Where do we draw the line?

You're still here

Февраль не любил Дождь, но тогда, когда наступала его пора осторожно дотронуться продрогшими пальцами до одинаковой будничной серости людей, грозовые тучи все чаще и чаще начинали лить свои бесконечные слезы на морозную землю. Раньше такого никогда не было. Сколько он себя помнил, по сказаниям и преданиям предков, после веселой праздничной поры красавицы Январь, ушедшей из жизни времен года в очередной раз по-английски, еще долго стояли колючие, но такие родные, настоящие русские холода. Любимый и весьма галантный не по годам и нраву Снег вплоть до самой Масленицы кружил над запорошенными домами белесыми пушистыми клубами обнявшихся крылышками снежинок. Мороз, давно достигнувший в своем непревзойденном мастерстве совершенства, легкой рукой наносил чуть заметные, недолговечные, как и все прекрасное, изящные витиеватые узоры, оставляющие право воображению скучающих прохожих назвать это произведение искусства... Так продолжалось из года в год, из поколения в поколение, из столетия в столетие... Да, именно эту сказку ему нашептывали одинокие нотки пианино, постепенно таявшего в пустоте с последней грустной улыбкой смеющихся во тьме глаз Января, в тот день, когда Февраль появился на свет.
...
Февраль никогда не видел розовощекую кудесницу-Январь. Такие, как он жили лишь срок, положенный им старым бармалеем, по имени Время года, и бледной, молчаливой, пугающей и вечно безликой Луной. Двенадцать братьев и сестер ни разу не встречались друг с другом и взглядом, лишь, по традиции, пришедший на смену, родившийся в полночь месяц имел право по-своему проводить умирающего. Кто пышно, с фейерверками и шампанским, как это делала приверженная традициям Январь, или безмолвно и скорбно, как умел только отзывчивый и безмерно печальный в душе Сентябрь. К несчастью, даже их, казалось бы нам, людям, бессмертных, ждала неизбежная смерть в конце такого недолгого пути. Всего лишь тридцать один день, а то и вовсе тридцать. И каждый это знал, и каждый с этим смирился. Особенно Февраль. Он, самый юный и самый проникновенный, жил и того меньше остальных: двадцать девять дней. Но, честно, старался ни о чем не жалеть в те мгновения, когда языки пламени жертвенного костра Масленицы сжигали его тело дотла, а первые ручейки взбалмошного Марта подхватывали осевший пепел, унося его в забытое прошлое... Он возродится снова под звуки белоснежного пианино месяца, которого он никогда ни видел.
...
Она являлась Февралю ночью, когда заспанный и уставший от будней месяц уже не отличал реальности от галлюцинаций, постепенно рождающихся в его уме. Январь улыбалась ему так искренне и заботливо, что он почти физически ощущал ее присутствие рядом. Она была зимнем месяцем, самым холодным и самым... потерянным, но он знал, что нет ничего теплее этой прекрасной улыбки, промелькнувшей в уголках печальных совсем обветренных не своим морозом губ. Ей нельзя было видеть Февраля, а ему нельзя было коснуться ее, но каждый из них не сомневался, что его любимый месяц, он совсем рядом. Их разделяют всего лишь километры, всего лишь секунды, всего лишь вечность.
...
— Мне страшно, Январь, мне так страшно... А если мы больше никогда не увидимся снова?..
— Глупый, я всегда буду рядом с тобой.
...
Январь не любила петь: она отдавала себя целиком музыке, струившейся из-под затертых клавиш любимого инструмента. Она проникала израненной временем душой в мелодию целиком, не жалея себя, порхала окровавленными мозолями пальцев по монохромному прародителю божественного звука. Длинные, белоснежные локоны, пышные, как праздничная фата невесты, скользили по поверхности пианино, немного отвлекая даже такой сосредоточенный месяц от создания собственного совершенства. Почему же ее волосы такие неестественно белые? Может быть, забывшие свой подлиный цвет, может, укрытые мягким ковром утреннего инея, может, просто поседевшие... Она была еще так молода, а руки уже дрожали от n-ого количества кофеина в лазурной крови. Но она ведь еще не сдалась, правда? Просто сегодня она слишком устала от праздников, репетиций и обязательств, чуточку не выспалась и снова в вечер немножко одинока. Просто сегодня последний день ее существования.
...
— Скажи мне, где, где проведена черта? Где двери твоей тюрьмы? — Февраль бесшумно заскребся ноготками по узорному окну, — Январь... Январь, где ты?!..
Черные струи дождя жадно слизывали последние рисунки Мороза с холодного стекла. Под оледеневшими руками забились в предсмертных муках льдинки. Он шептал снова и снова ее имя, раздирая в кровь тонкие фаланги пальцев. Соленые капельки, в унисон Дождю, неслышно разбивались о белоснежный подоконник. Он плакал, — Где... ты?...
По-кошачьи мягкие шаги. Такие знакомые, такие чужие, предвещающие конец.
Март осторожно коснулся его плеча.
— Пора.

...
Осторожно расчесывая белоснежные локоны, маленькая розовощекая Январь с любопытством смотрела в окно и радовалась своему первому настоящему Снегу, кружащему над мигающим разноцветными огнями городом.
Сегодня ей снова приснится тот мальчик, с печальными серыми глазами. Она его никогда прежде не видела, но точно знала, что сделает все возможное, чтобы он снова улыбнулся.