Курица не птица

Бывали ли вы на вокзале, чувствовали ли запах немытых залов ожидания, наслаждались ли стуком железных лапищ пыхтящей зеленой тяжеловесной гусеницы, набитой до отказа голубоглазыми и кареглазыми, блондинами и брюнетами?  Нет? Ну, милые мои, тогда нам и говорить не о чем!
А я вот вспоминаю иногда все вышеперечисленное. Вспоминаю, как высохли однажды крокодиловы слезы на бледных щеках провожающих, как втиснув в вагон свое бренное тело и стопудовые авоськи сделала я всем ручкой “гуд бай” и помчалась поездом на запад.
Времена в ту пору неспокойные были и, по секрету признаюсь, дальше собственного носа я тогда отродясь никуда не заглядывала, а тут приятельница уговорила в Польшу смотаться, деньгу зашибить. Мы, говорит, наш совковский ширпотреб туда увезем, а в Польше баксами затаримся. Клюнула я на удочку, о шубке норковой размечталась, о пальто кожаном. Смешно? Да не смешно! На дворе-то голод и холод. На прилавках пусто и в кармане не густо.
Уговорили таки меня. Тук-тук, тук-тук – застучали колеса. Народу в вагоне тьма, с сумками, баулами, рюкзаками – все деньгу зашибать поехали. Ну, думаю, не зря в путь отправилась. Видно, и впрямь, дело прибыльное. А народ, посмотрела я, всякий путешествует.
Ей богу, не вру - рядом в купе, то ли дьяк, то ли подьячий, то ли певчий из церкви. С виду - солидный, а водку так хлещет - уши в трубочку заворачиваются. Церковь свою оставил и туда же, в Польшу. На новый алтарь, видать, деньжонок  подзаработать решил. Да Бог, как говорится, ему судья. Я лучше о себе расскажу.
Между прочим, страху в пути натерпелась - теперь вспомнить смешно. Представляете, утомившись бесконечными купейными разговорами, уснула я крепко, дом родной во сне привиделся… И вдруг, ровно бес в ребро толкнул: глаза открыла, чувствую – паровоз-то наш не вперед летит, а куда-то все вверх да вверх. Батюшки светы! Все, думаю: баста, приехали. Отлетаем к неведомым планидам. Соседку, товарку свою, за руку схватила, глаза вытаращила, аж дыхание в зобу сперло. “Летим!”, - еле выдохнула. “Дура, - прошептала соседка, - колеса на границе меняют, вот и подняли состав к потолку”. “А что, - спрашиваю, - у этих, на западе, колеса другого свойства иль квадратура иная?”. “У их, - злится соседка, - рельса уже. Спи!”. Отлегло от сердца, а то в какой-то миг почудилось уже, что не видать мне Поляндии, как ушей своих. Обошлось, слава те, Господи. Доехали!
Не-ет, зря говорят: “Курица не птица, Поляндия не заграница”. Заграница! И еще какая! В операционной бывали? Стерильность там какая, представляете? Дак, у поляков так же. Брось иголку – не затеряется, на солнце сверкать будет. А у нас брось - попробуй? Да чего говорить!... По нашим улицам пройдешь, неделю обувку отмывать будешь.
Что еще на счет заграницы? О магазинах, например… У нас дома по пустым прилавкам лишь тараканы в то время сновали, а там - товару уймища, красивенько так все разложено, аккуратненько. Дорого, правда. А люди-то, поляки эти, вроде наших, богатством не отличались. И мы, окаянные, на их беде наживаться приехали: “Эй, пани, купытэ дывчинке ляльку (куколку, то есть). Всехо одзин злотый”. Стерва я, стерва проклятая. Она, пани эта, злотый, может, потом и кровью добывала - я ж ей куколку свою втридорога...
Ой, наторговалась досыта. Это каждый день в четыре тридцать на рынок переться, когда еще и глаза-то как следует не открылись! Это за каждое торговое место смертный бой выдерживать! Это каждого пана, каждую пани за рукав хватать и почти насильно им столярный инструмент фирмы “made in СССР” втюхивать!
Нет, не прав тот, кто наших торгашей на рынке барыгами обзывает. Ругает, что, мол, цены на свой товар заламывают. Да я за все золото мира не отдала б то платьице, что у поляка себе подешевке выторговала, слезами выревела.
Вот, кто слушает меня, диву, наверное, дается -  сколько ж натерпеться  пришлось! Да только это цветочки все. Ягодки впереди будут.
Думала ли, гадала ли, что не самое страшное деньги у панов вымаливать. Страшнее, когда карманы долларов полны, в сумке нежно позвякивает перламутровый чайный сервиз польского производства типа “Мадонна”; ты в предвкушении радостной встречи с  родной русской сторонушкой ждешь электрички, следующей по маршруту “Варшава-Брест”, а вместо электрички на тебя мчится совершенно дикая толпа затаренных до предела челноков-торгашей.
Вот где мысленно с жизнью пришлось распрощаться! И только тяжеленная тележка с барахлом, за которую  в надежде схватились мои руки, уберегла от участи, постигшей Анну Каренину, то бишь, от гибели на железнодорожных путях.
Если честно, мне повезло. Пусть с трудом, все ж втиснулась я в пахнущий вперемежку духами-дезодорантами-перегарами забитый до отказа вагон. Хуже было моей знакомой, даме пятьдесят восьмого размера. Решив всех перехитрить, придумала она без толчеи и нервотрепки воспользоваться не дверью, а окном, да не рассчитала, бедная, диаметр своей талии и ширину пространства, в которое собралась нырнуть. В миг, когда казалось уже, что вот-вот мягкое тело коснется твердого пола, в тот самый миг складка ее жирка накрепко приклеилась к оконной раме – пухлые ноги дамы вытянулись в струнку, ветер заиграл широченной черной юбкой, показывая окружающим панталоны цвета незрелого персика, а руки и голова безвольно повисли в недосягаемом купе. Только усилия пяти человек с одной стороны и пяти с другой спасли, милую, от нелепой гибели на чужбине.
Позже, в грязном заплеванном брестском вокзальном ресторанчике она, заламывая толстенькие пальчики и закатывая к потолку глазки, пищала тонюсеньким голоском, так не вязавшимся с ее пышной статью: “Да чтобы я, да  хоть раз, да поехала в эту Польшу!…” А я, зажав в ладони потертый зелененький доллар и украдкой любуясь им, добытым таким непосильным трудом, мысленно соглашалась с несчастной.
- Ну что, когда в следующий раз едем? – окружили меня друзья и соратники по торговой части.
Голова сама собой вжалась в плечи и пред глазами предстала ужасная картина: дикая толпа с воем мчится на мой, сверкающий перламутром сервиз.
Я, пожалуй, соглашусь, что курица не птица – какая ж птица, коль летать не умеет. Зато я птица совершенно иного полета…