Аир благовонный

НА ДОРОГАХ НЕХОЖЕНЫХ

О ДУШИСТАЯ ЛУГОВИНА МОЕЙ ГРУДИ

КТО БЫ ТЫ НИ БЫЛ, ДЕРЖАЩИЙ МЕНЯ В РУКАХ

 ДЛЯ ТЕБЯ, ДЕМОКРАТИЯ

ЭТИ ПЕСНИ ПОЮ Я ВЕСНОЙ

НЕ В СОДРОГАНИЯХ МОЕЙ ХУДОЙ ГРУДИ

СТРАШНОЕ СОМНЕНЬЕ ВО ВСЕМ

СУТЬ ВСЕЙ МЕТАФИЗИКИ

ЛЕТОПИСЦЫ БУДУЩИХ ВЕКОВ

КОГДА Я УСЛЫХАЛ К КОНЦУ ДНЯ

ВЫ И ЕСТЬ ЭТО НОВОЕ СУЩЕСТВО, УВЛЕЧЕННОЕ МНОЙ?

КОРНИ И ЛИСТЬЯ САМИ ВСЕГДА ОДИНОКИ

НИ ЗНОЙ, ЖГУЧИЙ И ИССУШАЮЩИЙ

ПАДАЙТЕ, КАПЛИ

ГОРОД РАЗГУЛА

ЧТО ЗА СМУГЛОЕ ЛИЦО

Я ВИДЕЛ ДУБ В ЛУИЗИАНЕ

НЕЗНАКОМОМУ

В ТОСКЕ И В РАЗДУМЬЕ

Я СЛЫШУ—МНЕ ВМЕНЯЮТ В ВИНУ

ПОГРАНИЧНАЯ ТРАВА ПРЕРИИ

КОГДА Я ЧИТАЮ О ГОРДЕЛИВОЙ СЛАВЕ

МЫ—МАЛЬЧИШКИ

КАЛИФОРНИИ ОБЕЩАЮ

В ЭТИХ ТОНЧАЙШИХ ЛИСТАХ МОИХ

НЕТ НА МОЕМ СЧЕТУ

ВЗГЛЯД

СТИХОТВОРЕНИЕ ДЛЯ ВЗЯВШИХСЯ ЗА РУКИ

ЗЕМЛЯ, МОЕ ПОДОБИЕ

ПРИСНИЛСЯ МНЕ ГОРОД

РАДИ ЧЕГО, ВЫ ДУМАЕТЕ, Я БЕРУСЬ ЗА ПЕРО?

И ВОСТОК, И ЗАПАД

ЕСЛИ КОГО Я ЛЮБЛЮ

К МАЛЬЧИКУ С ЗАПАДА

О ЛЮБОВЬ, БЫСТРОТЕЧНАЯ, ВЕЧНАЯ

СРЕДИ МНОЖЕСТВА

ТЫ, ЗА КЕМ, БЕССЛОВЕСНЫЙ

ТА ТЕНЬ, МОЕ ПОДОБИЕ

СЕЙЧАС, ПОЛНЫЙ ЖИЗНИ



НА ДОРОГАХ НЕХОЖЕНЫХ

На дорогах нехоженых,

В тростнике над озерными водами

Я, сбежавший от показной жизни,

От общепринятых норм, развлечений, прибылей, правоверностей—

Ими я слишком долго пытался питать мою душу,—

Ясно увидел я нормы не общепринятые, ясно мне, что моя душа,

Что душа говорящего моими устами мужчины ликует в товарищах,—

Здесь, в одиночестве, вдалеке от бряцания мира,

В соответствии и беседе с пахучими травами,

Естественный (ибо в этом укромном месте могу я раскрыться, как не осмелюсь нигде),

Глубоко ощутил я жизнь, непоказную, объемлющую весь мир,

И, решась, отныне пою лишь мужскую дружбу

И направляю песни в эту необходимую жизнь,

Завещая выносливую, мускулистую любовь,—

В полдень девятого месяца моего сорок первого года

Всем, кто молод и кто был молод,

Я открываю тайну ночей и дней моих,

Я ликую, что не могу без товарищей.

 
О ДУШИСТАЯ ЛУГОВИНА МОЕЙ ГРУДИ

О душистая луговина моей груди,

Листья твоей травы собирая, пишу, чтоб меня прочитали потомки,

Листья могилы, листья плоти вырастут надо мной, над смертью,

Вечные корни, высокие листья. Да не заморозит зима вас, о нежные листья,

Расцветайте каждой весной, выходя оттуда, куда уходили;

Я не знаю, много ль прохожих заметит вас и вдохнет слабый ваш запах, но верю, что сколько-то их наберется;

О тонкие листья! О кровные травы! Что ж, расскажите на свой лад о сердце, сокрытом под вами,

Я не знаю, что сами вы значите там, внизу; вы не значите счастья,

Вы горе, горше, чем можно снести, меня вы жжете и жалите,

И все ж вы прекрасны, о блеклые корни, вы заставляете думать о смерти,

От вас даже смерть прекрасна (что прекрасно, в конце концов, если не смерть и любовь?),

Я думаю, что не жизни пою я песнь о влюбленных, но смерти,

Ибо как спокойно и как торжественно возрастает она до мира влюбленных,

Мне безразлично, смерть или жизнь, душа не делает выбора

(Быть может, возвышенная душа влюбленных предпочитает смерть),

В самом деле, о смерть, я думаю ныне, что эти листья травы значат то же, что ты,

Выше, милые листья, чтобы мне вас увидеть! выше над луговиной груди!

Дальше от сердца, сокрытого в почве!

Не таитесь в алых корнях, о робкие листья!

Не оставайтесь в земле, о стыдливые травы моей груди!

Выходите! Я вознамерился вами одеть свою грудь, довольно меня давила и удушала земля;

Загадочные, прихотливые травы, вы мне вольны не служить,

Я сам скажу то, что хотел сказать,

Я спою о себе и товарищах, в единственной песне моей зазвучит только их призыв,

Я заставлю бессмертное эхо откликнуться на него во всех штатах,

Я покажу образец постоянства и воли влюбленным во всех штатах,

Мною сказаны будут слова о веселости в смерти,

Дай мне тон потому, о смерть, дабы я пел с тобою в лад,

Дай мне себя, ибо вижу я, что вы обе свято принадлежите мне и вовек неразлучны, любовь и смерть.

Нет, не позволю я вам удерживать меня здесь тем, что я звал жизнью,

Ибо ныне открылось мне, что истинный смысл—в вас,

Что вы прячетесь в переменчивых образах жизни, они же обязаны бытием своим—вам,

Что, сбросив их оболочку, вы предстаете истинной истиной,

Что за маскою материальности вы терпеливо ждете, ждете сколько угодно,

Что однажды, быть может, вы завладеете миром,

Что, быть может, развеете по ветру всю череду житейских обличий,

Что, должно быть, вы то, ради чего существует все, но все это недолговечно,

А вы—вы долговечны.

 
КТО БЫ ТЫ НИ БЫЛ, ДЕРЖАЩИЙ МЕНЯ В РУКАХ

Кто бы ты ни был, держащий меня в руках,

Честно предупреждаю, что ты ничего от меня не добьешься,

Если в расчет не возьмешь одно обстоятельство:

Я не такой, как ты предполагаешь, я совершенно другой.

 

Кто тот, кто станет моим последователем?

Кто обречет себя домогаться моей любви?

 

Дорога опасна, цель неясна, быть может, губительна,

Тебе придется оставить все и всех и меня одного считать своей мерой вещей,

И даже тогда твой искус будет долог и изнурителен,

Тебе придется забыть былую идею своей жизни и ее соответствие жизням ближних,

А потому отпусти меня и не тревожь себя мной, сними свою руку с моих плеч,

Положи меня и отправляйся своим путем.

 

Или тайно, для опыта, где-то в лесу

Или за скалой под открытым небом

(Ибо под крышей дома или на людях я не появлюсь,

Равно как в библиотеках я словно нем или туп, или нерожден или мертв),

Но, возможно, с тобой на высокой горе, оглядевшись, не может ли кто подкрасться,

Или, возможно, в лодке вдали от берега или на берегу отдаленного острова,

Там я позволю тебе свои губы прижать к моим

В долгом товарищеском поцелуе, в поцелуе нового мужа,

Ибо я твой новый муж и я твой товарищ.

А если хочешь, возьми меня под свои одежды,

Чтобы я слышал биение твоего сердца и дремал на твоих коленях;

И когда ты пойдешь по земле или морю, не выпускай меня,

Ибо касаться тебя мне достаточно, большего и не надо,

Носимый тобою, касаясь тебя, я тихо навеки усну.

Но, эти страницы уча, ты учишься и рискуешь,

Ибо этих и страниц, и меня тебе не понять,

Они ускользнут от тебя сначала, и чем дальше, тем больше, и я ускользну от тебя,

Даже когда ты решишь, что ты, без сомненья, меня уловил,—гляди!

Ты уже видишь, что я убежал от тебя.


Ибо я написал эту книгу не ради того, что в нее вложил,

И чтением книги ее ты не обретешь,

Равно, как и те, кто издавна знает меня, любуются мной и возносят мне громко хвалу,

Равно не добьются успеха и те, кто домогался моей любви (разве немногие избранные),

И стихи мои будут творить не только добро, но и зло, может, больше зла, чем добра,

Ибо все тщета без того, о чем ты не раз догадывался и ни разу не догадался, на что я тебе намекал;

А потому отпусти меня и отправься своим путем.

 
ДЛЯ ТЕБЯ, ДЕМОКРАТИЯ

Вот я сделаю всю сушу неделимой,

Я создам самый великолепный народ из всех, озаряемых солнцем,

Я создам дивные страны, влекущие к себе, как магниты,

                Любовью товарищей,

                Вечной, на всю жизнь, любовью товарищей.

 

Я взращу, словно рощи густые, союзы друзей и товарищей вдоль твоих рек, Америка, на прибрежьях Великих озер и среди прерий твоих,

Я создам города, каких никому не разъять, так крепко они обнимут друг друга,

                Сплоченные любовью товарищей,

                Дерзновенной любовью товарищей.

 

Это тебе от меня, Демократия, чтобы служить тебе, ma femme!

Тебе, тебе я пою эти песни.

 
ЭТИ ПЕСНИ ПОЮ Я ВЕСНОЙ

Эти песни пою я весной, собирая цветы для влюбленных.

(Кто лучше меня поймет влюбленных, все их радости и печали?

И кто лучше меня может стать поэтом товарищества?)

Собирая, я прохожу через сад мира и вскоре выхожу за ворота,

А теперь я иду по берегу пруда, а теперь вброд, не боясь промочить ноги,

А теперь вдоль ограды, близ которой навалены старые камни, подобранные на полях,

(Полевые цветы, и сорняки, и лоза взобрались на камни, приукрыли их; я иду мимо),

Все дальше и дальше в чащу леса, или просто слоняюсь летними вечерами, не думая, куда иду,

В одиночестве вдыхаю земляной дух, временами останавливаюсь среди тишины,

Мне кажется, что у меня нет спутников, но вскоре вокруг меня собирается целый отряд,

Кто рядом, кто позади, кто обнимает меня,

Это души милых друзей, умерших и живых,

Их целая толпа, она все гуще, а я — посредине,

Собирая, раздавая, распевая, я странствую вместе с ними,

Сорву что-нибудь и брошу тому, кто ближе, на память обо мне,

То сирень, то сосновую ветку,

То выну из кармана мох, который свисал с виргинского дуба во Флориде, и я его там отодрал,

То гвоздики, и лавра листы, и пук шалфея

Или то, что я вытащил из воды, забравшись в пруд

(Здесь я видел в последний раз того, кто нежно любит меня и теперь возвращается, чтобы никогда не расставаться со мной,

А это, ах, этот корень аира должен стать символом нашего товарищества,

Обменяйтесь им, юноши! И никогда не возвращайте его друг другу!),

И кленовые прутики, и каштаны, и цветы диких апельсинов,

И ветки смородины, и сливовый цвет, и ароматический кедр,

Окруженный плотным облаком душ,

Я прохожу, иногда указывая и касаясь, иногда отбрасывая от себя,

Объясняя каждому, чем он будет владеть, давая каждому что-нибудь.

Но то, что вытащил из воды на краю пруда,— это я приберег,

Я одарю этим тех, кто способен любить, как я.

 
НЕ В СОДРОГАНИЯХ МОЕЙ ХУДОЙ ГРУДИ

Не в содроганиях моей худой груди,

Не во вздохах ночью от бешеной неудовлетворенности собой,

Не в этих протяжных, подавленных вздохах,

Не во множестве нарушенных клятв и обещаний,

Не в моей упрямой и неукротимой воле,

Не в глотках свежего воздуха,

Не в биении, не в учащенных ударах пульса в моих висках и запястьях,

Не в этих странных толчках сердца, которые когда-нибудь прекратятся,

Не в желаниях, высказанных только небесам,

Не в плаче, не в смехе, не в горьких вызовах судьбе, когда в полях я брожу одиноко,

Не в глухих признаниях, вырвавшихся сквозь стиснутые зубы,

Не в звуках, отзвуках слов, болтливых слов, мертвых слов, звуках эха,

Не в шепотах-миражах моих сновидений,

Или в шепотах-миражах этого удивительного каждодневного сна,

Или в ощущениях моего тела, которые застают меня врасплох и отпускают,—не в этом,

Не в части этого и не во всем этом вместе взятом. О цепкость видения!

О моя жизнь!

Мне нужно, чтобы ты переполнила эти песни.

 
СТРАШНОЕ СОМНЕНЬЕ ВО ВСЕМ

Страшное сомненье во всем,

Тревога: а что, если нас надувают?

Что, если наша вера и наши надежды напрасны

И загробная жизнь есть лишь красивая сказка?

И, может быть, то, что я вижу: животные, растения, холмы, люди, бегущие, блистающие воды,

Ночное, дневное небо, краски и формы, может быть (и даже наверное), это одна только видимость, а настоящее нечто еще не открылось для нас.

(Как часто они встают предо мной без покрова, будто затем, чтобы посмеяться надо мною, подразнить меня,

Как часто я думаю, что ни я, ни другие не знаем о них ничего.)

 

Но эти сомнения исчезают так странно перед лицом моих друзей, моих милых,

Если тот, кого я люблю пойдет побродить со мною или сядет рядом со мною, держа мою руку в своей,

Что-то неуловимо-неясное, какое-то знание без слов и мыслей охватит нас и проникнет в нас,

Неизъяснимой, неизъясняемой мудростью тогда я исполнен, тихо сижу и молчу, ни о чем уже больше не спрашиваю,

Я все же не в силах ответить на свои вопросы обо всем, окружающем нас, о смерти и о жизни за гробом,

Но что мне за дело до них, я спокойно сижу и хожу,

Тот, чья рука в моей, разогнал мои тревоги вполне.

 

СУТЬ ВСЕЙ МЕТАФИЗИКИ

Итак, джентльмены,

Дабы слово мое осталось в ваших умах и воспоминаниях,

Я открою вам суть и конечный итог всей метафизики.

(Как старый профессор — студентам

В заключение курса лекций.)

 

Исследовав все системы, новые и древнейшие, греческие и германские,

Исследовав и изложив Канта, а после — Фихте, Шеллинга и Гегеля,

Изложив ученье Платона — и Сократа, который был выше Платона,

Исследовав и изучив божественного Христа, который был неизмеримо выше Сократа,

Я обозреваю сегодня все эти греческие и германские системы,

Вижу все философии, христианские церкви и догматы вижу,

И явственно вижу сущность Сократа и сущность божественного Христа —

Их сущность — любовь человека к собрату, влечение друга к другу,

Мужа — к любимой жене и детей — к родителям,

Города — к городу и народа — к народу.

 
ЛЕТОПИСЦЫ БУДУЩИХ ВЕКОВ

Летописцы будущих веков,

Вот я открою, что скрыто за этим бесстрастным лицом, и скажу вам, что написать обо мне.

Напечатайте имя мое и портрет мой повесьте повыше, ибо имя мое — это имя того, кто умел так нежно любить,

И портрет мой — друга портрет, страстно любимого другом,

Того, кто не песнями своими гордился, но безграничным в себе океаном любви, кто изливал его щедро на всех,

Кто часто блуждал на путях одиноких, о друзьях о желанных мечтая,

Кто часто в разлуке с другом томился ночами без сна,

Кто хорошо испытал, как это страшно, как страшно, что тот, кого любишь, может быть, втайне к тебе равнодушен,

Чье счастье бывало: по холмам, по полям, по лесам пробираться, обнявшись, вдвоем, в стороне от других,

Кто часто, блуждая по улицам с другом, клал себе на плечо его руку, а свою к нему на плечо.

 
КОГДА Я УСЛЫХАЛ К КОНЦУ ДНЯ

Когда я услыхал к концу дня, как имя мое в Капитолии встретили рукоплесканиями, та ночь, что пришла вослед, все же не была счастливою ночью,

И когда мне случалось пировать или планы мои удавались, все же не был я счастлив,

Но день, когда я встал на заре, освеженный, очень здоровый, и, напевая, вдохнул созревшую осень,

И, глянув на запад, увидел луну, как она исчезала, бледнела при утреннем свете,

И на берег вышел один, и, раздевшись, пошел купаться, смеясь от холодной воды, и увидел, что солнце восходит,

И вспомнил, что мой милый, мой друг теперь на пути ко мне, о, тогда я был счастлив,

И воздух стал слаще, и пища сытнее, и пригожий день так чудесно прошел,

И с таким же весельем пришел другой, а на третий под вечер пришел мой друг,

И ночь наступила, и все было тихо, и я слушал, как неторопливые волны катились одна за другою к земле,

Я слушал, как шуршали-шипели пески и вода, будто шептали, меня поздравляя,

Потому что, кого я любил больше всех, тот лежал рядом со мною, спал под одним одеялом со мною в эту прохладную ночь,

И в тихих лунных осенних лучах его лицо было обращено ко мне,

И рука его легко лежала у меня на груди,— и в эту ночь я был счастлив.

 
ВЫ И ЕСТЬ ЭТО НОВОЕ СУЩЕСТВО, УВЛЕЧЕННОЕ МНОЙ?

Вы и есть это новое существо, увлеченное мной?

Запомните сразу, я ничуть не похож на того, кем кажусь вам;

Вы задумали отыскать во мне свой идеал?

Вы хотите так просто назвать меня своим возлюбленным?

Вы хотите неомраченной радости от моей дружбы?

Вы хотите от меня веры и правды?

Вы разглядели, что скрыто за этим обличьем, за этим спокойным и тихим нравом?

Вы верите, что ступаете по твердой земле к живому герою?

Неужели вы не задумывались, о заблудшая, а вдруг это майя, мираж?

 
КОРНИ И ЛИСТЬЯ САМИ ВСЕГДА ОДИНОКИ

Корни и листья сами всегда одиноки,

К мужчинам и женщинам запахи леса приходят издалека, с побережья.

Женская грудь, высшие всплески любви, пальцы сцеплены крепче, чем виноградные лозы,

Ливень выкриков птичьих из гущи веток и листьев зеленых, когда солнце восходит,

Ветры с земли и любовь с берегов, вам в далекое море, вам, о моряки!

Свежесть ягод, тронутых легким морозом, и мартовские побеги лозы, юноши, вам, бредущим в полях, когда вас застигает зима,

Почки любви перед тобой и в тебе, где бы ты ни был,

Почки любви, и должны распуститься они, подчиняясь общим законам,

Если ты дашь им солнца тепло, лопнут они, форму, запах и цвет тебе возвратив,

Если ты будешь поить их, кормить, станут цветами они, плодами, кустами, большими деревьями станут.

 
НИ ЗНОЙ, ЖГУЧИЙ И ИССУШАЮЩИЙ

Ни зной, жгучий и иссушающий,

Ни бешеное упорство моря,

Ни ветер, мягкий и сухой ветер зрелого лета, поднимающий шаровые облака пуха с мириадами семян,

Гонимые, грациозно плывущие, они падают, где придется,

Не больше страсти моей, сжигающей и истребляющей все, чтобы завоевать того, кого я люблю,

Ни больше моей настойчивости.

Море, нетерпеливое, вечно ищущее море, разве оно сдается? И я как море.

Нет ни облака пуха, ни запахи, ни тяжелые дождевые тучи, гонимые ветром,

Не больше гонимой ветром моей души,

Излучающей любовь для тебя.

 
ПАДАЙТЕ, КАПЛИ

Падайте, капли, покидая мои голубые вены!

О мои капли! падайте, медленные капли,

Сочитесь, бесхитростные кровавые капли,

Из ран моей совести, нанесенных для того, чтобы высвободить вас,

С моего лба, с моего лица, с моих губ,

Из моей груди, из меня самого, где был я в укрытии, лейтесь, кровавые капли, исповедальные капли,

Окрашивайте каждую страницу мою, каждую песню, которую я пою, каждое слово, которое я произношу, красные капли,

Позволь им узнать краску твоего стыда, позволь им сверкать,

Насыть их собой, пристыженный и заплаканный,

Проступайте на всем, что я написал или напишу, красные капли,

Стыдом моим пропитайте все, кровавые капли.

 
ГОРОД РАЗГУЛА

Город разгула, радости и суеты,

Город, где жил я и пел в твоем сердце, однажды прославит тебя,

Не твое лицедейство, не мелькающие рекламы, не твои зрелища мне воздадут,

Не бесконечные вереницы твоих домов, не корабли на верфях,

Не уличные процессии, не яркость витрин со всеми товарами,

Не затем это все, чтобы вести разговоры с ученым народом или вносить свою лепту в разгар вечеринки и пира;

Вовсе не это, но когда я иду по тебе, о Манхеттен, ты мгновенными вспышками глаз мне предлагаешь любовь,

Даришь ответ моим взглядам и мне воздаешь,

Вереницей возлюбленных вечно мне воздаешь, только этим, и только.

 
ЧТО ЗА СМУГЛОЕ ЛИЦО

Что за смуглое лицо, что за пронзительные серые глаза,

Эта борода, белые, похожие на овечью шерсть волосы, свободно лежащие на моей шее,

Загорелые руки, уверенная и спокойная манера держаться без желания нравиться;

Пусть подходит ко мне мой друг, он всегда при расставании целует меня прямо в губы,

И я с уличного перекрестка или с палубы корабля возвращаю поцелуй,

Мы соблюдаем ритуал прощального приветствия двух американских друзей, суши и моря,

Мы—два свободных и раскованных человека.

 
Я ВИДЕЛ ДУБ В ЛУИЗИАНЕ

Я видел дуб в Луизиане,

Он стоял одиноко в поле, и с его ветвей свисали мхи,

Он вырос один, без товарищей, весело шелестя своей темной листвой,

Несгибаемый, корявый, могучий, был он похож на меня,

Но странно мне было, что он мог в одиночестве, без единого друга, шелестеть так весело листвой, ибо я на его месте не мог бы,

И я отломил его ветку, и обмотал ее мхом,

И повесил ее на виду в моей комнате

Не затем, чтобы она напоминала мне о милых друзьях

(Я и без того в эти дни ни о ком другом не вспоминаю),

Но она останется для меня чудесным знамением дружбы-любви,

И пусть себе дуб средь широкого поля, там, в Луизиане, искрится, одинокий, под солнцем,

Весело шумя своей листвой всю жизнь без единого друга,—

Я знаю очень хорошо, что я не мог бы.

 
НЕЗНАКОМОМУ

Незнакомый прохожий! ты и не знаешь, как жадно я смотрю на тебя,

Ты тот, кого я повсюду искал (это меня осеняет, как сон).

С тобою мы жили когда-то веселою жизнью,

Все припомнилось мне в эту минуту, когда мы проходили мимо, возмужавшие, целомудренные, магнитные, любящие,

Вместе со мною ты рос, вместе мы были мальчишками,

С тобою я ел, с тобою спал, и вот твое тело стало не только твоим и мое не только моим.

Проходя, ты даришь мне усладу твоих глаз, твоего лица, твоего тела и за это получаешь в обмен мою бороду, руки и грудь,

Мне не сказать тебе ни единого слова, мне только думать о тебе, когда я сижу, одинокий, или ночью, когда я, одинокий, проснусь,

Мне только ждать, я уверен, что снова у меня будет встреча с тобой,

Мне только думать о том, как бы не утратить тебя.

 
В ТОСКЕ И В РАЗДУМЬЕ

В тоске и в раздумье сижу, одинокий,

И в эту минуту мне чудится, что в других странах есть такие же люди, объятые тоской и раздумьем,

Мне чудится, что стоит мне всмотреться, и я увижу их в Германии, в Италии, в Испании, во Франции

Или далеко-далеко — в Китае, в России, в Японии, они говорят на других языках,

Но мне чудится, что если б я мог познакомиться с ними, я бы полюбил их не меньше, чем своих земляков,

О, я знаю, мы были бы братьями, мы бы влюбились друг в друга,

Я знаю, с ними я был бы счастлив.

 
Я СЛЫШУ—МНЕ ВМЕНЯЮТ В ВИНУ

Я слышу—мне вменяют в вину разрушение устоев,

Но в действительности я ни за, ни против устоев. (Какой мне прок от согласия с ними? или от разрушения их?)

Я хотел бы только утвердить в Манхеттене, в каждом городе Штатов в глубине суши и на побережье,

В полях, в лесах и на каждом корабле, маленьком или большом, рассекающем воду,

Без нудных уставов, без строгих правил, оправданий, доказательств,

Устои доброго товарищества.

 

ПОГРАНИЧНАЯ ТРАВА ПРЕРИИ

Пограничная трава прерии, с ее особым пахучим дыханием,

Я требую от нее духовного отклика,

Требую самого тесного и обильного братства людей,

Требую возрастания листьев из слов, поступков, сущностей

Этих людей с открытых просторов, людей грубых, опаленных солнцем, свежих, упитанных,

Идущих своим путем, прямых, ступающих вольно и слаженно, ведущих, а не ведомых,

С непреходящей неувядаемой смелостью, с нежной и сильной плотью, не задетой пороком,

Глядящих небрежно в лицо президентам и губернаторам, словно твердя: «Кто вы такие?»

Рожденных в страсти землей, простых, без натянутости, без покорности,

Этих из сердца Америки.

 
КОГДА Я ЧИТАЮ О ГОРДЕЛИВОЙ СЛАВЕ

Когда я читаю о горделивой славе, о победах могущественных генералов — я не завидую генералам,

Не завидую президенту, не завидую богачам во дворцах,

Но когда говорят мне о братстве возлюбленных — как они жили,

Как, презирая опасность и людскую вражду, вместе были всю жизнь, до конца,

Вместе в юности, в зрелом и старческом возрасте, неизменно друг к другу привязаны, верны друг другу,—

Тогда опускаю я голову и отхожу поспешно — зависть съедает меня.

 
МЫ—МАЛЬЧИШКИ

Мы — мальчишки, мы вдвоем,

Неразлучные, гуляем,

То на гору, то с горы, то на север, то на юг,

Мы локтями пробиваемся, мы сжимаем кулаки,

Мы радуемся нашей силе, и оружие при нас,

Где придется, мы напьемся, и влюбляемся, и спим,

А законов мы не знаем, каждый сам себе закон,

То воруем, то деремся, то под парусом плывем, дышим воздухом, пьем воду и танцуем на прибрежье,

И дрожат пред нами скряги, и рабы, и попы.

 
КАЛИФОРНИИ ОБЕЩАЮ

Калифорнии обещаю,

Всему побережью, простору равнинных пастбищ, и дальше, паровозным гудкам Орегона;

Восток не удержит меня надолго, я скоро отправлюсь к тебе, чтобы остаться, чтобы учить крепкой американской любви,

Ибо я твердо знаю, что я и крепкая любовь живут в тебе, в побережьях, рядом с Западным морем;

Ибо эти края тянутся в глубь побережья и к Западному морю, и я тоже тянусь.

 
В ЭТИХ ТОНЧАЙШИХ ЛИСТАХ МОИХ

Моя крепчайшая сила в этих тончайших листах моих,

В них я таю и прячу мысли мои, велю себе скрыть их,

Но даже другие мои стихи не выдают меня так, как они.

 
НЕТ НА МОЕМ СЧЕТУ

Нет на моем счету облегчающей труд машины,

Нет и других изобретений или открытий,

Не завещать мне даров на постройку больницы или библиотеки,

Меня не вспомянут за подвиг во славу Америки,

Не будут чтить ни за ум, ни за пыльные книги на полках, —

Лишь несколько солнечных песен я на земле оставлю

Всем товарищам, всем влюбленным.

 
ВЗГЛЯД

Взгляд, пойманный в баре

Поздней зимней ночью из кучки рабочих и шоферов, жмущихся к печке; я незамеченный сидел в углу,—

Взгляд юноши, которого я люблю и который любит меня, тихие шаги, мы сидим рядом, он может взять мою руку,

Долгие мгновения среди шарканья ног, ругани и непристойных жестов,

Мы вдвоем., мы рядом, мы мало говорим, а если говорим, то не словами.

 
СТИХОТВОРЕНИЕ ДЛЯ ВЗЯВШИХСЯ ЗА РУКИ

Стихотворение для взявшихся за руки;

Вы—старые и молодые!

Вы—на Миссисипи, на всех притоках и ручьях Миссисипи!

Вы—влюбленные механики и лодочники! вы—головорезы

Вы—парочки! и все шествия, движущиеся вдоль улиц!

Я хочу влиться в множества ваши, пока не увижу—стало привычным для вас жить, взявшись за руки.

 
ЗЕМЛЯ, МОЕ ПОДОБИЕ

Земля, мое подобие,

Хотя ты кажешься такой спокойной, округлой, обильной,

Но теперь я думаю, что это не так, но теперь я думаю, есть что-то жестокое и взрывоподобное в тебе,

Так атлет околдовывает меня, а я его, Но во мне против него поднимается что-то жестокое и ужасное, готовое прорваться,

Ни с кем я не говорил об этом, даже в этих песнях говорить не осмеливаюсь.

 
ПРИСНИЛСЯ МНЕ ГОРОД

Приснился мне город, который нельзя одолеть, хотя бы напали на него все страны вселенной,

Мне снилось, что это был город Друзей, какого еще никогда не бывало,

И превыше всего в этом городе крепкая ценилась любовь,

И каждый час она сказывалась в каждом поступке жителей этого города,

В каждом их слове и взгляде.

 
РАДИ ЧЕГО, ВЫ ДУМАЕТЕ, Я БЕРУСЬ ЗА ПЕРО?

Ради чего, вы думаете, я берусь за перо?

Прославить военный фрегат, величавый и стройный, проплывающий передо мною на всех парусах?

Великолепие минувшего дня? Наступающей ночи?

Или чванливую гордость и блеск большого города? Нет!

Просто, чтоб рассказать, что я видел двух скромных людей,

В тесной толпе, у причала, они расставались:

Один, остававшийся, горячо целовал друга,

А тот, уезжавший, крепко его обнимал.

 
И ВОСТОК, И ЗАПАД

И Восток, и Запад,

Человека приморского штата и Пенсильвании, Канадца севера и южанина я люблю,

Чтобы с истинной правдой выразить вас как себя самого, ведь корень в людях един,

И я верю, что назначение всех этих штатов в поисках возвышающей дружбы, неизвестного прежде восторга,

Которые ждут, я уверен, всегда ожидали раскрытия, затаенные в людях во всех.

 
ЕСЛИ КОГО Я ЛЮБЛЮ

Если кого я люблю, я нередко бешусь от тревоги, что люблю напрасной любовью,

Но теперь мне сдается, что не бывает напрасной любви, что плата здесь верная, та или иная.

(Я страстно любил одного человека, который меня не любил,

И вот оттого я написал эти песни.)

 
К МАЛЬЧИКУ С ЗАПАДА

Множество истин понимать я учу, помогая тебе стать моим повтореньем;

Но только, если кровь сродни моей не струится в твоих жилах,

Если не ты выбран без слов возлюбленным и не ты выбираешь без слов возлюбленных,

Что толку тогда в этом стремлении стать моим повтореньем?

 
О ЛЮБОВЬ, БЫСТРОТЕЧНАЯ, ВЕЧНАЯ

О Любовь быстротечная, вечная! О женщина моей любви!

О Невеста! Жена! Насколько беспомощней слов моих моя беззащитная мысль о тебе!

Затем, разлученный, бесплотный, или снова рожденный,

Эфемерный, о надежда моя, последняя атлетическая возможность,

Я с тобой восхожу, я плыву в пространствах твоей любви, о ты,

С кем я делю мою бродячую жизнь.

 
СРЕДИ МНОЖЕСТВА

Среди множества мужчин и женщин

Я замечаю кого-то, кто выбирает меня по тайным божественным признакам,

Для кого никто—ни родители, ни жена, ни муж, ни брат, ни ребенок—не ближе, чем я,

Кто не ошибается на мой счет.

 

О друг, равный мне во всем,,

Я знал, что ты узнаешь меня по знакам неотчетливым для других,

И когда я встречу тебя, я отличу тебя сразу по тем же знакам.

 
ТЫ, ЗА КЕМ, БЕССЛОВЕСНЫЙ

Ты, за кем, бессловесный, я часто ходил повсюду, чтобы побыть близ тебя,

Когда я шел с тобой рядом, или сидел невдалеке, или оставался с тобой в одной комнате,

Ты и не думал тогда, какой тонкий огонь электрический играет во мне из-за тебя.

 
ЭТА ТЕНЬ, МОЕ ПОДОБИЕ

Эта тень мое подобие, она изощряется, суетится, жаждая развлечений, болтая, торгуясь,

Как часто я удивленно смотрел на нее,

Как часто спрашивал себя, я ли это в действительности;

По среди моих друзей, среди славящих эти песни,

Я никогда не сомневался в себе.

 
СЕЙЧАС, ПОЛНЫЙ ЖИЗНИ

Сейчас, полный жизни, ощутимый и видимый,

Я, сорокалетний, на восемьдесят третьем году этих Штатов,

Человеку, через столетие — через любое число столетий от нашего времени

Тебе, еще не рожденному, шлю эти строки, они ищут тебя.

Когда ты прочитаешь их, я — раньше видимый — буду невидим,

Теперь это ты—ощутимый, видимый, понимающий мои стихи,— ищешь меня,

Ты мечтаешь, как радостно было бы, если бы я мог быть с тобой, стать твоим товарищем,

Пусть будет так, как если бы я был с тобой.(И не будь слишком уверен, что меня с тобой нет.)