ТРИ дня которые потрясли мир

 
                ТРИ дня которые потрясли мир

Часть I — день первый
               
     Дверь в процедурную отворилась несколько сильнее, чем обычно, так что от удара отскочила назад, и в тон этому порыву тихонько зазвенели стеклянные шкафы.
     — Ира, чего это ты летишь как шальная? – удивилась, приподняв глаза от заполняемых документов, находящаяся в кабинете процедурная сестра, сменщица только пару часов, как сдала её дежурство и пошла отсыпаться.
     — Ты не поверишь, мне звонил сам главный и сказал, скорее даже попросил, выйти на дневную смену. Тут у вас ничего такого не случилось?
     — Да нет. Сама видишь всё спокойно, - дежурившая медсестра пожала плечами.
     — Но кто-то должен знать? Зачем он меня, да ещё так спешно? – вошедшая ещё толком не отошла от дороги, как видно, торопилась, только и успела, что глотнуть кофе и принять душ, светленькие её волосы были от влажности,  несколько темнее обычного
     — Да не кипятись, давай, иди пока, приляг в той комнате на топчан, отдохни, раз звонили, то знают, куда ты вышла, -  сменщица Джульетта была как всегда в спокойствии удава.
      И Ира, переодевшись, послушалась совета и отправилась пока прилечь в  соседнюю комнатушку для процедур. Раннее утро было солнечным, так что день видимо должен был удариться в зной. В комнату прошли пару женщин из послеродовой на уколы.
     Потом Джульетта вышла поставить капельницы. Ире даже показалось, что она впала в лёгкую дрёму, кода её кто-то  тихонько позвал:
     — Ирина Бронеславовна.
     Открыв глаза, рассмотрела в солнечном проёме полную фигуру старшей сестры, и уже хотела пояснить, чего это она пристроилась тут на отдых в нерабочее время, как Лилия Альбертовна заговорила сама:
      — Сейчас в отделение привезут незапланированных больных. Там что-то случилось на районе, так их перевозят к нам. И нужно будет встретить, мест маловато, так что готовим коридоры. Вот тебя и вызвали. Я у себя отмечу – главный лично распорядился по два отгула за внеурочный день. Так что пойди, пожалуйста, приступай к обязанностям, там уже все, кого удалось вызвать,  занимаются подготовкой.
      Ирина встала, поправила у зеркала над умывальником шапочку и приступила к обязанностям, как выразилась Лилёк, так несколько фамильярно, но в целом дружелюбно,  за глаза сестры в отделении звали свою старшую  отделения.
      Женщины в приемном покое действительно поступали какой-то неожиданно большой волной. Толком пояснить ситуацию никто не мог. На первом этаже их принимали, осматривали, взвешивали, переодевали – всё как обычно, необычным разве что было то, что их привезли не из поликлиники или больницы, а из дома. Что-то там было, то ли учения, то ли авария, какая, и всех собирали по домам, уже в автобусах интересовались, кто стоит  на учёте в женской консультации по поводу беременности и сажали отдельно. Карточек у них с собой не было. Было сказано: приемным заполнить списки и передать главному, а документы должны были привезти из районной поликлиники, когда станет ясно, что да как с контингентом.
       Беременные  выглядели несколько напугано, но все в основном были из деревень, поэтому вели себя тихо и смирно. В полголоса переговаривались в тревогах за своих да за хозяйство.
       Когда они поднимались на лифте с провожатыми наверх, и попадали в эти коридоры, то и совсем становились молчаливыми. Безмолвно раскладывались на каталках вдоль стен. Процедур пока никто не назначал, и постовые сестры считали своим долгом только обустроить этих, да перевести своих в отдельное крыло, поближе к детскому отделению. Утренним обходом всех кого можно было выписать, подали на выписку. Так, что работы было достаточно и для персонала, и для волнения молодым мамочкам, большая часть которых  в этом учреждении была из области, почему не все из выписываемых  были готовы к такому повороту событий.
    Но, видя происходящее, всеми правдами и неправдами старались дозвониться из единственного автомата, установленного на лестничной площадке между первым и вторым этажами, на межгород, что бы дать знать  родственникам о выписке. 
    Суматоха потихоньку достигла кульминации, когда к обеду основная масса была выписана, выдана встречающим отцам в виде конвертов с ленточками, спецрейсом прибыли,  наконец, документы на внеплановых пациенток, правда, порции в столовой были несколько урезаны для полного обеспечения всех больных обедами, но никто не придал этому значения – одно было не совсем ясным, и волновало всех: какие будут дальнейшие указания.
    — Ира, ты сегодня вне дежурства, так что тебе и карты в руки, — в процедурную заглянула шапочка её тезки Ирины из операционной, сама обладательница определялась только по голосу, высокому и встревоженному. 
    — Чего ты стала в дверях, зайди, объясни толком, чего паникуем? – ответный вопрос Джульетты, как всегда, восстанавливала спокойствие  в процедурной в частности, и в жизни в целом.
     Этот небольшой кабинетик  были всецело её владения, когда Джульетта вступала на дежурство, здесь девушка чувствовала себя, по меньшей мере, акушеркой старой формации, которые когда-то принимали в частных условиях женщин на сносях, и её такая форма поведения «всё под контролем» передавалась окружающим, настраивала всех на соответствующий лад. Даже несколько развязные врачи-акушеры, которые могли себе позволить с другими медсестрами недвусмысленные фразочки и жесты,  в этом кабинете вели себя более чем корректно, хотя, подумаешь какая-то медичка – это легкое пренебрежение  у них в поступках читалась обычно всегда. Но не лично к кому-то, а вообще по жизненному распределению ролей. Это действительно было в привычке среднего медицинского персонала :  обычно представляться словом – «медичка», что-то среднее между средним и высшим звеном, отсюда и не любовь высшего звена, воспринимаемая, как понижение до уровня этих из училища. Причем, не любили они такое вот определение, как день медика. Почему не врача? Все, выходит, шли под одну гребёнку.  Дипломы же врачей котировались в стране независимо от квалификации и внутренних качеств самих обладателей неоспоримо выше, как внутри среды здравоохранения, так и среди выпускников высших учебных заведений иного профиля. Поэтому и лежал такой водораздел, легкого пренебрежения к недоучившимся, как бы второстепенным специалистам здравоохранения – медсёстрам, медичкам.
    Маленькая, худенькая, как девочка, только-только пришедшая к ним после училища Иришка, была действительно трусихой. Только что её из операционной отправили за заведующим отделением к главному в соседний корпус, но она стушевалась, там махнули рукой, однако, сказали: найти, и  кого-то послать. И вот Иришка забежала «только на минуточку», потому как кровотечение, и давление скачет, да у плода неправильное предлежание было, а у второй вакуум, надо срочно Журида. Всё это она так и выпалила, не сильно заботясь о логике и последовательности пересказа событий проистекавших в операционной.
    И, проникшись ситуацией, Ирина Бронеславовна отправилась на розыски завотделением. Не дожидаясь перегруженного лифта в родильном корпусе, быстренько спустилась в подземный переход между корпусами. Чуть не бегом преодолела пахнущий сыростью и цементом пролет, и, едва дождавшись вечно занятого лифта для персонала в главном корпусе, поспешила по ковровой дорожке, приглушавшей шум, к приемной главврача.
    В приёмной было неожиданно пусто, даже секретарша отсутствовала,  видимо отлучившись  на обед, хотя обеденному  времени  Ирина впопыхах  совсем не придала значения. И поэтому стрелой, слегка постучавшись, почти вскочила в кабинет Гайдука.
    Начальство сидело у стола для заседаний. В это время за трапезой основная часть беседы руководителей была закончена. Обед сегодня из-за всех внезапных  неурядиц был  несколько смятым, отчего, добавив по капельке, Илья Михайлович, за которым собственно и пришла Ирина,  решил перейти к личным темам:
    — Говорят, он уже вывез всех детей верхушки на юг, – завотделением пристально взглянул на главного.
    — Не паникуй. Санитарная авиация тоже не дремлет.  Думаешь, мы тут за зря кувыркаемся, — уже есть договорённость на Ростов, — баритон начальства был как всегда на высоте, — что ж мы свои своим не поможем.
     «Тебе бы арии петь, – мысленно слегка поддел главврача  Журид, - это что моя ещё толком не в курсе, имел бы я мирный атом в собственной постели до полного разложения»
     — Ты собственно  веришь в эти слухи? – вместо внутреннего поддевания главного  Илья резонно перешёл к сегодняшним событиям, потому как, дел было невпроворот, пора было и честь знать, но нужно было подстраховаться мнением шефа.
    — Дыма, как сам понимашь, — резонно начал Исаакович, — но тут другое настораживает, как всегда все в устной форме, ищи их потом, свищи, — голос слегка дрогнул, отчего прозвучал несколько хрипло, и Журид  удовлетворительно отметил: «Что проняло?», ему почему то хотелось, чтобы кто-то ещё волновался за происходящее — так казалось, что он не паникер, а адекватно реагирующий на нестандартность ситуации  человек.
     В этот-то момент в кабинет, как почему-то сразу, в порыве интереса к беседе проигнорировавшим  негромкий стук в дверь, показалось обоим собеседникам,  вскочила какая-то слегка растрепанная подчиненная с шапочкой, зажатой в руке. Надо сказать, головной убор Ира сдернула машинально, просто, почувствовав, что струйки пота стекают по вискам, она зажала ненужную шапочку в кулачок,  не в отделении же, право, при этом то, что накрахмаленный её колпак помнется, чего она ни в какой другой ситуации не допустила бы, в данную минуту её нисколько не волновало.
     Молчание начальства, взиравшего на неё слегка удивлённо,  сподвигло Иру на первое слово:
     — Илья Михалыч, там ваша требуется помощь в операционной. Сегодня такой сумбурный день. И что-то у них пошло не так… — хотела ли она ещё что-то добавить неизвестно, так как прозвучавший в ответ голос главврача её стушевал полностью.
     — Вы собственно женщина кто?
    «А баритон-то не терпит фамильярности, так вот посмотри: не все тебе в рот-то заглядывают» - и Илья решил не вмешиваться.
    От неожиданности вопроса Ира растерялась. Весь путь к руководству её занимала только одна мысль: что дело не терпит отлагательства, что в операционной никак нельзя без Журида, и,  вдруг, до неё медленно стало доходить, сейчас её как провинившуюся школьницу выставят за дверь и попросят войти с подобающими интонациями. Ей стало не по себе. То есть выходит форма приветствия есть начало и конец всего. А, истекающая там кровью женщина, только частный случай из практики.
     — Я процедурная сестра послеродовой Ярмолович, — слегка справившись с собой, и Ира решилась за одно  напомнить, –  это ж Вы сами меня сегодня вызвали вовне рабочее время на дежурство.
    — Сие не значит, что вам позволено вести себя таким вызывающим образом. Можно подумать вы там одна сегодня работаете вовне рабочее время. И потом ваш внешний вид. Это не делает вам чести, как медику, - Гайдук, повысив голос, срывал свою неудовлетворенность сегодняшним положением вещей на этой дурёхе по полной, что настраивало Илью Михайловича на  соответствующий лад: «Выйдет эта коза, можно будет, не боясь взрывной волны прояснить ситуацию, и может даже получить письменные указания по поводу готовящегося массового абортирования».
    А растерявшаяся, в конце концов, девушка не знала, как выйти из положения. То зачем она пришла Ира собственно  уже сказала, причём просто развернуться и выйти, было не соблюдением профессиональной этики, как она понимала субординацию, установленную в больнице. Отчего, прослушав монолог до конца, не нашла, что возразить, и получила что-то типа «вольно, свободна».
    Медсестра тихомолком повернулась, помедлила, так как  хотела сказать «до свидания», но сдержалась и покинула кабинет.
    — Ты видел «цацу», распустил, имей в виду, попадешь под монастырь, - баритон между тем,  выпустив пар, успокоился, и Илья Михалыч, поблагодарив подчиненную за удачный форсаж, перешёл к обсуждению своего щекотливого положения.
    Одно дело аборты – шито-крыто, когда это требовалось по ситуации, но другое дело такой вот случай, когда, и ты видел сам, как бы говорил его взгляд, кто будет отвечать если что?  Им-то теперь палец в рот не клади. Что тем, что другим.
     А Ирина Бронеславовна, по ходу успокаиваясь,  уже тихим шагом спускалась по лестничным маршам главного корпуса и слегка злилась: то ли на себя, то ли на ситуацию, может на ту трусиху, что подставила её  под начальственный гнев, но с другой стороны, что она сделала в принципе не так? Только одно: им нет никакого дела до всей этой суматохи. То, что происходило сейчас в переполненном отделении у них, в дородовой, в реанимации, в изоляторе, видно, их мало касалось. Они решали совсем другие задачи, а какая-то больная могла и подождать. Это только её дело. И в который раз Ира пожалела, что у неё тоже нет диплома. Что ей не дано  гордо пройтись по этим коридорам, как настоящему  законному врачу.
     После училища девушка  три раза подряд поступала в Смоленск. Но, ни разу ей не повезло. Когда в последний раз, преподаватель, которому Ирина, видимо, примелькалась свей запоминающейся внешностью, а что правда – то правда, от мужиков у неё всегда отбоя не было, выдал ей на экзамене по биологии: «Да не трудитесь – вас просто нет в списке». И она на следующий год не поехала поступать. Тем более льгота, как выпускнику  с красным дипломом на один экзамен закончилась. Много ли изменил бы её  диплом сегодня в кабинете главного, если бы она его и имела? Эта мысль ей так и не пришла в голову.
   Между тем, открыв дверь в своё отделение, Ирина в душе возмутилась духоте и запаху тел, что особенно резко бросалось в нос после холодного цементного подземелья. Здесь  всё было переполнено, проветривания практически при этом никакого. Женщины на сумасшедшей жаре, что стояла в эти дни за окнами роддома просто изнемогали. Поступившие  уже разделись до сорочек, были потными и вялыми.
    Ирина, вздохнув,   прошла к себе. Джульетта выслушала её тираду  в пол-уха, занимаясь своими делами, потом в качестве ответа и сочувствия,  предложила холодненькой из морозилки водички. В процедурной между тем в отличие от остальной части отделения было  тихо и прохладно, в виду того, что окна кабинета выходили на северную сторону.
     — Ты иди, приляг – отдышись, нам пока вдвоем делать нечего,  — снова пожалела Джульетта  сменщицу. Ира уже только собралась послушаться голос разума, как в дверь кто-то стал осторожно, но настойчиво стучаться.
      — Входите, – разрешили в один голос сёстры.
      На пороге нарисовалась коротко стриженая девушка, с волосами перекрашенными, причем в какой-то несуразный фиолетово– иссиний цвет.
       — Могу я у вас спросить? – стучавшаяся застыла напороге.
       — Со всеми вопросам к лечащему врачу, — отпарировала Джульетта.
    — Но врач занят, говорят, ждите: вас вызовут, но мне очень надо спросить, — девушка, которая видимо уже пробовала, причём  не в одном месте «спросить», не зная местных порядков, кабинет не покинула, а напротив, сделала попытку приблизиться к медикам.
    Джульетта видя, что больная сама процедурную не оставит, поднялась, и слегка взяв её повыше локтя, проводила до двери:
     — Мы не вправе давать консультации, — и дверь закрылась, — фу, какой запах, — подытожила сестра разговор.
     Ира, чтобы не толкаться в маленькой комнатке,  прошла немного отдохнуть за стенкой. Тем временем вновь прибывшие по видимому уже начали осваиваться с местными условиями, и в дверь снова постучались. Из своего закутка Ира слышала только голоса.
    — У меня страшно разболелась голова. Пожалуйста, дайте таблетку, или укол, —  говорившая была, судя по всему, далеко не молода, и сильно налегала на  деревенский  акцент.
    — Только по назначению врача, — спокойно уделила ей внимание Джульетта.
    — Но я не могу добиться никого тут у вас, а на посту сестра говорит: всё кончилось, идите в процедурную, просите там.
    — Нет, ну, ты слышала это казус. Это между тем  их прямая обязанность – если что кончилось — побеспокоится, — Джульетта слегка возмущалось, но это было показное —такими фортелями процедурную  трудно было вывести из равновесия, тут Ирина за напарницу была совершенно спокойна. Джульетта умела любого поставить на место. Высокая, стройная, с современной только, что вошедшей в моду «олимпией», всегда хорошо подгримированная, в идеально накрахмаленном халатике, на голое красивое тело — она умела стушевать любого.
    — А можно я, тогда хотя бы у вас посижу, — больная, вероятно, поняла, что лекарств не дождаться, и нужно терпеть, — у вас тут так в холодку прохладненько, не то, что там в коридоре.
     — Женщина, вы вообще понимаете, что это не в деревне на завалинке, где хочу – там сяду. Это медицинское учреждение. А это святая святых – процедурная. Полнейшая стерильность. Выйдите на место.
    Было слышно, как та послушалась и, шаркая больничными шлепанцами из кожезамениеля, вышла из кабинета.
     Вновь в кабинет, понимая по голосу, заглянула старшая:
     — Готовьтесь, начинаем.
     И не сказав больше ничего, прикрыла, вероятно, дверь.
     — Джульетта, что ни там начинают? — привстала с лежака Ира.
     — Ты, что не в  курсе?  Прерывать им все беременности будут, — Джульетта чем-то там позвякивала за стеной.
     — То есть как? — у Иры пытавшейся заколоть шпильками волосы  под шапочкой, непроизвольно опустились руки, — Зачем это так надо?
     — Да никто толком не говорит. Что-то типа учений или аварии, и вот могут быть мутации у плода. Так что работы сам видишь.
    Ира была не робкого десятка – надо значит надо, но что должно было случиться — что бы  так скоропалительно понадобилось абортировать женщин?
     — Ты точно не знаешь, что у них там произошло? – она уже помогала Джульетте готовить шприцы и лекарства.
     — Да говорю же, у этих ничего не узнать (она явно имела в виду контингент). Ясно деревня, кто им что скажет, но ведь и нигде у администрации или врачей не дознаться. Может тоже знают не больше нашего, — Джульетта, надо понимать,  уже пыталась прояснить ситуацию безрезультатно на местном фронте, да и  кроме того, ей было кому позвонить, но везде говорилось про нетелефонный разговор, отчего  ничего толком не выяснилось.
    — Но ведь я слушала сегодня, как  пришла с работы новости, ничего такого не сказали.
    — Вот-вот, они тебе скажут – держи карман шире, — и каким-то неловким движением руки Джульетта уронила шприц – вдребезги! – не к добру….
    Старшая, Лилия Альбертовна, заглянула между тем ещё раз и положила назначения.                Приготовив системы, капельницы и  прочие принадлежности сестры двинулись по палатам. Мало кто пытался у них разузнать, что к чему. Ясным было только одно: произошла какая-то ядовитая утечка газа или чего–то там, поэтому дети могут родиться со всяческими отклонениями, то есть велика вероятность умственно неполноценных детей. Как оно связано: утечка, и беременность никто толком не говорил, в воде эта инфекция, или в воздухе было не совсем понятно.
    — А у меня и живот вот болит, и голова уже второй день раскалывается, —
 жаловалась в одной из палат больная, полная дородная баба, — я то и думала нашто оно мне дитё это. Вот видно и приговорила, мужика-то уже нет, похоронила с месяц, это ж он всё хотел, путь, да путь, старшие уедут – всё забавка будет, молока тебе дитёнку жалка.
    Живот её тем временем колыхался в такт словам, большой, такой, как часто бывает у женщин много рожавших.  «Там иногда и ребенка прослушать не так-то просто», —подумалось Ире. Как будто вторя её мыслям, женщина продолжала изливать душу:
    — Я ж уже думала всё. Отгоревала своё. Сколь абортов сделать пришлось. А оно и завелось. И не слышно так. Только когда  шевелиться стал, думаю и что это ещё за диво? Вот и врачиха не сразу прощупала. А как нащупала, говорит, поздно. Мне-то и аборт полагался, по возрасту, но я думаю, раз поздно, раз мой настоивает, пусть себе.
    Во второй палате тоже лежала женщина с поздним сроком — то же искусственные роды, никак иначе.  И тоже абортов и перед тем было достаточно, так что и эта не боялась процедуры.
     — А что больно, так наша женская доля такая. Всё перетерпеть надобно. Помню, как собираюсь в клинику, мой: куда? А я ему: куда не скажу – а вернусь, так сам всё узнаешь. 
     Но были и такие кто очень даже боялся. Та перекрашенная девчонка, когда                Ира ставила рядом капельницу, снова решилась спросить:
    — А мне, почему не ставите?
    — Срок маленький, так пойдёшь, — ответила Ира, хотя это было только её предположение, естественно она не могла быть уверена в том, что говорит. Но девочка так и теребила сзади за халат, лучше было что-то ответить.
     — А мне говорили, что если первый сделать аборт, потом может и совсем запуститься,  и не родишь больше, не завяжется.
    — По-всякому бывает, — не стала кривить душой сестричка.
    — Я-то и хотела у одной знакомой сделать аборт, там у нас у врачихи, так она мне и отсоветовала. Сколько говорит случаев, когда не сможешь забеременеть, лечиться потом надо долго, — девчушке, видимо, хотелось выговориться, но тут у каждого своя хвороба, так что её мало слушали. Вот медицинская сестра, может что скажет, но Ире было некогда. Они с Джульеттой как заведенные занимались своими уколами, капельницами. Обычно роженицы приходили в процедурную сами, а, тут не отойдя от прошлого дежурства, надо было бегать по палатам со стойками, смотреть, чтобы всё было нормально, искать эти вены, которые часто у крестьянских женщин те так-то просто вытащить на этот свет. Да, и духота давала о себе все время знать, столбики термометров зашкаливали за нормальные отметки.
    — А я ж деньги потратила, чтоб узнать, кто у меня будет: пацан или девка. Специально ездила на консультацию, вот и пропали деньги, а свекруха и говорила, не едь, грех это за ребенка узнавать, божий замысел: только он знает, кто должен быть. Вот не послушалась.  А судьбу не объедешь, — и горемыка  в подробностях рассказывала заинтересовавшимся женщинам, как это консультант определял пол ребёнка.
     Только к ночи жара стала спадать. Однако работы не уменьшалось. Валившиеся с ног процедурные, решили немного дать себе отдых, и по очереди переспать по три-четыре часа.
    — Не отдавать же последнее здоровье — на этой голгофе, — сказала Джульетта и первой пошла, отдохнуть от суматохи дня.
     У Иры оттого сначала работы прибавилось, но врачи, видно, тоже подустали, так что наступило временное затишье. Мужчины прошли в курилку, потому как Илья Михалыч, запретил днём курить на этаже, и так дышать не чем, а тут ещё дым тянет в отделение. А на крыльцо-то не набегаешься – третий этаж как-никак.
    Иру позвали, только через каких – то часа два. Она снова ставила капельницу, а женщина рассказывала, что только что видела сон. Какой это сон Ира понимала, но собеседницу послушала:
    — И снится мне, что в животе у меня не дитенок, а стеклянный шар. И вот подошёл кто-то и как ударил по животу – никогда, мол. Я об те осколки и порезалась. Только крови не видно. Но знаю, верно, порезалась. И к чему как думаешь?
               
 Часть II — день второй

    — Ирина Бронеславовна! – Ира повернулась на голос.
    В кабинет вошла их третья сменщица Эмилия Аароновна с Лильком, что Иру  порадовало — значит, можно будет идти домой, отоспаться, смыть с себя всю эту грязь и запах.
     — Сейчас домой, — подтвердила её мысли старшая, — а завтра как штык на дежурство.
     — Лилия Альбертовна, там Джульетта составила заявку на  лекарства и материал, я думаю это срочно. Сами видите: день только начинается, а этому конвейеру конца и края нет, — уже было ясно, что надо экономить средства, потому как зав, говорят, договорился получить необходимое  на складе, но пока не пришла разнарядка никто ж не пошевелится.
    — Он уже поехал подписывать документы. К обеду должен быть. Но задерживаться нельзя. Миля, - так по-дружески обращалась старшая к их пожилой процедурной, - не мне тебя учить. Посмотри пока, что можно сделать, а то молодёжь, сама заешь, им бы только тут сдавать квалификационные экзамены на знание предмета. Что на постах, что эти, как будто не видят какой наплыв, этим мамочкам только дай волю, они тебя забодают своими капризами.
    Старшая, что-то там ещё говорила Эмили, а Ирина между тем  быстренько переодевшись, попрощавшись, проскочила за дверь. Во-первых, устала, что бы ещё выслушивать нотации Лилька, во-вторых, они каждый раз с Джульеттой возмущались — ну как будто себе, честное слово, да и какой там перерасход, когда всё выдаётся в общёрк, а Эмилию в курс дела пусть  введёт Джульетта, хорошо смену сдавать не нужно. Ириша мигом пролетела по ступенькам, не дожидаясь лифта, и вышла на улицу. Запах весны пьянил. Ещё не было этой дневной жары. Ещё только лишь просыпался город, отчего  после мрака отделенческой духоты здесь была чистая благодать.
    — Ира! Ярмолович! – девушка слегка повернула голову, на лестничном парапете покуривали Залман и Барташевич, врачи родильного и её послеродового. Она подошла, может быть что-то нужно, поскольку им ещё тут смену крутиться.
    — Как ночь? – проявили они внимание.
    — Как у всех, — правда, рассказывать ни о чём не хотелось — от женщин уже слегка подташнивало. И в который раз Ира подивилась своим мыслям. Тут же эту фразу выдал Залман:
     —  А меня, честно говоря, уже тошнит от них. Не привык я к этой грязной работе, скреби их, мать их за ногу, то ли дело когда сама рожает, природа на страже моего вмешательства только по минимуму. Да и не мелькают так в глазах, как сегодня. Хочется на воздух от их смрада.
    — Чегой-то ты разошелся, — прервал монолог Барташевич, погасив окурок о парапет, и легко щёлкнув им в урну.
    — А ты бы не разошёлся, говорят, некоторые уже в курсе, линяют, и нам тоже не мешает отсюда слинять, — да, Залман не на шутку не в духе, отметила по себя Ира.
    — Что тут кто может знать? – Барташевич  не поддавался раздражённому тону товарища.
    —  Поверь, что всегда кто-то что-то знает. Ты посмотри на эти чудачества, что тут творятся, и пораскинь умишком. Что-то должно было сподвигнуть Гайдука дать добро на эту экзекуцию. Это ж массовое мероприятие. С его-то нюхом на скорую руку чистить баб, надо иметь основания, — Залман уже начал накручивать сам себя,  ясно было, что возражать ему никто не станет, потому, как о настоящих причинах происходящего  никому толком в отделениях известно, не было.
    — А что Джульетта ваша, слышала что? – внимание вернулось к Ирине.
    — Я спрашивала. Но куда она не звонила -  никто по телефону ничего говорить не хочет. Может в ординаторской вам скорее что-то станет ясно? — прикинула Ира, где только и можно просветиться по поводу нестандартной ситуации, — у нас уже лекарства на исходе, говорят, мол, транжирим, не знаю, как они сегодня будут выкручиваться, а завтра к моей смене, должны подвезти, Лилёк говорила: Журид поехал выбивать превышение лимита.
    Было видно, что и сестры знали не больше, чем все сегодня. И мужчины потеряли интерес к Ярмолович.
    — Кто-то говорил, что вроде в газете то ли вчера, то ли позавчера была заметка, — вспомнил Барташевич.
    — Да видел я уже эту заметку, на последней странице, что-то типа происшествия на энергоблоке. Но ты мне ответь, какое такое происшествие, что я вторую смену чищу эти …, —  и Залман выругался, он всегда отличался неуживчивым характером, ничему не верил и посылал эти порядки куда подальше, но видно это бессменное  — считай сорокачасовое  нахождение в неизвестности, его окончательно вывело из себя. Он уже докуривал вторую сигарету, забывая сбрасывать пепел, который тем временем иногда запорушивал форму.
    Ира, почувствовав, что она лишняя, потихоньку не прощаясь, повернула к остановке.
     — Ир, а у вас там холодненького ничего не завалялось, а то от этой теплой воды тошнит не хуже чем от баб-с, — повысив голос, вдогонку спросил Залман.
    — Да, спросите у Джульетты, она там замораживала кубики льда, - и на этот раз Ира не сказала: до свидания, им было явно не до неё. Впрочем, и ей было дело только до холодного душа и чистой простыни. И спать, спать, не думая, зачем и почему эти женщины попали на абортацию.
    Кроме того, радовало, что её вся грязь, на которую намекал Залман, в целом её не коснулась, процедурная всё ж далека от этих проблем со стерилизацией операционной, сдачей абортированного материала, всеми этими криками и стонами. Женщина ведь женщине рознь, одна терпит да молчит, а другая закатывает истерику, будто персонал персонально виноват в её болях. «Надо бы нам было стоять тут сутки, если бы не все эти утечки да аварии», — думала Ириша, наслаждаясь воздухом, как вином.
    На переходе её подрезала скорая, летевшая в центр, и Журид, рассмотрев свою процедурную, произнёс:
    — Вот за что не люблю все эти должности, так за то, что нельзя вот так снять халат и, прохлаждаясь топать до дома. Только и думай, что да где. И с тебя потом же и спрос, будто кто-то вникал в суть, когда надо было принимать решение. А эту вчера Исаакович почистил, как курицу, а сегодня, смотри, как с гуся вода, - автомобиль между тем  уже миновал стройную одинокую фигурку, однако  Илья Михайлович, все распалял себя.
    Тут ещё с утра благоверная ушла на работу специально ни свет, ни заря, громко хлопнув дверью, и не прикоснувшись к плите. Илья сразу за женой встал, побродил по комнатам — дети ещё спали, поэтому демонстративный жест супруги его сильно раздражал. Выйдя на балкон, он осмотрел дворик, всё было как всегда тихо. Где-то выгуливали собак, кто-то тащили малышей в садик, молодёжь под велением времени пробежалась на стадион. Да, многие начитались этой оздоровительной литературы. Бегом от инфаркта. Короче никому не было дела, до каких-то там атомов, которые гуляли среди этих деревьев и домов. Никому, кроме тех, кто уже был в курсе. Крысы уже бежали с корабля. И Илью выводило из себя только то, что Гайдук никак не мог пробить отправку их семей. Может и первый уже слинял, о чём переговаривались за плотно закрытыми дверями кабинетов. Но гадай не гадай, а надо идти на работу, вникать во все эти неурядицы, как-то всё разруливать.
    И ещё раз, чертыхнувшись на жену, которая  закатила ему вчера настоящую истерику, что вот и не мужик, и не отец, и в целом, у нормальных людей дети уже вне области. Что ты этой дуре бабе скажешь, их вон полное отделение. И если вникнуть во все перипетии духу не хватит. А жизнь, дери её одна. И ему вспомнилась одна из вчерашних.
    Учительница математики, как он потом выяснил, почему-то проникшись к ней сочувствием. Выловила его на коридоре, видно, как специально караулила, и начала просить толком объяснить, что же произошло. Он и не собирался проводить экскурс во вчерашний день, но у неё были такие расширенные зрачки от всего происходящего, что заглянув глаза этой девицы, испытал вдруг жалость, хотя чего их жалеть. За жизнь ещё столько абортов предстоит, что каждую не нажалешь. Но эта черноглазая  как-то неожиданно возможно даже для себя самой вцепилась в рукав заведующего, как будто ища защиты. Илья, чертыхнувшись, только паники ему тут не хватало, не стал звать  кого из персонала, а вспомнив занятия по психологии, начал успокаивать молодую женщину. Благо она лежала не на коридоре, что привлекало бы слишком много внимания, потому как за этой сценой наблюдали все эти его вновь прибывшие, надеясь что-то разузнать. Журид проводил больную до кровати, попутно отвлекая её посторонними темами. Она оказалась молодым специалистом — учительницей математики в сельской школе. 
    — Вот видите, вы же интеллигентная женщина. С высшим образованием, а уподобляетесь этим дояркам, да телятницам, — если бы его сегодня спросили, почему он выбрал именно такие профессии для примера, Илья бы ни за что не нашёлся с ответом, а тогда это подействовало, всегда нужно найти струнку на которой докажешь человеческое превосходство над окружающими, и на таком базисе создашь любую надстройку, — как же вы столь не сдержанны. Тем более учительница. Вас ведь тоже готовят по психологии. Зачем же создавать ситуацию, неконтролируемой агрессии.
    — Это выглядит как агрессия? — не поверила учительница, но уже более спокойным голосом,  то есть он достиг желаемого, она сбита с толку. "Значит, ты идешь верно", — похвалил он сам себя.
    — Ну, неужели вы сами не почувствовали, каким тоном сейчас заговорили, и между прочим с заведующим  отделением, да ещё привлекали к этой  некрасивой сцене внимание больных, которые между прочим находятся в более трудных условиях на коридоре, чем вы на отдельной кровати, прямо у окошка. Здесь и воздух заметьте более чистый и прохладный, — Илье Михалычу уже самому понравилась роль хорошего земского врача, которая, глядя на эту девушку, ему рисовалась в воображении.
    Вероятно, так и должен был разговаривать его любимый чеховский персонаж во время эпидемии, когда только ты и можешь быть для кого-то надеждой  и опорой. Но действительность, как всегда откорректировала его речь, что случалось довольно часто, к досаде Журида. Он, ведь, всё никак  не хотел замечать, что глубинка начала столетия и его сегодняшняя жизнь — это арии, как он любил подначивать баритон Гайдука, из разных опер.
    — Та цэ тольки так здается, што ё чым дыхаты, мы ж тут задыхаемось, - за спиной доктора, кто-то остался неравнодушным к его речам, и Журид повернулся на голос: молодая хохлушка, взопревшая, с растрепанными волосами, сидела, прислонившись к стене. Живота заметно не было, только горбленные плечи и руки, бесцельно поглаживающие этот несуществующий плод, несколько бросались в глаза. 
    — Вам же намного лучше в палате, чем тем на каталках в коридоре, можете выйти и проветрить палату, — резонно заметил Илья, — почему нужно закупориться на все замки?
    Но хохлушка ничего не ответила, за, то вступила в разговор её соседка:
     — От я то и кажу, а одна плача по корови, другая по мужыку, что хотел сына, а то две девки,- тоже напевно, по-украински. Жиденькие волосы говорившей были упрятаны под тонкий гарусовый платочек,  не смотря на жару — женщина не расставалась с привычным атрибутом  многих деревенских жительниц, и, обращаясь ещё к кому-то в палате, добавила, — а хто тут ведае можа сын, а мо девка.
    — Вот видите, — повернулся к той самой черноглазой Илья Михалыч, — что будет, если каждый начнёт выплёскивать наружу свои чувства. Кому буде легче?
    — Но вы должны нам что-то объяснить, что вы нас собрали как стадо, какое, и, ни слова зачем, почему? Мне очень нужно было его родить, понимаете вы, — учительница всё пыталась снова заглянуть в глаза врача, но тот решил больше на эту удочку не клевать, ситуация  могла действительно выйти из-под контроля.
    — Не стоит демонстрировать своё превосходство этим женщинам. Как можно говорить во всеуслышание – стадо. Это же унижение человеческого достоинства. Вы понимаете, где находитесь? — Илья ни в коем случае не хотел выпускать инициативу из своих рук, ибо заведись одна паршивая овца, и конец, им любой будет не указ, — Вы понимаете, как это по-хамски звучит?
    Женщина между тем явно начала терять суть происходящего, и другие в палате тоже видно было переменили политику, неодобрительно посматривая на смутьянку. Подумаешь, интеллигенция деревенская, кому тут легко, чтобы выпендриваться, и называть коровами, так примерно потёк  разговор. Увидев, что понят и одобрен, Журид снова повернулся к пациентке, и червь совести, шевельнулся в его груди, он-то понимал, что и почему говорил, а дивчину жалко. "Так и заклюют, если продолжу" —  понял он, и уже более спокойно поинтересовался:
    — Как Вас зовут?
    — Нелля, — девушка уже не искала с ним встречи глазами, сидела, как и все, будто опущенная в воду, порыв её прошёл, и видимо женщина смирилась, -  я ж никого не хотела обидеть, вы же понимаете.
    Что он там понимал, осталось за кадром. Но порядок был восстановлен.
    Женщины стали снова потихоньку обсуждать свои нехитрые истории: потерпев неудачу выяснить у доктора  что-то по ситуации, они перешли к обычным в таких ситуациях  жалобам — почему их никто не смотрит, и не дают лекарств на постах «хоть бы от головы», Илья как обычно пообещал, что сестры будут впредь внимательнее, и вышел из палаты.
    Сейчас по дороге на работу он думал, девчонка, в общем-то, права, все мы тут стадо, которое никто не собирается толком просвещать. «И не аукнется им это никогда?» — спросил сам себя Журид. Ведь, творится, по сути, беспредел, но внутренний голос подначил: Вот ты же первый и  творишь, «но -  возразил он сам себе, - жить надо, надо вывезти детей, жена, конечно права, однако,  вывозить нужно довольно далеко, а на всё про все не хватает ни сил, ни средств». Это ж  не поездка в выходные, и кто его знает насколько растянется вся катавасия.      
    Работа прям с утра встретила чередой неприятностей:  не хватало материала, лекарств, было пару кровотечений, несколько человек с сахарным диабетом, одна с пороком сердца и все сыпалось как из рога изобилия. Журид поткнулся к Гайдуку, но у того свои дела: делай как знаешь и не мешай. А как знаешь? Кому будешь описывать суть происходящего в деталях. Это ж  не валидола попросить на складах. И он решился  ехать в облздравотдел. Если делать, так хоть что-то в рамках адекватности.
    Выходя из своего отделения, Илья заметил, что санитарка перебавила хлорки в воду для мытья пола: и так дышать не чем, так тут ещё запах химии. Он попробовал найти её и отчитать, но той видно на всё уже чихать:
    — А что мне делать, какая тут санитария, когда в туалет зайти не можно. Вот и сыплю хлорку, как старшая сказала.
    Заведующий понял бесполезность нагоняя,  махнул рукой и вышел. Лилия Альбертовна между тем, слышавшая весь разговор, нисколько не посчитала себя виноватой, бороться за чистоту надо всеми доступными средствами — не хватало инфекции какой при таком столпотворении. И она пошла к Эмили, передохнуть и попить чего холодненького.
    Процедурным было, как и всем некогда, поэтому передохнуть не удалось, но Лилия посидела с десяток минут в прохладе и тишине. Сегодня снова выписывали всех кого можно. Снова суетились мамочки, девочки готовили малышей, а эти обречённые,  кто как наблюдали за приготовлениями. Видимо, всё ж многим не терпелось и своего родить честь по чести, да не судьба.
    — Там у тебя девочка на коридоре в самом углу Галочка, черненькая вся такая, так ты её переведи куда получше, — вошла в кабинет Эмилия, — я с ней поговорила, хорошая такая девчонка, за плохую не попрошу.
    Лилёк ничего не ответила, только подумала, как это бывает, что вот одним до других дела нет, а еврею до еврея за всегда. И, вдруг, она подумала, что окажись на месте Мили, тоже попросила бы за своего. «Может потому, что нас мало, нам есть друг до друга дело, ведь, если бы отцу не помогли уехать с Поволжья, кто знает:  как бы сложилась её судьба, а так у неё все на загляденье, нечего жаловаться, дети пристроены, сама и с домом, что отцу продал кто-то из своих немцев, и с работой, да и в целом своим надо помогать», —подытожила Лилёк, и пошла, посмотреть, что там можно сделать.
    Тем временем из приемного покоя везли передачи, и Лилия Альбертовна подивилась на изобретательность «девушек», кто-то видимо нашёл родственников в городе, и палаты начали заваливать трехлитровыми банками с берёзовым соком.  Конечно, от березы там было мало, скорее водичка с лимонкой, но зато не эта водопроводная, попахивающая как всегда ржавыми трубами и  хлоркой, потому как единственное и незаменимое средство борьбы с микробами — дешево и сердито, что хлорка, что этот берёзовик.            
    Лиля переложила «ту чернявеенькую» в палату с северной стороны, прямо к окошку, но так что бы сквозняк при открытой фрамуге не попадал на девушку.
    — Ничего больше не нужно? — поинтересовалась на прощание.
    — Мне бы обмыться, — девушка выглядела робким и неуверенным существом.
    — Когда тебе на стол?
    — Не знаю, пока молчат, да и доктор меня только сегодня первый раз осмотрел, — девушка явно не любила привлекать к себе внимание, —  никак нельзя?
    — Я придумаю, только позже к вечеру, когда уляжется суматоха.
    — А мне нельзя ли тоже? — как обычно бывает: сразу возникли желающие.
    — Ладно,  возьму двоих, только ни гу-гу, не предусмотрено, пока, не хватит сил уследить за порядком.
    — У кого в палатах умывальники, можно и без душа, но у нас кран срезан, говорят неисправность в канализационной системе, — пояснила женщина, со второй кровати.
    — Ничего, ждите спокойно, вам тут нормально. А если что нужно, то подходи не стесняйся, — и Лиля вышла в коридор.
    Женщины за её спиной слышно было познакомились и стали, как и все потихоньку, обсуждать своё положение. Хотя в целом  обсуждать было не чего, ни одна ещё на аборте не была, так, что поделиться впечатлениями с другой не могла.
    — А меня, наверно, мужик теперь бросит, он же и женился только из-за ребёнка. А так пойдет по своим бабам шастать, у него ещё там зазноба в другом поселке есть. Да и родственникам его я не по нраву. Мог взять и побогаче.
    Вот что тут ещё обсуждать кроме бабской горькой доли.
    Только после обеда Илья попал на прием в обком. Все звонки, какие надо были сделаны, машина пошла грузиться. А он пытался, пройдясь по кабинетам прояснить ситуацию. Действительно, слухи оказались не слухами: семьи всего руководства уже были эвакуированы. Мало того, нашлись смельчаки, которые и сами выехали с семьями. Директора крупных предприятий резервировали пионерские базы и лагеря на Черном море, в Прибалтике. Стараясь под это дело тоже вывести свои семьи.
    Журид несколько раздосадовался. Какие могут быть последствия, толком ясно не было. Но что ситуация внештатная здесь уже никто не сомневался. Сколько это продлиться тоже пока не ясно. Но чем быстрее покинешь область — тем лучше, все, что ему удалось понять досконально.
    И отсюда он направился прямо к Гайдуку, пусть как хочет, но семья должна выехать. С отпуском для жены он договорится потом. Многие так делали. Некогда было заниматься формальностями. Гайдук пришел с полчаса спустя, как Журид оккупировал его приёмную, по дороге для верности прихватив главврача роддома, той тоже было кого отправлять на «большую землю». А женщина есть женщина. Она как фурия набросилась на начальство, благо, защищая здоровье своих детей, так что на это надо как бы делать скидку, но зная нрав Софьи Александровны, никакой естественно скидки делать не стоило, она ж любого мужика заткнёт за пояс, если захочет. Её уже сколько раз пытались направить на вышестоящую работу в облздраотдел. Но та не сдавалась: тут ты себе царица, а там ты пешка в чужой игре. Так что Журид подкрепил свои силы оригинально и недвусмысленно, настроив перед этим Софу на конкретную цель. Требовался самолёт. И место хотя бы на лето, для всех заинтересованных лиц. А заинтересовать им было кого. Но самолет и жильё ещё должны были быть как-то проплачены, это ж не хозрасчётное предприятие, а бюджет, но если мы не найдем эти деньги пенять будет не на кого. Атака Софьи с угрозой приобщить к делу соответствующие силы возымела действие. И всю оставшуюся часть дня Журид и Гайдук потратили на утряску формальностей, на перевод средств, на телеграфные переговоры с южной базой отдыха, и обрастание связями для надёжности всего мероприятия.
    Вечером Журид уже не пошёл в отделение. Как-нибудь обойдутся, в конце-то концов, не железный. Он знал о проблемах с питанием, с лекарствами, о случаях непредвиденных осложнений при операциях, но тех было много, а он был один, и уже и так сделал всё, что смог, и для семьи, и для больных. Он тихо и спокойно решил пройтись по вечернему засыпающему городу, всё такому же безмятежному и мирному. Однако Журид уже нюхом чувствовал, что где-то немирно и неспокойно. Раз уж отголоски достигли его ушей, а он всего какой-то завотделением, значит где-то идёт грозовой фронт. И ещё неизвестно кого затянет в свои сети. Он зашел в пивной бар, что делал крайне редко, пропустил там кружку пива, послушал, о чём говорят люди — никто ни сном, ни духом не слышал об аварии. Они были как инопланетяне для него, уже не сомневающегося что счетчик Гейгера, о котором ему когда-то рассказывал один друг брата, мичмана на подлодке, ведет отсчёт этих жизней. Слегка захмелев, Илья вышел под ночное небо, чистое, с множеством звёзд и созвездий и ещё раз подумал — всё что могу. А всё проклятая литература, ухмыльнулся он. Не влюбись в этих врачей, беззаветно служивших делу, может, стал бы большим человеком, и не я сегодня искал бы деньги и самолёт, а они бы сам искали меня.
    Новый рассвет вставал над городом, выспавшимся под крылом неба, насмотревшимся снов, нацеловавшимся по улочкам и домам, укачавшим своих детишек, собиравшимся начать ещё один апрельский день.
    И только люди, шедшие на первую смену на молокозавод, недоумённо погладывали в сторону рядом расположенного роддома. На высоте третьего этажа, на железной пожарной лестнице болталась какая-то белая тряпка. Как флаг, трепыхающийся на ветру. Кто-то, из прохожих подойдя ближе, все ж таки рассмотрел, привлекший внимание предмет.
    Он долго стучался в запертую дверь приёмного отделения роддома, пока заспанная дежурная открыла её и спросил:
    — Ну и стоило так стучаться, чай не пожар?
    — Нет не пожар. У вас там женщина повесилась.
Часть III  — день третий

    Ира торопилась на работу, потому что,  понимала, как там устала за это время Джульетта, сколько она переделала этих капельниц, уколов, выслушала жалоб и стонов, а с ума сводящее пекло не отпускало город из своих объятий, давно не было такой агонизирующей жары в конце апреля. Плавился асфальт, дома нагревались за день как утюги, и вечером отдавали свой жар, так, что идя мимо панельных зданий, чувствовался непрекращающийся зной. Земля словно горела под ногами. Все старались выбраться сразу после заботы за город, на озёра и реки, что бы хотя бы как-то отойти от этого нечеловеческого зноя.
    Впереди был долгий и трудный день. Но Ира, набравшись сил за сутки, решила не раскисать, она взяла с собой из дома банку шиповникового несладкого настоя с лимоном, что бы отбиваться от жажды, которая сжигала нутро.
    Банка была тяжёлой, но девушка тем не менее не жалела, что не поленилась на ночь настоять себе напиток. «Не будет мутить ещё и от мерзкого запаха воды», - обнадёживала она себя. Так же на всех парусах она миновала приемный покой, и совершенно не обратила внимания на милицейскую патрульную машину у главного входа. В процедурной, как она и предполагала: никого не оказалось, и Ира спокойно приступила к приготовлениям в рабочему дню. Она успела убрать банку, привести себя в порядок и только тогда дверь открылась и  вошла Джульетта.
    Когда Ира поздоровалась и предложила утолить жажду, Джульетта, которую обычно не выведешь из себя никакими чудачествами, вдруг вспыхнула:
    — Да пошло оно всё к черту. Что это действительно за маразм творится. Ты знаешь, они теперь как обычно пытаются переложить с больной головы на здоровую, — заметив недоумение в глазах Ирины, Джульетта поняла, что той ещё не известно  об очередном происшествии в роддоме, И вкратце пояснила ситуацию.  Ярмолович ужаснулась. Такого у  них ещё не было. Да, бывает послеродовая горячка у женщин, но обычно до таких крайностей не доходило. Что там могло еще в этом бедламе произойти?
    —  Это из этих, как сама понимаешь, кто им тут уделяет должное внимание, чёрте что, они и подогревают друг дружку разными сведениями, то  одной плохо, то другой, у каждой свои тараканы, а кто нанимался в няньки, бабы здоровые, надо как-то понимать,  — присев на стул и прислонившись к прохладной стене, Джульетта видимо решила выговориться за все эти дни, но узнать что они там должны понимать, Ира не смогла, так как вошла, столь же раздражённая Эмилия, и с ходу повторила Ирине всю ситуацию.
    Хорошего было мало, милиция путается сделать всё возможное, чтобы не возбуждать женщин, но слухи всё равно гуляют по коридорам. И приказано реагировать и успокаивать женщин. Никому, видимо, скандал не нужен, да ещё в таких обстоятельствах.
      — Я уже и сама не знаю, что говорить, — попыталась Эмилия Аароновна посоветоваться с Джульеттой, как самой грамотной в таких вопросах, — и не хочется же никого подставлять, и что тут происходит — как объяснишь?
    — А вас об этом никто и не спрашивает, чего вмешиваться, — резонно заметила Джульетта, — наше дело исполнять предписания врачей, а всё остальное лирика.
    — И что теперь будет? — Ира всё никак не могла войти в свои обязанности и смириться с происходящим.
    — Да ничего, поверь мне — в таких условиях и сам повесишься — не заметишь, — Джульетта видимо уже пришла в себя, и спокойствие, только спокойствие как жизненное кредо, — где там твой шиповник?
    В полном молчании сестры разлили по стаканам темно-бордовый напиток и разошлись по разным комнатам, потому как в маленькой процедурной троим было явно тесновато.
    — А я  радио из дома прихватила, — вспомнила Ира, — там ничего такого пока не говорят, но ведь должны, же сказать, не может, же быть, что нам не скажут, что же, в конце-то концов, случилось.
    Радио у них когда-то было, но оно раздражало Эмилию, и та его сбыла сестре-хозяйке, той, же напротив, нравилось в свободное время слушать, всю эту вещательную программу. Она с тех пор и стала главным поставщиком новостей в отделении. На замечание Ирины по поводу водворения радио на законное место, сестры промолчали,  одна уже через какой час будет слушать его дома, а вторая в душе махнула рукой, не затеваться же снова из-за пустяков.
    Вошла Лилек, которая тоже только что узнала о происшествии, и хотела узнать: как решено себя вести в данной ситуации, это может и не круговая порука, но, тем не менее, защищать честь мундира она была готова до конца. Все попробовали выработать единую тактику. Не хотелось в принципе никого подставлять, да и сор из избы тоже не следовало выносить. Где чего в жизни не бывает, но у них коллектив, а не стая, чтобы сдавать друг друга. Когда тактика была более менее выработана, Лилёк вышла проводить Джульетту, чтобы проверить, что да как во вверенном отделении, потому как нрав у процедурной ещё тот, может не сдержаться и показать себя, а это сейчас лишнее. Но всё обошлось, пока потихоньку в кабинете сестры-хозяйки, который был самым дальним и не приметным, снималась показания с соседок и медперсонала. По очереди, чтобы не очень будоражить больных. 
    Илье Михалычу было  страшно некогда, надо было готовить семью к отправке, самолёт ждать не будет, а до аэропорта пилить и пилить, но сегодняшнее происшествие путало все карты, он уже звонил жене, получил как обычно нагоняй, и раздосадовано бросил трубку. Ничего по телефону он естественно объяснять не стал, да супруга бы и слушать не захотела, она принимала все усилия мужа по поддержанию достойного уровня жизни, как само собой разумеющееся. Скольким в городе он помогал по своей профессиональной части, так что не грех было напоминать про должок — здраво рассуждала она, и ни минуты не колеблясь, ставила своего тюху на место. Так было заведено с самого начала, её слово было не только главным, но и неоспоримым, поэтому и сегодня, поняв, что от Ильи не дождешься помощи, она высказала всё, что посчитала нужным. Между тем Журид вместо того, чтобы направиться в обход по палатам, дал команду выписывать без него, и лихорадочно пытался организовать отъезд семьи. В конце концов, всё было урегулировано, и ему, не успел он покинуть кабинет, поступила просьба через кого-то из сестёр пройти в комнату сестры-хозяйки, для дачи объяснений по произошедшему.
    — Почему у Вас оказалась открытой дверь на пожарный выход? — представившийся следователем по особо важным  Ковалёвым, задавал какие-то бессмысленные вопросы, то есть они, видимо, имели смысл, в какой-то другой ситуации, но сегодня Илья Михалыч совершенно не видел логической связи. Ему никак не удавалось сосредоточиться на этом инциденте. С одной стороны — это могло быть и прощанием с должностью, с другой всё происходившее могло быть и прощанием со свободой. И где этот пограничный пункт перехода от краха к полному краху он почему-то не ощущал. Да черт её знает, почему она оказалась открытой, почему эта баба выбрала третий этаж, а не какой либо другой, почему она вообще тут оказалась, и кто поручится за психику всех остальных, после выхода отсюда, кто сможет дать вообще какую–нибудь гарантию по происходящему здесь сейчас в виде перспективы развития событий. Но он естественно в подробности не вдавался, в конце концов, ни аборты, ни смерти он уже отменить не мог. Ситуация не была ему подвластна ни на одной стадии. В пылу всех этих бед Журид не заметил главного. Следователи совершенно игнорировали тему происходящих в роддоме основных событий, только сугубо по причинам возможности самого суицида, в чем впрочем, никто не сомневался.
     Если бы Илья обладал, хотя бы частицей наблюдательности, в данную минуту, а не был выбит из колеи, от него бы не ускользнуло:  как истый следак, Ковалев, разумеется, отметил несуразности происходящего в областном родильном доме, но как истый, же служака, следователь  не преминул проконсультироваться по поводу санкцианированности всех этих явлений. И его шеф, тоже видимо проконсультировавшийся по делу, так же не захотел вникать в основную суть происходящего , и, получив от следователей с места  кратенький обзор происшествия, предположил, что мог иметь место суицид и проявленная  со стороны персонала родильного учреждения   халатность. Поэтому никто ничего вне темы данной версии и не рассматривал. Это бы порадовало Илью, если бы он в принципе, мог порадоваться  при данных обстоятельствах.
    Когда вопросы иссякли, он подписал, не гладя бумаги, и прошёл к себе. В целом хотелось отдохнуть, но естественно, как только он остался один в кабинете, вошла Лилия Альбертовна, и передала просьбу Софьи Александровны, сразу после следователей — к ней. Журид, не стал возражать, надо — куда деваться. Однако, Софа его порадовала: во-первых она уже переговорила с Черкасом, а тот в свою очередь с компетентными товарищами, так что милиция ничего такого из ряжа вон выходящего  расследовать не будет, всё в рамках суицида с симптомами нервного потрясения в связи с беременностью. У беременных бывают, сбои в психике, единственный спорный момент то, что она уже прошла аборт, но упор будет на собственноручно подписанные ею заявления, что она предупреждена о последствиях, и претензий не последует. Так что в целом дело решено замять. Потом они поговорили о сегодняшнем отправлении семей, о том, что да как будет организовано на месте встречи, о перспективах побыстрее закончить со всем этим скоплением народа, и вывезти их, наконец, обратно, в область.
    Оттуда Илья отправился снова к себе, но не успел дойти до кабинета, как его перехватили в операционную, у женщины были разнояйцовые близнецы, но впопыхах это не заметили, теперь она истекала кровью, второго уже тоже удалили,  но  кровотечение никак не останавливалось, это застопорила всю работу, потому как стол надо было освобождать, там уже ждали своей очереди, а тут хоть, что хочешь. У проводившей операцию Светланы Аркадьевны тряслись руки — только один труп с утра встретили в отделении, так на тебе  вторая халатность. И халатность была всецело её. Она честно об этом сказала в зале, но Илья ничего не возразил, в конечном итоге, чем халатность, этой честной до мозга костей акушерки, хуже его собственной халатности. А те подождут, в конце концов, эта карусель, когда да никогда,   должна закончится. Между тем надо во что бы то ни стало спасать больную:  две смерти в один день многовато, хотя и в один год, по меркам облздрава – это тоже было бы на пределе. Нужна была кровь. А остальное как уже пойдет. И оно пошло, когда самое худшее закончилось, Илья смог все же дойти до кабинета и прилечь. Бог миловал, должна жить.
    Ирина Бронеславовна занималась своими обязанностями весь день, как заведённая, но забегая в кабинет, между делом пыталась прислушаться к радио. Нет, ничего нового в мире не происходило. Новости шли как заведённые часы, однако нигде не выдавали тайны сегодняшних событий.
    В целом всё было на взводе, но курок пока что не был спущен, так почему-то показалось Ирине, но медсестра  ошибалась, он не только был спущен, он уже вовсю шествовал за окнами их роддома, и даже здесь вел свою собственную игру, здесь, прямо у неё под носом. Однако блаженны не ведающие, что творится вокруг.
    — А я работаю  на переезде, — рассказывала в одной из палат дородная девица, которой Ира ставила капельницу, — так у нас что ни месяц — кто-нить бросается под колёса. Почему-то любят наш переезд, там поезда летят на полной скорости, так, что верняк полный.
    Таким образом, произошедшее сегодня гуляло по палатам в виде случаев из жизни. И женщины как завороженные слушали одна одну. «Это конец», — почему-то  подумала Ира. А рассказчица всё не умолкала:
    — Так их там перемалывает со щебенкой в кашу. Жуть. Не всякий обходчик может выдержать. А я ничего, в мою смену завсегда идут ко мне, я не брезгливая, соберу всю эту кашу в мешки, они и сдают, куда надо, — видимо, говорившая гордилась своими железными нервами.
    Ира вышла к себе в кабинет  и замерла в той же позе, что сегодня утром Джульетта, прислонившись к стене, однако стена была не такой холодной как с утра. Медичке было плохо. Она тоже всегда гордилась умением не бояться вида крови, когда их водили в училище на практику: в морг и в операционные. Однако сегодня творилось, что-то из ряда вон выходящее. Её психика отказывалась это понимать как норму. А тем временем  руки этой железнодорожницы стояли у неё перед глазами. Да, мы не выбираем особо условия работы, но что-то в нас должно быть по-другому, вот только Ирина не знала, что именно. Вошла Эмилия, стала готовить  капельницу Илье Михалычу  о чём распорядился кто-то из врачей, и «приказано было не беспокоить».
    — Может и тебе чего общеукрепляющего? – глянув на сменщицу, Эмилия пощупала пульс, и предложила смерить давление.
     На что  Ира только качнула головой – нет, ей абсолютно ничего не было нужно, только бы скорее всё закончилось. И она снова окунулась в работу. За этой беготней, тем не менее, теперь все медики старались замечать и пресекать любые депрессионные разговоры, всех женщин попросили присматривать друг за другом на случай чего-нибудь подозрительного в поведении. Что бы не замыкались в себе, чтобы не поддерживали тем на неприятие ситуации.
     Старшая попросила, Эимилию, как располагающую к себе  личность,  провести с женщинами беседу на тему – ничего в данной ситуации смертельного   нет, привести случаи из практики, когда всё было хорошо, когда женщины только радовались, что случилось так, а не иначе. Эмилии хватило только на три палаты, и она взорвалась от своего собственного раздражения отведенной ей ролью. 
     Там ситуация развивалась следующим образом, как потом передавали из уст в уста. Всё шло, как и в предыдущих палатах — женщины внимательно слушали  уверенный монолог медсестры, задавали вопросы, и Аароновна  была на высоте положения, как вдруг неожиданно, лежавшая ко всем спиной больная, которая уже прошла свой круг ада, видимо, из верующих, разразилась проклятиями и по поводу врачей, и по поводу Эмили, и по поводу всего в этом мире.
    — Гореть вам всем в гиене огненной, только вы об этом ещё не знаете. Вы ж ничего вокруг себя не видите. А тут смертный грех гуляет по вашим спинам. Помяните моё слово! Смертный грех!
     Эта проповедь естественно свела на нет все усилия по восстановлению спокойствия. Женщину тут же начали успокаивать, но это было не просто.
    — Вы ещё все пожалеете об этом бесчинстве, — глаза выкрикивающей проклятья женщины были абсолютно затуманены, голос прерывался, но проповедницу было слышно не только в палате, хотя дверь на коридор уже прикрыли, -  Ох, как вы раскатитесь – да поздно будет, все ваши деяния записаны в книгах, всё что творили.
    С помощью  нехитрых приемов кто-то из акушеров-гинекологов  больную привел  в чувство, сделали укол, и оставили санитарку, не отходить от постели, пока не уснет.
     Эмилия после этого больше, конечно, никуда не пошла, а прилегла у себя в процедурной, оттуда Ира иногда слышала её негодование:
     — Мракобесие. Каменный век. Нет, но ты слышала, какими она сыпала проклятьями, где только их и находят этих баптисток.
     «Каждому сегодня досталось на орехи», — Ира уже не сомневалось, что действительно что-то происходит вокруг, чему она не знала названия.
    — А мне говорила — не покупай вещей впрок — плохая примета, так я же не верила, куда ч теперь всё это  дену?
    — Так оставь – ещё родишь.
    — А это не плохая примета от мертвого оставлять живому?
    — Да где он у тебя мёртвый, ты его, что видела что ли, - злился кто-то.
    — Да они еще не могут жить – значит ничего и не мёртвые, — поддерживали версию, что ничего страшного:  вон, сколько баб аборты делало, а тут же, вместе со всеми и лежат.
    — Прекратите вы травить душу, — не выдерживали этих речей самые слабонервные, те, которые хотели именно этого ребенка, а не просто так где-то там залетели.
    Но разум на такой жаре отказывал, и всё вращалось в одном кругу, зудело как мухи: будет ли им за убийство детей что-то плохое в судьбе, или нет. Будут ли они им сниться с вопросом: За что? Зачем? Но никто ответа не знал, а между тем конвейер выпускал из своих объятий все новых несостоявшихся мамаш. То есть, возможно, они состоялись раньше, или состоятся потом — но вот этих детей уже не будет никогда. Почему-то после пламенной речи той кричавшей о проклятии на головы всех причастных, до сознания стало доходить, что что-то не так. Ибо так просто не должно быть. Ответа ни у кого не было.
    Спустившись вниз на крыльцо покурить, Светлана Аркадьевна, которая баловалась этим только в исключительных случаях, в основном в кампании, чтобы привлечь внимание к свои красивым рукам, поддержала разговор покуривавших врачей-мужчин, самым неожиданным образом:
    — А я поверила в бога — точно нам этот грех не простится.
    — Ну, ты, Светка, даёшь. Ты ж врач-гинеколог, атеист до гробовой доски, очнись, какой бог? — мужчины не верили своим ушам.
    — Я точно уверена, кто-то нам это зачтёт, пусть не бог, но всё, что тут происходит — обязательно даст о себе знать, — руки у женщины заметно дрожали, и все предпочли за лучшее промолчать, кому оно надо, это мракобесие.
    — Но ведь, говорят же, убивали там когда-то младенцев, — вдруг выдал кто-то в поддержку Светы.
    — Ты еще вспомни, что при царе горохе за неверие в эту муть сжигали на кострах, — атеисты не сдавались.
    — А хочешь сказать, что не сжигали?
    — Лучше бы подумали, что действительно здесь сейчас происходит, а не кидались друг на друга, — Света погасила сигарету и пошла наверх.
     Ира тем временем продолжала заниматься больными, Эмилия потихоньку отошла, но в ту палату больше заходить не желала, впрочем, Ира и не настаивала. Она и сама могла справиться. Ещё только ночь. И всё. Дело двигалось медленно, с перебоями, но, тем не менее, всё шло своим чередом. К ночи обещало уменьшиться количество капельниц, поскольку потихоньку эта раковая опухоль рассасывалась. Когда вечер окончательно вступил в свои права, с полей немного потянуло прохладой. Но ветра на удивление все эти дни практически не было, никакого движения воздушных масс. Воздух висел, как будто его тут приклеили навеки вечные.
    Всё еще попадались экстраординарные случаи, но все понимали ещё немного — и свобода  от сумасшествия этих дней. Эти уедут, и больше их, разумеется, никто из врачей не встретит,  вспоминать об этом не хотелось. Все забудется — на то и память, что бы помнить только то, что человеку нужно в жизни. А это никому не нужно. Что там у них случилось со временем, разумеется, прояснится, думали медики, но тогда, возможно, оно будет уже никому и не интересно. Короче казалось сбыть бы их с рук, и всё станет на свои места.  Женщины тоже рвались домой. У каждой было свое горе и своё счастье в этой истории. Кто хотел ребенка, кто не хотел — а всё для всех закончилось одинаково.
    Какая-то дурёха всё рыдала в ночном коридоре: что у неё парень в армии, как она ему напишет, что убила ребёнка, ведь в письме всё не объяснишь, они, ведь, только потому и побежали расписываться перед самым призывом, чтоб её в деревне не засмеяли, что нагуляла мальца. Ира, как умела, пыталась, рассказать, что и она в таком же положении, то же парень в армии: ты жди — там видно будет.
     — В таком, да не в таком,  — не унималась девчонка, — вдруг он, что с собой сделает? Он же нервный - страх.
     Но Ирина всё понимала, и думала: «Не дай бог в таком.»
    А потом она пошла перед рассветом немного поспать в процедурной, Эмилия уже прекрасно могла обойтись без неё. И ей даже как будто начал сниться сон, кто-то в белом вёл её за руку по тёмному-тёмному пространству, как вдруг, заговорила не выключенное на ночь радио, и  на всех этажах зазвучал женский голос: «Говорит, Москва. Передаем сигналы точного времени.»  Потом его сменил мужской: «С Первым мая вас, товарищи. С днём международной солидарности трудящихся».