колдовстве.

Да и было оно, колдовство, ли?
Только сотнику горечь жутка,
как в завещанной дочкиной воле
имя в здешних краях чужака

оказалось? Будь проклято трижды
удостоенье чести такой:
пой псалмы, петухов до зари жди
и молись за души упокой.

Что страданья твои конвоирам?
Выпей чарку и глубже дыши.
Будет с ведьмой тебе на двоих храм
на всю ночь, и вокруг ни души.

Будет ведьма летать, невесома
так была, что не сбила б росы
(было дело, попал в невод сом, а
чтоб тянуть собралось полбурсы).

Вот и думай, где черт, а где божье
чувство юмора, кто знак подаст?
Выражение рожи бульдожье
не грозит, что владелец зубаст.

И, напротив, в сладчайшем экстазе
может крыться такая у дна
саблезубость больных выкрутас и
из эмоций постылость одна.

Размышляй и суди, вроде ткань тки,
пусть и страшные, но чудесам
чудеса из чудес близ Диканьки
по тебе просто плачут, ты сам,

если чем-то и был околдован,
не втянула тебя грязь, и ты
плюнь на бабий свой стыд, подол вдов он,
колдовство началось с красоты.

Все случится как надо, тихонько
до Диканьки дотянет обоз.
До прозрачности стерта, где тонко,
ткань судьбины. Под стрекот стрекоз,

под раздумья о Боге Всевластном,
сделай вывод изящно простой:
не каким-нибудь пошлым соблазном,
околдован ты был красотой!

Скакуном гордым – черт побери! – ям 
брал любых ширь без шпор и удил.
Ты любил, тебя звали Андрием,
и убьет тебя кто породил.

* * *