Мемуары мима

ВСТУПЛЕНИЕ.«Hello! I'm Forrest; Forrest Gump». Может быть, начать так? Вы в это время едете домой после ночной смены; присели на скамейку в ожидании авто-буса; открыли томик Уинстона Грума, а в это время незнакомец по соседству: «Здравствуйте! Я – Форрест; Форрест Гамп».
   Конечно, вам совсем неохота его слушать, ведь читать Грума гораздо интерес-нее. Сначала, просто из вежливости, вы делаете вид, что слушаете, но потом…
   Ну, а если серьезно, то я и вовсе не похож  на Форреста и родился я не на лавоч-вочке…
   Нет, у меня все было как положено, все было по-настоящему…

                «У меня не было намерения тревожить мир огром-
                ными томами.То,что я сделал,скорее имело целью
                дать лишь наметки думающим людям,у которых
                есть досуг и любопытство дойти до основы вещей
                и которые развили бы их дальше в своих умах.»
                Д.Беркли   «Письма»               
               

ЧАСТЬ ;. «ДЕТСТВО».
«1964»
Много есть чудес на свете,
Человек - их всех чудесней.
Софокл. «Антигона»

               
   Начало человеческой жизни такая тяжелая штука! Мать кричит! Младенец пла-чет! Медперсонал ругается! Раньше хоть отцов щадили, типа «сделал дело – гу-ляй смело», а теперь и они присутствуют при этом «выходе в свет»…

                РОДЫ
Так потихоньку, день за днем
Раскрутим нить воспоминаний.
Р.М.Рильке «Как я поступил в университет»
   Итак, 1964 год до половины не мой, а 23-го июня, известив мир  о своем появ-лении истошным воплем, я стал вашим современником…
 

   Ужасно, но говорят, есть люди, которые помнят, как они рождались. Вот такие точно не кричат, появляясь на свет, они сразу осматриваются и все мотают на ус. Но по мне лучше этого не помнить, что я и сделал…
   Под окнами роддома дежурила мамина сестра, она ради такого события даже уроки прогуляла. Осмотрев мою «метрику», ей крикнули из окна : «Мальчик!» Тетушка-старшеклассница еще успела в школу и там всем хвалилась, что у нее появился племянник и ее все обнимали и поздравляли, как будто это она меня родила…
   Неподалеку, возможно даже на соседней кровати, в тот же (дождя,  видимо, не было, потому что тетушка стояла под окном без зонта) ясный июньский день ро-дился мой «друговраг» Х. Говорят, в отличие от меня, он почти не кричал и ро-дился легко, что вполне объяснимо, тем хотя бы, что Х был уже третьим у своей матери. Нам же, первым, всегда чуть страшнее. Любопытно, но то, что мой одно-годка, почти сосед и одноклассник еще и родился в один день и в одном месте со мной, я узнал совсем недавно, когда жизнь развела нас окончательно…
   Чем интересен 64г., кроме нашего рождения? В масштабах страны – сменой ли-деров, как раз на мамин день рождения. (Моя жизнь началась почти с Брежне-вым, мое детство кончилось вместе с Брежневым.)
    В масштабах села – майским потопом. «Мы с мамой» в тот день ехали из Став-рополя. Автобус не успел доехать до Грачевки, как вдруг почти мгновенно исчез-ло небо и солнце, как будто в «мировом театре» объявили антракт и опустили тя-желый занавес из черных, прошитых блестящими молниями, туч. Естественно, «зрительный зал» погрузился во тьму, так что автопотоку даже пришлось зажи-гать фары среди бела дня. Потом солировала и все осветила на миг молния-звезда, небо оглушительно треснуло, и в эту трещину хлынул годовой запас дож-дей Ставропольского края…
   В некоторых местах автобус, казалось, уже не ехал, а плыл, но молодой води-тель не унывал и даже еще что-то пел и подбадривал пассажиров. Самое главное, что мама тогда не боялась даже такого «светопреставления», а что с ней сделала жизнь, ужас! Да и вообще, в то время было больше оптимистов.
   Автобус тем временем «доплыл» до Константиновского и только переехал мост через яр в центре села, как  мост тот рухнул…
   (Теперь на том месте мост не деревянный, а каменный, много еще надо бурь, чтобы его обрушить…)
P.S. – 2007. Кстати, недавно узнал, чем замечателен для России день 23 июня. Он считается днем освобождения России от татаро-монгольского ига. Вот бы и праздновали его, вместо 12-го. К тому же только 23-го июня ночью звонят колокола града Китеж в озере Светлом.
   
«1967»
Кошки не похожи на людей.
Ж.Агузарова
АТАВИЗМ

   Однажды жарким летним днем бабушка, покормив нас, занавесила окна в доме и, убаюкав меня, легла вздремнуть сама…
   Проснулась она раньше и, замкнув дом, пошла полоть огород…
   Истребление сорняков остановил вопль: «Стефановна, быстрей беги домой! Там! Лешка!»
   Среди  страшилок обитающих в бабушкиной голове, пожар «сидел в первом ря-ду», так что, мчась к дому, она, наверное, думала: «Спички нашел! Спички на-шел!»
   К счастью для всех нас, мой «путь к свободе» прошел не через огонь, а через форточку; ведь я был ЖИЗНЕНОК и не терпел сидеть взаперти!
   Но мало мне показалось выбраться во двор и, поскольку присмотра не было, я мигом вскарабкался на летнюю кухню, где и стал прогуливаться туда-сюда по гребешку, типа «ученого кота»…
   За этим занятием меня увидела соседка Макушенко и бросилась за бабушкой…
   Глядя в себя, трехлетнего, с «высоты прожитых «лет теперь понимаю, что это была не просто прогулка по крыше, но какой-то древний  невероятно атавизм: стремление походить на обитающее рядом существо, восхищающее, удивляющее какими-то своими качествами; в моем случае, таким существом была КОШКА.
   Полностью разделяю мнение Бродского, что кошка прекрасна в любом положении, и даже сейчас, увидев кошку, спешащую куда-то по крышам, замру и полюбуюсь, а что уж говорить о детстве, когда голова чиста, а кожа тонка, как шелк, и «проводимость» невероятная…

НОМО ЧИТАЮЩИЙ

Вся наша семья любит читать.
Я считаю, что чтение – это
 вообще главное дело в жизни.
Эрленд (Норвегия) «Северная глава».

Недавно я путешествовал по Норвегии
и был поражен: все читают! Дети начинают
читать с трех лет! И какие красивые и добрые люди!
С. Степашин. «Тем временем».

   Видимо, это был мой первый «выход в свет», потому что проходя мимо дома колхозного начальника, я спросил:
- Мама, а это Дом Культуры?!
- Это «Дом Халтуры», Леша! – со смехом ответила ее коллега…
   Я так часто и успешно смешил в этом возрасте взрослых, что не оставил этого дела и в школе. В цирке признавал только клоунов и сам хотел им стать в какой-то период школьной жизни. Выбор этот, как мне теперь кажется, был продиктован желанием (даже страстью) всеобщей любви. Ведь до школы я был окружен любовью маминых и тетушкиных коллег. Отчасти она была вызвана моим умением рассмешить, что я, конечно, не понимал в то время, но чувствовал; так что столкнувшись во «времена ученичества» с ненавистью, хотелось вернуть «потерянный рай»…  Что касается ДК, то я отчасти рос там, точнее, в библиотеке, где трудилась тетушка…
   Это сейчас ДК - «полумертвый организм», теперь «культурная жизнь» перемес-тилась в бары и кафе, а тогдашнее ДК запомнилось мне ярким, веселым, празд-ничным местом, где и в будни не было пусто, а уж на выходных!
   Расти в библиотеке и не научиться читать, мягко говоря, вещь ненормальная. Я научился. Чем и знаменателен этот год для меня. Обучение было своеобразным. Тетушка все учила-учила, но ничего не выходило. Она махнула на меня рукой. Прошло около месяца без занятий и вдруг я как-то подхожу к ней с книжкой: «Смотри, Нин!» И начинаю читать; то есть я научился сам, когда меня перестали заставлять. Странно все-таки, что по году я Дракон, а не Кот; ведь я так люблю не-зависимость!
P.S. – 2008. Услышав Эрленда (читающая семья – А.Е.), я подумал о своей семье и чтении; у нас было так…
   Отец обожал книги; всю жизнь. Мама и тетушка любили, но со временем почему-то их любовь охладела. Дедушка читал по слогам, поэтому обходился газетами, но при этом к книгам питал уважение. Бабушка совсем не умела читать, но уж хотя бы относилась к книгам равнодушно, ведь многие в селе их просто ненавидят…
   Что касается меня, то я откажусь от всего: кино, телевизора, музыки, если придется выбирать, и оставлю книгу…
P.P.S. – 2008. И в этом оказалось одно из сходств с Терезой из «Невыносимой легкости бытия»; а саму книгу можно бы назвать «Чешский доктор Живаго»…

«1968»

ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ 14 ЛЕТ НЕ СО МНОЙ
 
   Если бы 14 лет назад мне сказали, что я столько времени не буду ходить в кино, мне пришлось бы сильно удивиться; только необитаемый остров мог помешать мне в этом или смерть. Даже в тюрьме показывают кино или показывали в то сказочное время…
   Впервые я увидел кино на большом экране, телевизора у нас еще не было, как и у подавляющего большинства константиновцев. (Зато у соседей Тарасовых ТВ появился рано, бабушка еще могла поднять меня и передать через стенку теть Маше смотреть мультики, но тогда и стена между дворами была символической, а сейчас чуть ли не «кремлевская»…)
   Конечно, тетушка брала меня с собой в кино. Помню, как на «Вие» мне закры-вали глаза в самых страшных местах. То же самое происходило, если фильм был до 16-ти. Правда, спуститься из библиотеки в кинотеатр было делом обыденным, другой разговор, если мы шли в кино с мамой в воскресенье или субботу вечером. О, это был мини-праздник! Предвкушение! Сборы! Сладости, покупаемые по пути в магазине: изюм или «морские камешки», плитка шоколада, липкие бутылки лимонада и, особая удача, большой дефицит, сладкие хрустящие кукурузные палочки в солидных коробках из грубого картона, да еще и в толстом промасленном пергаменте!
   Сейчас в селе нет места, где можно увидеть вместе сотни две праздничных взрослых, а тогда вечером выходного дня в кино, на танцах, все в том же ДК это было в порядке вещей. Теперь село превратилось в «Гарлем», по вечерам на улицах только молодежь…

СВАТОВСТВО

   Мать развелась с отцом, когда мне было года два, а примерно через два года в селе появился молодой и холостой учитель английского языка; вскоре он зачас-тил к нам в гости…
   Однажды мама спросила:
- Леша, ты хотел бы себе папку?
- Не знаю, - засомневался я, - а какого?
- А вот ***!
- Англичанина?! Не, не хочу!
- Почему?!
- Ма, ды он же на нашаво кабеля похож! Такой же рыжий!
   Это и решило дело и «полной английской семьи» не получилось! А во всем ви-новат наш кобель! И что его угораздило родиться рыжим!

«1969»

ДВЕ СТИХИИ

   Однажды мама предложила:
- Леш, читать ты уже научился; давай я начну тебя английскому учить. Будем с то-бой по-английски разговаривать.
- Ой, нет, ма, не надо!
- Почему?!
- Я его боюсь!
   Странное впечатление. Страх языка. Чужого языка. Но по сути язык – это стихия, а стихия всегда способна испугать. Летом мне пришлось столкнуться еще с одной из стихий. Летом мы поехали на море…
   Но вначале были сборы. Мои первые сборы в далекие края. Волнительное со-бытие. Около шкафов раскиданы вещи; что-то отправляется обратно, что-то в раскрытые «пасти» дорожных сумок…
   На кухне предпраздничная обстановка: еда в не рядовом количестве тоже «го-товится в дорогу»…
   Невозможно себя занять. Любимые книжки не читаются, в любимые игрушки не играется; выручает улица: «сгущенное» донельзя ожидание «размазывается» по ушам друзей и становится легче…
   В такой ситуации лучше всего свести ночь до минимума, потому что уснуть все равно не получится. Одно утешение – перед такими поездками всегда очень рано приходится вставать.
   Все! Дом за спиной, а мы, сонные и навьюченные, плетемся к школе. Там уже ждет нас синий малыш – автобус «Кубань» и идет погрузка-утряска.
   Ура! Село за спиной! Большинство еще клюет носами; только не я, как можно спать в дороге?! А когда народ раскачивается, становится еще интереснее. Все свои, все молодые, все раскованные («оковы» остались в селе): винцо, шутки, смех, песни и дорога – красота!
   Получилось так, что по дороге мы моря не видели, приехали очень поздно, а ночь не подмочила своей южной репутации, была темна, как чернила кальмара…
   Устроились; то ли в своих палатках, то ли уже в готовом лагере, не помню. Спать никто не ложится: костер, гитара и т.п. южные штучки. Ну, тут мама с тетушкой надумали сходить к ночному морю и, конечно, взяли меня.
   Отдаляемся от людей, углубляемся в темноту и вдруг там, вдали, за смутной дюной, к которой мы идем, я слышу вздохи и вороченье какого-то огромного су-щества; и чем ближе к дюне, тем больше и громче это существо и мне становится все страшнее и страшнее, а когда остается только перейти через нее, я внезапно начинаю плакать от страха и вырываться, чтобы убежать…
(Позже увидев «Кавказскую пленницу», я вспомнил тот случай на эпизоде, в ко-тором Вицын безуспешно пытается вырваться из лап друзей перед приближаю-щимся авто…)
   А днем море было совсем другим. Потрясающе красивым! Влажно-ласковым (воздух ведь не способен так ласкать, как ласкает вода); многолюдно-праздничным. К тому же я был любимцем. Моя энергия + всеобщее внимание производили «фейерверк» бесчисленных выходок. Мне сходили с рук даже по-добные штучки:
   Наши как-то собирались уходить с пляжа и никак не могли найти молодого учи-теля из Светлограда. Я бросился его искать и вдруг увидел выходящим из моря. Подскочив к нему, я заорал: «Нашел!» А когда все повернулись, почему-то крик-нул нашим, указывая на его обтянутое мокрыми плавками «хозяйство»: «А у дяди Толи тюлюлишша-то ого-го!» Сейчас мне почему-то кажется, что дядя Толя не очень тогда на меня обиделся…
   Чаще всего я катался верхом на Василь Никитыче, на своем будущем учителе истории; бывало, мы заключали сделку, он вез меня верхом в гор.столовую, где наши часто обедали, а я должен был пролезть мимо безумной очереди и узнать, как близко кто-либо из наших к кассе…
   Мне так нравились шницели в этой столовой! И гарнир к ним: гречневая каша с подливкой. А вот первое и третье я терпеть не мог.
   Еще я любил чебуреки и сахарную вату. Что касается последней, то почему-то в то время попробовать ее можно было только на море. За ней всегда стояли сума-сшедшие очереди, а тайна ее производства хранилась не хуже рецепта «Кока-Колы».
   Я как-то сунулся с заднего хода посмотреть, как делают это чудесное лакомство (20 копеек одна палочка с «облачком»), но грозный армянин рявкнул: «Ти  што, мальчик!!! Сюда ни в коей случай нельзя!!!»
   Почему-то не помню, чтобы мы покупали фрукты. Возможно, они были очень дорогими. С другой стороны, дай мне тогда рубль и предложи купить на него фруктов или сахарной ваты, то, уверен, спустил бы рубль на вату…
   Так что не знаю, что случилось в мире в 1969г., а моим главным событием было «большое путешествие к морю»…

ИГРУШКИ-ЛЕГЕНДЫ

   Наверное, почти любой взрослый может вспомнить какую-нибудь свою люби-мую игрушку, а может, и не одну.
   Я помню домик-гараж размером примерно в две пачки сигарет, внутри которого стояла легковая машина. На крыше домика прятался рычажок, нажмешь его, ворота открываются и машина выезжает.
   Но, увы, игрушка эта была не моя, мне изредка давали ее соседи.
   А вот мой корабль, с винтом, с двигателем, который сам плавал, как-то взяли на пруд другие соседи и утопили его! Взрослые мужики, что они там с ним творили, остается только догадываться.
   Самая легендарная игрушка – это шагающая(!) и говорящая кукла. Когда тетушка училась в Ставрополе, она выиграла ее на конкурсе, в новогоднюю ночь, в ДК.
   Потом они с подружками возвращались в общагу, какой-то парень вырвал у нее куклу и убежал. Так что эта кукла как бы «не родилась» для меня…
   Однажды мама вернулась из школы и застала меня за стрижкой мягкой игруш-ки, большой лохматой собаки. Спасти собаку уже было невозможно, «шерсти» на ней оставался жалкий клок, так что мама только наблюдала за окончанием работы, слушая, как я приговариваю: «Паикмахеская аботает! Следующий!»

«1971»

7 ЛЕТ НА КАТОРГЕ

   В этом году я загремел на «каторгу». Это был первый день осени; «черный день» календаря. «Каторга» называлась «красная школа»; из-за кирпичных стен. 7 лет «каторги и год на вольном поселении». Можно сказать, это начало «детских трудовых будней». До этого был детсад, тут же, на Октябрьской, но его всегда можно было избежать или убежать через огород к Курдюковым и поиграть в опилацию. Другое дело – школа. Организация серьезная. Невыход без причины – скандал; уход раньше положенного – нагоняй; «Фабрика дисциплины».
   Возраст у «красной школы» был почтенный. В центре Российской империи на-зревала 1-я революция, а в Константиновке открылась школа…
   Место живописное. На берегу яра, того самого, в который чуть  было не рухнул автобус с мамой и ее зайцем (я ехал без билета). Для школы такое соседство не-заменимо. Сколько игр было в этом яру! Особенно зимой. Тут тебе и санки, и хок-кей. Благо, что неглубокая запруда промерзала до дна и никто из учителей не бо-ялся, что придется отвечать за какого-нибудь оболтуса-утопленника.

ПОЙМАН С ПОЛИЧНЫМ

   Как в раннем детстве складывается характер человека и незримо куется его судьба, так и в 1-м классе, по-видимому, куется «школьная судьба» на будущую «школьную жизнь».
   Когда в 1-м классе я был пойман с поличным, моя будущность, как ученика, оп-ределилась на все 10 лет. А поймался я за чтением книги! В то время, как одно-классники учили буквы. Даже помню, что читал. «Хижину дяди Тома» Г.Б. Стоу. (Эта книга в свое время здорово повлияла на освобождение штатовских негров, что , кстати, произошло почти в одно время с отменой крепостного права в Рос-сии. Своей свободе от осовечивания я тоже обязан этой книге).
   Ну вот, одноклассники учили буквы, а я прятал книгу под партой и читал. Ну скучно мне было! Кто-то из девочек меня заложил учительнице (типа «не отры-вайся от коллектива»). Учительница заставила читать вслух и, убедившись, что я читаю бегло и осмысленно, жутко меня невзлюбила. Я ответил взаимностью ушел во «внутреннюю эмиграцию» - все 10 лет с книжкой под партой. Кстати, если благодаря этому я не стал советским человеком, но зато так и не смог поступить на журфак; троечный аттестат не оставлял мне шансов…
   Большинство учителей, мягко говоря, меня невзлюбило за эту независимость, но были и такие, единицы, что как раз за это и любили.
   Вот уже в зрелом возрасте как-то встретил подвыпившего одношкольника и он мне (in vino veritas) говорит: «Лех, я щас тебя уважаю, чесно. А у школе мы тибе не любили, потому что мы тибе не понимали!»
   Кроме того, я ведь был «англичанкин сын». А англичанка славилась чрезвычай-ной жесткостью, самые отъявленные хулиганы сидели на ее уроках тише воды, ниже травы. Конечно, для хулиганов это страшное унижение, если «тише воды», так что она «водопадом» обрушивалась на мою бедную голову при каждом удобном случае…

«1972»

ДОМSWEETДОМ

   Важнейший год для нас с матерью: мы купили дом на Анисимовой! Вернее, ку-пила она, а я только с ней туда переехал от бабушки.
   Он впоследствии стал летней кухней, когда перед ним мама построила большой современный новый и светлый дом. В старых домах были темные комнатушки, а тут 4 большие просторные светлые комнаты, да еще и огромный коридор; в старых домах были «оконца-бойницы», а здесь огромные окна. Правда, спланирован он был чудновато: у трех комнат по две двери, а у гостиной даже три, но все равно у нас было уютно, светло и тепло. Мамины ученицы говорили ей: «Как хорошо, что у вас минимум мебели и от этого свободно как-то, а у нас у всех дома забиты мебелью – теснотюка». (Это не удивительно, ведь у многих отцы были чабаны, а они тогда гребли деньги лопатами, вот и забивали дома, чем ни попадя!)
   Если бы я вырос в бабушкином доме, то стал бы другим человеком, «в тесноте и обиде» рождается зло, оно вытравляет души и при определенных условиях творит монстров… Слава Богу, что у меня был такой дом! Именно в нем я испытал чувство, которое никогда не забуду…
   Это было летом. Я проснулся в своей комнате, залитой солнечным светом и ти-шиной, единственным шумом было пение птиц за окном. Мне было бесконечно хорошо в те минуты, так хорошо, что я почувствовал Вечность (Душа оголилась). «Я никогда не умру, - пришло вдруг откуда-то,- и мама, и дедушка, и бабушка, и Нина! Никогда!» Думаю, «то утро» и то чудесное чувство помогали мне в буду-щем «ходить по воде»…

ПОРШНИ

   Если въезжать в Константиновское со стороны Ставрополя, то до автостанции в центре села придется катиться под горочку по узкой улице Таманской, а после автостанции продолжать путь в сторону Светлограда уже по широкой улице Ленина.
   Бабушка жила на Ленина, а большая часть ее родни почти на самом верху Та-манской
- Что, Леша, пойдешь со мною к Кузьминовым?
- Да, бабуш! К деду Стешке?!
- И к деду Стешке.
   Я любил ходить к Кузьминовым. Особенно почему-то к деду Стешке, ее сводно-му брату. Кажется, дед Стешка меня тоже любил, а то что бы он мне делал порш-ни?
   Поршни – это кожаные лапти. Деду Стешке их заказали для ансамбля «Золотая нива». Был тогда в Светлограде такой коллектив пляски и танца. После заказа у него хватило остатков-обрезков сделать поршни для меня.
   Радовался я этой обувке не один. Помню, как куда-то пошел в них, а все бабуш-ки меня останавливали и восторгались и хвалили, и объясняли, что «мы када ма-линькаи были, тожа у таких ходили!» Конфеты, жареные семечки сыпались в мой карман за напоминание о детстве! Когда люди радуются, всем хорошо.
   Куда делись поршни, не помню. Жалко, что вот таких вещей не сохранили, в от-личие от 2-х сундуков никому не нужных тряпок…

«1973»

НА ПЕЧИ

   Эх, новогодние праздники в детстве! Это – сказка! Во-первых, 2-недельная сво-бода; во-вторых, гора кульков и прочих вкусностей; в-третьих, сама атмосфера праздника. Снег, елка, новогодние представления, люди добрее, даже «школа-каторга» становилась другой…
   В центре нашей школы был длинный просторный коридор; в одном конце, ска-жем, слева, входная дверь и по этой стороне от двери до небольшой сцены ог-ромные окна. Сцена на моей памяти не использовалась. За красным бархатным занавесом были темнота, пыль, паутина и куча всякого хлама.
   Пройдя по узкому коридору между сценой и стеной, можно было попасть в темный закуток; дверь прямо напротив прохода вела к учительской и кабинету директора, а после в пристройку для начальных классов и спортзал. Налево от этой двери была пионерская комната, а около задника сцены дверь нашего клас-са с 5-го по 8-й.
   Елку обычно ставили поближе к сцене, около входных дверей сажали публику, а «артисты» готовились к выходу в «нашем закутке», чтобы потом перед елкой разыграть представление…
   Мне как-то досталась крутая роль Емели. Крутизна ее, видимо, заключалась русской печке, на которой я должен был ездить. Печка эта была сделана по принципу «троянского коня»: внутри деревянного каркаса, обшитого частично фанерой, частично картоном, располагался «вечный двигатель» в две «старшеклассниковые силы». Появление печки было гвоздем программы и роль сулила лавры, хотя бы на вечер. Все испортила моя излишняя самоуверенность. Печка уже была на всех парах, вот-вот выезжать, кто-то из учителей подошел ко мне: «Ну, давай подсажу». «Да я сам!» - заверил я педагогов, разбежался, прыгнул и, пробив ногой картон, врезал по заднице старшекласснику…
- Ну, Сотня, - раздалось откуда-то из трубы, - погоди, вот концерт кончится…
   В тот момент я подсознанием понял, что не стану великим актером. Только ве-ликие актеры могут, как ни в чем не бывало играть свою роль, даже если после спектакля ждет эшафот. Мне же «голос из-за печки» испортил дебют и отбил же-лание что-либо играть в следующем году…

ПЕЧНЫЕ ИСТОРИИ

Если память мне не изменяет, то зима 73-74 была последней для настоящей рус-ской печки (а не картонной) в бабушкином доме, летом ее сломали. Но я захва-тил, успел и поспать на ней, и послушать бабушкины истории…

Митя – Китя

   Бабушка рано осталась сиротой, и по ее рассказам было понятно, что никто ее не любил в той большой семье, кроме брата (сводного?) Мити. Видимо, и бабуш-ка любила только его. Рассказывая о нем, она всегда, как титул, прибавляла к его имени Китя . Митя – Китя. Он защищал ее от других братьев, таскал для нее еду, в общем, как мог, заботился о ней…
   Главой семьи был дед. Без него не садились есть, без него мало что решалось. Внучек дед не любил( звал их лохмычки), потому что на них землю не выделяли, а из мальчишек выделял Митю (впрочем, судя по рассказам, его любили почти все), так что попадись он на краже сала или хлеба для сестрички, то отделался бы затрещиной, а вот девчатам досталось бы по полной…
P.S. – 2007. Сейчас, когда уже и бабушки нет, вспомнив ни с того, ни с сего, как Митю-Китю в строе пленных фашисты гнали через село, а он умолял «зрителей» позвать Акулину! Сотникову!, но так и не увидел ее, вспомнив эту историю, я плачу. Жалко мне и Митю-Китю, и бабушку, и всех нас, русских, несчастное племя, да и других людей тоже.
   Я уверен, останься бы Митя-Китя в живых, бабушка была бы совсем другой, намного добрее и мягче, но он пропал… С возрастом начинаешь понимать, как мало у Человечества шансов выжить, если оно не научится любить…

Церковно – приходская школа

   Читать и писать бабушка не умела, хотя в школу ходила. «Мы не дюжа багатаи были, ну были ишшо бядней; мине хоть у школу кусок хлеба с салом давали, а были, что и без этого приходили, так что мине один мальчик беднай помогал с заданиями, а я яму отдавала половину хлеба с салом. Потом мине надоело хо-дить у школу, дома глядять, не пошла у школу, успрашивають, почаму не пошла, а я говорю: «Учительница сказала, что мине можно не ходить!» А мине говорять: «И хорошо, дома усе руки пригодятся!» Вот так «лизнула» бабушка «гранит нау-ки», и вкус ей не понравился.

Быки

   Бабушка часто жаловалась, что она была сиротка и ее никто не любил, этим она оправдывала какие-то свои не лучшие поступки. Имелось у нее любимое «мери-ло нелюбви» к сиротке: «Я ш ишшо совсем маленькая была, а мине, унучок, по-содють на быка у поле, а сами уезжають… Он паша, а я сижу на нем одна и пла-чу»… Часто бабушка вспоминала этих быков…

Сладкие пышки

Рассказывала бабушка и такую историю, якобы случившуюся в селе давным-давно.
   Жили 2 крестьянина-середнячка по соседству и участки в степи у них были по соседству, так что они вдвоем обычно и ездили работать.
   Что за день был и какую работу они поехали делать уже, конечно, неизвестно, только зачем-то они в степи полезли в яр, а когда выбирались, кто-то из них заметил, что на месте, где отвалился пласт земли, что-то странное виднеется… Пригляделись, вроде сундук. Неужели клад! Только без инструментов его не достанешь, тогда один из друзей вызвался съездить домой за инструментом…
   Приехал и, конечно, жене радостную новость поведал. Кого из них бес попутал, один Бог знает, но поскольку со многими бывает так, что, кажется, вот  ты досто-ин, а он нет, то решили они кладом завладеть, а соседа отравить.
   Быстро напекла женушка пышек. Сладких пышек, меду не пожалела, ну и яду тоже щедро насыпала.
   Вернулся мужик. Откопали они сундук, а там и правда золото. Накрыли его чем-то, едут домой радостные, тут-то злодей предлагает: «Поешь пышек-то, сосед; сладкие!» Долго уговаривать не пришлось соседа, ест да нахваливает и, видно, уж коль бес сюда влез, то и злодей, ума лишившись, начал те пышки сладкие уплетать…
   Вечером подъехала к их домам телега и стоит у ворот, кто-то подошел, мол, вот, нажрались, уж и встать не могут, а покойники-то и правда встать не могут…



Рай земной

   Был в бабушкиной семье один горький выпивоха. Выпивали-то, конечно, все мужики в семье, но до такого состояния, чтобы валяться на улице, он один. В ка-кой-то праздник он, уже совсем отмеченный, упал прямо в центре села…
   «Умер! Господи, помилуй! Ды никак у рай узяли?!» Такими были первые мысли выпивохи, когда он очнулся и открыл глаза… Все вокруг было белоснежно-чистое, откуда-то тянуло свежей прохладой… Откуда? Да из открытого окна. Занавесочку скознячок колышет; а под выпивохой не облако, а кровать с чистым бельем… Так дома-то ни занавесок, ни кроватей, ни белья; 2 тулупа на печке, вот и весь «спальный гарнитур».
   Оказалось, подобрал его пьяного богатый родственник, благо жил недалеко. Принесли его к богачу домой, раздели, уложили в кровать, а когда пьяница про-снулся, подумал, что умер и в рай попал…

Братская помощь

   Этому же пьянице, дяде Федотке, жена часто грозила:
- Гляди, Федот, такого-то пьяного у Рай ня пустють!
- А ничаво! – не пугался Федот. – У мине два родных брата на войне (1-й мировой- А.Е.) убитаи! Нябось хто из них руку-то протяня!

«1974»

МОЙ ВКЛАД В ТЯЖЕЛУЮ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ СССР

   Сбор металлолома классом – это увлекательное путешествие по родному селу. Что-то в нем есть цыганское: гремит по выбоинам и буграм тачка, за тачкой пле-тется наш «табор» и спорит: «К этим лучше не стучать, х.. они че дадут!» «Ды да-вайтя попробуем! А че они нам сделають?!» Ну и далее в таком духе…
   Сбор макулатуры для меня был еще интереснее; случались сюрпризы. Однажды какая-то бабушка отдала нам такие книги! Я ни за что не хотел бросать их в «братскую могилу» (огромная куча макулатуры в заброшенной теплице), но класс меня не понял: «Ты ж нам план срываешь! Соцсоревнование, Лева, а ты!»
   Но «люди гибнут за металл», как точно подмечено; я бы еще добавил – за цвет-ной металл. Я тоже чуть не укокошил за него врагодруга Х.
   Просто я однажды принес в школу большой испорченный алюминиевый бал-лон. Бабушка отдала. Пионервожатых, которые вели учет, попросил особо отме-тить мой «бесценный вклад». Они свялодушничали, зато Х. нет. Чуть погодя он вытащил из общей кучи мой баллон, стал бегать везде и всем хвастать: «Во, гля-дитя, че я сдал!» «Ты че, - заорал я, увидев такую наглость, - это  мой баллон!»
- Куда там, - это я сдал!
   Все предыдущие мини-конфликты с этим «гадом млекопитающим» ударили мне в голову. С яростным криком: «Забери его с собой в могилу!» я вырвал у него баллон и врезал им ему по голове. Х. завизжал, схватился за голову и кинулся к вожатым показывать свою кровь! Про баллон он наконец-то забыл!
   Тут на меня все как накинулись (хвалили бы так): «Ах, ты, такой-сякой, срываешь сбор металлолома! Стране не хватает железа! А ты!» Мои оправдания блекнут перед величием проблемы. Х. же окружили сочувствием, дезинфекцией и прочими радостями раненого, а потом и вовсе отпустили…
   Но на этом мои неприятности не закончились. Когда я возвращался домой, из засады около вет.участка выскочила его мать и с матом кинулась на меня, догнать не догнала, но нервы потрепала…

О, СТАН КИНО!

   В этом же году мы купили наш 1-й телевизор. Черно-белый «Рекорд». Показы-вал всего один канал, но радости было на все десять. Что касается работоспособ-ности, то наш «Рекорд» оправдал свое название. (Правда, теперь он не наш; нек-то беззаботный получил его в виде скромного подарка.) Он до сих пор работает! 32 года!
   Чтобы окончательно закрыть тему ТВ, скажу, что года через 2-3 «Рекорд» сослали в летнюю кухню, а его место в доме занял огромный цветной горизонт. Ради цвета (он как-то все стремился пропасть) пришлось поставить на крышу огромную антенну, которую я часто крутил туда-сюда, как «волнолов-любитель». Для этого приходилось взбираться на крышу, порою даже зимой. Зимние вылазки были опаснее, но веселее. Если было много снега, я сгребал большой сугроб около дома и упрощал себе путь вниз, съезжая по крыше в этот сугроб…

НЕВЕСОМОСТЬ

   Видимо, той зимой были лютые морозы, почему я спал не в своей комнате, а в той, где была печка и как бы зимняя кухня. Там у нас стояла узенькая кровать, на ней можно было поваляться и почитать (в детстве я читал исключительно лежа) и т.п.
   Ночь уже поздняя, за замерзшим окном метель посвистывает, печка потрески-вает, а мы с кошкой и в ус не дуем: я под теплым одеялом с очень интересной книжкой, а она спит в ногах. Заходит мама: «Ты знаешь, сколько уже времени?! Все, спи!» гасит свет. Бывало, в таких случаях я включал фонарик и продолжал читать под одеялом, но тут просто захотелось полежать, как той китайской девочке у Вертинского «без мыслей, без слов». И вот я лежу с открытыми глазами в абсолютной темноте (печка уже затухла)и, изумляясь, вот вроде я есть, а вроде меня и нет, тела я абсолютно не чувствую (и не вижу), настолько я расслаблен. За это время затих ветер за окном и тишина такая, что из всех чувств только слух мог бы связать меня с миром. Вроде бы я есть, вроде бы есть мир, вроде бы… забавно, я могу вызвать в памяти чьи-то лица гораздо легче, чем свое. Если честно, то я вообще не могу его увидеть в памяти. Может быть, потому что я мальчишка и в зеркало не могу смотреться неделями? Или так же и у девочек?
   Но возвращаясь к тому чувству «невесомости», могу сказать, что хорошая баня дает частично это ощутить и то, наверное, лишь в молодости…
P.S. – 2008. Заметил недавно, что когда бреешься и смотришь в зеркало так близко, что видишь только глаза, «пропадает возраст», остаются только глаза мальчишки…

«1975»

СЕКСПРОСВЕТУЧИЛИЩЕ

Страх, страх, страх
В ее глазах!
М. Науменко

   Уже где-то в этом возрасте я заметил: те, кто не очень-то успевают в школе, весьма успевают в «секспросветучилище». Сначала на наглядных примерах; бы-вало, мы возвращались из школы целой толпой. Пятеро из нашего класса жили почти по соседству, а поскольку у нас было «бесклассовое общество», то присое-динялись и другие, кому идти в одном направлении.
   На нашем пути был заброшенный детский сад и проход через него, а потом двор почты убавлял километр пути, если не больше. Между дворами был огород, а на нем «островок» каких-то зарослей: кусты сирени и т.п.
   И вот однажды весной мы шли по этому маршруту всей толпой и когда вошли во двор детского сада, я почему-то отстал. Припустил догонять и вдруг слышу из кустов визг одной из наших попутчиц: «Ну, хватит! Харэ! Хватит! Кончайте!» Я, за-интригованный, прибавил скорость, но, увы, опоздал. Она уже стояла; вся ало-румяная, оправляла школьное платьице и повторяла:
- Ну, дураки! Я с вами больше не буду ходить!
- Что случилось?! – затеребил я Л.
- Ды чаво. Вон О. повалили, трусы сняли поглядели, что у нее там ды как…
- Е-мое, - возмутился я, - меня ж не было! Давайте еще раз!
- Вот х.. тебе! – отрезала пострадавшая на «ниве секспросвета». – Я ваще пошла домой! И с вами не хожу больше!
   Она, гордо задрав носик и продолжая оправлять платье, быстро зашагала до-мой, оставив нас в чисто мужской компании для более раскованного обсуждения случившегося…

КАПУСТАИСТ И ПРОЧИЕ ГЛУПОСТИ

   В нашем «прогрессивном» подростковом обществе древние варианты появле-ния детей («капустаист») даже и не рассматривались. Никто почти не оспаривал истинный ход вещей. «Почти» - это я.
   По моему сокровенному мнению, зачатие детей происходило от… поцелуев. В расчет не брались поцелуи «брежневского типа», поцелуи в щечку, в лобик и т.п. целоваться должны были мужчина и женщина в полный засос.
   Когда ребенок готов был «на выход с вещами», женщине развязывали пупок, вытаскивали ребенка, а пупок снова завязывали…
   (Теперь-то я понимаю, что природа, как инструмент Бога, совершеннее. С одной стороны, наслаждение побуждает к размножению, с другой стороны, страдание «притормаживает», чтобы ребенок был желанным и ради него можно было страдать…)
   Было еще уличное «пособие» в стихах. Вот оно:
Одиножды один:
Приехал гражданин;
Одиножды два:
Приехала жена;
Одиножды три:
В комнату зашли;
Одиножды четыре:
Свет потушили;
Одиножды пять:
Он ее опять;
Одиножды шесть:
Он ее за шерсть;
Одиножды семь:
Он ее совсем;
Одиножды восемь:
Доктора просим;
Одиножды девять:
Доктор едет;
Одиножды десять:
Дите лезет…
   Вот такой мультяшный вариант. В духе «что нам стоит дом построить». Авторст-во неизвестно.

BASK TO USA

   Удивительно, что простой колхозник в середине 70-х, разгар «холодной войны», съездил в Штаты. Отец И. и В.Р. ездил в гости к их деду, который после войны, каким-то  образом попал в «новый свет». Конечно, село об этом говорило. Не знаю, о чем говорили взрослые, а нас занимали 2 темы. Первая, что он вез из Штатов настоящий «Харлей Дэвидсон», который на таможне у него отобрали, но чтобы не было обидно, взамен дали «тяжелый мотоцикл» («Урал» кажется) с коляской. Вторая – привезенная им колода (Куда смотрела таможня?! Надо было заменить карты с высказываниями Ленина и «дорогого Леонида Ильича») порнокарт. «На них бабы, - уверяли счастливчики, лицезревшие (ой, лице здесь совсем не в тему) эти «империалистические страсти», - как изаправдашнаи!»

КИНОРАЗВРАТ

   Помню, как кто-то из наших ровесников проник на итальянский фильм «до 16», вроде бы «Народный роман».
   С трепетом рассказывал он все новым и новым желающим о своих впечатлени-ях: «Прикиньтя! Распугая ей кохту, а на кохте много-много пуговок и он ей гово-рить говорить: «Как на баяне играишь!» А потом! Е…ть! Сиськи на увесь экран!»

ИЗВЕРГИ

   Я завел котенка и цыпленка; то есть цыплят завела бабушка, и в этой желтой стайке один оказался таким чудным! У него клювик был орлиный! И вот я его подкармливал и вытаскивал его из загона поиграть и т.п.
   Оба они росли, росли и хлоп; котенок съел «орленка»! я был ужасно расстроен, и тут пришел Саня. Конечно, с Саней надо было поделиться горем.
- Дык давай яво накажем! – радостно воскликнул Саня.
- Как?! – удивился я.
- Ды как, пятлю сделаем, подвесим яво, нехань тожа помучится.
- А вдруг он задохнется?!
- Дык мы яво выташшим! Главное, яво наказать чуть-чуть!
   Наказать мне его хотелось, и я согласился; не убивать и не мучить, а только на-казать чуть-чуть…
   Начали с повешения, потом придумали что-то еще; помню одну из пыток: мы взяли старый портфель, засунули его туда и закопали. Через какое-то время мы его выкопали…
- Ну, хватит его мучить! – решил Саня и утопил его в тазике с водой.
   Что тогда на меня нашло! Уже после того, как мы его закопали насовсем, то есть мертвого, мне стало его ужасно жалко. Мне до сих пор его и жалко и стыдно, но тогда… Видно, бесы поиграли нами…

ЖОШКА

   Где-то там блистали Кардены, Версачи, Зайцевы, а в «красной школе» была «своя мода»: мода на определенное поведение или словечки, что диктовалось отчасти «модой на тюрьму» среди «прогрессивной» сельской молодежи и … и мода на игрушки.
   Вдруг все начинали ходить с пугачами и так же вдруг все их забрасывали…
   Вот уже все мальчишки носятся с хлопушками из внутреннего тетрадного листа; взмахиваешь ею резко и она так смачно и громко хлопает!
   Глядишь, у половины школы некое приспособление из деревянной прищепки, стреляющее спичками…
   Но, пожалуй, популярнее всего была жошка. Не знаю, когда и где эта игра поя-вилась и была ли известна дальше Константиновки, но в уютном дворике «крас-ной школы» она год за годом собирала толпы зрителей и кучки участников.
   Сама жошка – это кружочек овчины с пришитым кусочком свинца на кожаной стороне.
   Смысл игры заключался в том, чтобы как можно дольше подбрасывать жошку вверх внутренней стороной ступни, не заранивать, не ронять на землю.
   Теперь игра эта забыта и вряд ли появится в таком виде.
   Хотя тот же «сокс» можно считать ее вегетарианским вариантом.

ОГНИ БОЛЬШИХ ГОРОДОВ

- Ну, сколько раз тебе говорить, пожги мусор в ведре!
- Пожгу! Пожгу! Сегодня вечером пожгу.
   Как раз это дело я всегда берег на вечер, даже на ночь. Дело-то было плевое: сжечь бумажный мусор в старом ведре, чтобы освободилось место для нового, но днем это было неинтересно. Другое дело, жаркой летней ночью, когда огонь рванется в небо… Глядь, а его уже нет! Но вокруг столько тепла, что он еще долго «живет» в черной бумажной золе, и вот тут начинается самый интересный мо-мент. Если смотреть, чуть прищурясь, на эти алые искорки, «бегающие» с места на место, в одной стороне затухающие, в другой вспыхивающие, то кажется, что летишь в самолете ночным рейсом, а внизу искрится огнями большой город… Потом огни гаснут, тьма накрывает «город», и он погружается в сон… Каждый раз навсегда…

ПРОСНИСЬ И ПЕЙ

   Один известный психиатр утверждает, что если человек не поет под душем, значит у него не все в порядке с психикой, бабушка же решила наоборот, раз я пою во всю глотку и довольно часто, значит, я ненормальный.
- Валь, - сказала она маме, - вязи Лешку к психиатору, у город. Чтойто с ним не у порядке! И паеть, и паеть!
   Приехали мы в Ставрополь, а в нем в какую-то больницу. Психиатр попросил маму выйти и стал со мной беседовать тет-а-тет. Потом вызвал маму и спрашива-ет у нее:
- А почему вы решили показать его мне?
- Бабушка послала; говорит, раз он песни поет, значит с ним что-то не в порядке!
- Вы знаете, абсолютно нормальный ребенок, а то, что он поет, даже хорошо. Вот, кстати, бабушку я бы посмотрел.
   После этого я не пел уже так громко, а при бабушке не пел никак.
P.S. – 2007. Но петь я люблю и по сей день. К этому времени во мне «накопи-лось» столько песен! Я, как «музыкальный автомат», только дисков внутри больше, пара тысяч точно. Тут и детские песни тех времен, и «куски» из мю-зиклов, русский рок, западный, эстрада всех континентов, джаз, калипсо, Paolo Conte и «Violent fammes», Loo Read, «Poques», Вертинский, Пугачева и т.д., и т.д., и т.д.
  И вот что интересно: как происходит выбор, кто «заказывает песню»  и «бросает монетку»? Почему вдруг ни с того, ни с сего начинаешь мурлыкать какую-нибудь песню или мелодию, которую уже «сто лет» не слышал и, каза-лось бы, совсем забыл?
   Кстати, этот венгерский мюзикл, измененное название которого «возглавило» главу, я смотрел давным-давно, в детстве; мне он очень нравился, может, поэтому до сих пор помню главную песню спектакля:
Проснись и пой! Проснись и пой!
Попробуй в жизни хоть раз…
   А почему «проснись и пей»? представьте человека, который идет по ожив-ленной улице и громко поет… какая будет реакция прохожих? Палец у виска!
   Но если следом за певцом идет, шатаясь, пьяница, на него обратят меньше внимания и палец у виска никто крутить не будет. Хотя пьянство куда как ненормальнее пения!
   Вот и получается, что русская «формула счастья» - это «не проснись и пой», а скорее «проснись и пей».

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ КОНЦЕРТ

   Как-то будним пустынным вечером я оказался в парке около ДК и столкнулся с одним комсомольским активистом, человеком правильным и на несколько лет старше меня. Что и где он отмечал в тот вечер – «вечная тайна» теперь, но отме-тился он хорошо…
- О, Алексей! – обрадовался он. – Хочешь закурить?
- Давай.
- Ну, вот сигареты, - протянул он пачку, качаясь туда-сюда, - а спички я потерял.
- А у меня есть.
- Ой, как хорошо!
   Мы закурили. Я молчал, потому что в таком состоянии говорить с ним было бесполезно. Он что-то  побурдел, потом уставился на меня, как будто только что меня увидел и снова радостно воскликнул:
- О,Алексей! Знаешь что, Алексей, спой мне песню! – вдруг надумал он.
   Мечтая о профессии артиста, я, само собой, выступал в самодеятельности; на школьных вечерах, в ДК. Что-то пел, что-то читал, в общем, пытался приучить себя к сцене. Но вот в темном осеннем парке перед пьяным дураком петь мне совершенно не хотелось, что я и озвучил:
- Что-то не хочется.
- Ах так! – возмутился «ценитель прекрасного» и врезал мне кулаком в ухо.
- Так что, споешь?!
- И не подумаю!
- Ах ты… - удар в грудь. Я отшатнулся, а «боксер» чуть не свалился вслед за мной…
   И тут показался какой-то прохожий… Мой…оппонент, несмотря на свое состоя-ние, сообразил, что пора прекращать, а иначе это может повредить его репута-ции. Он резко развернулся и побрел куда-то во тьму…
   Когда мы вновь увиделись (он был трезвый), никто не вспомнил того вечера, как будто его и не было…
   В тот вечер я понял одну вещь о себе, что я разный: иногда хоть режь меня – не уступлю, а иногда из меня можно веревки вить… Луна?
 





«1976»

ВЕСЬ МИР – ТЕАТР

   Почти всем моим одноклассникам (пацанам) чтение давалось с трудом, даже в старших классах они читали кое-как но… Но при этом почти все любили «читать по ролям».
   «Чтение по ролям» практиковалось на уроках литературы в нашей «красной школе».
- Сегодня будем читать по ролям, - говорила учительница, - поднимите руки, кто хочет участвовать.
   Руки тянули, руками трясли, привставали с места, шептали: «Меня, меня!» Учи-тельница выбирала счастливчиков (как Б.Н.Е. олигархов) и чтения начинались…
   Романтическое объяснение этому парадоксу возможно в известных строках Шекспира «и все мы (…) актеры».
   Прозаическое – легкая хорошая оценка. Помучился на уроке, получил 5, ну, в худшем случае, 4, зато дома пару уроков по литре можно будет смело не учить.
   Учителю возможность повысить успеваемость, посмотрит, у кого мало оценок, да и те плохие, ну пусть почитает по ролям…

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ

   Говорят, время все расставляет по своим местам, а самое худшее, когда оно рассаживает, как в 37 году.
   За то, что я сделала на уроке истории, в 37-м, безусловно, дали бы срок.
   Василь Никитыч вызвал меня к доске. Что-то я ему показал указкой на карте, потом он отвернулся, а я продолжил рассказывать. Все шло как по маслу, от этого, видно, появился кураж, и, взяв в руки мокрую тряпку для доски, я стал ее подбрасывать вверх, чем вызвал ропот в «стане правильных» и смешки в «стане привольных». За тряпкой я не следил, а следил за Никитычем, вдруг повернется. Бац, подбрасываю! Бац, ловлю! Бац, подбраываю (при этом все чинно и мой рассказ продолжается)! Бац… Тряпка не возвращается! Что такое? Смотрю вверх. Тряпка висит на портрете Ленина и по лицу «вождя племени»  текут меловые потоки.
   Продолжая рассказывать, начинаю тихонько, на носочках, подпрыгивать и пы-таться подцепить ее указкой…
   Я бы ее подцепил, но в «стане правильных» чье-то «верное сердце» не выдер-жало. «Василь Никитыч, посмотрите, что Ерин сделал!»
   Конечно, я получил нагоняй, но это же не срок, так что мне повезло, что родился попозже…

ПИАФ

   Кажется, в этом году страна впервые смотрела «17 мгновений весны». Сейчас не помню, что это была за серия, но эпизод помню: Штирлиц вез пастора Шлага в Швейцарию. Ехали они, о чем-то говорили, а потом Штирлиц включил приемник и… И я был потрясен! Такое действие произвел на меня голос какой-то женщины и отрывок песни на каком-то языке.
   Утром та же серия повторялась. Мне повезло, мама поверила, что я заболел; как только она ушла в школу, «больной» стрелой вылетел из постели, настроил микрофончик катушечного магнитофона и записал отрывок какой-то песни какой-то певицы…
P.S. – 2007. Позже на радио была постановка, которая, кажется, так и называлась «Эдит Пиаф». Еще позже (теперь-то я знал, кто это и на каком языке поет, на том же, что и Боярский в «Трех мушкетерах») удалось найти ее настоящие записи. У нее есть песни, от которых я плачу, ничего не могу поделать с собой, вдруг моментально откуда-то накатывают слезы… Понимаю, почему такое происходит, когда я сейчас слушаю «Кино». Это связь, «пуповина», с тем временем, с тем городом, с похожими чувствами, с феерической молодостью. Это боль человека, который бредет по пустыне и вдруг вспоминает о том райском «оазисе», что покинул и не сможет туда вернуться…
   Но почему от Пиаф? Вот это объяснить сложнее…

БОГАТЫЙ МУРАВЕЙ

   Однажды по подоконнику окна в летней кухне спешил куда-то муравей с по-клажей, с кристалликом сахара.
   «Вот, - подумал я, наблюдая за ним, - дети-то его будут рады гостинцу! А что, если…»
   Дело в том, что совсем недавно я прочел «Графа Монте-Кристо». Книга произ-вела на меня сильное впечатление! Возвращаясь из школы, я залазил в одежный шкаф и сидел, сколько выдержу. По примеру главного героя, решил научиться видеть в темноте.
- А что если сделать из него богача? – решил я и насыпал по ходу его следования целую гору сахарного песка.
   Достигнув ее, муравей стал радостно бегать вокруг!
   Но тут мне пришла в голову мысль усложнить задачу, я разлил вокруг воду. Та-ким образом, муравей, как граф Монте-Кристо, оказался на «острове». Только у него не было лодки, а плыть он не желал, так что, подбежав к воде, тут же воз-вращался обратно к сахару.
   Долго я наблюдал за ним, но потом ко мне зашел кто-то из пацанов и мы ушли на пруд…
   Утром я вспомнил о муравье-богаче и подошел к окну. Вода высохла, сахар ис-чез, а получил ли повышение муравей в своем муравейнике, кто знает…

«1978»

… ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

   Детство времен школьной поры можно было разделить на три «мирка»: школа, дом, улица. Был, правда, период, когда я чуть было не «ушел с улицы». Почему, не помню, но этот порыв «уйти в книги» в памяти отпечатался.
   Удивительно, но мама в этой ситуации поступила скорее во благо мне. Она ста-ла гнать меня на улицу, мол, «надо двигаться, играть, а то совсем зачитаешься».
   На улицу я вернулся, но сколько бы времени ни проводил с соседскими маль-чишками, в каких бы переделках ни бывал, сколько бы ни съел с ними хлеба с со-лью и чесноком, а все равно оставался немного чужим. Наверняка это шло из се-мей типа: «Вот! Мы, колхозники, вкалываем и в жару, и в холод! А эти! Учителя! Все время в тепле да в холодочке!» Ну классовая вражда, как «завещал великий Ленин»…
   В школе было еще хуже, там уж пахло не отчужденностью, а настоящей ненави-стью. Особенно со стороны «октябрьских», кучки шпаны с одноименной улицы. С чем у этих пацанов не было проблем, так это со злостью. А злились они на меня чаще всего из-за матери, ей приходилось подчиняться, а это для них равнялось унижению; так что каждый выход из школы таил не самые лучшие «сюрпризы».
   Ладно бы учителя относились ко мне хорошо, но и с их стороны было отчужде-ние и неприязнь, за весьма редким исключением. И, несмотря на то, что учителя, вызывая меня к доске, называли мою законную фамилию Ерин, все равно дети в классе продолжали называть меня Сотников,  не говоря уже о школе и улице.
   Зато дома я как раз был… Ерин! На улице Сотников, дома, как раз среди Сотни-ковых, Ерин! Любой мой проступок, всякая моя ошибка приводила к скандалу, и самое частое ругательство, как со стороны матери, так и со стороны бабушки, бы-ло ШУРА ЕРИН! Шура Ерин был мой отец, и все плохое, как мне пытались вну-шить, во мне было не от Сотниковых, а от Ериных; от отца; «весь в отца! Шура Ерин! Не будет из тебя толку! Будешь, как отец!» И так, и этак в голову мне вбива-лось, что я человек никудышный, бестолковый, никчемный… В общем, потенци-альный неудачник!

КОЛЫХ

   К 8 классу я нашел себе друга в классе; рыжего и конопатого. Саня, по кличке Колых. «Умеренный хулиган», т.е. довольно миролюбивый, но умевший за себя постоять в крайнем случае…
   «Крайние случаи» у него возникали редко, так как главные забияки школы ла-дили с ним. Видимо, поэтому никто в классе не оспаривал у него коронное место, место на «камчатке»; поэтому, когда он как-то сел на истории не просто на 1-ю парту, а еще около учительского стола, я был шокирован! «Подожди, - шептал он мне таинственно, - увидишь!»
   И я увидел! Когда Н. отвернулся к карте (а в таком положении он мог быть до-вольно долго – «глаза бы мои на вас не глядели»), Колых схватил его учебник и, открыв на нужной странице, сунул мне под нос. О, Эрос! О, простата! Ее довольно на каждого мудреца! Я одновременно был в восхищении и в ужасе. Я боялся, что эрекция не пройдет к перемене, и с восхищением рассматривал огромную фотографию голой тетки, что тайно лежала между какими-то «битвами средневековья».
«Хватит!» - прошипел Колых, выхватывая учебник и водворяя его на место. – «А то засечет!»

А.

   А. созрела раньше всех и этим, конечно, выделялась из всех наших однокласс-ниц. Любуясь А. на уроках, мы делали ее героиней наших эротически фантазий, но дальше теории дело не шло. «Это была не любовь», как пел Виктор, а юноше-ское «девать некуда».

Л.

   Мой первый и последний опыт тату ограничился буквой «Л» на тыльной стороне ладони левой руки. Колых наколол себе «С». Делали мы это в нашей классной комнате, оставленные после уроков… Думаю, теперь у Колыха побольше татушек, ведь он два срока отмотал…

РУССКИЙ ХАРАКТЕР

   В тот день, на большой перемене кто-то из нравившихся мне девочек спросил:
- Леш, ты в буфет не пойдешь?
- Могу пойти.
- Если пойдешь, купи мне сок березовый и рогалик, а то мне надо урок повторить, а там такая очередь…
- Ладно, я куплю.
   Я с радостью побежал в буфет, ведь всегда приятно сделать что-то хорошее девчонке, которая нравится. Отстоял очередь, бегу по длинному коридору-холлу с 2 стаканами сока и булочками к нашему закутку за сценой. В коридоре шум, галдеж, как обычно на большой перемене. Все кучкуются, кто у стенок, кто сидит на подоконниках, и вдруг вся эта масса, занятая своими делами, замолкает на мгновенье и дружно поворачивает головы в мою сторону… И раздается взрыв… хохота. Это мне подставили подножку, и я, немного пролетев, приземлился на свое тощее брюхо… «Кто?!» - спросил я поднявшись. Мне показали на одноклассника, который хохотал громче всех. И тут у меня, что называется, «перемкнуло». Злость, чувство мне практически незнакомое, оказывается, за эти 8 лет накопилась в достаточной мере, чтобы легко свалить на пол человека, который был намного сильнее меня; борьба наша была недолгой, вскоре я оказался сверху ошарашенного противника и начал его душить… Вокруг, конечно, собралась толпа и, то ли девчата стали орать и на крик прибежали учителя, то ли кто-то за ними сбегал, но вот в толпу вклинились 2 мужика-учителя и с огромным трудом оторвали меня от обидчика. «Волчья хватка!» - сказал кто-то из них при этом. Мне кажется, даже с одобрением.
   Что интересно, если бы мужики опоздали, я бы его точно задушил, и никто из толпы учеников не кинулся бы ему помогать. – Дети любопытны…
   Этот случай, говоря современным языком, «поднял мои акции», так что сле-дующие 2 школьных года здорово отличались от предыдущих восьми…
P.S. – 2007. Мой сосед, беженец из Дагестана, как-то сказал мне в подпитии: «Я из-за детей уехал, Алексей! А так, ты видишь, я похож на кавказца и у меня там особо проблем не было! Вот у тебя были бы! Ты же на вид 100% русский!»
   Вспоминая тот случай в «красной школе», думаю, что не только на вид. Ведь я почти 8 лет терпел, зато когда терпение кончилось, взялся за дело радикально! До полного победного конца!



МОСКВА, МОЛЧАТ КОЛОКОЛА

   Окончание «каторги» ознаменовалось летней поездкой в столицу нашей роди-ны. Замечательное было путешествие от начала до конца. Выехали мы (мама, ее подруга Костенко и я) рано утром из Ставрополя. Доехали до Кропоткинской (?), где плацкартный наш вагон отогнали куда-то на задворки и разрешили гулять до вечера. День был жаркий, мы молодые, поэтому первым делом пошли купаться. Потом побродили по городу, сходили в кино и в свой вагон вернулись, когда уже было более-менее прохладно. Правда, он еще простоял довольно долго и, види-мо, эта «стоянка» всех сблизила, и в вагоне была уютная домашняя обстановка.
   Я тут же познакомился с одной молодой парой и подростком, который ехал с бабушкой (эта бабушка всю дорогу меня хвалила: «Какой хороший у вас мальчик! Таких детей поискать!» А я и не помню за что, впечатление я на нее не старался произвести, какой был со всеми, такой и с ней.), была еще симпатичная девочка нашего возраста, и вот мы всю дорогу очень весело провели вместе, даже больно было расставаться…
   Кстати, молодая пара оказалась не очень самостоятельной, еды в дорогу не взяли, а вагон-ресторан не работал, так что мы их подкармливали из своих нехилых «прикосновенных запасов». Обменивались адресами перед Москвой, но, увы, больше не встречались…
   Поселили нас в школе, в уютном зеленом районе Кунцево (?).
   В первый же вечер я вышел на школьную спортплощадку, где местные пацаны из соседних домов играли в волейбол. Там было несколько болельщиков и с од-ним из них, Игорем, я познакомился. На следующий вечер он позвал меня играть в футбол согласился я с огромным удовольствием. Тогда же сблизился и с други-ми ребятами, но больше всех общался с Игорем…
   Здесь, на юге, (возможно, и не только) есть 2 стереотипа относительно Москвы: первый, что москвичи все поголовно снобы, гордецы, носодеры и т.п., а вот ле-нинградцы, наоборот, люди хорошие; второй, что Москва – город некрасивый («большая деревня»), зато Питер! Не умаляя красоты Питера и достоинств петер-буржцев, после этой поездки я всегда возражал насчет Москвы и москвичей. И город красивый, но по-своему, и люди хорошие, лично я плохих не встретил.
   Правда, Игорь – «москвич наполовину», как выяснилось позже. Он с раннего детства почти на все лето приезжал в Москву из Баку к тетке.
   Мы довольно много времени проводили вместе: играли, ездили по Москве, хо-дили в кино. Как-то в одном кинотеатре, когда мы перед сеансом играли в фойе («Морской бой», «Кран» - от Москвы до самых до окраин можно было встретить эти автоматы), Игорь мне вдруг показывает на одного входящего парнишку: «Вот, смотри, ас игры! Да сейчас сам увидишь!» Он помахал ему, тот подошел, Игорь нас познакомил и попросил что-нибудь достать из «Крана». Он мне первому предложил выбирать. Я указал на пачку «Marlboro». Ас бросил 15 копеек в щель. Бах, бах по кнопкам.  Клещи ухватили пачку сигарет, хлоп, они уже в лотке! Бац! И он уже протягивает их мне! Пять или шесть раз он играл и каждый раз что-то доставал, а потом бабушки-контролеры прогнали нас в зал, фильм-то уже шел…
   Однажды мы почему-то начали играть в волейбол очень рано, было около десяти утра. Вдруг появляются подруги: мама и В.М., все такие нарядные и торжественные. Зовут меня, с неохотой подхожу…
- Леша, - многозначительно произносит мама, - быстрее иди домой, переоденься, мы идем в мавзолей!
- Ма, - запыханно выпаливаю в ответ, - ну не хочу я в этот мавзолей! Че там хоро-шего?! Езжайте без меня!
- Ты что, - испуганно-удивленно возражает мама, - быть в Москве и не сходить в мавзолей! Я сказала, иди и переодевайся!
   Пришлось подчиниться – мать есть мать. Хотя, честно говоря, мое убеждение было такое, что не стоит смотреть на покойников; покойник – это ведь уже не че-ловек! Помните его живым; любите, если он этого достоин, а «осколки кувшина», если их нельзя склеить, чтобы снова налить туда молока или воду, мед или желчь, вино или уксус, лучше побыстрее закопать в землю…
   Потом, я не любил очереди, мне никакой дефицит был не нужен, даже джинсы, если за ними надо стоять, а в мавзолей очередь была не короткой…
   Моего отношения к Ленину посещение мавзолея не изменило, т.е. я, как отно-сился к нему индифферентно, так и продолжал относиться. Зато мама изменила к нему свое отношение после посещения Горок. «Говорили, Ленин скромный, Ле-нин скромный! Ничего себе, скромный, в такую роскошь залез!» правда, точно не скажу, когда она эти мысли озвучила, сразу же или, когда Ильича «сняли с пьедестала» официально. Все-таки человек, родившийся в СССР в 1937г., мог молчать довольно долго…
   Две недели пролетели, как 1 день. Пора домой и на этот раз самолетом. Для поездки в аэропорт заказывается такси, потому что возвращаемся мы уже не на-легке. По-моему, «культурная программа» подруг ограничилась Горками и мав-золеем, все остальное время – магазинам, «погоня за дефицитом»; так что такси – это была не роскошь, а необходимость…
   Мамино впечатление на всю жизнь: женщина-таксист, которая всю дорогу рас-сказывала о тогдашних «звездах». Типа, Лещенко – парень свойский; Пугачева – барыня; Кобзон – и т.п., и т.п.

ОБЪЕЗДНАЯ ДОРОГА

   В 197?г. за селом проложили объездную дорогу. Она надолго стала «головной болью» для константиновцев-пассажиров, особенно на рейсах «Ставрополь – Светлоград». Дело в том, что водители автобусов категорически не хотели ехать через село, даже когда были обязаны это сделать. Константиновцев высаживали в степи, и они шли в село пешком…
   Однажды водитель не поехал через село, несмотря на просьбы молодой матери с грудным ребенком! Мать ехала в этом автобусе и написала на водителя жалобу, после этого ситуация изменилась в лучшую сторону для пассажиров…
   А мне дорога запомнилась другим случаем. Мы с Саней катались на мотоцикле, ну и решили проехаться по объездной. Въехали «со стороны Ставрополя», мчимся и вдруг видим сцену: на обочине стоит съехавший юзом в кювет «Камаз» с прицепом. Из прицепа на землю высыпались тонкие трубы и водитель их грузит; один, никто не останавливается помочь, хотя машин проезжает много.
- Сань,- кричу через его плечо, - давай поможем!
- Ды ну его на х…, Лень!
   Почему мне захотелось помочь? Да потому что с тем же Саней в детстве мы час-то мотались в Светлоград автостопом, а брали нас чаще всего камазисты…

«1979»

БЕЛАЯ ШКОЛА

   1 сентября в другой, средней школе, день впечатляющий. Новые лица, новые знакомства; ощущение, что это новый период жизни, совсем иной и гораздо луч-ше прежнего.
   Эта школа уже гораздо современнее и больше: 3 этажа, включая просторную столовую (она же актовый зал) и вместительный спортзал. Школа из белого кир-пича, в отличие от прежней…

РЕПЕТИЦИЯ ХОРА

   Если рассуждать хронологически, то большие репетиции (даже с отменой уро-ков) в начале учебного года проводились для концерта к Дню Революции. По ДК бродили толпы учеников, куда-то и откуда-то бегали учителя, вся эта суета и многолюдность уже создавали предпраздничную атмосферу. В этой атмосфере (уже не помню как) я познакомился с Валерой. Но он заслуживает отдельной главы…

СМОК

   Смок – это Валерина кличка. Клички в Константиновке есть почти у каждого. Гитлер, Ким Ир Сен, Чапай и т.п. клички по историческим персонажам; потом клички по национальностям: кореец, чечен, хохол и т.п.; литературных персона-жей, как Смок, тоже немало; ну и клички непонятной этимологии: Колых, Литура, Кагай и т.п. (кстати, кагаями  в некоторых окрестных селах вообще зовут всех кон-стантиновцев, в имеющихся словарях такого слова нет). Клички расцвели в совет-ское тюремное время, а до этого были «уличные фамилии». У семейства моего друговрага «уличная фамилия» была Хомкины, у Тарасовых (с Собачьей) – Плен-новы и т.п. Рассказывают про одну старушку, которая сидела на лавочке перед домом, а к ней подошли то ли опрашивающие, то ли переписывающие и спраши-вают:
- Бабушка, а где живут (скажем) Петровы?
- Не знаю, голуб, - отвечает бабушка, - на нашем планте , кажись, такие и не жи-вуть!
   А Петрова – это была ее официальная фамилия, но за много-много лет она уже так привыкла к «уличной» фамилии, что настоящую забыла.
   В ДК Смок решил откосить от репетиции и это ему удалось, кажется, и я тогда откосил, и мы пошли к нему домой, он жил недалеко. С этого дня мы и начали с ним дружить.
   Дружбу со Смоком уже можно назвать «ягодками», с Колыхом были еще «цве-точки». Правда, если учесть, что мой «сухой закон» закончился после 8-го класса (выпускной), то нельзя умалять и «вины вина». Когда мы залезли в кладовку од-ного учреждения, то были пьяные, как (ну причем здесь сапожники?) последние алконавты. Когда потом ходили среди танцующей и топчущейся толпы в вечер-нем субботнем ДК и размахивали палками копченой колбасы, то были все так же хороши. В противном случае мы бы задумались, что у нас в руках не колбаса, а улики!
   Когда я ударил кулаком по стеклу кассы в ДК и разбил его, не порезавшись, ка-кой я был? Верно, пьяный в…
   Впрочем, голубей мы воровали трезвые и это было опаснее «кладовок». «Кла-довку» могли бы замять, а тут просто могли бы грохнуть или сделать инвалидом. Опасные были игры у нас со Смоком.

ОДНОКЛАССНИКИ
ИЛИ
ГРУППА ПОДДЕРЖКИ «ЗЕЛЕНОГО ЗМИЯ»

   Класс наш был средней сплоченности. Мы не враждовали, но в целом и не дру-жили. Г., Л., К., М. держались особняком, Ц. и П. везде ходили вдвоем, а наша «группа поддержки зеленого змия» была самой многочисленной. В нее входили Т., К., Х., С., И. и я. Чаще всего мы собирались у Т. На Таманской, почти напротив деда Стешки. Т. был очень общительный и веселый, таким я его запомнил во время нашей молодости. (Когда, где, как, почему жизнь ему «подставила под-ножку», я не знаю, только в середине 90-х, когда я увидел его 1-й раз после дол-гого перерыва торгующим около киоска Дорохина, я увидел совсем другого человека, «потухшего», сломанного; мы даже не  всегда здоровались с ним, не то что говорили; причем, я бы хотел с ним общаться, но видно было, что он закрыт для всех. В Питере я бы «сломал защиту», растормошил бы его, но в Константиновке был бессилен. Что же с ним произошло?! Тайна. Но тогда, в далеком 79-м, он был еще живым, веселым и т.п.)
   В тот странный вечер мы собрались как раз у него. Это был праздник В.О.Р., или канун, точно не помню. Помню только, что погода была отвратительная: колючий, ледянистый дождик, которым ветер размахивал в разные стороны, и вдобавок к этому густая такая темнотища. Мрачный был вечерок. Но у нас внутри было уютно: тепло, светло, полный стол еды и выпивки. Все было как всегда: смех, шутки, веселье и вдруг в самый разгар застолья у меня внутри будто что-то «щелкнуло». Я как будто отстранился от всего этого и предельно чувствовал ужасную бессмысленность происходящего… Я встал из-за стола и направился к выходу…
- Лень, ты покурить?
- Ага.
   Одеваюсь, выхожу на улицу, иду своим быстрым шагом вниз по Таманской, чем ближе к центру, тем больше встречается молодежных пьяных компаний, которые с криками, смехом, девчачьим визгом стекаются в ДК…
   На площади Свободы я вдруг меняю маршрут и направляюсь не в сторону дома, а к Калудскому пруду…
   Вот уже бреду по раскисшей плотине, спускаюсь к мостику. Раздеваюсь, бросая одежду прямо на землю, под дождь, разбегаюсь по мостику и плюхаюсь в воду. Часто летом я пытался переплыть этот заливчик, но духу не хватало, плавал плохо, 2 раза тонул и воды побаивался, а тут перемахнул «угрем» туда и обратно. Вылез, оделся и тут уж закурил, как и говорил, покидая компанию…
   На следующий день зашел припухший Х.
- Лень, а куда ты вчера делся?
- Да никуда, домой пошел.
- А мы думали, ты на танцы пошел. Спросили у ДК Колыха, Литуру – никто тибе не видал. А что, плохо было?
- Да что-то не очень было.
- Не туда пошло. Я и сам нажрался до усирачки. Мы ж ишшо у ДК добавили. Ут-ром ведро вода, наверно, выхлебал!
   Так никому я и не рассказал о моем «одиночном плавании». Одноклассники думали, что я дома; мать, что в ДК; и только если бы какой-нибудь мой член тогда свела судорога, только тогда все узнали бы правду…

СТИХИЙНЫЕ ПРЕДСКАЗАНИЯ

   Однажды, во время «Таманских посиделок», мы с Генкой пошли покурить, и я вдруг говорю:
- Ладно, Ген, когда попадешь служить в Ленинград, я тебя буду навещать.
- Зачем мы туда, Лень? – засмеялся Генка.
- Не знаю. Ты служить будешь, а я жить.
   Так и вышло. С чего это я взял, не понимаю. Служить он, конечно, мог попасть куда угодно, но вот чтобы мне жить в Ленинграде?! Я в то время еще собирался поступать во ВГиК , а это совсем в другой стороне…
   Другой раз сидели мы в парке около ДК, Смок, И., Ж. и я. Не помню, как об этом зашла речь, но я сказал, что, конечно, увижу другие страны, чем очень рассмешил компанию; в то время в нашей стране, да с нашим социальным положением это было нереально, а потому и смешно…


                «1980»














 

ПАРАД СУЕВЕРИЙ

   Долго, почти до 40 лет, я спал, как младенец. Ложился в постель, закрывал гла-за, утром их открывал… «Здрасьте, а была ли ночь?!» Поэтому я помню все сны, что видел в этот период. Их ведь было совсем не много…
   Этот сон я увидел летом. За мной гонялись какие-то мужики и, в конце концов, поймали… Конечно, как это бывает с кошмарами, главное – вовремя проснуться и, стряхивая страх и осознавая, что ты в своей постели, что все в порядке, и это всего лишь сон, снова заснуть с легким и радостным сердцем…
   Вечером, собираясь к Смоку, я рассказал его матери…
- Плохой сон. Лучше бы ты дома сегодня остался!
- Чепуха! Я в это не верю!
- Ну гляди, будь осторожнее!
   Около Виталика Чепракова сидела компания, тут был и Смок, и Ю., кто-то еще, не помню уже. Через какое-то время мы пошли шляться. На Ленина сели около дороги, где-то напротив Анцуповых. Сидим, курим, болтаем; вдруг около нас тормозит легковушка. Из нее выскакивают 3 мужика и с криком: «Вот они, падлы! Стоять!» бросаются к нам. Мы, естественно, вскакиваем и мчимся в сторону «4-й бригады». «Надо разделиться, - думаю я около бригады и бросаюсь к калитке, что вела во двор. Эта калитка всегда была открыта; и днем, и ночью, и летом, и зимой, но именно в ту ночь она оказалась заперта. И эти мужики «из моего сна» меня схватили. С их помощью я мог бы «уснуть» и тогда кошмар закончился бы. Они ведь грозили, что утопят меня (опять вода!), когда, затащив в машину, подъехали к водоему. Всякое могло случиться. Пьяные мужики, у которых из машины украли магнитолу, и как раз мимо проходила компания, похожая на нашу. Не знаю, почему, но я не очень боялся их угроз. Может быть, потому что не чувствовал за собой вины, ведь это были не мы. Ну, они требовали ее вернуть, я объяснял, что нас там не было и вот, когда дошло до угроз утопления, кто-то из них спросил:
- А ты чей вообще?
- Валентины Алексеевны сын.
- Учительницы? Сотниковой?
- Да.
   Тут они примолкли. У Сотниковой была репутация «куда хочешь, дойдет, чего хочешь, добьется». Потом кто-то сказал: «Ладно, поехали в село, покажешь, где твои друзья живут. Те, что убежали».
   Конечно, кончилось это большим скандалом. Мать подала в суд на зачинщика (он был родственник местной «шишки», но это ему не помогло, так что в чем-то тогда демократии было больше) и у него были большие неприятности.
   Да, искать меня в ту ночь она ходила с теть Машей Тарасовой. Они то ладили, то не ладили, но тут причина была уважительная, а бабушка плакала и спрашивала у матери: «Валь, у яво хоть костюм-то есть?» это она готовилась к моим похоронам. В ее странных мечтах-кошмарах были и похороны дочек или внуков…
P.S. – 2007. А ведь тогда я не задумался, как странно вели себя мои друзья в той ситуации; они просто-напросто разошлись по домам и легли спать! Как-то это ненормально! Особенно для друзей!

«1981»

20 ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

   Зима в то году была настоящая, хочешь – катайся на санках, хочешь – на лыжах, а мне выпало  покататься на поезде. Если я не ошибаюсь, мама как раз работала организатором и тогда эти путевки для учеников-активистов распределяла она; а если бы не она, меня бы послали совсем в другом направлении. Да, вот еще ра-дость! Можно было взять с собой любого из друзей, я выбрал Саню Т. На тот мо-мент я еще считал его близким другом, поездка же эта все круто изменила…
   Прихожу к Сане домой, т. Маша говорит, что он гуляет у Сережки. Иду к Сереж-ке. За окнами гремит музыка, пьяные крики, долго стучу, наконец на крыльцо сам хозяин выходит…
- Саню, - говорю, - позови, Т.
- Щас, - хлопает дверью перед мои носом. Сани довольно долго «не едут», я ис-пытываю чувство плебея перед дверьми аристократического клуба. Наконец по-является Саня…
- Ну что, ты хочешь поехать?
- А то, Лень! Конечно, хочу! Плохо, что уже завтра, надо ж иттить собираться, а я видишь, какой! Надо протрязветь, а то матушка убьеть!
- Ну, не пей больше, часа через два протрезвеешь.
- Да, Лень, точно. Ну. Пойду я, а то замерз. Дык ты зайдешь, значить, за мной зав-тра?
- Ну да. Давай, пока.
- Пока, Лень!
   Ядреным зимним утром похмельный Саня еле тащится за мной в школу:
- Лень, ну куды ты так мчишься?
- Ты что, Сань, это обычная походка! Если я помчусь…
- Э-э-э! Подожди!
   (Почему-то у меня были разные скорости с константиновцами, меня постоянно притормаживали.)
   И вот все в сборе (помню только двоих: Ольгу Т. и Мишу Т.), нас инструктируют и отправляют в Ставрополь.
   На ж.д. вокзале стоит в ожидании спец. поезд: для каждого района края свой вагон. Я, как опытный путешественник, бросаюсь в наш и занимаю самое «блат-ное» купе, около тамбура; это удобное место во всех отношениях: собрался поку-рить, нет нужды топать через весь вагон, ну и прочие «гадости жизни» под ру-кой…
   Нас снова инструктируют и наконец-то отправляют в путешествие. Собрались мы с Саней это дело «обкурить», выходим в коридор и вдруг… Потрясающие глаза! Голубые, огромные! А волосы! Рыжевато-золотистые, мой любимый цвет волос! И синий – мой любимый цвет, во всех его оттенках!. А у нее, кроме голубых глаз, синие джинсы и голубая футболка!
   И она такая стройная, такая хрупкая! Хочется прижать ее к себе и больше никуда не отпускать…
- Е…ть! – восклицает Саня. – Я хотел зайтить у тубзик, поссать, а эта телка его за-няла! Э, Лень, ты че?!
- Я ниче.
- Я говорю, телка какая-то сортир заняла.
- Ну и что?! Обоссышься, что ли?! Пошли курить.
   Двери во всех купе открыты, все снуют туда-сюда, и я стою в коридоре, чтобы увидеть ее. Я влюблен, без сомнений, влюблен. Конечно, не первый раз, может быть, двадцать первый, но то были, скорее, увлечения, а здесь, кажется, по-настоящему!
   Какой-то высокий крупный парень просовывается в ее купе и кричит: «Наташ, … бла, бла, бла.»
   Значит, ее зовут Наташа! Следующая задача познакомиться с этим парнем, если он курит, это легко: попросить прикурить, а дальше пойдет само собой.
   Вскоре этот парень со своим соседом идут в тамбур. Направляюсь за ними и дальше по плану…
   Высокого парня зовут Игорь (имя его соседа забыл) и он из Сухой Буйволы (со-всем недавно узнал, что ее основатели Сотниковы и там до сих пор это самый распространенный род).
- А что ж это вы! Всего одну девушку взяли?! А остальные все мелкота! – как бы между прочим шучу я.
- Ничего! Мы у вас одолжим! у вас-то побольше девушек.
- Тогда знакомьте меня с вашей, а я вас с нашими.
- Заметано! Пошли.
   Игорь ведет меня в девичье купе и знакомит с Наташей, потом я знакомлю их с нашими девицами.
   Наташа в купе с тремя мелкими девчушками-сухобуйволятками, а в купе Игоря двое сухобуйволят, так что на день мы их отправляем туда, а сами «заседаем» у Игоря.
   Поздним вечером мы оказываемся с ней в ее купе. Малышки спят, и мы садим-ся поближе, чтобы говорить тихо, но слышать друг друга…
   Близость эта сводит меня с ума; мы о чем-то говорим, говорим, не важно о чем, главное, что она рядом…
   В купе жарко; ее голубая ковбойка весьма свободно  расстегнута, украдкой я бросаю восхищенные взгляды на этот «треугольничек»  прекрасного тела, на эту идеальную шейку и к середине ночи осмеливаюсь! Беру ее за руку и держу до самого утра! Для меня это уже была фантастика!
   Спать совершенно не хотелось, но Наташа решила, что надо хоть немного по-спать. Когда я вошел в свое купе, то обнаружил там «сонное царство»»; утро за окном уже слегка разбавило ночь, а у меня «ни в одном глазу», пошел, покурил и потом просто валялся на своей полке и глазел в окно…
   Принцип нашего путешествия был таков: ночь едем, день проводим в городе. Всего, кажется, было четыре города, но точно помню только Краснодар и Ново-российск.
   Краснодар не мог не запомниться хотя бы потому, что в Ставропольском крае предположительно, а в Петровском районе точно в ту зиму был «табачный го-лод».
   На магазинных полках в гордом одиночестве пылились «посланцы Фиделя»: кубинские сигары и сигареты. Они считались хуже махорки, а стоили гораздо дороже, к тому же многие выращивали табак на махорку сами, так что никто их не брал, и куда они девались, непонятно.
   Многие мужики ездили за куревом как раз в Краснодар. Брали обычно «При-му», а мерой был мешок. «Папка из Краснодара мяшок «Примы» учера привез!» - можно было услышать от юных курильщиков в «красной школе». – «Тяперь буду у него п…ть сигареты! Усе равно не заметя!»
   В Краснодаре мы разделились по половому признаку, и мальчишки первым делом ринулись на поиски курева. Нашли быстро, я взял блок «Бама» (сигареты эти стоили недорого, но котировались довольно высоко) и блок пижонской «Явы 100».
   В Краснодаре нам выдали талоны на питание: на определенную сумму в столо-вых можно было взять, что заблагорассудится. Когда мы пришли обедать, мне рассудок изменил.
   Я взял 10 эклеров и что-то на запивку. Четыре я съел с удовольствием, пятый из принципа, мне ведь сказали, что 10 я не осилю; шестой вызвал у меня легкую тошноту и я остановился. Лучше признать, что был не прав, это менее тошно,чем остальные 4 эклера…
   А потом мы пошли в кино. Смутно помню, что кинотеатр был как бы на 2 этаже и,  то ли при выходе, то ли при входе было что-то вроде террасы; зато помню, что смотрели мы «Чистыми руками». Был такой цикл румынских боевиков с одним героем; фильмы эти пользовались популярностью у мальчишек.
   Только я ждал вечера! Увидеть Наташу! Что могло быть важнее! Вечер нехотя, но наступил. Та же компания собралась в купе у Игоря, когда стемнело и поезд набрал обороты…
   Странное дело, Наташа не приходила. Долго я не вытерпел и побежал к ней. Стучу в ее купе. Она выглядывает.
- О, привет! Вы опять у Игоря?
- Привет! Да, снова у него все собрались. Пойдешь туда или посидим у тебя?
- Знаешь, Леш, я, наверное, спать лягу; у меня что-то голова болит.
- Ну, выздоравливай! До завтра.
- До завтра.
   У меня так упало настроение, что к Игорю я даже не заглянул; поплелся в свое купе, залез на верхнюю полку и всю ночь, бездумно, с легкой какой-то грустью смотрел в черное окно на «огни чужой жизни».
   А компания эту ночь гуляла. Дело в том, что они набрали в Краснодаре разной выпивки и дегустировали ее…
   Саня завалился в купе под утро. Не спать, а взять сигареты; они шли курить в тамбур. Был изрядно навеселе.
- О, Лень, - со своей «фирменной» улыбкой, - а ты не был что ль у Наташки?!
- Не. Она спать легла рано, голова болит.
- П…ть она, Лень! Голова у нее болить! Ты знаешь, что я ее того! Всю ночь!
   Я слетел со своей полки, как с «американской горки»; схватил его за грудки и с криком: «Ты п…шь! Е…ый х…! У нее голова болит! А тебе щас е…к разобью, сука!»
   Саня практически не сопротивлялся. Ведь это не я тащил его в тамбур! Это был другой человек! То есть таким он меня никогда не видел. Злость и эффект неожи-данности помогли бы мне хорошенько его отделать, но вмешались Игорь и дру-гие, они держали меня, пока я не остыл…
   Все оставшиеся дни поездки я был настоящим мизантропом. Кроме Игоря и другого буйволинца (как бишь его) ни с кем не общался, никуда не ходил, скорее хотелось попасть домой и забыть об этой поездке навсегда.
   Но дома тоска-злодейка не отпустила и еще довольно долго мучила меня, а по-могла поэзия. Стихи в то время я не читал категорически, но вдруг начал писать, да не просто стихи, а поэму. Начиналась она так:
Я стонал от боли адской,
Но никто меня не слышал.
Руки в ранах и мозолях
От мороза онемели…
Ты внезапно появилась,
Разом все преобразилось!
Рядом села ты и тело
Боль внезапно отпустила…
   Дальше не помню, но суть в том, что это была большая любовь, освобождающая главного героя от всего плохого…
   И вдруг его возлюбленная погибает. Он впадает в апатию, тает, а спасает его не-известно откуда взявшийся лист бумаги и карандаш. Он пишет ее портрет и боль-ше ничего не хочет делать с этого момента, кроме этого.
   Разные техники, разные материалы, но всегда в этих работах много любви, смешанной с грустью. Если ее портрет попадал к кому-нибудь в дом, люди становились мягче, добрее…
   Он становится известным и богатым, хотя ему на это наплевать, главное – рабо-та, работа, работа…
   Однажды во сне он видит дьявола и тот предлагает за любую цену купить… руки художника! Чтобы в мире не прибавлялась красота. Художник соглашается только на одно условие – ее возвращение. «Купец» выхватывает два меча и отсекает руки…
   Художник просыпается от боли. Рук нет, кровать залита кровью, но в открытое окно льется утренний свет и птицы поют радостнее, чем обычно…
   Он бросается к окну и видит ее, восходящую к замку… Боль проходит, а за спи-ной появляются крылья…
   Вот это странное творение (откуда в советское время, у сельского пацана, пусть даже читающего, такие образы?) помогло мне прийти в себя.
   С Саней я не общался почти полгода, но даже когда мы помирились, мое отно-шение к нему уже не было прежним; реальная дружба умерла…
   А еще я бросил курить, как только вышел из депрессии, почти на год, а остав-шийся блок «Явы 100» раздарил…


ТРУСЫ

   Лето после школы – время осуществлять мечты; вот и моя - стать артистом – ждала своего воплощения. Мама соглашалась ехать со мной во ВГИК, она любила путешествовать. Так что оставалось слово за мной…
    А я почему-то колебался… И вот, однажды утром, выбравшись из кровати и шлепая во двор, «будущий артист» увидел себя во весь рост в зеркале трюмо…
   Там стоял худенький невысокий мальчик в огромных, по колено, «семейных» трусах…
   «Господи, - вдруг воскликнул я про себя, - да какой же из меня артист! Разве та-кие артисты бывают!»
   Почему-то особенно меня смутили эти «семейные» трусы? Честное слово, луч-ше бы я подошел к зеркалу без них! Глядишь бы и не передумал; к тому же, ока-залось, что рост не имеет большого значения в кино…
P.S. – 2007. Впрочем, все эти осознания пришли гораздо позже, а тогда мечта была «прикончена» за какую-то пару минут. К тому же на меня сильно повлиял какой-то западный фильм о журналисте, и постепенно меня потянуло в эту проф. « область»… И еще характер, когда не любишь подчиняться (как, впрочем, и командовать), а там, как-никак, «дрессура-режиссура» и т.п. Так что, может, стоило сказать трусам спасибо…

ДОЖДЬ ПОЮЩИЙ КОЛЫБЕЛЬНУЮ

   Все! Школа окончена! Правда, впереди маячит «другая» - армия. Но мы моло-дые и живем сегодняшним радостным солнечным днем, а о будущем не думаем абсолютно! Правда, некоторые из нас, молодых, очень хорошо себя чувствуют и в дни дождливые, потому что работают на поливном…
   «Поливной участок №9» приютил нас с Саней Х. на эти несколько месяцев перед «новой школой». После подъема в 6 утра я шел на участок, а потом с мужиками на грузовой машине трясся в поле. Сашка ездил часто на своем «Восходе».
   Задача поливальщика заключалась в прочистке канав, в открывании задвижек и переброске шланга трактора в нужную канаву. Не самая трудная работа для сельского пацана.
   И была в нашей работе одна «изюминка»: неописуемым блаженством было от-крыть утром глаза и увидеть, что в комнате темно, как в вечерние сумерки, услы-шать шепот дождя; увидеть капли, сбегающие по оконному стеклу… Под эту «ко-лыбельную» можно было сладко спать дальше, потому что дождь делал за нас нашу работу. Хороший дождь мог «освободить» нас на несколько дней, при этом зарплата сохранялась…

УМНЫЕ ЕДУТ В ГОРЫ

   В сентябре, кажется, наш «9-й поливной» собрался в Домбай. Ради такого слу-чая нас и с работы отпустили пораньше, и Сашка как раз на мотоцикле. Удачно.
   Едем; только что-то меня смущает переднее крыло; кажется, оно болтается.
- Саш!
- Че, Лень?!
- Давай остановимся! Крыло поправим.
- Х…я, Лень, доедем!
   После этого оптимистического заявления мы проехали еще метров 100-200 и наехали на камешек. Совсем небольшой. Будь мотоцикл в порядке, еще через 100-200 метров мы бы об этом камешке забыли. Но крыло резко ушло вперед… Хлоп! Я лечу на обочину! На пашню. Страх потерся о мой бок и исчез, тогда я при-поднялся, все было цело…
   Сашке повезло меньше. Он не «летал». Он не расстался со своим «Восходом» и лежал под ним. Ни с того, ни с сего меня разобрал смех. А Сашка стонал и мате-рился…
- Лень, ну х…я ты ржешь?! Подними мотоцикл! Я , кажется, руку сломал!
   Страх, смех и только потом обычное состояние. Поднимаю мотоцикл. Точно, сломал, рулем.
- Ладно, Саш, придется мне править.
- Не, Лень, - решает Сашка после короткого раздумья, - лучше все-таки я, одной рукой.
   Я откручиваю крыло, и он, с матами, как дискобол, забрасывает его в посадку. Кое-как, «на честном слове и одной руке», дотарахтели до его дома. Закатываю мотоцикл во двор; выходит его мать.
- Ма, я руку сломал!
- Ды идеж ты носилси, Сашка?
- Ды с работы ехали с Леней, а там камень…
   Мать начинает орать (мне кажется, после того «баллончика» она и тут подозре-вает меня), просто так, в небо…
- Ма, я щас срочно у больницу! Нехай накладывают гипс, а то завтри у Домбай!
   Мать, прибавив децибел, переключает крик на Сашку, мол, никуда не пущу с такой рукой и т.д и т.п.
   На следующее утро Сашка подходит к участку с белоснежным свеженьким гип-сом и тут же становится центром внимания коллег.
   На малыше «Кубани» теплым тихим вечером мы въехали в Теберду. Разбили палатки в небольшом лесочке у шумной речки, прячущейся за насыпью. Натаска-ли дров; развели костер; сварганили ужин; уже доедали его, когда на место по соседству въехал новенький «Икарус». Оказалось, школьники из Невинки. Разби-ли палатки рядом с нашими…
   Мужики устроили попойку, а мы поднялись за насыпь и уселись у реки. Через некоторое время на насыпь поднимаются две очень хорошенькие восьмикласс-ницы и начинают прогуливаться взад-вперед, но все мимо нас…
- Лень, - толкает меня в бок Сашка, - пригласи их с нами посидеть.
- Ды ты пригласи! Че сразу Лень!
- Ну ладно, Лень! У тебя-то язык лучше подвешен!
   Лесть срабатывает, я окликаю подружек, и они с радостью подсаживаются к нам. Мой «хорошо подвешенный друг» начинает работать за двоих. Он такую «чечетку выбивает», что дай бы нам эволюция пару-тройку тысяч лет на этот раз-говор, ушки у девочек стали бы, как у зайчиков.
   Конечно, Сашкина рука была удостоена внимания. Только Сашка открыл рот и начал: «Да, это «Восход», как я перебил его и продолжил: «Да, девушки, восход на Эвересте – это потрясающее зрелище! Вы были на Эвересте? Нет. А мы были. Восходили, так сказать. Ну да, мы молодые альпинисты, юниоры. В Домбай так, просто отдохнуть приехали. А  все больше по Альпам, Тибету, ну, где посложнее. Так вот, эта рука! Сашка ведь был на волосок от смерти, а отделался только сло-манной рукой. Представляете, какой счастливчик!»
   Смотрю, у Сашки нос начинает задираться. Видимо, вспомнил, как на Эверест смотрел. Как же, ас-альпинист! И девчата как-то стали больше к нему льнуть. Пришлось «переключать» внимание на себя, для этого я смущенно поведал, что Сашку-то спас я; как, впрочем, и всю экспедицию…вся экспедиция висела на во-лоске… В общем, если бы не я! Получилось! Девчата потянулись ко мне, зато Сашка стал надуваться, хорошо, что их позвали на ужин, иначе бы он обиделся. Но рассказ их увлек, они даже согласились прийти ночью в нашу палатку слушать продолжение…

НИЧЬЯ СКАЛОЛАЗКА

   А на следующий день в Домбае мы увидели прямо-таки неземную женщину! Дело было около какого-то кафе; на площадке у входа, чьи широкие перила туристы использовали как лавочки для послеобеденного перекура. И вот сидят там куряги, дымят, и мы с Сашкой в их числе. Вдруг появляется эта альпинистка! Стройная; загорелая, как мулатка! В коротких шортах; вся, как елка, увешана ка-кими-то альпинистскими прибамбасами; да еще эти тяжелые ботинки на голых ножках! Зрелище еще то! Бац, останавливается посредине площадки. Мужики за-тихли, только дым валит из всех щелей. Она достает сигареты и, как бы обраща-ясь ко всем и ни к кому, спрашивает: «Можно прикурить?» Я всех опередил и удостоился ее белоснежной улыбки. А смешнее всех выглядел Сашка, пытавший-ся загипсованной рукой достать из кармана спички…

ПАРАШЮТ

   Когда после 10-го класса мы проходили комиссию в райвоенкомате, то, по ее окончании, желающим предложили записаться на прыжки с парашютом. Из Кон-стантиновки желающий был один, а со всего района человека 2-3 («красные точ-ки»). Для этого назначили еще одну комиссию и мен «забраковали» из-за зрения. Долгий стаж чтения лежа дома и украдкой в школе на уроках к 18 годам «опустил» мое зрение до -1 примерно. В повседневной жизни это почти не замечалось, но у «оптической таблицы» было видно – зрение слегка испорчено.
- Нет, - сказали мне, - ничего не получится. Для прыжков с парашютом зрение должно быть 100%.
- Как прыгать – так нельзя, - возмутился я, - а как в армию – так можно!
- Ну, в армии тебя никто не заставит прыгать.
- А стрелять?!
- Ничего, куда-нибудь да попадешь.
P.S. – 2007. Как в воду глядели; так и вышло. В нашей мотострелковой роте у меня было второе место по стрельбе, особенно из «Калашникова», а не читай я книжек, то, возможно, было бы и первое, да и не только в роте…
   Говорят, сейчас можно прыгнуть с парашютом даже слепому, только за-плати. Правда, с последним у меня теперь еще хуже, чем со зрением…

11 НОЯБРЯ

   Так мы росли, дурачились, работали, отдыхали, пока не очутились в … 11 нояб-ря. Нет, повестки-то принесли 10-го, а 11-го надо было явиться в военкомат, уст-роив в этом ничтожном промежутке «проводы детства».
   Трех одноклассников и, условно говоря, соседей, Сашку Х., Саню М. и меня за-бирали в один день, так что каждый побывал на двух проводах, помимо своих.
   Стыдно вспоминать детскую дурацкую выходку на своих проводах: дедушка встал сказать тост, а я незаметно отодвинул стул, и он, конечно, упал. Правда, ни-кто меня не ругал; все-таки впереди неизвестность, в частности, Афганистан, и ни-кто не мог поручиться, что мы увидимся снова…
   Кто-то напоил моего двоюродного брата Олега. Для 10 лет это был ранний «де-бют».
   Самые близкие друзья сидели часов до двух ночи, и мать заставила нас немного поспать. Только все места были заняты, кроме довольно узкой железной кровати в «комнате-кухне». Набились мы на нее кое-как и чуть-чуть все-таки поспали. Если бы рядом на полу спал Ньютон, то мы бы могли заменить ему яблоки, потому что мы тоже падали. Крайний , как ни прижимался к коллективу, все равно от него отпадал; поднявшись с пола, он лез на кровать, но уже к стенке. «Новый крайний» проделывал тот же путь: «вниз-вверх-к стенке», так за эту пару-тройку часов каждый побывал в разных положениях…
   Мама запомнила, как пришла после нашего подъема в летнюю кухню, а около умывальника полощется Виталик Чепраков (Ц.Е.Н.), увидев мать, он, сонно улы-баясь, говорит ей: «Ды шо ж у вас такие жесткие зубные щетки, Валентина Алек-сеевна?!»
   В пять мы были у правления; когда все собрались, нами набили автобус и от-правили в Светлоград.
   Около военкомата шумело море народу. Звенели гитары, стаканы, поднимались облака табачного дыма. Сновали туда-сюда озабоченные офицеры; кого-то проверяли, кого-то считали, заглядывали в какие-то бумажки и т.д. и т.п. Было довольно весело, но только не мне, водка не пьянила, а курить я снова бросил (начиная с моей встречи с «ангелом» в 8-м классе, я то бросал курить, то снова начинал)…
   Все! Команда садиться в автобус! Последние объятия, рукопожатия, женские слезы, мужские советы. С трудом нас наконец загоняют в салон. «Кубань» тихо рассекает бурлящее море; по борту шлепают «волны» чьих-то рук, кто-то бросает что-то в открытое окно…
   Автобус набирает скорость. Грохочет по мосту через Калаус; кружит по кольцу у кафе «Дорожное»; пробегает мимо каменного указателя «Светлоград» и выходит на прямую среди еще знакомых полей…
   Все долго хранили гробовое молчание. Это было необычно: молодые, пьянень-кие пацаны – и полная тишина…
   Тишина эта способствовала, по-видимому, моему странному состоянию. Позже я испытывал чудные состояния, но уже другого рода. А тогда я слышал голоса! Мамы, дедушки, бабушки, тетушки, Олега, друзей; какие-то диалоги, обрывки фраз и т.п. Они были невероятно реальны, как будто в голове у меня работал магнитофон…
   Но когда в наш автобус вернулась жизнь: послышался смех, разговоры, зашелестели пакеты с едой, тогда голоса исчезли. Интересно, так бывает у всех или только у поэтов?

ДВЕ СМЕРТИ (ОДНА В КАВЫЧКАХ)

   Призывной пункт в Ставрополе. Тягостное состояние неопределенности; ожи-дание «купцов»; домашняя сухомятка…
   Подвозят группу горцев. они держатся сплоченным особняком. Как-то вдруг, ни с того, ни с сего у них начинается веселье. Безудержное. Гром гитары; дикие крики; дикие танцы… В разгар «горскотеки» подбегает молоденький офицер и орет: «Прекратить немедленно!» Горцы не реагируют. Тогда офицер бросается на гитариста, вырывает инструмент и… разбивает о дерево! Немая сцена, а потом мотивация подвига: «Отставить танцы! Умер генеральный секретарь коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев!» вот так, ярко, узнали мы о смерти нашего «горячо любимого» генсека.
   Для меня это была символическая фигура. Мы «родились» почти вместе. Я без кавычек, а он как генсек, а день его смерти без кавычек стал днем «смерти» ка-кой-то части моего детства…
   (Кстати, двух следующих генсеков как будто и не существовало. Мы жили в сво-ем замкнутом «мирке» и с «гражданкой» почти не пересекались.)
   Что ж, детство кончилось, а жизнь продолжалась… «На холмах Грузии»… В мо-тострелковой учебке…

«1982»
             
ДУШЕТИ

   Душети – это небольшой городок с полсотни километров от Тбилиси. Симпатич-ный такой городок, со своеобразной архитектурой. Правда, за те полгода, что мы в нем провели, мне только последний месяц удалось пройтись по нему вольно, а до этого или строем в баню или строюшечкой на почту за посылками. Так что большая часть жизни протекала в расположении части…

ХОЛОД

   Наша 2-х ярусная кровать в ряду себе подобных занимала «почетное место» у огромного окна. Я спал сверху, внизу спал сержант Васильев.
   Просыпался я всегда минут за 10-15 до подъема. Тихонько соскальзывал вниз и, ежась от холода (сапоги на босу ногу), бежал в туалет. Вернувшись, забирался под теплое одеяло, но уже не спал, а смотрел в окно. Это было странное состояние: блаженства, от тепла солдатского одеяла, и ужаса от неотвратимости подъема, от того, что скоро я буду там, за окном, в сыром и холодном осеннем сумраке…
   И вот звучит ненавистное: «Рота, подъем!», и мы сваливаемся с кроватей в бес-конечно долгий армейский день…


ГОЛОД

   «Рота, стой!» - командовал сержант Васильев, когда мы маршировали из столо-вой. Рота останавливалась. «Достать хлеб из карманов!» Мы подчинялись и вы-уживали огрызки хлеба из наших карманов. «Доесть! Время пошло!» Мы, давясь, глотали наш несостоявшийся НЗ.
   Ох, как нам хотелось есть! Что такое для растущего организма кусочек хлеба с кусочком масла, пустая каша и жидкий чай на завтрак; или жидкая похлебка, та же каша очень редко с заблудившимся в ней кусочком мяса, а чаще вареного сала и белый компот; правда, на ужин каким-то чудом до нас «доплывала» жареная рыба, но как и мясо, в очень условных количествах.
   Воскресенье было особым днем для советского солдата; в воскресенье на зав-трак давали…яйцо!
   Видимо, советскому государству не хватало денег на ракеты и прокорм «соц.братьев», раз оно экономило на «собственных детях». А ведь мы росли! Ес-ли бы при тех физических нагрузках и хорошее домашнее питание, то мы бы воз-вращались домой совсем другими людьми. (Мой одноклассник Л. был очень маленького роста. Как же он всех удивил, вернувшись из армии крупным красивым парнем. Секрет прост: «хлебное место» + физические нагрузки и результат на лицо и на прочие части тела.) Вместо этого, ослабленные переменой климата, стрессом перемены жизни, мы пачками попадали в санчасть (мечта всех курсантов, там было усиленное питание) с разными одолевающими нас хворями.

МИНДАЛЬНОЕ ПЕЧЕНЬЕ (ГОЛОД)

   Сегодня Миша Саакашвили называет русских «оккупантами», что ж, видимо, я был одним из них. Нас было больше в части, чем грузин, и мы, «оккупанты», честно говоря, завидовали «угнетаемым».
   По выражению теть Маши, они «катались, как коты в масле». Во-первых, их по-стоянно навещала родня. То и дело на КПП, что напротив «Хинкальной» вызыва-ли кого-нибудь из курсантов-грузин. Там они кушали домашние вкусности, а то и уходили с родней в город…
   Во-вторых, на нашу зарплату в 7 рублей полакомиться в «чипке» (кафе на территории) можно было от силы 2-3 раза. По-моему, там и цены были выше, чем в городе; например, стакан какао (с ума можно сойти, что за «нектар»!) стоил 22 копейки, дороговато дл того времени. А ведь из этих 7 рублей надо было купить воротнички, гуталин, конверты, курево, да рубль сдать на что-то, вот и весь «разгуляй». Тем не менее в «чипке» всегда было битком не только после зарплаты. Как раз «угнетаемые» и являлись постоянными клиентами; они пировали, мы убирали, причем попасть на дежурство в «чипок» считалось лучшим жребием из всего наряда. Просто буфетчица обычно угощала дежурных какао и куском кремового рулета или миндальным печеньем. О последнем разговор особый!
   В нашей бесконечной череде дней все же наступало воскресенье. После завтра-ка нас еще на что-то напрягали, типа просмотра «Служу Советскому Союзу», при-ведение своего вида в «божеский вид» и т.п. Зато после обеда и до ужина все время было твое, в пределах части ступай, куда хочешь. Я «ступал» в клуб, вер-нее, библиотеку. Книг мне не хватало так же остро, как сна, молока и сладостей. Вот только нюанс: в библиотеке не было ни диванов, ни кроватей, приходилось читать, сидя за столом, а я всю жизнь читал лежа, и мне поначалу было тяжело привыкать к новому положению. Тем не менее, каждое воскресенье после обеда я бежал в библиотеку; помню даже книгу, которую не дочитал: «Черви», что-то про ужасы американской армии…
   И вот однажды я поднимаюсь по лестнице, ведущей в читальный зал, и вижу на ступеньке …миндальное печенье! Лежит, такое большое, румяное! Вокруг никого, ни живой души, и вот «злобный оккупант» стоит и мучается сомнениями «тварь ли я дрожащая или право имею», поднять и съесть. Было и такое в истории «оккупации» Грузии.
   Еще одна изюминка воскресенья – программа «Иллюзион» на грузинском канале. Там показывали «дефицитиные» фильмы, типа «Фантомас» или «Великолепная семерка» и т.п. Если кому-то выпадал наряд на воскресенье, то он обычно сетовал: «Блин! «Иллюзион» не посмотрю!»

БРОМОТЕРАПИЯ

   Не знаю, какие мифы ходят в современной Российской армии, а в Советской армии в то время в числе прочих был миф о броме. Никто его в глаза не видел и не представлял, что это такое, но из уст в уста передавалось, что нам в еду добав-ляют бром, якобы как средство от юношеской гиперсексуальности. Никто не за-думывался, кто это делает и когда; при вечной толчее на армейской кухне это могли делать только «прапорщики-невидимки» или «ангелы-сверхсрочники». Впрочем, при подобном рационе, вкупе с нагрузками, в нем не было необходи-мости, сил едва хватало доползти до кровати.
   Кстати, не Пол ли Брэгг консультировал советское Министерство обороны по со-ставлению солдатского рациона?! Но даже если и так, то это, конечно, военная тайна!





СЕРЖАНТ ВАСИЛЬЕВ

   Вот, забыл, как звали нашего сержанта, а фамилию помню и даже лицо могу вызвать в памяти: узкое такое лицо, смугловатое, отчего Васильеву очень шла улыбка; а улыбался он часто, да и вообще был незлой, но при этом мог быть жестким. А еще он говорил по-русски с акцентом, вот что значит родиться и вырасти в Тбилиси. Меня он как-то выделял из всех и относился с явной симпатией. Может быть, после нашего разговора, когда я не выполнил какое-то задание, а он стал выяснять, почему, а я как-то так хитро ему все объяснил, что, получалось, его и не надо делать… Мой ответ ему понравился; или потому что я в 18 лет еще очень по-детски выглядел, а увидев мою фотографию в комсомольском билете, он долго смеялся и почему-то сказал: «Ну, Алексей, ты, видно, был любимец женщин!» (Возможно, он посодействовал моему назначению «учеником почтальона», только это было в следующем году.)
   Из всей массы людей за полгода учебки я хорошо запомнил двух: Васильева и почтальона Серегу; смутно, но помню еще одного человека, кавказца, он вступился за меня в конфликте с местными ( то есть курсантами-грузинами), чем конфликт исчерпал. На вопрос: «Почему?» он ответил: «Ну мы же земляки! Оба с Северного Кавказа!»
   К чести командного состава учебки, надо сказать, что с «наших голов и волос не упал», никакой «дедовщины», дисциплину в части держали.
   Помню только один неприятный случай. Захожу вечером в туалет и вижу карти-ну: грузин-курсант просит русского парня из Курска постирать ему носки, какие-то неотложные дела у него. Парень не соглашается. Тот начинает ему угрожать и, кажется, даже пару раз бьет. В нашей роте было человек пять курских, но никто не вступился за земляка. Хотя на этом конфликт оказался исчерпан, и больше ни-чего подобного я не видел.

НОВЫЙ НОВЫЙ ГОД

   Новый год в армии – это удивительное доказательство того, что время не оста-новилось; что, к счастью и радости, оно движется туда, где скрыт «мифический дембель»! Вот и мы в нашей учебке дожили до последнего дня 1982 года. А  день не подкачал! Не знаю, как где, а «у нас в Грузии», точнее (как-никак мотострелок) в Душети, день был замечательный. Солнышко сияло по-весеннему, небо синело по-летнему, трава зеленела по…уставу (вспомнил один из армейских мифов, якобы в некоторых частях перед приездом высоких чинов траву красили зеленой краской).
   Мы почти весь день провалялись на газоне перед казармой, грея свои тощие бока, чувствовалось предпраздничное настроение. Вечером в казарме накрыли стол и наша рота села встречать Новый год. В 12-00 все чокнулись лимонадом, выпили, сказали, что надо в таких случаях, и пошли курить на порог.
   И вот мы толпимся на пороге, меняемся сигаретами, прикуриваем, и вдруг кто-то восторженно восклицает: «О, смотрите, снег!» Он появился по-цирковому, из ниоткуда, из черноты ночи, «десантировался» в островки света, медленно опус-тились редкие «снежинки-разведчики», дали добро, и тогда вся «белая армия» двинулась в атаку… Вот так я встретил 1-й год новой «взрослой» жизни!..

«1983»

САМОВОЛОЧКА

   В этом году нас уже можно было считать «обстрелянными» бойцами. Времена-ми мы все еще сдерживали вой, но кое-как привыкали к солдатской лямке. Ну, а что за солдат без самоволки!
   Сбегать можно было «по-маленькому»: тиснуться между прутьями ограды на-против плаца, перебежать дорогу и съесть порцию хинкали в «Хинкальной».
   Сбегать можно было «по-большому»: в город за лавашом. Что, собственно, та-кое хинкали?! Это большой «жадный» пельмень! Другое дело лаваш! Такой хлеб многие из нас видели впервые в жизни. Не менее любопытно было наблюдать за его выпечкой. Хлеб, который пекут в колодце, да не пекари, а «жонглеры»! Как они умудрялись налепить его на стенки колодца! Еще хитрее, как им удавалось перевернуть его на другую сторону! Это была первая экзотика в моей жизни!
   Что же касается вкусовых качеств, скажу одно: объедение! Причем время лава-шу не враг, по-моему, и через 5 суток он был не хуже, чем после своего «рожде-ния». Правда, за всю свою жизнь я пробовал такой лаваш только в Душети. Поз-же, в других местах, мне приходилось видеть лаваш в виде пышки, но пышки пекла и бабушка, другое дело «лаваш-простыня». Попробовать бы его сейчас и тогда было бы понятно, насколько голод улучшал его вкус.

ПОЧТАЛЬОН СЕРЕГА

   Стресс, перемена климата, плохое питание сделали свое черное дело: на голе-нях появились раны, и я попал в санчасть. Санчасть в учебке считалась предбан-ником рая. Яйца там давали каждый день! Двойная порция масла выдавалась и на завтрак, и на ужин! Но главное – стакан молока! МОЛОКО! В то время для ме-ня это был напиток №1. И вот надо было заболеть, чтобы за полгода в течение недели выпить 7 стаканов молока! (Почему-то в чипке молока не было.)
   Кроме этого в санчасти вдоволь хватало еще одного деликатеса, и этот «делика-тес» - сон. Так что попасть в санчасть среди курсантов считалось большой удачей.
   Одно меня огорчило, пока я валялся в санчасти, наша рота съездила на учения в горы. Мне тоже хотелось в этом поучаствовать, но увы! Интересных рассказчиков в роте не нашлось, если что и произвело впечатление на моих сослуживцев, так  это ДШБ.
   Оказывается, эти штурмовики воровали шапки у наших курсантов во время де-фекации. Заскакивали в туалет, хвать шапку с головы и стрелой обратно. Понятно, человек в таком положении, что ему не до шапки, у него в другом месте «горит»! Так штурмовики обновляли гардероб.
   Опять же наши восхищались их пайками. Чего только не давали этим штурмовикам! Даже копченую колбасу! И сгущенное молоко! Элита! Не то что мы – пехота.
   Как-то незаметно весна наступила, и мы шкурой чувствовали, а время-то идет! Где-то в начале мая, кажется, я попал на самую блатную должность в части, вер-нее, только в ученики; стал учеником почтальона. Мне кажется, без рекоменда-ции сержанта Васильева здесь не обошлось. Не так-то было просто из 1000  чело-век на это место выбиться.
   Что ж, мой шеф, почтальон Серега, был рад знакомству. Для почтальона он не очень-то любил двигаться, зато я готов был хоть весь день бегать, получать газе-ты, разносить почту и т.п. мы, как говорится, дополняли друг друга.
    Кстати, почему почтальон – самая блатная должность в нашей части? А потому что он жил в клубе. Уединение! То, чего в армии так не хватает. Жил он в неболь-шой уютной комнате; в ней же выдавал письма и посылки.
   Посылки – это отдельная статья. Во-первых, почтальона обязательно угощали; во-вторых, Серега «угощался» сам. Как-то после выдачи посылок он говорит мне:
- Ну что, пошли крыс ловить?
- Каких крыс? – удивился я.
- Увидишь.
   Берет он плотный непрозрачный пакет, прячет его в карман, и мы идем в офи-церский городок. Там заходим в какое-то двухэтажное заброшенное здание. Медленно продвигаемся по этажу. Серега внимательно оглядывает кучу битого кирпича, отрицательно машет головой и идет дальше. Останавливается у груды каких-то обломков досок, приседает и осторожно поднимает кусок доски. Я с не-приятным чувством жду, когда оттуда выскочат жирные наглые крысы  и то ли разбегутся, то ли кинутся на нас; но Серега выуживает оттуда какой-то ящик. А, да это посылка!
- О, откуда здесь посылка?!
- Здесь «крысы» прячут посылки, -  поясняет Серега, перекладывая содержимое ящика в пакет, - «крыса» - это тихушник, тот, кто не хочет делиться. Посылку получил, спрятал здесь и бегает по чуть ее «уничтожает».
- А ты откуда знаешь, кто «крыса», а кто нет?
- А у меня глаз наметан, как-никак 2 года тут торчу. Я и тебя научу.
- Ничего не оставишь?
- Еще чего! – встает Серега с полным пакетом. – «Крыс» надо наказывать. Наказа-ние неотвратимо!

;;

   Как-то мы с ним засиделись допоздна и, когда я проснулся (а спал я в кинобудке без окон и с отдельным выходом с улицы, через балкон) и вышел на балкон, то понял, что уже очень поздно. Майское солнце сияло на всю свою «майскую мощность», в кронах могучих деревьев напротив радостно щебетали какие-то птицы;  слева, со стороны плаца, раздавался дружный топот сапог, и это были строевые занятия, которые обычно начинались после завтрака. Для армии такой поздний подъем казался чем-то фантастическим! Можно было вспомнить крышу, по которой я ходил в раннем детстве, подражая кошкам, и просто замурлыкать…
   Увы, со счетом не в мою пользу победил блат . Конечно, это место кому-нибудь продали, ведь и Серега был не откуда-нибудь, как я, а из Анапы; народ там уш-лый и денежный, так что Сереге «просто повезло»; а мне нет, в июне меня в зва-нии мл. сержанта отправили в неизвестность; и это уже другая глава…

ГДЕ-ТО ОКОЛО МОРЯ

   Итак, нас везли-везли и привезли на станцию Яшма, где-то около моря, Каспий-ского. После живописного Душети Яшма вызывала уныние: жаркая июньская степь, по ней тянется железная дорога, где-то посередине, около дороги, приле-пилась парочка убогих домишек. Это и есть станция Яшма. Торчала бы она одна-одинешенька в этой безрадостной пустыне, если бы не в/ч…, которая расположи-лась неподалеку. И вот тут пустыней уже не пахло, тут нас было немало, я не ска-жу – легион, но полк точно. Правда, НАС – это попозже. Вначале был…



КАРАНТИН

   Казарма яшминской части – это огромный «трехэтажный квадрат» с входом по-середине и огромными окнами.
   Напротив входа в казарму – дежурный по этажу; рядом с ним дверь в кубрик - это сравнительно небольшая комната с 2 рядами двухъярусных кроватей; напро-тив «ленинская комната»; слева от входа каптерка, туалет, оружейка; справа «большой зал» казармы; тут уже 4 ряда двухъярусок и телевизор у глухой стены.
   Карантин расположился на 1-м этаже, в «большой зале». По правилам к нам никого нельзя было пускать, но дембелям и дедам закон был не писан, они то и дело входили в «карантин», искали земляков.
   Да, как только мы приехали, меня и еще двоих или троих из новоприбывших послали что-то отнести на 3-й этаж. Там ко мне вдруг подошли 2 высоких дембеля и на каком-то странном языке что-то у меня спросили. Я вытаращил на них глаза, тогда один уже на русском поинтересовался:
- Ты не литовец?
- Нет! – с удивлением и отрицанием покачал я головой. – Русский.
- Жаль, - огорчился он, - похош на литовца!
(Впервые в жизни мне сказали, что я на кого-то похож – то ли еще ждало в буду-щем.)
Позже в карантин ворвался «бешеный сержант» и заорал:
- Из Ставрополя есть кто?
- Я.
- О, земеля! Пошли покурим, расскажешь откуда поточнее!
Мы двинулись к выходу, к сержанту с испуганным видом подошел один из наших охранников.
- Сань, ты же знаешь, не положено им выходить! Щас кто-нибудь из проверяющих подойдет и нам вставят!
- Братан, - приобнял его Саня, - да успокойся ты! Никто тебе не вставит! Я все ула-жу.
- Ну, Сань, смотри, долго не будь с ним!
- Конечно, покурим только!
   Мы завернули за глухую торцовую часть казармы, где территория части почти заканчивалась, и сели на низкий порожек у пожарного выхода.
- Ну, меня Саня зовут, ты уж слыхал.
- А я Леха.
- Ну, давай пять, Леха, первый земляк, блин, за полтора года!
- Так ты уже дед?
- Ну да! Скоро чух-чух на хаус! Так откуда ты конкретней?
- Я из села. Константиновки.
- А! Это что под Пятигорском?!
- Нет, это что под Ставрополем.
- Ни х… себе! – Санина энергия дала изрядный выплеск. – Так я тоже оттуда!!! А чей ты?!
- Ну, вообще я Ерин, только в селе все думают, что я Сотников. Ну знаешь Вален-тину Алексеевну? Что английский ведет.
- Ни х… себе! – Саня ажиотажно подпрыгнул на пороге. – Так ты англичанкин сын?!
- Ну да.
- Е…ть! То ни х… никого за полтора года, а то из своего села, да ишшо англичанкин сын! З…сь! Расскажешь мне, чаво там у нашай дярёвне творится! – Саня перешел на родной диалект.
На этот раз поговорить не удалось. Прибежал «тот охранник» и испуганно зашеп-тал:
- Сань, я его забираю! Солоха идет!
- Солоха! – у Сани в глазах промелькнул легкий испуг. – Ладно, землячок, поговорим. Если что надо, зови меня. Да, вечером посидим у нас в каптерке, чаю попьем, поговорим…

САНИ

   Карантин закончился, и нас раскидали по разным подразделениям. Мне, как мотострелку, досталась рота охраны. Жили мы на третьем этаже, сначала в боль-шой зале, а позже в кубрике. В новом коллективе каких-то дружеских (больше, чем приятельских ) отношений у меня ни с кем не возникало. Впрочем, Сани хва-тало за глаза, как кто-то выражался, «его было много». Благодаря ему же у меня не было проблем с дедами, потому что не ошибусь, если скажу, что с ним боялись связываться даже некоторые офицеры.
   Вскоре все же появились новые друзья. Вначале Сашка, Цыган по кличке и по национальности. Правда,  цыган из оседлых и, видимо, не в первом поколении, потому что они жили, как все: учились в школе, шли в армию, работали и т.п. По его словам, в Ярцево, под Смоленском (откуда он был родом) довольно много таких цыган.
   В нашей роте он появился без всяких карантинов, но по сути в ней он только числился, а жил и служил «на объекте», так как был собаковод.
   С ним мы сблизились моментально, по принципу «100 лет знакомы» и остава-лись друзьями все полтора года. Что касается Саши, то хотя он был в нашей роте с самого начала (т.е. нашего появления), но с ним мы сошлись позже.
   Саша был москвич. Его адрес я потерял, но помню, что жил он на шоссе Энту-зиастов. Сейчас он вполне может жить в Израиле, потому что Саша – еврей, хотя вроде бы только по матери. Мы с ним обожали книги, на этом и сблизились. У него были постоянно грустные глаза, даже когда он смеялся. Он был замкнутым человеком, общался, в основном, со мной. Хотя пользовался уважением в части, так как был неплохой художник, и к нему стояла очередь на оформление дембельских альбомов. По-моему, в части только двое не делали этих альбомов, как раз мы с ним. Честно говоря, мне было совершенно наплевать на это увлечение.
   С Цыганом же нас объединяла открытость и энергия, мы были, что называется, живчики. Кстати, Цыган тоже стал любимцем публики, думаю, понятно, почему: гитара. Он замечательно играл на гитаре, хорошо пел; по ходу дела освоил пиа-нино в клубе и стал заодно любимцем замполита и офицерских дочек.

ВРЕМЯ, ВПЕРЕД, ШАГОМ МАРШ!

   Вспоминая, когда уволился Саня, быстро посчитал в уме: «Мы пришли в июне… Июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь… Вот кажется в ноябре он уволился». Так быстро посчитал и так медленно они плелись тогда, эти «братья-месяцы».
   Отношение ко времени было враждебное. Все почти таскали карманные кален-дарики и перед отбоем прокалывали ушедший день, как противника на дуэли. Именно день, ночь, если ты не в наряде, считалась союзником. «Солдат спит – служба идет» или, если хотите, время, к счастью, оно шло, а не ложилось спать вместе с нами.
   Я стал, кроме календаря, делать нарезки на прикладе своего автомата, день прошел – нарезочка, день прошел… Получил нагоняй от кого-то из начальства «за порчу казенного имущества».
   Но было еще «время во времени»; это когда зимой в карауле стоишь на вышке и кажется, что эти два часа не короче двух лет…
   Самое лучшее средство от времени: «не думать о мгновеньях». Ни свысока, ни снизу, ни сбоку, ни с припеку; и не думать о доме. «Порвать пуповину». Тогда го-раздо легче. Поэтому родителям не стоит ругать детей-солдат, что со временем они реже пишут письма, это просто защита: вот нет дома! В природе не существу-ет! Пока я здесь! Есть только здесь и сейчас! Так легче.

КАРАУЛ!!!

   Дело роты охраны – «караул!!!» Можно было сходить в караул через сутки. Су-тки на объекте, сутки в части. Из нашей же роты назначались дежурные по КПП.
   КПП – это небольшое квадратное здание у двух ворот: в часть (налево) и в воен-ный городок (прямо). Полуаквариум. Передняя половина почти стеклянная, не считая крыши и невысокого, облицованного плиткой, барьерчика понизу. В углу, у входа, стул и стол, за ними и сидел дежурный.
   Вторая половина была разделена на 2 комнаты: слева для отдыха наряда, в ней стояли 2 кровати и между ними тумбочка; справа комната для гостей ( к примеру, приехали родители, вызываем сына-солдата и в этой комнате они могли общаться, причем, сын-солдат как бы находился на территории части), в центре ее стоял длинный стол с дюжиной стульев вокруг, за ними гости могли, по-солдатски говоря, «принять пищу».
   Обычно дежурных было трое: сержант и рядовые. Сержант дежурил днем, а рядовые ночью, посменно, полночи один, полночи другой. Этот наряд считался самым блатным. В нем было полно плюсов и практически отсутствовали минусы.
   Во-первых, сон. Сержант (кем я был какое-то время) вообще спал всю ночь, причем без всяких там истерик, типа: «Рота, подъем!»
   Ну и рядовые не жужжали: 6 часов это вам не 2, как в карауле.
   Во-вторых, крыша над головой. Зимой электрокамин в ногах, это вам не вышка в степи.
   Что касается меня, то огромным достоинством в данном случае была возмож-ность читать, причем никто этого не запрещал.
   В-третьих, «праздник, который иногда с тобой». Вот Солоха уехал в Баку. Сооб-щаешь об этом, можно расслабиться.
   Вот почтальон привез посылки из Сумгаита, а где он будет их раздавать?! На КПП! А посылку надо досматривать и, кроме того, что это просто любопытно (слали ведь со всех концов Союза), но это еще и «прибыльно». Угостить дежурных и почтальона считалосьбонтоном; ящик стола наполнялся разносолами: сало (чудно, можно не ходить на ужин), колбаса, консервы, орехи, домашняя выпечка, семечки, конфеты, сулившие шикарное чаепитие; когда жизнь утихала, из тумбочки доставали 3-х литровую банку, самодельный кипятильник (2 бритвенных лезвия прокладывали спичками, для прочности конструкции обматывали нитками, присоединяли к ним провод, другой конец совали в розетку и «процесс пошел») и, поглядывая, чтобы не застукали офицеры, варганили чай…
   Вечером мимо КПП и обратно в офицерский городок фланировали офицерские дочки, только здесь мы и могли увидеть существ противоположного пола, а так все мужики, мужики, мужики; «страшный сон гетеросексуала»…
   Не помню, когда, не знаю, почему, ввели новшество: в наряде на КПП можно было стоять не меняясь неделю и больше, естественно, все об этом только и меч-тали. Мне везло ходить в такие «автономные дежурства» несколько раз. Во время одного такого дежурства со мной и приключилась беда…

ТАКТИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ БЛИЖНЕГО РАДИУСА ДЕЙСТВИЯ

   Итак, я дежурил на КПП, и ко мне часто заходил Саня. Мы пили чай, болтали, играли в нарды и т.п. И вот в один такой вечер «мой внутренний враг» разошелся, вдруг я начал над Саней подшучивать и довольно язвительно иногда. Он стал психовать и грозить, мол, ты меня доведешь, но «моего врага» бестактно понесло, не мог я его остановить. Бац, после одной такой шутки Саня вскакивает и бьет меня в лоб, я валюсь на кровать, Саня тут же начинает извиняться, мол, сам виноват, довел меня, я психанул.
   Очухавшись, признаю, что так и есть – моя вина. Обиды на него у меня никакой; мы не ругаемся, ничего такого, но под глазами (беда не ходит одна) «загораются» 2 огромных «фонаря». Все бы ничего, но, как назло, на следующий день заявляется мать, тетка и теткин муж Вася. Естественно, мать в панику: «Дедовщина в части!» Я ей доказываю, что это армия и синяки бывают не только от дедов, но и от маневров, учений и т.п. в доказательство привожу живого деда, Саню, и  он долго убеждает мать, что «не дай Бог его кто-нибудь тронет! Да я того сразу грохну!» Чуть-почуть мать успокаивается, но нервов это стоит всем.
   Что удивило мать на КПП, что она запомнила на всю жизнь, так это солдаты с протянутыми руками.
- Леш, а чего ж им дать?
- Да всего по чуть-чуть. Конфет там, печенья, пирога бабушкиного отрезать мож-но.
- Ой, пирог бабушкин непропеченный, она спешила…
- Ха! Непропеченный! Да они проглотят и не заметят!
   Я ведь и сам был такой в учебке, как эти салабоны, постоянно голодный (но по сравнению с «будущим островом Русским», это были еще цветочки, незабудки)…

СУМГАИТ

   Семейство сняло жилье на станции и по вечерам навещало. Ходили и мы к ним с Саней. Конечно, меня отпустили в увольнение и мы съездили в Сумгаит.
   Степь ставропольская куда как живописней азербайджанской. Там земля хоть слегка возбуждена: горочки, бугорочки попадаются. Опять же имеются деревья: то балка мелькнет проезжающему, то лесопосадка, какие-то участки трассы и во-все обсажены деревьями на продолжительном расстоянии.
   Другое дело здесь: земля будто выглажена утюгом ( к тому же «ткань грязная»), ни единого деревца, даже кустарника, но самое тяжелое впечатление на участке между Яшмой и Сумгаитом производили заводы. Бесконечная цепь заводов. Не могу объяснить, но было в них что-то мрачное, давящее. Сколько раз ездил мимо, и чувство было всегда то же самое…
   Сам Сумгаит – город не для туристов. Глаз там ничто не цепляет. Восточно-советский город. От «советского»: грязные панельные дома, неуклюжие киноте-атры и ДК и т.п.; от «восточного»: шум, грязь, сутолока, но и зелень, и веселые, приветливые люди. Тут и зарежут с улыбкой, и накормят с улыбкой, и денег да-дут, подшучивая, и отнимут, хохоча…
   Нет, денег мне, конечно, не давали, но фрукты перепадали. Я вообще-то не люблю базары, рынки, толкучки и т.п. Но как-то зашел на Центральный рынок, может кто что заказывал, не помню. Впечатление он производил. Все, что растет на земле, над землей и под – там присутствовало. Идешь между рядов, как «звезда» всем ты нужен, все тебя «хотят», ты в центре внимания…
- Сальдат! Сальдат! Не прахади мимо, сальдат! Смотри, какой пэрсик!
- Э! Что пэрсик, сальдат! Грюша – вот что надо кушять! Падхади, дарагой, не па-жалеешь!
- Зачем ихь слюшаешь, солдат! Грюша! Пэрсик! Это для дэвачек! Вот, бери арбуз! Будет в живате груз!
   Но поскольку карман почти пуст, все «грузы» идут мимо моего живота. Вдруг слышу кое-что поинтереснее:
- Э, салдат, дарагой, падхади! Вазьми, дарагой, фрукта без денег! Сын мой тоже в армии! Далеко! Я тебя угощу, может, его кто угостит!
   От всей души желаю, чтобы его сына кто-нибудь угостил «там, далеко» и увожу в часть пакет фруктов. Но это когда я ездил сам в Сумгаит, а с семейством мы на рынок не ходили, мы ходили по магазинам, «охотились за тряпками».

БОЛЬШОЙ ПРИВЕТ С СЕВЕРА

   Родня уехала; осталась грусть по дому, по другой жизни. Вслед за этим и лето кончилось, но осень была теплой. Стали собираться домой «перелетные птицы», Санин призыв. Тоже грустное время для тех, кто остается.
   Снова пошла в ход «дембельская страшилка» для салабонов.
- Эх, салаги, не повезло вам!
- Почему?!
- Вы что, не слышали про новый указ министра обороны?
- Нет!
- Ну, всем, кто щас служит, еще по полгода добавят! А нам-то в кайф, проскочили!
   Может, и правда так дембель слаще, когда ты успел проскочить, а другие нет…
   Саня увольнялся не в числе первых, но и не последним. С одной стороны, от та-кого кадра не грех отделаться поскорее; с другой, он же не «ангел срочной служ-бы», чтобы увольнять его в первых рядах. Не знаю, как сейчас, но тогда демоби-лизация была «предметом торга» между офицерами и солдатами. Саня сторговал за полцены: не первый и не последний…
   Тоже было печальное расставание. Почему-то даже для него… Он мне какие-то подарки оставил, что котировались в нашем «микромире», и отчалил… Бравый дембель Саня из Константиновки…
   А нас, нас ждал Новый год и после Нового года «большой привет с Севера»…

«1984»
Но, видно, детскому слуху важен не
смысл, а завораживающее звучание.
Оно-то и действовало безошибочно.
Уверен и сегодня, что так называемая
стиховая музыка решает половину дела.
. Кушнер. «У Ахма товой»

БОЛЬШОЙ ПРИВЕТ С СЕВЕРА

   Как мы встретили свой «дембельский» 84-й, не помню, видимо, по-простому; но сознание, что уже в этом году будешь дома, грело; не грело лишь южное солнце. Хотя обычно зима в этих краях – понятие относительное, но в новом году вдруг резко похолодало и однажды выпал снег!
   Да не простой снег! Мы прочищали дорожки и ходили, как по тоннелям, снегу было выше головы. Старожилы уверяли, что такая холодная зима случается в их местах раз в 50 лет, а то и реже; так что нам крупно повезло.
   К счастью, на складе нашлись тулупы; к счастью для нашей караульной роты, остальные по ночам спали в тепле.
   Мы как раз были в карауле, когда пришел местный мужик и заявил начальнику:
- Лейтенант, говядина нужна?
- Да, - удивился лейтенант, - а почему нет! Нужна!
- Тогда давай солдат, коров доставать из ямы. Коровы из-за снега упали в яму, ноги переломали; надо их достать, зарезать и мясо берите себе.
   Так Дед Мороз послал нам отборной говядины, не лишняя «подпитка» в такие холода.
    Песков рассказывал, как ЮНЕСКО переселяло староверов из Китая, когда там случилась беда. Им предлагали много разных стран, но большинство выбрало Аляску. Настоящий русский любит снег. Я тоже торчал от этой погоды, хотя 2 часа на посту были тяжелее, чем в теплую погоду, но все равно снег этого стоил! Лично я всегда буду помнить этот «большой привет с Севера».

СНОВА В КАРАУЛЕ

  Если брать полтора года в Яшме, то примерно год из этого срока мне пришлось провести в карауле. При этом целый год мы охраняли неизвестно что. Кто гово-рил, ракеты, кто – бомбы, но что конкретно – никто не знал.
   Объект располагался километрах в пяти от части. Так что, конечно, нас возили туда. Эта же машина возила завтрак, обед, ужин и проверяющих по ночам.
   Центр объекта – это довольно большой пустырь с какими-то длинными подва-лами посередине. Огорожен этот пустырь был высоким деревянным забором и двумя заборами из колючей проволоки. Между ними Цыган на ночь выпускал своих собак, а караульные были во втором периметре.
   Заборы, как известно, без ворот не бывают, а раз три забора, значит, и трое во-рот, по центру. Слева от ворот, на углу, торчала караульная вышка, что-то вроде «грибка» с детской площадки на «жирафьих» ножках. По диагонали от нее, тоже на углу, стояла вторая вышка.
   Ночью на каждой стороне объекта находилось по часовому, днем хватало двух человек, с вышек просматривались все стороны. В этой системе была своя выиг-рышная комбинация цифр: выходишь на пост в определенное время и получает-ся, что ночь отстоишь, а днем уже не попадаешь, потому что днем нужно меньше часовых. Эти счастливчики возвращались с утренней машиной в часть и до вечер-него построения были предоставлены сами себе.
   2 часа на посту; 2 часа в нарды в караульном помещении – бодрствующая сме-на; 2 часа сна на деревянных топчанах в комнате с навечно забитым досками ок-ном, в «перманентной спальне».
   Ночью на посту мы обманывали время и начальство, собираясь в одном месте объекта; смолили сигареты, травили анекдоты, болтали о чем ни попадя, а чтобы не попасться проверяющему, придумали систему «свой-чужой». Описывать ее долго, но работала она успешно, ни разу никто не попался.
   Если выпадала дневная смена и приходилось стоять на вышке, тогда в ход шло проверенное старое «оружие» против времени: книга. Правда, библиотека части была не самой богатой в Азербайджане, особенно на тот сорт литературы, кото-рый я считал высшим, то есть фантастика, приключения, детективы. К лету я все это перечитал и, скрепя сердце, взялся за классику, которая весьма удивительно повлияет на мою жизнь, но тогда я этого еще не знал…


МОКРОЕ ДЕЛО

   Как раз во время этой зимы, когда так сладко спалось в натопленной «спальне» под кучей шинелей, мне приснился сон: Знойный летний день; небо цвета вытер-тых джинсов без единого облачка; ленивые легкие волны тихо лижут белый песок пляжа; в море ни единой души, а на пляже только тоненькая загорелая девушка в белом бикини и, конечно, я. Подхожу к ней, ложусь рядом и без лишних слов начинаю ласкать ее и целовать. Тянусь к завязке бюстгальтера и вдруг с «небес» раздается глас:
- Леха, вставай! Твоя смена! Давай, вставай, уже пора!
- Е… пере…е! – подскакиваю на топчане. – Первый сон почти за три года службы! Да еще какой! И именно в этот момент надо будить!
- Ну, а я что сделаю, - разводит руками разводящий, - мы и так уже ту смену ди-намим!
   Отстояли мы 2 часа без происшествий. Отсидели 2 часа «бодрствующей» и сно-ва пошли спать. Это так быстро случилось! Закрыл глаза… Хлоп! И на том же мес-те, с той же девушкой… «Второй дубль». Тут уж у меня времени уйма! Мы целу-емся, раздеваемся, становимся «одной плотью»… Не знаю, как она, а я испыты-ваю неземное блаженство! Вот только когда просыпаюсь, понимаю, какое это «мокрое  дело» - встречаться с девушками во сне…

ВЕСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ

В самом начале весны командир роты дал нам с Сашей «москвичом» какое-то поручение. Мы сидели в казарме и исполняли порученное. Прибежал дежурный и объявил, что командир части собирает всех на построение. Мы не пошли, пото-му что поручение было срочное…
   За невыполнение его приказа Солоха объявил нам по 5 суток губы. Весь вечер прошел в раздумьях, что делать, как быть, как избежать явной несправедливо-сти… Тем более, что все нам сочувствовали так прямо по-солдатски:
- Ну, бляха-муха, вешайтесь, пацаны! Своим еще ничего, а чужих в Ситалчае знае-те, как гоняют! Караул!
   К поздней ночи с помощью чая и курева вырисовался план. Осталось лишь дождаться утра…
   Утром мы принесли первую жертву: завтрак. То есть план, навязанный нам ко-мандованием, был таков: позавтракать и идти на КПП, откуда машина должна была отвезти нас на губу. Мы же на завтрак не пошли, а легли на газон напротив входа в штаб…
   Первым нас заметил дежурный по части:
- Солдаты, вы что здесь разлеглись?! На губу хотите?! Щас Солоха будет идти! И замполит.
- А мы не разлеглись! Это «лежачая забастовка»!
   Дежурный по части отвесил челюсть. Потом подтянул ее, как положено по уста-ву, и стал нас уговаривать не лежать на газоне…
   За этим занятием нас застал замполит. Это уже была не «мышка» и даже не «кошка», а где-то даже «внучка», но все равно «вытянуть» нас не удавалось.
   Солоха, увидев загорантов, сразу стал кричать и только потом разговаривать.
- Ладно, - сказал Солоха, - сейчас придут солдаты, поднимут вас силой и отправят на губу!
- Но есть-то они нас не заставят!
- То есть?!
- В таком случае мы начнем голодовку. Умирающие от голода солдаты – плохой показатель для части.
- Ладно, пошли в кабинет, поговорим.
   В кабинете, чтобы закрепить успех, мы выложили последний «козырь»: в на-дежном месте спрятано письмо в «Красную звезду», где перечисляются злоупот-ребления, происходившие в части, если что – надежный человек отправит его из Сумгаита…
- Ладно, - покумекав, решил Солоха, - возможно, я был не прав с гауптвахтой. Что ж, идите, служите! Отменяется Ситалчай.
   Мы вышли в коридор с улыбками до ушей.
- Ой, Саш, подожди, - вдруг вспомнил я что-то, - сейчас я, на минутку.
   Я вернулся в кабинет:
- Разрешите, товарищ полковник.
- Проходи. Что еще?
- Знаете, в учебке я почти месяц был почтальоном. Может быть, мне и здесь по-пробовать?
- Ну, обратись к замполиту, скажешь, что я разрешил попробовать.
   Да, тогда нам казалось, что это победа. Знали бы мы, какие беды ждут нас впе-реди…

САМОЛЕТ «ИКАР»

   Если вечером заступаешь в караул, то после обеда и до самого вечера у тебя свободное время. Вот в такой промежуток для отдыха мы с Сашей москвичом за-валились в кубрик, не спать, а просто поваляться и поболтать…
   Многие знают, как это бывает, начинаешь вдруг ни с того, ни с сего напевать ка-кую-то мелодию, которую уже 100 лет не слышал и не вспоминал. Почему имен-но в этот момент, часто такой же обыденный, как миллионы других, именно эта песня заскакивает тебе в голову, соскакивает с языка и снова заскакивает, на этот раз в уши – большая загадка. Так же можно вспомнить человека, который на другом конце Земли и не давал о себе знать много-много лет. Ну, и прочее в таком духе.
   Вот так и тогда; с чего мы заговорили про этот самолет, ума не приложу. Ни до, ни после мы об этом не говорили. Но тут как-то началась фантазия; типа, сейчас заступим в караул, дождемся проверяющего, разоружим всех, свяжем, возьмем машину – и в Ситалчай, там захватим секретный самолет – и в Иран. Да, еще можно Солоху захватить в придачу к самолету! Продадим их в Иране за большие деньги!
   Конечно, это был прикол. Там еще были какие-то нюансы, теперь их уже не вспомнить и выглядит это блекло, а тогда мы хохотали от души… До слез; в буду-щем, особенно…
   Приближался Сашин дембель. Конечно, он сиял, а я чуть-чуть грустил. Но когда одним утром в казарму заявился замполит и сказал, что после завтрака берет нас с собой в Баку что-то там получить-погрузить, мы радовались оба. Поездка в Баку – это было круто!
   Нет, один раз мы были в Баку. Всей нашей ротой. Ловили какого-то солдата, сбежавшего из какой-то части. Но города мы так и не видели, только «нахаловку». Тоже впечатление незабываемое. Хаос; лабиринт каких-то сараюшек, автомобильных будок без колес, чуть ли не конур и т.п. Из труб валит дым; бегают грязные детишки; что-то на чужом языке кричат женщины. Такое я видел впервые, а больше не доводилось и, дай Бог, не придется.
   А тут, ясное дело, будем ездить по центру, а не по окраинам, это гораздо инте-реснее. Да и вряд ли уже в этот день попадем в караул, значит, и другой день бу-дет в нашем распоряжении.
   На небе солнышко сияет; в животах приятная легкая тяжесть завтрака, все но-сятся в обыденном ритме, а у нас – «джаз». Мы из этого ритма выключены! Мы стоим на КПП, курим, ждем машину…
   Ого! Еще и на штабной поедем! Там в будке музыка, а замполит будет сидеть в кабине; полная свобода!
   Так хорошо начинался этот день! Примчался замполит:
- Так, ну вы здесь. Все, едем.
   Поехали. Саша быстро настроил приемник, поймал что-то веселое, окна откры-ли, смолим, хохочем…
   Не успели оглянуться, а уже и Баку «за бортом». Глазеем в окна, и вдруг Саша восклицает:
- Ну, ни х… себе, покатались!
Машина как раз тормозит у какого-то мрачного-мрачного здания.
- А что такое?!
- А ты знаешь, куда нас привезли?!
- Нет!
- Республиканское управление КГБ!
- А на фига?!
- А я знаю!
   Честно говоря, я не очень-то испугался. Ну КГБ и КГБ! Вины я за собой никакой не чувствовал, а про 37 год знал тогда лишь одно – мама родилась 14 октября 37-го.
   Дверь распахнулась. В проеме стоял замполит:
- Ну вот, приехали. Сейчас я вас провожу на КПП, а там позвоним и капитан *** вас заберет.
   Наш особист, капитан ***, встретил нас, как дорогих и долгожданных гостей, только что не целовал «по-генсековски». Провел нас внутрь.
- Вот, Алексей, заходи, - открыл дверь в небольшой пустой кабинетик, - жди здесь, тебя вызовут. А Саша посидит в другом месте.
   Ждать пришлось довольно долго. Наконец дверь распахнулась, в коридоре стоял сержант-срочник:
- Пройдемте со мной.
   Мы пошли. Он впереди, я за ним. По каким-то коридорам-лабиринтам. Остано-вились у кабинета с массивными дверьми. Он распахнул одну половинку:
- Проходите.
   Я вошел в просторный полупустой кабинет. В глубине его стоял длинный стол с задвинутыми стульями. В торце этого стола – другой, поменьше. В центре – важ-ный  мордатый офицер, по-моему, полковник. Сбоку наш особист.
- Присаживайся, Алексей, - махнул рукой он на стул рядом с ним. Я присел. Сна-чала он записал мои данные, потом поговорил о службе и т.п. – Расскажи нам , Алексей, о самолете.
   Предложение было странное. Я не Туполев и не Илюшин, с чего бы мне расска-зывать им о самолете. Не могу сказать точно, вспомнил ли я сразу тот наш разго-вор с Сашей или когда мне дали прочесть бумагу с описанием этого разговора, но то, что стал «косить под дурачка», не забыл.
- О каком? – спросил я.
- О секретном, - уточнил особист, - из Ситалчая.
- Ой, да я даже не знаю, что в своей части охраняю, а уж ситалчаевские секретные самолеты! Никто про них и не слышал!
- А мы слышали; вот, почитай, - тут особист и подсунул мне эту бумагу, где описывался наш разговор, причем подпись он прикрывал своей волосатой рукой, и кто написал сей «опус», так и осталось тайной. Видимо, автор лежал на втором ярусе и мы его не заметили, что лишний раз доказывает – все это дело дутое, если бы мы серьезно собрались угнать самолет, уж мы бы нашли местечко поукромнее для планирования.
- Так что ты можешь рассказать нам по этому вопросу? – продолжил особист, уб-рав бумажку в папку.
   Тут-то я и начал молоть языком всякую чушь. Сейчас понимаю, что им нужен был Саша, а не я. От меня требовалось подключиться к игре, которая велась про-тив него и тоже что-то выложить, его порочащее, но мне не хотелось этого делать. Хотя пример для подражания был не один. Удивительно, как много народу стучало. Удивительно, что и такие, на которых я никогда бы не подумал. Хотя бы один сержант из призыва моего земляка. С виду он был такой крутой. Часто кричал, что стукачи – самый х..й народ и вот-те на!
   Его подпись особист не скрывал, ведь этот сержант уволился, если же подписи прикрывались рукой, значит, стукачи еще в наших рядах…
   Моя «игра» оказалась убедительнее, потому что через час мурыженья особист разогнулся и сказал:
- Ладно, Алексей, можешь идти. Сержант выведет тебя во двор.
   Этот двор, в пику мрачноватому зданию, оказался «райским» местечком. Над двором сияло солнышко, а в центре двора раскинулось огромное дерево; в его кроне пели птицы, а в тени ругались солдаты… То есть под деревом был стол и 2 лавочки, два солдата резались в нарды, а когда я вышел во двор, они спорили о каком-то ходе…
   Я подошел и сел рядом…
- Привет. А ты откуда?
- Да из части***.
- Не знаю такую. А здесь что делаешь?
   Я примерно рассказал, в чем дело.
- Ясно, - сказал кто-то из них, - видимо, друг твой влип. Есть хочешь?
   Сказать, что я тогда переживал за Сашу, не могу. Если бы в подвалах этого зда-ния расстреливали людей, то вряд ли здесь пели бы птицы, а солдаты беззаботно и весело спорили о чепухе; вряд ли меня кормили бы обедом и поили чаем, не вязалась вся эта атмосфера с чем-то ужасным.
   А Саши не было долго. Уже и солнышко спряталось, и солдаты (чьи-то водилы) разъехались, и птички замолчали, а его все не было, вот тогда зябковато стало на душе…
   Что там происходило? Что могли они с ним делать весь день? Чего от него до-бивались? Это я сейчас задаю себе вопросы, а тогда только чувства…
    Когда Саша появился и нервно закурил, я просто обрадованно говорил какие-то общие слова; обрадованно, что вот наконец он «на свободе». Я не расспрашивал, а он не рассказывал, поэтому все это осталось тайной для меня. Впрочем, я помню, с каким огорчением он произнес:
- Все, накрылось мое поступление в МГУ!
- Почему?!
- Предупреждение от КГБ! Да и из комсомола исключат!
- Ну, это мы еще посмотрим!
- Исключат, - уверенно подвел черту Саша.
- Посмотрим, - повторил я.
   Обратно мы ехали молча. Не включали музыку и почти не разговаривали. Толь-ко много курили. В таких ситуациях сигареты – благо…

КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ

   Наверняка пока еще большая часть россиян помнит, что такое комсомольское собрание. Это довольно скучное и лживое мероприятие, на котором обязаны быть.
   Лицом к публике сидит президиум, выступающий становится за трибуну.
   Таким же обычным было и то, роковое для Саши москвича, собрание. Обсудили какие-то вопросы и в самом конце объявили об исключении Александра Е. из комсомола.
   За трибуну вышел самый правильный солдат Ваня Г. и стал объяснять публике, какой неправильный комсомолец и солдат Александр Е. Вывод Вани: такому че-ловеку не место среди «красных ангелов» - комсомольцев.
- Кто за то, чтобы исключить Александра Е. из комсомола? Прошу поднять руки!
   В битком набитом зале дернулись вверх всего 2-3 руки, да и те быстро опусти-лись, испугавшись одиночества. Ваня покраснел – настоящий комсомолец. Зам-полит побагровел, как-никак коммунист. Такого никто из них не ожидал.
   Ну не знали они, что мы с Цыганом провели «разъяснительные беседы», что, мол, Сашу подставили и не стоит голосовать за его исключение. Сработало. Да и потом, он многим делал дембельские альбомы, многие были ему обязаны.
   Вот тогда в замполите проснулся комиссар. Он выхватил маузер (шутка) и прыг-нул со сцены в зал. Что конкретно он тогда говорил, не помню, но вот его метод воздействия на массы не забыл. Он угрожал лидерам. Надо ему отдать должное – он знал, «кто есть кто». То есть, к примеру, видит, вот сидит Иванов, он знает, Иванов – лидер, если Иванов поднимет руку, вокруг него поднимут руки многие; он знал, чего боится Иванов, допустим, не поехать в отпуск, значит, надо припуг-нуть Иванова отпуском…
- А я че?! – говорит Иванов. – Я ниче!
   И Иванов поднимает руку, а вслед за ним и приближенные…
   А вот сидит Петров. У него тоже есть грешки и страхи. В итоге и Петров бормо-чет:
- Ну, а че я?! Я за!
   Иванов, Петров, Сидоров и вскоре «по его хотенью, по его веленью» поднялся лес рук…
   Против были только двое: мы с Цыганом. Что ж, куда нам тягаться с дипломированным специалистом.
   Чуть погодя Саша ушел на дембель, мне же оставалось еще полгода. Незабы-ваемых.

ВОТ МУНДИР ПУСТОЙ, ОН ПРЕДМЕТ ПРОСТОЙ

   Однажды днем я шел мимо штаба, а навстречу мне шел майор Морда (кличка). Мы поравнялись и…честь ему я не отдал…
- Солдат!
 -Да, товарищ майор!
- Почему честь не отдаешь?!
- Так вы же никогда не отдаете ее обратно! Вот я и решил вам не отдавать.
   А это была правда. Не я один замечал, что он никогда в ответ честь не отдает.
- Пошли со мной, солдат.
   Заходим в штаб и идем прямиком к командиру. Морда стучит, ему кричат вой-ти. Он открывает дверь:
- Товарищ полковник, разрешите.
- Входите, майор. А, Ерин! Ну, что опять натворил?!
- Он, товарищ полковник, честь не отдает.
- Ну, оставьте нас, майор, я разберусь. Присаживайся, Алексей. Что же ты устав нарушаешь?
- Товарищ полковник, вот если бы вы кому-то руку протянули поздороваться, а он бы вам руки не подал; вы в следующий раз стали бы с ним здороваться?
- Не стал бы. А это здесь причем?
- А вы спросите любого солдата, отдает ли товарищ майор честь в ответ.
- Ну причем здесь это. Одно дело – гражданка, другое дело – армия. Здесь надо отдать честь хотя бы из уважения к мундиру.
- Товарищ полковник, а если гражданское лицо будет идти мне навстречу и нести на «плечиках» пустой мундир товарища майора, тогда тоже честь отдавать?
   Солоха налил в стакан воды из графина, отпил половину и сказал:
- Ладно, Алексей, иди и больше устав не нарушай. А что касается майора… Обходи его, что ли! Иди!

ГУБА-ДУРА

   Не помню, что я снова натворил, но на этот раз я реально был виноват, поэтому никаких лежачих забастовок и голодовок не начинал, когда мне объявили 5 суток «губы».
   Все мне сочувствовали, нагнетали атмосферу: «Е…ь! Ситалчай?! Ну, вешайся! Там наших гоняют!» И все в таком духе. Так что сердце мое было не на месте.
   В Ситалчай меня привезли к обеду, поэтому на гауптвахте было пусто, все были на работах. В камере без окон и коек сиделось неуютно, но через полчаса под-везли нового арестанта, солдатика из какой-то небольшой части неподалеку. Вдвоем уже было повеселее, если это слово здесь уместно.
   Вдруг снова грохочут засовы, потом распахивается дверь в нашу камеру. В про-еме останавливается служивый и с кавказским акцентом кричит:
- Э, кто откуда родом?!
- Из Рязани, - бормочет мой сосед.
- А он?
- А я из Ставрополя.
- Из Ставрополя?! Вах! Ара! Земляк! Кавказец!
   Младший сержант-караульный сжимает меня в объятиях.
- А я ведь тоже кавказец! Я из Армении. Видишь, мы почти земляки!
   Честно говоря, эта сцена приводит меня в недоумение. За все эти полтора года я встречал лишь двух или трех армян. Они абсолютно никак не реагировали на то, что я из Ставрополя, и дело не в том, что они были меланхолики, а скорее в расстоянии; где Ставрополь и где Ереван?!
   Тем временем караульный засобирался:
- Что это я! Совсем забыл! Есть же, наверно, хочешь? Сейчас схожу в столовую!
   Он даже не стал нас закрывать в камере. Примчался с обедом, да еще и жаре-ной картошки принес, не слабо для арестанта.
- Ешь, ешь, - подбадривал он меня, - сейчас Эдик придет.
- Эдик? А кто это?!
- А это твой земляк! Тоже из Ставрополя. Он так обрадовался, когда узнал про те-бя! Он наш старшина. А есть еще Радик. Его брат. Но он сейчас не в части. Вече-ром будет.
   Тут я понял, что спасен! Когда тебя окружают такой заботой, значит, твои земля-ки имеют влияние в коллективе. Так и оказалось. Это были 2 громадных брата-близнеца. Абазинцы. Оба спортсмены. Один боксер, а другой… не помню. Учи-лись в Ставропольском педе и вообще были родом из Ставрополя. В части были «вторыми лицами» после ее командира (неофициально, конечно). Повезло!
   Но это я узнал позже, а пока ждали Эдика. И вот он появился…
- Так это ты из Ставрополя?
- Ну да.
- А как зовут?
- Алексей.
- А я Эдик. Рад встрече, Алексей.
- Я тоже.
- А где ты живешь в Ставрополе?
- Да я вообще-то не в самом Ставрополе живу.
- Подожди минутку. Слушай, Армен, сбегай в кафе, купи там к чаю чего-нибудь.
- Ага, - вытянулся караульный.
- Ты куришь? – спросил меня Эдик.
- Да.
- Купи ему сигарет.
   Караульный убежал, а мы продолжали говорить о нашей малой родине…
   Так наказание превратилось в увеселительную прогулку: «гонки чаев», нарды, общение и даже пару раз «массандру ». По-моему, домик этот назывался «акку-муляторная», где обычно проходили наши посиделки. Находился он вне части и там постоянно жили три срочника, тоже северокавказцы.
   Пару раз я даже оставался там ночевать, что показывает, насколько влиятельны были Эдик и Радик. Но все-таки что-то зависело и от дежурного по части, одно утро было довольно жесткое: построение, и всех погнали на работы, прямо-таки каторжные, и только к обеду меня оттуда забрали…
   Таким образом, в свою часть я вернулся не «повешенным» и не забитым, а по-толстевшим и веселым, как всегда…

КОНЕЦ ВОЕННОЙ КАРЬЕРЕ

   Мой «кошачий» характер (не подчиняться, но и не командовать) лишил меня, в конце концов, 5 рублей сержантской зарплаты. То есть 5 рублей к 7 рублям рядо-вого добавляли не за звание, а за должность, которая у меня какое-то время бы-ла; должность командира отделения.
   Чем занималось мое отделение, когда другие маршировали по плацу? Мое от-деление перекуривало. Это было самое неорганизованное отделение части. В итоге должности меня лишили.
   Чуть погодя меня и вовсе разжаловали. Но вот, ей-Богу, не помню, за что! Смешно, но даже Цыган меня ругал, мол, мог бы домой сержантом поехать, а поедешь рядовым. На что получал ответ, главное – домой, а звания пусть остаются в армии.

ВРАГ У ВОРОТ, ВРАГ ЗА ВОРОТАМИ

   Летом этого года на нашу часть было совершено нападение. Мы потеряли половину личного состава, если не больше. Довольно странное ощущение, как город без людей, так часть без солдат.
   Мне повезло попасть в число уцелевших. Бог + иммунитет + оптимизм, навер-ное, такая формула помогла мне спастись. По-моему, я даже выплевывал таблетки, что нам давали в санчасти, и все равно не заболел. Я имею ввиду гепатит А или «желтуху». Этот «враг» напал на часть и отправил большую часть сослуживцев в республиканский военный госпиталь. Нет, желтый цвет не к лицу советскому солдату!

БАЙРОН НА ВЫШКЕ

   Этим летом со мной произошло невероятное. С виду день был рядовым, с лег-ким уклоном к невезению, мне выпала дневная смена в карауле.
   На такой случай я возил с собой книгу. С книгой 2 часа на посту превращались не в наказание, а в удовольствие. Правда, к этому лету появилась  одна проблема: я перечитал в библиотеке то, что считал книгами, то есть приключения, фантастику, детективы и т.п. Осталась всякая разная классика, то, что я считал у.к. – «условно книгами». Долго я оттягивал неудовольствие, но пришлось взяться и за нее, за классику…
   Вот в тот рядовой день я взял сборник рассказов Бунина. Через нехочу начал чи-тать их на вышке и вдруг они мне понравились. Поскольку они мне пришлись по вкусу, я быстро их «проглотил», а стоять на посту еще немало, и тогда решился читать стихи. Уж если классическую прозу я недолюбливал, то поэзию просто на дух не переносил, а тут целая поэма «Манфред», какого-то там Байрона, в пере-воде Бунина, разумеется.
   Собравшись с духом, я начал… и улетел! Когда разводящий привел смену, с вышки спустился другой человек! Он что-то спросил у меня, а я ответил стихами…
- Ты че, перегрелся, - уставился он на меня, - или курнул?
   Ну, я ему в ответ стихами, мол, не то и не другое, я «летаю» от… стихов! А он:
- Давай-ка автомат твой понесу!
   Долго еще меня не отпускало. Что весьма забавляло сослуживцев.
   Но главное, как я воспринял это. Мне почти не запомнилось содержание, но мне повезло услышать музыку этих стихов, настроиться на их ритм, на их волну. Отсюда такое сильное впечатление.
   Позже я брал в караул что-то из Шекспира и опять говорил стихами, причем не-которым это даже передавалось, чего они никак не ожидали.

ШМОН

   Как для того, чтобы выбить искру, надо 2 кремня, так и для того, чтобы начать стихотворчество, требуется «столкнуться» с чьей-то поэзией… Я «столкнулся» и начал сочинять. Опять же поэма погибла безвозвратно, хотя содержание помню: есть тучи на небе, которые образовались из дыма крематориев концлагерей, и когда такая туча начинает плакать дождем над каким-либо местом, там происхо-дят всякие странности (и опять , я «сегодняшний» поражаюсь, откуда у меня «то-гдашнего» такие темы: ангелы, повелитель тьмы, тучи-души и т.п.? Ведь вся по-добная информация практически полностью отсутствовала в то время…)
   И вот однажды кто-то из офицеров типа Морды, а может быть и именно он, проводил шмон в казарме. Заглядывал под матрасы, в тумбочки и прочие «ин-тимные» места. Правда, я об этом не знал, был в карауле. Только по возвращении лезу в тумбочку за своей неоконченной поэмой, а ее там нет! Начинаю расспрашивать сослуживцев, а мне объясняют, что был шмон и из моей тумбочки с криком, что всякую х… держать в тумбочке не положено по уставу, выбросили какие-то бумаги…
   Так «слабый росток поэзии» погиб под «тяжелым сапогом устава»…

ВТОРОЙ АРМЕЙСКИЙ СОН В 3-Х СЕРИЯХ

   До армии у меня не было повторяющихся снов, как, впрочем, и обычных. В ар-мии же за 2 года 2 сна, но оба с продолжениями. Первый сон был эротический, «в 2-х сериях». Сон второй уже в 3- сериях (жанр определить трудно, что-то в духе Дэвида Линча, но светлого, хотя тогда о нем еще никто не слышал).
   Мне приснился огромный дом, почти дворец; я бродил по разным комнатам, блуждал по переходам, видел какие-то картины, встречался с разными людьми и т.д. и т.п. Определенной цели не было, но не было и чувства бессмысленности, зато присутствовала какая-то загадка, некая тайна…
- Рота, подъем!
   И я покинул «загадочный дом»… Конечно, я не прочь был вернуться.
   Прошло какое-то время, и мне снова приснился этот дом, а потом еще один раз, тоже не сразу, через неделю или около того…
P.S. – 2006. Позже мне попался сонник, где подобный сон сулил много приключений, различных событий…
   К тому же сон, который снится несколько раз, считался особо вещим. Что ж, сон оказался пророческим, все это случилось в полной мере, только в весьма отдаленном будущем. В ближайшем же будущем меня ждала большая беда, хоть «над Ирландией было вполне безоблачное небо».

ПЕРЕВОД

   Осень 1984 года! Самое золотое время для нас, «дедушек»! Дембель на носу -  это вам не бородавка! Ему рады!
   Идет «подпольная» работа: доделываются фотоальбомы; как новогодняя елка, украшаются шинели и гимнастерки; разыскиваются всякие значки и знаки отли-чия (даже те, что не заслужил); все, от шапки до сапог, изменяется, к примеру, голенище сапог насекается ромбами и при сжатии принимает своеобразную фор-му…
   Все это отвлекает; занимает свободное время. Ведь бывает, когда осталось со-всем чуть-чуть, нервы начинают шалить и подталкивают к ошибкам…
   В это время многие «дедушки» пишут  на «деревню», чтобы прислали немного денег. Конечно, на билет + суточные выдадут в финчасти, но там же, по сути, ко-пейки, а «деду» хочется праздника!
   Говорят, в нашей части были лютые «деды», мы их, к счастью, не застали, но напрягать салаг на деньги в то время не было моды.
   Хотя, как рассказывали, гоняли и били порой жестоко.
   Я с радостью вспоминаю, что в нашей роте «дедовщины» не было. В худшем смысле. Никто из нас наших салаг не бил, не гонял, даже стирали мы себе сами. Конечно, полы в казарме они мыли вместо нас, но в целом отношения были че-ловеческие. Если подбираются люди схожих взглядов, характеров и т.п., тогда климат в коллективе царит самый благоприятный.
   Тем временем, переводы шли. Дождался и я своего. Побаиваясь, постоянно таскать деньги с собой, я решил их спрятать. И ничего лучше не придумал, как спрятать их в кубрике, среди бела дня. Естественно, когда они мне зачем-то понадобились и я полез в тайник, тот оказался пуст!
   Как я злился! Нет, не на весь мир, а именно на этого скота! На «запах» злости, как собака на кровь, явился бесенок и зашептал мне на ушко…

ЛЮДИ ГИБНУТ ЗА МЕТАЛЛ И ТАК ДАЛ…

- Я знаю, кто украл твои деньги! – шепотом и оглядываясь, сообщил мне бесенок.
- Кто?!
- А этот… Ну, что в котельной работает… Как там его? Короче, этот карел или кто он там.
- Да ну, не может быть! На него не похоже.
- Да я сам видел. Когда , ты говоришь, спрятал деньги?
- Ну, вот тогда-то, тогда-то…
- Вот он в это время крутился в кубрике, а больше никого не было.
- Ну, даже если и он; уже ничего не докажешь. Ты же его за руку не поймал!
- Ну да, жаль, что не поймал. Конечно, тут ничего не докажешь, но отомстить можно!
- Как?!
- А вот, смотри!
   Бесенок залез во внутренний карман гимнастерки и достал сложенный вчетверо тетрадный листок.
- Вот, - сунул он мне его под нос, развернув, - рапорт на имя особиста, типа, мы слышали, как он собирался из своей Костомукши в Финляндию свалить. Подпиши вот тут. И я подпишу. Особист ему вставит так, что больше воровать ему не захочется!
   Недолго думая, я подмахнул бумагу, зачинщик тоже подписался и быстро убрал ее в карман…

ПОДПИСЬ - НЕ ВОРОБЕЙ

   Первые пошли. Первые дембеля покинули часть. В числе первых оказался и этот бесенок: штабист-секретчик.
   После той нашей встречи мы больше и не виделись практически и о бумаге той я как-то забыл; так что когда он уволился, как-то по-тихому, я еще удивлялся, что он исчез без «до свидания». А потом кочегара из Костомукши вызвали к особи-сту…
   И теперь я не понимаю, зачем особист меня так подставил? Месть? За то, что я дружил с евреем? Такой «г.б. – армейский антисемитизм»? Но почему тогда не тронули Цыгана? Он ведь тоже голосовал против Сашиного исключения из ком-сомола? Мы вдвоем и голосовали против, остальных «убедили»…
   Как бы то ни было, когда кочегар вышел от особиста и рассказал про бумагу на-роду, все «камни» полетели в меня, «второй фигурант» в это время ехал домой, так что осталась лишь моя подпись. Хорошо они все разыграли, как по нотам.

РЯДОМ С АДОМ

   И вот самый лучший, последний месяц в армии стал для меня «адским меся-цем». С людьми я всегда ладил, многие относились ко мне с симпатией, а тут вдруг полное отчуждение. В столовой от меня отсаживались; в курилке от меня отходили; кое-кто из дембелей мог оскорбить или пригрозить «смотри, если тебя с нами уволят, с поезда тебя скинем!» Цыган пытался меня защищать, но беспо-лезно, коллективу нужна была «жертва»…
   Подлее всех, как я и ожидал, оказался Ваня Г. Улучив момент, он подошел ко мне вечером около нашего кубрика со словами: «А! Стукач!» и вдруг ударил в зубы. Ваня Г. занимался боксом, так что, конечно, я полетел с ног, более того, пе-редний верхний зуб приказал долго жить (так и осталась «дырка от армии» в мо-ем рту, как память о большой ошибке).
   Уверен, Ваня Г. работал на особиста полупрофессионально, но таких агентов особист не сдавал. Вдвойне обидно было получить от такого. В свою очередь, Ва-ня был уверен, что я его не сдам, иначе бы не ударил; вот-вот дембель, зачем его задерживать… (Что ж, расчетливый тип! Лучший комсомолец части! Не исключе-но, что сейчас какой-нибудь крупный чиновник или бизнесмен.( «Горе несчастной стране»…)

СВОБОДА

   Меня уволили последним. В Баку на автостанцию попал уже почти вечером. Стал искать автобус до Ж/Д вокзала и тут ко мне подскочил один из кучки такси-стов, довольно молодой мужчина:
- Слюшай, солдат, куда ехать надо?!
- На Ж/Д вокзал.
- Ж/Д вокзал! Вах! Домчим, как генерала!
- А сколько стоит?
   Тут он заломил такую цену, что я даже рот открыл от удивления. Может, и прав-да он мне за генерала принял? (Шутка.) Я категорически отказался, и он вернулся в свою кучку, а я пошел дальше. Тут меня догнал пожилой таксист:
- Вах, слюшай, солдат! Молодой он! Совсем без совести! Не понимает! Откуда у тебя такой большой деньги! Я возьму недорого. Хочешь, поехали?!
   Он действительно взял с меня недорого и быстро домчал до Ж/Д вокзала; и вы-ручил меня, я успел купить билет до Минвод на вот-вот отходящий поезд…
   Ночь просидел у окна, в плацкартном вагоне. Спать совсем не хотелось… Нако-нец, Минводы; автостанция; «Икарус»; Ставрополь!

ДОМ, SWEET ДОМ

   Эх, как приятно пройтись по знакомым места! Но еще приятнее было видеть родные русские лица! (Ни в Грузии, ни в Азербайджане я ни разу не столкнулся с какой-либо враждебностью. Грузия прошла нейтральнее: ни плохого, ни хороше-го; возможно, потому что нечасто приходилось бывать в Душети, большей частью строем в городскую баню… А вот в Азербайджане уже было больше воли, больше контактов с местными, и отношение с их стороны было радушным, теплым; то же самое вспоминает мама… Но! На каком-то подсознательном уровне, как у Камю, в «Постороннем», все равно сидело; мы – чужие, мы – разные… От этого накапливалась какая-то усталость, нужно было или становится «своим», или уезжать.
   Еще я соскучился по кино ( в части показывали всякую чушь) и, конечно, сходил в свой любимый «Экран».
   Да, но перед этим устроил пир горой в нашей с мамой любимой блинной, что на углу К.Маркса и пр. Октябрьской революции. Блинчики с мясом и творогом! Полный стакан сметаны и, кажется, кофе со сгущенным молоком! В армии об этом можно было только мечтать.
    Но армия еще напомнила мне о себе встречным полковником на К.Маркса…
- Солдат! – закричал он мне вослед, - вы почему честь не отдаете?!
- Успокойтесь, товарищ полковник, - крикнул я в ответ, - тут только форма! Солдата уже нет!
   К вечеру я добрался и до родного села. Все было как всегда; и это было самое приятное и как будто не было этих двух лет. Особенно для встречных: «О! А ты уже отслужил, что ли?!» Только родные чувствовали двухгодичную пустоту, и только они радовались. Бабушка плакала, она всегда любила поплакать. Дедушка восторженно вскрикивал: «О, унучок! Ну, унучок!» а мама, как всегда, была на работе. Праздники – это «вечерняя смена» для учителей. Репетиции, дежурства и т.п. А поскольку до Нового года оставалось всего ничего…
   В школу за ней я не пошел. Что такое 2-3 часа по сравнению с 2 годами. Зато я истопил печь, а в то время это было долгое дело, и приготовил ужин, всяко лучше возвращаться в дом со светящимися окнами, натопленной печью и вкусными запахами с кухни…
   Встреча с друзьями после долгой разлуки – отличный повод для пьянки, так что мы хорошо подготовились к встрече Нового…

«1985»

   Где я его встречал, не помню. Но скорее всего у Смока; по схеме «смокова кухня – ДК – смокова кухня»…
   Январь и часть февраля отвалялся дома, а потом подался в сельпо, стал учени-ком продавца. Начинал в хозмаге, под чутким руководством Валентины П.
   Продавец из меня не получался. Я мог недодать целый рубль! И с таким же ус-пехом мог целый рубль передать. Тогда я «витал в облаках» и был гораздо рассеяннее, чем сейчас, а деньги этого не любят. Хорошо, что торговля в хозмаге была вялой, это выручало.
   Поскольку в нашем сельпо было всего 2 продавца мужского пола, а Таран был женат, да еще и жил в Светлограде, то женское внимание доставалось только мне. Особенно это проявлялось на стихийных вечеринках, обычно в подсобке «культмага», когда рядом 5-6 молодых женщин на 1 мужчину; притом женщин под градусом!
   «Увы» или «ура», но этим вниманием к моей персоне я ни разу не воспользо-вался. Во-первых, все они были замужем, а для меня это 100% табу; во-вторых, «в делах амурных был неискушен, любви хотел и от любви бежал»…
   Но все же с одной из этих продавщиц связан невинный, но впечатливший меня случай: мы случайно соприкоснулись телами, и она меня «ударила током». Очень странное ощущение!

ДЕНЬ ВДЕНЬ В УШКО ИГОЛЬНОЕ

   В начале марта у меня появилась «Илиада». Мать разрешила мне курить в ко-ридоре, и вот я всю ночь провалялся там, читая…
   «Опьянение» от этой книги оказалось посильнее, чем от «Манфреда». Я так и не уснул в ту ночь от возбуждения и еще с полдня не отпускало…
   И вот в таком состоянии выхожу утром во двор и замираю на пороге: что-то не-обычное было в этом дне; зима уступала место весне и в этом их «движении по-тянуло «сквознячком» из каких-то иных миров…
   Не в силах это описать и удержать, с кем-то поделиться, страдая от неповтори-мости мгновения, я бросился за бумагой и мгновенно записал:
Зима,
Срывая с черных трупов саван,
Уходит,
Тяжелым шлейфом
                серых облаков
свои следы поспешно заметая.
В безвластии времен
Лишь чернота царит.
В безликости небес
Деревьев темных
                рвутся отраженья.
Весна
Под нимбом рыжего кольца
Приходит.
Рвутся нити
Безликости,
Бездушия,
Безвластья;
ничтожна прочность их.
И тает чернь
Под белым светом цвета…
И входит жизнь
В то, что считалось трупом.
   А после обеда я достал из почтового ящика газеты и какой-то толстый журнал и узнал, что есть такой М.С.Горбачев и отныне он «ведет нас к коммунизму»…
   Таким был этот удивительный день, чтобы запомнить его, я поставил под стихо-творением дату и, когда через 4 года Сергей Миронов отнес его в редакцию мно-готиражки ЛГУ с другими стихами, она еще была, но напечатав его, редактор дату убрала и черновик не вернула, зато натолкнула на одну идею, но до этого еще 4 года…
УЛИЧНЫЙ ФОНАРЬ

   Нам повезло, напротив жил электрик, а значит, у его дома был уличный фонарь.
   В обычные вечера и ночи свет этого фонаря и воспринимается обычно, то есть не воспринимается никак: светит и светит, но в ночь дождливую или снежную я мог часами сидеть на подоконнике, уставившись на это маленькое чудо, на этот «театр одного актера» или двух, если дождь со снегом…
   Почему «чудо»? Потому что в природе этого нет. Если ночью идет дождь, то обычно эта ночь очень темная и в местах без человека его не видно, только слышно, а здесь соединялось человеческое и…божественное…
   Эти «представления» навевали на меня грусть, но грусть легкую, светлую; от та-кой грусти, наоборот, хотелось жить; возможно, любовь к жизни и порождала ее…
   Это стало моим вторым источником вдохновения; в апреле я попытался запе-чатлеть свою грусть на бумаге и довольно долго после этого стихов не писал…

МРАЧНАЯ ЖИЗНЬ

   Жизнь делилась на две половины: «светская» - это когда светло, в нее входили работа, дом и «мрачная» - это темное, мрачное время суток для встреч с друзья-ми. Только возраст наш предполагал, по крайней мере, подруг, а по сельским меркам, так уж и жен. Тем не менее, мы все были одиноки, что-то ни у кого из нас не ладилось с девушками. Первому исправить это положение выпала возможность мне. Было это то ли в конце весны, то ли в начале лета, помню, что ночь была теплая. Мы стояли на перекрестке улиц Сараева и Ледовского; Смок на своей гордости, своей «Яве», а мы вокруг «безлошадные». Вдруг к нам подходит девчушка и обращается ко мне:
- Давай отойдем поговорить.
- Давай, - соглашаюсь я, и мы отходим подальше от нашей компании, которая тут же почему-то начинает ржать…
- Меня подруга попросила с тобой поговорить, - заявила девчушка.
- Да, а что за подруга?
- Маринка И. Ну, в общем, она это, с тобой встречаться хочет.
- А она в каком классе учится?
- Будет вот в 8-м учиться.
- А хорошо учится?
- Ну так. На троки там; в основном.
- Ну, передай ей, как будет на пятерки учиться, так будем с ней встречаться.
   Дурнее ответа не придумаешь, тем более, что она мне нравилась (кот кошку чувствует издалека), но рядом стояла моя компания, и как только мы отошли, она начала ржать не хилее голодных жеребцов.
   Не скажу, что это единственная причина, почему я не пошел к ней, но все же представить их постоянно там! Друзья, блин! Совсем как в «Trainsрotting»:
- А куда делся телевизор?!
- Я его продал.
- Я же его взял в прокат!
- Что ты кричишь. Я думал, мы друзья!
P.S. – 2007. Маринка после школы уезжала из села. Где-то там вышла замуж, а недавно развелась и вернулась к родителям…
   Я шел в библиотеку и в центре обогнал женщину с девочкой лет 13-14. Услышав, как девочка спросила: «Ма, это он?!», я не придал этому значения. Вдруг  столкнулся с одноклассником Генкой П. и остановился с ним, так что женщина с девочкой прошли мимо и тут я узнал Маринку И. Вот почему девочка спросила: «Ма, это он?!»
   Маринка для своих лет выглядела замечательно, такая же худенькая, как в те далекие 80-е. А девочка как раз и была «той Маринкой», из 80-х…

КАК ДЕНДИ ЛОНДОНСКИЙ…

   Странно, с одной стороны, на плакатах сурово улыбался красавец-парень в спе-цовке, а с другой стороны, вся молодежь с ума сходила по американским джин-сам. Американские, конечно, до нас не доходили, ну и индийские были в тему.
   Сашке Т.  достали джинсы еще до армии. В нашей компании повезло только ему. Когда он первый раз надел их на танцы в ДК, несколько человек упросили его тоже «походить» в джинсах. Они бегали в парк около ДК, переодевались и какое-то время щеголяли. Был ли в этом толк? Джинсы ведь все равно возвраща-лись к хозяину.
   Когда я пришел из армии, меня ждал сюрприз: тетушка достала мне джинсы «Avis» (подходящее название). Толстая мягкая ткань насыщенного синего цвета! И сидели они на мне, как влитые, не надо было подшивать, подворачивать и т.п. Но этим дело не ограничилось. Мама все время приводила в пример «одного че-ловека, который тупой-претупой, но которого так наряжали родители, что он очень удачно женился»… Так что решила разориться мне на наряды. Сказывалось еще то, что ей в этом родители категорически отказывали, а она компенсировала на мне, ну и азарт «охотника за одеждой», поездки на толчок в Ставрополь, что-то в этом было…
   И вот мы встали в воскресенье не по - воскресному рано, сборы были короткие, «быстрее, Леша, быстрее! Там что-нибудь съедим!»
   Водителя рейса «Светлоград – Ставрополь» просят остановиться у толчка. Он ворчит, но останавливает автобус где-то в начале города. Выходит довольно много людей…
   А что творится на толчке! Столько людей, сдавленных, сдвинутых, стиснутых в одну огромную толпу, я не видел до этого!
   Мы ныряем в это «человеческое море». Мама все переживает, что меня «унесет волнами», инструктирует…
   Ищем «дутую» куртку, «дутые» сапоги и плеер. С первым и вторым проблемы нет. Пробуем, меряем, разглядываем, берем. С последним дело обстоит хуже, как будто и не существует в природе таких вещей, как плееры. Наконец мама сдается: «Все, пробираемся к выходу!» По ее воспоминаниям, с каждым шагом я все сильнее и сильнее надувался… И вдруг у самого выхода стоит женщина с яркой коробочкой в руках. Плеер! Огромный «Unisef» белого цвета! Отрываем с руками. Женщина даже отдает батарейки, хотя в комплекте их не было. Позже достать батарейки была постоянная «головная боль», но пока работали и эти…

РОКОВАЯ СВАДЬБА

   Мой одноклассник Саша М. был человеком необщительным. Ни разу за все на-ше детство и юность он не сходил с нами на пруд и никогда не принимал участия в наших играх, хотя пустырь на Анисимовой, где мы играли в футбол, «жопу», и т.д., был в 2 шагах от его дома. Поскольку мы ходили в один класс и жили на од-ной улице, то, бывало, возвращались домой вместе. Однажды я пригласил его зайти ко мне в гости.
   Накормил его обедом (он потом долго и с удивлением вспоминал наш суп). Включил музыку. Он посмотрел мои пластинки, сказал, что сестра достает дефи-цитные пластинки и пригласил к себе, так мы стали общаться.
   Обычно, если я заходил к нему летом, он вытаскивал на крыльцо колонки, и мы слушали музыку на улице, на свежем воздухе.
   Если ты поддерживаешь отношения с человеком, значит, чем-то он тебе нравит-ся, приятен, приятель. Что мне нравилось в нем? Его перманентное спокойствие. Не представлялось, что могло бы вывести его из себя.
   Наши приятельские отношения прервала армия, а после службы они возобно-вились в том же формате.
   И вдруг «гром среди ясного неба», Саша женится! Мы с Хомкиным получили приглашения и сразу же оказались перед фактом: «Ничего себе! Саня М. женит-ся!»
   Историю его «амурных похождений» я узнал гораздо позже. Оказывается, воз-вращаясь со службы домой, он остановился на ночь у Вовы К., который жил на углу К.Маркса и Р.Люксембург(?). Вечером они пошли в продмаг на К.Маркса, и там Наташа К. познакомила Александра с продавщицей Татьяной.
   На другой день Саша вернулся домой и все рассказал матери. Мать тут же со-брала подарки и поехали свататься. В апреле сыграли свадьбу.

СИНДРОМ КОСТЮМА (РОК. – СВАДЬБА)

   Итак, нас с Хомкиным пригласили. Неожиданно для меня Александр попросил стать его дружком Хомкина, хотя последний практически с ним не общался. Но! У Хомкина был костюм! И, пожалуй, не один; он любил костюмы, в отличие от ме-ня.
   У меня же сего одеяния не было, зато был «синдром костюма»; мой обет нико-гда не носить костюмов. Появился он от отвращения к комсомолу. Меня воротило от лживых речей на собраниях, от их двуличия; после собрания, в том же ДК они становились совсем другими… А комсомольцы на собрания всегда одевали костюмы…
   Альтернативой были джинсы. Одежда свободных, естественных, прямых людей; одежда движения, а не застоя; одежда движения, а не застоя. В конце концов я родился в 60-х, рос в 70-х, в это время «где-то далеко, очень далеко» образовалась и процветала страна ХИПЛАНДИЯ, где-то по бескрайним прериям колесили «беспечные ездоки», а на пляжах «отеля Калифорния» зажигали Моррисон и К ; и Форрест Гамп говорил перед тысячами, хотя они его не слышали…
   Волна от того движения была такой мощной, что чуть качнуло даже Константи-новку. Первые хулиганы села отращивали волосы, шили «суперклеш» с само-дельными медными заклепками по нижней кайме. Слегка просачивалась «та му-зыка» , но, увы, не доходило ни капельки любви. Как всегда, побеждала форма, а не содержание…
   В общем, костюма у меня не было (нет, и, скорее всего, не будет), и в дружки попал Хомкин…
    В то время свадьбы играли по домам, и была мода у молодежи, не попавшей на гулянку, вызывать  со свадьбы друга, приятеля и попросить выпивки, обычно водки, а если повезет, то и закуски.
   Когда стемнело, к Сашкиному дому подъехал Смок; каким-то образом вызвал меня и попросил… Я к тому времени изрядно набрался, поэтому без всякого стес-нения вошел во двор, взял со стола бутылку водки, закуски, попрощался со всеми и поехал со Смоком в ДК на танцы (представляю, как тетушки промыли мои косточки за такую «самодеятельность»).
   В ДК шла большая компания молодежи с другой свадьбы, и вот Смок стал гово-рить о них всякие гадости, а когда на перекрестке Гагарина и Ледовского мы с ними поравнялись, я эти гадости озвучил… Естественно, началась драка, но как-то быстро и закончилась, казалось, без больших последствий; я нагнулся за обро-ненными сигаретами и получил удар ногой в лицо… на этом мой разгуляй закон-чился, я отключился…
   Очнулся я у Валеры на кухне… Он с кем-то негромко разговаривал, я лежал на кровати. Было темно. Я повернулся набок и открыл глаза, чтобы посмотреть, кто у Валеры в гостях, и вдруг вижу: ослеп! С ужасом кричу:
- Валер, я ослеп!
- Да ничего ты не ослеп, - со своим неизменным спокойствием утешил меня В., - это кровь на глазах засохла. Просто надо умыться.
   Так я прозрел. Это был чудесный миг! Честно говоря, мне водка никогда не нравилась, как и вино, впрочем. А уж смысла пива совсем не понимал. Ладно, водка горькая, противная, вонючая, но «в цель бьет быстро и метко». А пиво тоже горькое и противное, но чтобы напиться, его надо выпить не один литр… С одной стороны, выходит противно, но быстро, а с другой – и противно, и долго. Но тут я прозрел окончательно: с водкой «дружбу не вожу» больше, даже ради компании. Спустя какое-то время водка «отомстила за предательство», причем здесь же, в этой кухне…

ЛЕНИНГРАД

   Не знаю, сколько простоит Петербург, но Ленинграда скорей всего уже не будет никогда. Те «декорации» теперь разобраны и сожжены в «топке времени».
   Мы еще застали этим летом самый настоящий Ленинград, когда я приехал по-ступать в ЛГУ, на журфак, конечно, в сопровождении мамы.
   Как всегда, нашлись родственники, у которых можно было остановиться, хотя они сами производили впечатление «остановившихся», судя по их жилищным условиям.
   Мама пару раз съездила со мной в универ, а потом, убедившись, что я легко ориентируюсь в городе, доверила мне ездить туда одному. И тут впервые в моей жизни я близко сошелся с одной студенткой из помогающих приемной комиссии! То есть, я легко сходился с людьми, но обычно с пацанами, а с противоположным полом, несмотря на огромную к нему тягу, как-то не выходило. А тут не любовь, но взаимная симпатия и сразу же совместные походы по городу, под ее, конечно, руководством и к ее друзьям, естественно.
   До этого я видел «парадный центр Ленинграда и окраину», примерно, остано-вок 5 после «Электросилы», где мы и жили у родственника Феди; с этой же де-вочкой мы вдруг свернули с широкого, прямого проспекта и нырнули в лабирин-ты проходных дворов… Что-то мне это напоминало, где-то я это уже видел.
   Вот этот контраст: внешней прямоты, правильности и скрытого хаоса поразил меня тогда. К тому же эта студентка морально поддержала мои чаяния, и при дальнейшем выборе сомнений в необходимости ехать в Ленинград у меня не возникло…
   А экзамены я тем временем провалил, вернее, не прошел по конкурсу. Все мои три попытки поступить выглядели похоже: творческий конкурс на отлично, экза-мены на 3-4, а там еще троечный аттестат, и конкурс меня «резал»…
   Мы благополучно вернулись домой. Не знаю, что везла мама из Ленинграда, а я привез огромную бутылку «Cinzano». Зашел как- то в продмаг неподалеку от Фединого дома, а там небольшая очередь в винный отдел. Тогда в винные отделы очередей еще не было, хотя Горбачев уже был и мне стало любопытно; я подошел поближе и увидел, что берут этих «здоровяков». На меня «Cinzano» тоже произвело впечатление, и я прикупил бутылочку…
   Так, этим летом произошли 2 знаменательных события в моей жизни: яне по-знакомился с Маринкой И. и познакомился с Ленинградом.
   Осень, зима – все шло обычным путем: утром на работу, вечером к друзьям, по ночам книги, так незаметно наступил Новый…

«1986»

КАРЬЕРА НА ЯЙЦАХ

   Встреча этого года ничем не отличалась от встречи предыдущего. Все шло по-старому, если не считать того, что я перешел из хозмага в культмаг. В хозмаге то-вары были все какие-то скучные, за исключением набора для кофе по-восточному; в него входили электрожаровня, шесть турочек, мешочек с кварце-вым песком и инструкция. Сделано все это было довольно мило, но кофе как на-питок в ту пору для меня не существовал. Этими наборами была забита половина подсобки, и на моей памяти никто не купил ни одного…
   А вот в культмаге была разная аппаратура, пластинки, игрушки, даже «Муравьи» (мотороллеры с кузовом), уж тут было не скучно.
   Весной я написал небольшой рассказ про яйца. Небьющиеся. Его напечатала районка, а в мае она же пригласила меня в Светлоград на День Печати.
   Тут мне и поступило предложение от Шульги, редактора многотиражки БСК «За обводнение Ставрополья» поработать у него корреспондентом. Я согласился.
   Дома моя новость произвела фурор. Особенно был доволен дедушка. В его по-нятии стать корреспондентом, значит, уже сделать головокружительную карьеру. Надо сказать, мне это тоже нравилось больше магазина: жизнь на ногах и колесах – это было по мне, к тому же новые люди, новые знакомства, в моей «шкале ценностей» это тоже дорогого стоило.

МУЗЫКАЛЬНЫЙ КИОСК

   Моим первым «музыкальным центром» был громоздкий проигрыватель «под стерео». В общем, в одном корпусе 2 динамика, приемник и проигрыватель. Как все это называлось, не помню, зато помню, что вечная проблема была с «иголка-ми», так по-простому назывался «корундовый звукосниматель»: кусочек пласт-массы размером с колпачок от ручки с беленькой иголочкой. Они, кажется, часто ломались и при этом были дефицитом.
   Вторая проблема – пластинки. Отхватить диск «Арабески» или какой-нибудь сборник зарубежной эстрады, на худой конец, считалось большой удачей.
   Хиты можно было записать на рынке в Светлограде. В небольшой комнатке у входа висел список песен с ценами напротив, а за стоечкой стоял некий аппарат, на котором, приняв заказ, «вечный армянин» делал пластинки. Стоило это удо-вольствие (кусок пластика, наклеенный на открытку) от 50 копеек до 1 рубля, в зависимости от свежести хита.
   Мы подросли и наша техника тоже. Появились «бобинники», так лаконично на-зывали катушечные магнитофоны. Тут уж и репертуар расширился запредельно, и в комнатенке на рынке уже не записывали, а делали заказ и запись получали позже, хотя был большой выбор и готовой продукции.
   То, что нереально было достать на пластинках, очень просто доставалось на бо-бинах…
   Помню, как у меня на всю летнюю кухню (окна открыты) орет Макаревич, ка-жется:
Ах, варьете, варьете, шум в голове.
Мы, кажется, встречались с вами и т.д.
   Заходит бабушка. Я делаю звук потише, и она удивленно спрашивает: «Леша, батюшку слухаешь?»
   После армии появился плеер и возникла потребность в кассетах, а ими торгова-ли около Светлоградской автостанции. На углу, у стоянки автобусов, стоял не-большой киоск, в который с трудом помещались человек и магнитола «Sharp» размером с полчеловека. Здесь торговали только компакт-кассетами и только по выходным.
   Как-то, ожидая автобус на 13.00, я подошел к киоску, посмотрел список для за-казов, потом готовые кассеты (в детстве о японской бытовой технике мы расска-зывали друг другу легенды) и в конце концов завел разговор с продавцом, благо, вид этого парня располагал к общению.
   (Я еще не знал тогда Потапенко и не слышал его слов при нашем знакомстве: «Алекс, такое впечатление, что я знаю тебя уже 100 лет!», но в случае с Иваном было нечто похожее, только никем из нас не озвученное, мы очень быстро и лег-ко сошлись…)
   В следующий раз Иван предложил мне кассету  с «Videocids» и «Мальчиком-бананом». Мне очень понравилось. И поскольку в тот день я не спешил домой, он пригласил меня пойти с ним в гостиницу.
- Слушай, - попросил он, - возьми, пожалуйста, магнитофон, а я пока киоск замк-ну.
   Я подходил к «Sharp»у, как штангист к штанге, такой он был массивный на вид. Рывок! Штанга клоунская! Он оказался гораздо легче своего вида.
   По-моему, уже при второй нашей встрече Иван дал мне свой ставропольский адрес; объяснил, как его найти и позвал в гости.
   Иван жил в центре Ставрополя, на задворках общества «Знание», в чужом съемном домишке, в котором не было никаких удобств, кроме покосившегося деревянного туалета прямо у входа во двор.
   Правда, у него были «сто рублей и сто друзей», к которым он по очереди ездил принимать ванну, почему-то игнорируя хорошую баню.
   Имелась у него жена Люба, попавшая на юг откуда-то из Сибири. Похожа она была на модную тогда певицу, имя которой никак не могу вспомнить.
   (Говоря сегодняшним «рублевским» языком, во всем у Ивана был гламур, кро-ме жилья.)
   Работа его считалась блатной и денежной, не так-то просто было попасть на та-кое место, но помимо этого Иван хорошо шил и в будущем, когда появились коо-перативы, сделав ставку на джинсы, открыл швейный цех.
   Кроме этого, Иван  был немного фарцовщик. (Тогда, правда, я этого слова не знал. Да и сейчас в провинции большинство не знают, что это такое. Олигархов знают, а ведь многие из них бывшие фарцовщики.) В Ставрополе жило много гре-ков, и они все-таки иногда вырывались в Элладу, а потом многие вещи, что они привозили, каким-то образом попадали к Ивану и у него их можно было купить…
   Еще в самом начале нашего знакомства произошел неприятный и запомнив-шийся мне случай. Я стоял у киоска, Иван сидел внутри, мы о чем-то болтали и вдруг кто-то хватает меня сзади за рукав и тащит назад… Я оборачиваюсь в легком шоке и вижу знакомое до боли лицо бабушки Акулины Стефановны, которая, продолжая меня тащить к кассам, начинает довольно громко поучать: «Езжай домой! Покупай билет и езжай домой! Чаво ты тут с уркаганами забыл! Я ишшо приеду, матери расскажу, что ты с уркаганами водисси!»
   Стыдно было невероятно. Двадцать лет, а тебя бабушка тащит, как ребеночка от витрины игрушечного магазина. Вырываться, скандалить представлялось еще ху-же, так что, проглотив, я тогда уехал домой, поскорее с глаз людских…

ОДЕССА – ПАПА, РОСТОВ…

   Жизнь в редакции бурлила, но пришло время третьей попытки стать студентом. На этот раз выпал Ростов-на Дону. По-видимому, мой редактор учился в ростов-ском универе и посоветовал это «направление». Тут же нашлись люди, у которых можно было остановиться; на этот раз не родственники, а бывшие «полусоседи», с которыми мама росла, играла, ходила в школу и т.п.
   И вот рано утром мы садимся в новенький «Икарус» на Центральном Автово-кзале Ставрополя. Несмотря на то, что не выспался, настроение приподнятое, ведь предстоял день в дороге, новые места, новые люди, кайф!
   Самая любимая дислокация на служебных местах, что прямо у входа, потря-сающий обзор: дорога «входит в тебя» по максимуму; но не всякий водитель на них пускает. Впрочем, если сидишь в этом же ряду, не очень далеко от входа, то-гда тоже ничего.
   Днем становится жарковато, но я переношу жару легко и не пропускаю ни оста-новки, чтобы не выйти покурить.
   Чем крупнее населенный пункт, тем дольше стоянка, тут уже можно не только покурить, но и сбегать отлить, поискать холодного лимонада по пристанционным кафешкам, купить пирожков или какой другой снеди. При этом всякий выход сопровождается напутствием: «Смотри, Леша, не отстань! Далеко не отходи! Следи за направлением!» и т.п.
   День катится к вечеру. Мы катимся к Ростову. Смеркается. Все включают фары, и дорога превращается в скопище мелькающих туда-сюда «светлячков».
   В домах загораются окна. Жизнь перемещается в помещения, а мы перемеща-емся по жизни…
   В Ростов въезжаем около полуночи. На меня производит огромное впечатление ночная жизнь города. На улицах полно людей; на дорогах – машин; светятся вит-рины, фонари, вывески кафе и ресторанов. Кажется, здесь никто никогда не спит…
   Но вот мы подъезжаем к Центральному Автовокзалу. Все! Поездка окончена!
   Автовокзал в два, а то и три раза больше ставропольского, к тому же рядом ЖД вокзал, поэтому круглые сутки здесь полно народу, так что ночь проходит весело. Но вот появляются первые городские автобусы; я уже разузнал, где нужная остановка автобусов и какими можно до Аксая добраться.
   К нашей радости, поездка не занимает много времени. Пользуясь «путеводите-лем по-киевски», выходим на нужной остановке. В кучке пятиэтажек находим нужный нам дом, подъезд и ,наконец, квартиру. Вот он, торжественный момент! Мы готовы вторгнуться в чужую жизнь! Ведь хозяева не знают о нашем приезде. Дети еще спят. Теть Тая готовит завтрак, дядь Витя собирается на рыбалку, ба-бушка…но стоп! Я их еще не знаю! Я их никогда не видел! Я еще не знаю, чем они занимаются! Мы пока только стоим у дверей, и мама говорит: «Ну, звони!» Я не-сколько раз нажимаю на кнопку звонка…

РОСТОВСКИЕ КАНИКУЛЫ

   И вот нас уже кормят завтраком. Из разговоров взрослых узнаю, что у них 2 мальчика и девочка. Андрей, Гена и Гала. Но они еще спят – каникулы!
   Услышав, что Гале 16 лет, слегка напрягаюсь, провести лето в одной квартире с взрослой (по моим меркам) девушкой… Ха! Испытание! С нетерпеливым любо-пытством жду подъема детей…
   И вот на кухню, зевая и потягиваясь, выходит Гала в весьма легкомысленной ночной рубашечке. «Ой, - заспанные глаза лезут на лоб, - здрасьте!» Гала спешно ретируется и возвращается в халатике. Родители знакомят нас. Гала все еще сму-щена и кусок в горло ей не лезет. Мы переходим в комнату, давая ей возмож-ность спокойно позавтракать. Она мне понравилась.
   Вскоре появляются и мальчишки. Они явно рады гостям. Андрею лет 14. Он крепыш. Занимается каким-то спортом. (Во дворе и окрестностях имеет авторитет, как выяснилось позже.) Гене лет 11, в отличие от Андрея, он гораздо легкомысленнее и совсем еще ребенок.
   Мы быстро сходимся. Уже вечером курим с Галой на балконе (система такая, если кто-то из родителей идет к нам, то курю  только я, а она вышла за компанию) и она выкладывает мне все свои секреты.
    Как только мама уезжает, ухожу с мальчиками вечером во двор. Они знакомят меня со своими друзьями. Компания большая, разношерстная, только, увы, однополая. Почему-то девушки тусуются отдельно.
   Сидим обычно допоздна и теть Тая ругает сыновей, мол, ему к экзаменам гото-виться, не отвлекайте его! Но Боже мой! Какие экзамены! Днем то да се; вечером пацаны, а ночью Гала…


ЖАРКИЕ НОЧИ

   Квартира, в которой мы жили, была большой, 4-х комнатной. Старшая дочь вы-шла замуж и жила у мужа, по соседству. Одну комнату занимали родители, одну пацаны, одну Гала с бабушкой, а четвертая комната была как бы гостиной. Вот в ней меня и разместили, на диване.
   Получалось неплохо: вечером, когда родители смотрели телевизор, мы шлялись на улице, а когда мы возвращались, они обычно уже спали. Так что хоть я и жил в гостиной, но никто никому не мешал.
   Когда-то в детстве я мог стать 100% ботаником, был момент, когда мне хотелось закрыться с книгами и никуда, но, к счастью, мама сыграла свою самую лучшую роль в моей жизни именно в этот момент: она сама стала гнать меня на улицу, типа: «Иди, подвигайся! Поиграй с мальчишками! Что ты весь день с книжками сидишь!»
   Я вышел раз, второй, а потом мне понравилось: футбол, «жопа», «красное и черное», прятки, «бутылочка», пруды и т.п. Но от книг я тоже не мог отказаться, они просто сдвинулись на «периферию»: летом я стал читать по ночам. Так и в Аксае я не изменил привычке: все давно уже спали, а я лежу (тогда читал исключительно лежа) «у себя», читаю… И вот однажды тихонько открывается дверь и в комнату входит Гала в своей нескромной ночнушке. Ночи были жаркие, и я лежал обычно поверх одеяла в одних трусах. Ее это ничуть не смутило. Она тихонько садится на краешек кровати и шепотом спрашивает:
- Не спишь?
- Как видишь.
- Не хочешь покурить?
- Пошли.
   Мы выходим на балкон, закуриваем и стоим бок о бок, касаясь иногда друг друга. Каково 20-летнему здоровому парню в такой ситуации?! Куда деть руки, куда деть мысли и все остальное?! Куда деть, когда все тянется к ней?
   Конечно, я стал ее осаждать, она «осаду» успешно выдерживала; такие битвы происходили если не каждую ночь, то довольно часто, в итоге прозвучало сакра-ментальное «я не против, но только после свадьбы».
   Такими жарким были ночи, но были еще дни, где я все-таки пытался поступить в университет. Все прошло, как всегда: творческая работа на отлично, остальное на тройки и в итоге я не прошел по конкурсу.
   То есть оставаться дольше у меня не было причины, но я оставался, так мне нравилось в Аксае и в этой замечательной семье, с замечательными новыми друзьями…
   Наконец, мама обеспокоилась и позвонила; пришлось огорчить ее результатами экзаменов, каким-то образом объяснять задержку и обещать, что скоро выезжаю…
   Было грустно расставаться с новыми друзьями, но надо было ехать домой. Правда, я не прощался и обещал, что вернусь, а Гале говорил, что обязательно привезу мамино согласие и мы поженимся…

ДИВО ДИВНОЕ

   Сейчас я думаю и не могу понять, как это мама отпустила меня в Аксай во вто-рой раз?! Не помню, каким образом она отговаривала меня от женитьбы на Гале, но я особенно и не настаивал. Тогда я понимал это интуитивно, сейчас рацио-нально: отношения с Галой были а-ля Цой («ого-го-го, но это не любовь»). Медо-вый месяц закончился бы скоро, а за ним начались бы проблемы, потому что это был не мой мир.
   Во вторую поездку я забрал питерский «Мартини» и прикупил каких-то модных шмоток у Ивана. У него же познакомился с Игорем, его двоюродным братом. Де-ло в том, что Иван жил неподалеку от автостанции, а мне предстояло ждать от-правления около часа или даже больше и я заскочил к нему. А у него в гостях был Игорь; узнав, что я еду в Ростов, он поинтересовался:
- Слушай, а там импортных кассет нет в продаже?
- Ты знаешь, я видел в одном магазине «TDK», правда, недели две назад.
- А покажешь мне этот магазин?
- Конечно.
- А когда у тебя автобус?
Я сказал время отправления.
- А! Ну, можно не спешить, щас Иван нам еще кофе сделает.
Игорь взял билет перед самым отправлением и…нежданно-негаданно у меня появился попутчик!
   В Ростов мы приехали ночью и, как в прошлый раз, я приготовился ночевать на вокзале.
- Ты что, - возмутился Игорь на мое предложение, - ночь не спать! Вон у таксистов поспрашиваем, найдем ночлег.
- Уверен?! – спросил я его. – Всего-то ночь!
- Не-не, пойдем!
   И мы пошли к кучке таксистов. Игорь спросил о ночлеге, они назвали какого-то мужика, частника, который предложил поехать на турбазу. Игорь не спрашивал о цене, полез в машину, мне ничего не оставалось делать, как присоединиться.
   Ехали ночью по каким-то глухим мрачным местам, причем Игорь не скрывал особо, что у него приличная сумма, но, к счастью, Ростов в эту ночь показался нам не самой худшей своей стороной.
   Зато спали мы как убитые. Сторож дал нам чистое белье и предложил любой домик на выбор. Игорь попросил разбудить нас где-то около 9, и утром сторож с трудом достучался до нашего сознания…
   Ночью места показались мрачными, а утром прекрасными: солнышко сияло, Дон блистал, как суперстар, в лесках вокруг выступали «краснознаменные» хоры различных небесных созданий… Чудесное было утро.
   Сторож позвонил в город, подъехал человек и отвез нас в Ростов. Я показал Игорю магазин и оказалось, он сорвался не зря, там еще продавались кассеты. На этом мы и расстались и больше не виделись…

ПРОЩАЙ, АКСАЙ!

   Вся компания так радовалась моему возвращению, как будто меня не было вечность. Вечером во дворе мы распили «Мартини» за встречу и за знакомство. Просто откуда-то приехал еще один парень из этой компании и в этот вечер нас познакомили.
   Когда мы вернулись домой, я как-то вскользь обронил:
- А этот ваш друг – вылитый казак, только еще молодой.
- А он и есть казак! Чисто казачья семья, - подтвердили мою догадку пацаны.
   Кроме казачка, вернулся из странствий еще один их друг. Пользуясь тем, что он меня не видел и обо мне не знал, компания решила его разыграть. Тем более, что для этого были все условия. Во-первых, он пригласил их к себе домой на день рождения; во-вторых, он жил один (где были его родители, мне так и не пришлось узнать) в собственном доме и помешать шутке никто не мог.
   Вечером шумной ватагой едем на окраину Аксая, где уже нет многоэтажек, где частный сектор. Около небольшого, слегка запущенного дома компания притихает и дает мне последние наставления: «Ну, давай, Лех, он будет в летней кухне! А ты иди прямо туда!»
   Я тихо открываю калитку. В глубине двора стоит небольшое здание: летняя кух-ня. Вечер жаркий, так что дверь и 2 передних окна открыты нараспашку, задние, в глубине, тоже. У переднего окна сидит парень, склонив голову: задумался или читает; у окна еще светло читать. Посередине виднеется накрытый стол, человек явно ждет гостей. Все это я успеваю рассмотреть, тихо, по-кошачьему, двигаясь к кухне. Вдруг парень вскидывает голову и видит меня, тут же стрелой он бросается к противоположному окну, что-то гремит перевернутое, а он, выскочив в сад, мчится по огороду к Дону…
   И тут во двор врывается ржащая компания:
- Стой, Саня (кажется), стой! Это шутка! – орут они ему вслед. Кто-то бросается его догонять, а то, мол, махнет на ту сторону Дона…
   Смущенный Саня протягивает руку для знакомства: «Не, я купился! Я подумал, что ты ростовский бандит!» Все  вокруг хохочут и живо обсуждают розыгрыш, а счастливый Саня (а вдруг все было бы всерьез) наконец зовет нас за стол…
P.S. – 2007. По прошествии времени думаю, с какой стати ему было так бояться ростовских бандитов? Тогда таким вопросом не задавался. И кто придумал эту шутку, вспомнить не могу, но на то, что она сработала, были причины.
   Отчасти одежда; она довольно-таки выделялась. Отчасти мои новые зна-комства и способность меняться (пару лет назад мама, увидев мою ростов-скую фотографию, заметила: «Ты тут на бандита похож».)
   Не помню, каким образом, но я успел завести новые знакомства. С одним парнем, возможно, чуть постарше меня, а потом его друзьями. Это был уже другой круг, не бандиты, но около того. С ними были какие-то дела в ростовской «Березке» и с иностранными студентами; к счастью для меня, обошлось «цветочками», а ведь назревали и «ягодки», обсуждалось какое-то кидалово или что-то вроде этого… Я просто вовремя уехал домой и больше никогда туда не возвращался. Думаю, к лучшему.

МЕСТЬ ЗЕЛЕНОГО ЗМИЯ

   Все же константиновский «зеленый змий» успел меня ужалить в отместку за то, что я решил с ним покончить…
   Пришел вечером к Смоку, а в его кухне - пьянка. Знакомый мне только внешне парнишка за что-то проставился…
   Парнишка этот наливает полстакана (принятая порция) и протягивает мне. Я вежливо отказываюсь; он начинает наезжать, типа «западло», «не уважаешь» и т.п. Смок, вместо того, чтобы на правах хозяина его осадить, только хихикает…
   Видимо посчитав эти смешки за поддержку, пьяный парняга начинает лезть в драку и такая у него на лице тупо-пьяная злоба, что ясно – все слова бесполезны!
   Уклонившись от удара, автоматически отвечаю; он падает. Вскакивает и с кри-ком: «Ну ладно, ты это еще попомнишь! Еще пожалеешь!» кидается вон…
   В таких делах у нас обещания выполняют и часто без задержки. Он ждал меня с друзьями у стеночки в темном переулке, знал «мой маршрут». (Странно, что я не стал идти другими путями, варианты были). Так что налетел на меня «зеленый змий»; покусал, поцарапал, но ничего не изменил, пить я стал гораздо реже и на-много меньше…



КЛЕТКА

   Вдруг откуда-то у меня появилась мысль, что наступили времена, когда человек может оказаться слабее своих открытий и творений, как в случае с атомом…
   Через какое-то время читаю в «Литературной газете» поэму, если не изменяет память, «Курчатов», где встречаю свою недавнюю мысль! Меня это удивило, по-скольку я еще не слышал выражения «идеи витают в воздухе»…
P.S. – 2007. А они витают, да так насыщенно, что порой, мне кажется, не по-мешали бы авиадиспетчеры, потому что иногда начнешь сомневаться, «кто первый»!
Маяковский, само собой, не слушал Харрисона, но и не факт, что Джордж чи-тал Маяковского, а спел так похоже:
Precious words
slip away
from the meanings
(«Драгоценные слова обесцениваются»… - примерно так . А.Е.)
На Владимир Владимирычево:
Слова у нас
До главного самого
В привычку входят,
Ветшают, как платье…
   Еще раньше, чем мысль о «слабости» человека, появилась мысль о «предопределенности форм»; о том, что в Природе «монополия круга», а человеку больше по душе «квадрат», хотя он располагает боьшим выбором…
   Поскольку природа первична, то получился вот такой знак (квадрат в круге) для этой идеи…
   И вот прошло лет двадцать после этой «эврики» и где-то я слышу или чи-таю КЛЕТКА; имеется ввиду, что человек состоит из клеток…
   Тогда я думаю: «Стоп! Клетка – это же квадрат! А внутри ядро, то есть круг! Получается наоборот!» Как будто кто-то сложил человека из «кирпичиков» или даже «кубиков», тем самым поставив видимый закон на голову…
   «Впрочем, - тут же додумал, -  кто пишет законы, тот может их и менять! Почему бы тогда не ходить по воде, тогда в это можно поверить…»





ПОСЛЕДННЯЯ ПОПЫТКА

   Итак, я вернулся в родную редакцию. Снова начались поездки по району и краю, а в промежутках забеги в типографию. То есть, когда мы сидели в редак-ции, я дополнительно играл роль курьера (без оплаты): бегал из конторы БСК в типографию. Туда и обратно это около 7-8 км.
   Автобусом пользовался редко, только если выскочил из конторы, а он подъез-жает к остановке… Но чтобы стоять, ждать, нет, увольте! Лучше двигаться!
   В общем, эта роль меня устаивала. Да и некому было, кроме меня. Редактор есть редактор; у секретарши «пальцы без дела не сидят»; а второй корр. Лена, во-первых, женщина, а во-вторых, мать двоих детей, ну кто ее погонит!
   В один из таких пробегов я столкнулся с другой «матерью двоих детей»! Это была Наташа «из поезда». Та, из-за которой я почти дрался с другом и около месяца пребывал в «болезненном-состоянии-разбитого-сердца». Как четыре года изменили человека! Куда делась та воздушная девочка в голубой ковбойке навыпуск, к пуговицам которой так тянулись мои пальцы! Эх, Время! Лекарь-калекарь!
   Мы постояли с ней немного. Я узнал, что она замужем; что у нее двое детей; что живут они в Светлограде и т.п. Чувствовалось, что она не очень-то счастлива и что молодость ее уже закончилась…
   Тем временем редактор Шульга то хвалил меня, то ругал. За какие-то материа-лы занес благодарности в мою трудовую книжку, но за мои опоздания ругал, грозил и даже звонил матери в школу…
   Чашку терпения переполнил материал об ОРСе (Отдел Рабочего Снабжения). Дело в том, что БСК тогда числился довольно «модной стройкой». Раз модная, значит, с деньгами, но деньги в то время были скромники, тогда «правил дефи-цит».
   В ОРС как раз и поступал дефицит, как-то: моя любимая греча, сгущенка, растворимый кофе, индийский чай, шпроты, сервелат и т.п. Подразумевалось, что все это в автолавках будет развозиться по объектам для рабочих. Кое-что, для отвода глаз развозилось, но большая часть доставалась блатным…
   Вот я и написал об этом: записал номера машин, как частных, так и служебных, в багажники которых среди бела дня грузились коробки с яствами. Достал доку-менты с перечнем того, что якобы доставалось рабочим и со свидетельствами ра-бочих, что на самом деле они получали, ну и т.д.
   Отдал материал редактору. Он прочел, покраснел и побежал с ним к парторгу Х. Парторг устроил ему разнос. Так чашка терпения и переполнилась… Встал вопрос об увольнении.

;;

   К счастью, на горизонте появились новые «действующие лица», а с ними появ-лялись новые возможности…
   Как-то погожим вечером шел я к Сашке М. Около Татьяны З., моей бывшей кол-леги по сельпо, сидела компания. Татьяна меня позвала и представила незнакомцев:
- Вот, Леш, познакомься. Это моя сестра Валя. А это Сережа. Они из Ленинграда.
- Ой, а я был в Ленинграде прошлым летом!
- Поступал, наверное? – поинтересовалась Валя.
- Ну да и, как видите, мимо.
- А на подготовительный не пробовал? – подключился к разговору Сережа.
- Да нет.
- А ты попробуй, - предложила Валя, - в этом году еще не поздно. Можешь у нас остановиться.
- А у мужика ты спросила? – насупился Сережа.
   Валя полушутя-полусерьезно начала к нему подлизываться и хвалиться:
- А Сережа куда хочешь может поступить вне конкурса! Он же «афганец» у нас! И инвалид!
- Не куда хочешь, - сурово поправил ее Сережа, - а на юриста!
- Конечно, на юриста, дорогой!
   Оказалось, это их обычная манера разговаривать. Сережа цеплялся к ее словам, грубил ей, а Валя податливо уступала, хотя…
   Хотя они с Татьяной были сестрами, но совсем не похожими. Татьяна полная, добродушная, с запрятанной поглубже легкой «язвинкой»; Валя худая и с «язвинкой» наружу, а добродушие как раз было упрятано подальше.
   Татьяна с мужем были похожи и внешне, и по характеру, что называется, «поло-винки»; Сережа с Валей скорее из «разных сервизов». Кстати, если бы мне сразу не сказали, что Сережа сибиряк, я бы подумал, что он кавказец; внешне похож.
   Хотя пара оказалась странная, но приглашение вылетело не воробьем, а прямо-таки павлином.
   До Сашки я в тот вечер не дошел, а вернувшись домой, с радостью выложил матери новость. Мать восприняла ее положительно; думаю, ей хотелось, чтобы я поскорее забыл об Аксае…
   Еще радостнее воспринял эту новость мой шеф, ведь я уходил сам, «с миром».
   Вскоре были готовы прекрасные характеристики; вырезаны все мои статьи; вы-пита прощальная бутылка (и не одна), а «лыжи развернуты на северо-запад и хо-рошенько навострены»…
;;;

   Мама всегда удивлялась, как легко я ориентируюсь в городах, но в центре лю-бого крупного города это несложно: у центра обычно есть «лицо».
   Дом, в котором жили Валя с Сережей, стоял на углу Чкаловского проспекта и Б.Зелениной; на 1-м этаже дома располагался какой-то ресторан, а вот в сосед-нем доме был не какой-то, а пивной ресторан «Белая лошадь»! Необычное на-звание для учреждения сов. общепита и попробуй-ка его забудь!
   Итак, я прибыл! Квартира была коммунальная, но из приличных, то есть жиль-цов в меру и скандалы тихие, скрытые, как сказал бы ученый, латентные.
   Впрочем, скандалить что с Валей, что с Сережей выходило себе дороже, так что мое проживание соседи приняли не в штыки…
   На этот раз казалось бы, журфак, через подготовительный, был у меня в карма-не: ведь я почти год отработал в газете; у меня имелись хорошие характеристики и т.д. и т.п.; оказалось:
 – Молодой человек, простите, но мы не можем вас принять.
- Но почему?! В армии я отслужил! В газете отработал!
- Как раз потому, что вы работали в газете.
- Как это?!
- Ну, мы же на самом деле «рабфак»! Если бы работали на заводе или в колхозе, мы бы вас приняли. А поскольку вы работали в газете, мы не можем вас принять. Извините, молодой человек, но таковы правила!
   Эхма! А мне-то хотелось учиться! Но к этому моменту я прекрасно осознал, что без подготовительного не поступлю, значит, путь лежал на завод…

ХОЛОДНАЯ ЗИМА 1986-ГО

   С чего начинается «новая родина»? С милиции.
   Сережа с Валей советовали мне вернуться домой, а через год снова попробо-вать на рабфак. Мотивировали они это тем, что в Ленинграде приезжему очень сложно устроиться на работу.
- Если только в милицию, - обронил как-то Сережа, скептически оглядев меня, - там всегда люди нужны.
- А почему бы и нет! – ухватился я за «последний великий шанс», хотя мне совсем не верилось в себя как в милиционера.
   На следующий же день поехал на Скороходова; оказалось, что это весьма сим-патичная улочка; тихая и спокойная, только, увы, без деревьев.
   В РУВД Петроградского района нашел отдел кадров. Рассказал начальнику свою ситуацию, а он встретил меня так, как будто ленинградская милиция зачахнет без моего присутствия и отомрет как класс. Тут же предложил жилье; не квартиру, конечно, а койку в общаге. На что я ответил отказом, мол, живу у знакомых. Мне назначили дату начала мед.комиссии и я с чистой совестью вернулся на Чкаловский.
   Валя с Сережей восприняли эту новость положительно, типа «свой человек в милиции, почему бы и нет»!
   Как мне сейчас вспоминается, друзей у них не было, только «полезные знако-мые». Чаще всех у них бывала Наташа, заведующая хозмагом на Большом про-спекте П.с. В моей «фототеке памяти» не сохранилось ее лицо, только образ: не-высокая женщина, ладно скроенная, весьма привлекательная; по характеру жесткая и, видимо, довольно расчетливая.
   Была она свободна и Валя довольно прозрачно намекала, что это неплохая пар-тия для меня, типа «жильем обеспечена, работа хорошая… и ты ей приглянулся»…
   Я стал заходить в хозмаг. Когда выбрасывали дефицит и магазин наполняли «питоны» очередей, помогал торговать; подносить товар и т.п. Помню, как вьет-намцы расхватывали алюминиевые тазы и большие кастрюли; брали больше своего веса, как муравьи…
   С Наташей дело не двигалось дальше магазина, зато благодаря ей я завел новое знакомство и подрабатывал.
   Саша В. Жил на углу Скороходова и *** в совсем маленькой коммуналке. Ему досталась комната в наследство. Оставившая ее бабушка, по словам Саши, тронулась умом, тащила в дом все, что можно и все, что нельзя. В «вековых залежах» хлама у нее оставался лишь свободный уголок с кроватью…
   Ни один гость не уходил от него с пустыми руками, каждому он вручал коробку с мусором, чтобы по дороге он выбросил его в мусорный бак…

;;

- Сережа, а у нас свадьба будет в ресторане?! – слащавит как всегда Валя.
- В сарае, - скривившись, отшивает Сережа, - будет у тебя свадьба!
   Довольно странный разговор для «будущих молодоженов», хотя со мной они вели себя прилично.
   Но тут в дело вмешались деньги и мы поссорились с Валей. Дело в том, что ма-ма прислала перевод « на первое время», я отдал его Вале (по маминой инструк-ции) и при этом по-дурацки не оставил себе ни копейки, потому что на этот мо-мент у меня были деньги с хозмаговской шабашки. Но вот они закончились и я попросил у Вали денег на сигареты. Она отказала, мол, «овес нынче дорог». Я психанул, собрал вещи и поехал к майору…
   Этим же вечером , с адресом в одной руке и сумкой в другой я брел мимо пла-вательного бассейна ***, как первого ориентира в поисках общаги и вскоре на-брел на нее; с радостью отметив, что она недалеко от остановки…
;;;

   Серое двухэтажное здание чем-то напоминало детский сад, хотя являлось об-щежитием какого-то завода. По количеству жильцов эта общага тянула на «боль-шую коммуналку», только отношения в ней были гораздо теплее…
   Меня разместили в большой комнате на 2-м этаже. Рассчитана она была на пя-терых, а жили в ней только мы с Игорем (вот как раз его лицо, а особенно манера смеяться, почему-то очень ясно сохранились в памяти).
   Игорь М. тоже проходил медкомиссию в Петровском РУВД, так что мы оказа-лись «братья по комиссии». Сошлись мы легко; ладили все это время и сохранили приятельские отношения даже когда жизнь развела нас…
   Через некоторое время меня вызвали в отдел кадров на Скороходова.
- Вот такие дела, Алексей, - начал майор, - комиссия откладывается. Придется по-дождать.
- Ничего страшного, - бодро заявил я, - подождем!
- Ну вот и хорошо, - обрадовался майор, - присутствия духа не теряешь. Как устроился?
- Спасибо, отлично. Место хорошее. Общежитие тихое. Сосед по комнате замеча-тельный.
- Угу. Это хорошо. А как у тебя с деньгами?
- С деньгами плохо. Занял немного и даже при жесткой экономии протяну не больше недели.
- Понятно. Тогда вот что, - майор вырвал из блокнота листочек, что-то в нем чер-канул и передал мне, - это адрес склада. Там как раз нужны подсобные рабочие. Далековато, правда, от твоего общежития, но больше ничего предложить не могу.
- Да и не страшно, - беззаботно махнул я рукой, - уж буду добираться как-нибудь!
- Молодец! – одобрил мой настрой начальник. – Ну, можешь идти. Я сегодня же позвоню насчет тебя. Да, и попрошу, чтобы тебе аванс выдали, а ты там напомни.
   Я уже выходил из кабинета, когда он окликнул меня:
- Кстати, Алексей, тебе нужны теплые вещи? Зима-то говорят, суровая будет.
- Да нет, спасибо; с одеждой у меня все в порядке.
- Ну хорошо, до свидания.
- До свидания.
   Майор не ошибся: зима оказалась суровой, особенно по будням и по утрам…




;V

   Как по заказу мороз ударил именно в мой первый рабочий день! Который на-чался безбожно рано, в пять утра! Склад начинал работать в семь, добираться до него долго, а опаздывать неудобно…перед майором.
   И вот я выхожу из общаги и кажется, что не в городе вовсе: кругом ни души! Мороз невероятный! Рысью добегаю до остановки, а вот трамвай не спешит… Пришлось исполнять «танец эскимоса»…
   Одно утешение: красота. Было в этом «спящем красавце» какое-то очарование; сверкание льдинок – бриллиантов на деревьях, да на всем! И когда трамвай – желтые окошки показался вдали, загрохотал по рельсам и даже он казался пре-красным!
   Радостно заскакиваю внутрь, но радость мгновенно замерзает ,внутри, кажется, холоднее, чем снаружи. Да уж хотя бы светло! И вагоновожатому радость – пер-вый пассажир!
   Но вот на перекрестке Б.Зелениной и Чкаловского дорогу нам пересек другой трамвай, а в нем тоже первый пассажир…
   Засветились «избранные» окошки в окоченевших домах; прошуршал мимо ав-тобус и в нем редкие, но люди! Нет, город не вымер! Город просыпался и на душе становилось радостнее…
 
V

   Комиссия все откладывалась, так что я уже «протоптал тропинку» на склад.
   В общаге у меня появился новый друг Алексей М. Очень милый человек, к тому же родная душа, творческая.
   Алексей третий или четвертый год поступал в Академию художеств на скульпто-ра. Между поступлениями занимался там как вольнослушатель, для чего нужна была прописка; ради прописки он и работал на заводе и жил в общаге   этого за-вода.
   Он занимал маленькую уютную комнату на 1-м этаже. Его единственный сосед стал кришноитом, достаточно повлияв на Алексея, а отчасти и на меня.
   Или «Ленинград – город художников», или судьба упорно прикрепляла меня к Академии художеств и не только.
   Первого художника я увидел на Валиной квартире. Именно увидел, он же ни с кем не общался, и это от Вали я узнал, что он учится в Академии.
   Саша В. Работал в Академии ночным сторожем, именно с ним я впервые попал туда. Ночью в этом здании было как-то не по себе, как в церкви.
   А еще там оказался странный спортзал, вернее, вход в него; через какой-то люк в полу, по железной лестнице… Но внутри все было как обычно…
   Так, с тремя новыми «друзьями-приятелями», с новыми впечатлениями я вошел в Новый…
«1987»
Он был мистик по природе своей, из тех,
кто живет на границе сказки: и может
статься он первый заметил, как часто
эта граница проходит посреди
многолюдного города. В 20 ф. от него (он
был очень близорук) красные, белые и
желтые лучи газовых фонарей сплетались
и сливались, образуя огненную окраску
волшебного леса.
Г.К. Честертон

Иван Бодхидхарма движется с юга
на крыльях весны…
Б.Гребенщиков. «И.Бодхидхарма»

КРАСНОГО КУРСАНТА, 23

«Ластик забвения» начисто стер воспоминания о встрече 87-го года; видимо, в общаге на *** тихо, скромно, скорее всего с Игорем М.
   Вскоре заработала медкомиссия и на втором этапе меня забраковала; физиче-ски прошел, психологически нет: повышенная чувствительность, т.е. «поэтом мо-жешь ты побыть, а мильцанером быть не можешь!»
   Начальник кадров РУВД расстроился, что я не прошел комиссию и не бросил меня, обещал помочь с работой и пропиской.
   Игорь тоже огорчился, он надеялся, что мы будем работать вместе, он-то комиссию прошел и уже собирался перебираться в другую общагу.
   Чуть погодя майор позвонил на вахту и передал, чтобы заехал к нему…
- Ну как, Алексей, паркетчиком смог бы работать? – встретил он меня вопросом.
- Думаю, смог бы.
- Ну вот, я договорился, что тебя возьмут учеником паркетчика в РСУ-17. Это на Васильевском острове. А общежитие на Петроградской, на Красного Курсанта.
- А в этом, где я сейчас живу, нельзя остаться?
- Нет, в этом нельзя; разные организации.
- Ну хорошо. Спасибо вам, товарищ майор, огромное.
- Ничего-ничего, работай, поступай! Жалко, конечно, что к нам не попал, нам бы таких ребят, как ты, Алексей, побольше! Удачи тебе на новом месте!
- И вам!
   На этом мы простились  и больше майора я никогда не видел, но запомнил на всю жизнь. (Эх, побольше бы нам «таких майоров»! И пусть бы становились гене-ралами!)
   Сборы длились недолго, и вот я на Красного Курсанта. И я «в минусе»! Это – об-щага! Безликая грязная пятиэтажка в каком-то неуютном углу!
   Слишком много народу, а значит, ни капельки «домашности». В комнате, страшно сказать, жили шесть человек! К тому же мои новые соседи были намного старше и почти все алкоголики!
   Нет, мы не конфликтовали, но особо и не ладили. Чтение вызывало у них недо-умение и попало под негласный запрет: они рано ложились спать, приходилось тушить свет.
   К счастью, в «моей первой» общаге остался друг, сосед его почти не ночевал, а Алексей всегда был рад моему приходу, а я любил оказаться в уютной «домаш-ней» обстановке; так что все было не так уж и плохо.

КАП-КАП. РЕМОНТНИКИ. (РСУ-17)

   От моей новой общаги до конторы РСУ-17 было рукой подать, минут десять ходьбы быстрым шагом. Правда, в конторе мы бывали нечасто, в дни зарплаты, при переходе на новый объект и т.п.
   То, чем мы занимались, называлось – капитальный ремонт. Это когда берут ста-ринный дом, внутри все ломают и делают «по-современному», а снаружи дом как бы остается старинным.
   «География» наша не выходила дальше двух районов: Василеостровского и Петроградского.
   «Мой первый дом» был на 8-й линии В.О., между Средним и Большим проспектами. Начинал я подсобником. Незабываем крик прораба:
- Е…я карусель! Опять х… в подъемник сломался! Подсобники! Ну, где вас х… но-сит?! Опять нажрались до обеда! Берите на х… ведра! Будете раствор таскать на пятый этаж! Надо тебя убирать (это уже мне) от этих алкашей! Сопьешься с ними на х…!
- Не, Петрович, - успокаивали его мои коллеги, -  он молодец! Он эту гадость тово! Мимо! Долой! Не прикасается к ней!
- Ну молодец! Ладно, хватит стоять! Где ведра?! Е…я карусель!
   «Замена подъемника» - самая трудная из всех наших обязанностей. Остальное – чепуха, типа уборки строительного мусора и т.п.
   Гулявшие по стройке сквозняки «наградили» меня моим первым (и последним) больничным. Называлось мое освобождение от серых трудовых будней ярким красивым словом «люмбаго», это когда нагнуться нельзя.
   Где-то около недели я ходил на процедуры в больницу неподалеку от общаги, где загорал под кварцевой лампой и любовался молоденькой санитаркой. Такой приятный отдых быстро поставил меня на ноги и больше люмбаго не возвраща-лось…

ПЕРВЫЙ РАЗ – НЕ «ПЕРВЫЙ КЛАСС»

   Как-то субботним вечером мы сидели с одним знакомым в его комнате, пили чай и болтали. В коридоре вдруг раздался какой-то шум, типа скандала.
- Ой, пошли, глянем, что там такое! – вскочил мой любопытный друг.
   Две пьяные девушки буянили около стола вахтерши, которая не пропускала их в мужскую общагу. Увидев нас, они замахали нам, мол, идите сюда…
Мы подошли.
- Пошли на улицу, покурим, - предложили подруги.
- Пошли.
   На улице я угостил их сигаретами, а они нас – предложением:
- Пошли к нам в гости?
   Глаза друга засияли. Он шепотом поинтересовался:
- Ты как?! Пойдем?!
- Ну и что мы стоим?! – обратился я к девчатам.
- Ниче! Пошли, - ухватили они нас за рукава, и мы тронулись в путь.
   Мы подошли к женской общаге. Было одно «но», если в мужской общаге вахт-контроль осуществлялся мягко, как «на границе Швеции и Норвегии», то в жен-ской – сурово, типа «границы Мексики и США». Так что пришлось лезть через ок-но…
   И вот мы в комнате у «наших девушек». У них чисто и уютно, вот что значит женщины.
- Вон, - машут они рукой в сторону своих кроватей, - присаживайтесь, а мы пока переоденемся.
   Мы садимся; один на одну кровать, другой на противоположную. Сидим молча, пялимся друг на друга, краснеем… Потому что краем глаза видим, как они переодеваются в сторонке в легкие домашние халатики и только…
   Дверь уже заперта, одна их них занавешивает шторы. Потом «дамы» садятся рядышком с «кавалерами». Хотя шторы задернуты, но в комнате все равно светло и отвести глаз от красивых ног ( что те халатики) невозможно!
   «Моя» что-то говорит и в конце концов «бросает хвост кота», заявляя:
- Ну ты и стеснительный! Мы же не дети!
   Она берет мою руку и опускает ее на свою ногу, чуть выше колена, и хотя я дей-ствительно жутко скован, но руку мою, как магнитом, тянет куда-то под халат…
   Увы, первый раз оказался не «первый класс», куда как ниже. После этого было как-то не по себе и я нашел какой-то невероятно веский предлог, чтобы слинять, исчезнуть, раствориться…
   Приятель тоже не задержался, похоже, мы были одного поля ягода…
ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ

   Весна принесла долгожданное тепло для города и служебное повышение для меня, «долгожданное» место паркетчика; в нашей бригаде я снова оказался са-мый молодой. Нет, числился еще парень года на два-три старше меня, но он как-то не воспринимался молодым. Однажды сидим после обеда, «цигарки жжем», а он начал вслух мечтать: «Вот выйду на пенсию, целыми днями рыбачить буду! А еще…» и т.д.
   Меня это поразило! Мечтать о пенсии, значит, мечтать о старости! Что за бред?!
   Итак, два молодых, основная масса – мужики среднего возраста и один пенсио-нер, который, понаблюдав за моей работой, изрек:
- Не, сынок! Не получится из тебя паркетчика!
   Надо отдать должное моей бригаде, увидев, что паркетчик из меня никакой, обратно в подсобники они меня не отправили, ведь там и зарплата меньше и престиж ниже и все такое прочее…
   Нравилось мне, когда мы попадали в жилые квартиры, циклевать или менять паркет. Было интересно заглянуть в чужую жизнь, да и встречали нас всегда «хлебом-солью»…
   Весна тем временем набирала силу, а в нашем РСУ трудилась женская бригада маляров, а в этой бригаде состояла Лена В.

PUSSY CAT

   На моей «малой родине» девушек мальчишки (и не только) называют телками, а вот в Ленинграде я такого не слышал; возможно, в моем кругу такое словечко не употреблялось.
   Когда я стал на слух воспринимать англоязычные тексты песен, заметил, что де-вушек, в основном, называют «pussy cat» (кошечка).
   Из этих двух подходов мне всегда был близок второй; или я скорее предпочитал тип женщины «кошка» типу «телка».
   Как раз Лена В. была вылитая «кошка среди телок»: мягкая и жесткая, стройная, гибкая, подвижная, но все же первое, что я заметил, ее потрясающие зеленые глаза. Им-то и посвятил одно из первых ленинградских стихотворений:
Я встречал много девчонок;
Красивых, модно одетых, богатых,
Стройных, наглых, умных, хитрых,
но ни у одной их них
не было глаз.
Я не помню твоей одежды;
Я не помню твоей фигуры;
Я не знал твоего положения,
но у тебя были глаза!
Зеленые угольки!
Живые!
Я люблю вас!
Я хочу обжигать о вас губы!
До боли,
До бесчувствия,
До смерти…
   То есть, если «есть» глаза, то они покроют все недостатки.
   Так что, увидев Лену, я перестал спокойно спать и все пытался с ней встретиться. Это было непросто. Нет, я видел, что тоже ей нравлюсь! И ее коллеги расхваливали меня на все лады. Помню, как во время перекура на объекте присел на что-то каменное, входит начальник РСУ и кричит мне:
- Ты бы не сидел на камне-то! А то кое-что заболеет, и женщины любить не будут!
- Ой, нет! – чуть ли не хором закричали маляры, - мы бы его любого любили! Та-кой мальчик! Золото!
   Вот только Лена была сирота. Выросла в детдоме. В 16 «залетела» (ох и слово!), родила и даже вышла замуж за «виновника залета», благо, что по выходу из дет-дома получила квартиру. Но примерно за год до нашего знакомства с мужем они развелись. Так что, во-первых, она уже «обожглась на воде», а во-вторых, ребенок на руках и никого, кто помог бы; ни тебе бабушек, ни тебе дедушек, их было только двое…
   Тем не менее весна требовала своего. Как-то она оставила ребенка кому-то из соседей и мы встретились вечером в городе.
   Погуляли, сходили в кино, поели мороженого; все было невинно и благопри-стойно.
   Несколько раз наши встречи повторялись по тому же «сценарию», а потом, сра-зу после зарплаты, я пригласил ее в ресторан!
   Попали мы как раз в тот, «без названия», что в «Валином доме», на углу Чкаловского и Б.Зелениной. Конечно, где кабак, там и выпивка, она меня расковала, и я предложил поехать ко мне в гости.
   Ко «мне в гости» - это значило в комнату с пятью алкашами, что, естественно, отпадало; оставалось «ко мне в гости», значит, к Алексею М. на ***
   Когда мы подходили к общаге, уже стемнело, и окошко Алексеевой комнаты светило нам, как фонарь мотылькам…
   Я заглянул внутрь; еще безмятежный Алексей валялся на диване с книгой и грыз пряники.  Тихо постучал. Алексей оторвался от книги и повернулся к окну…
- Привет, Алекс, - высунулся он в окно, сияя своей «фирменной» улыбкой, - ты что так поздно?
   Но тут он заметил Лену и уже без улыбки задал риторический, сакраментальный вопрос:
- Мне уйти?
- Желательно, Леш!
- Ладно, пойду к *** Оставляю вам пряники. Чай знаешь где.
   Ну какой может быть чай вдвоем с девушкой, о которой столько грезил?!
   Как только за Алексеем захлопнулась дверь и мы влезли через окно в комнату, как тут же оказались в кровати…
   Наша одежда летела на пол, и вот та, которая столько грезилась, лежала ря-дом… Когда-то желанная и далекая, а теперь желанная и близкая, горячая юной весенней кровью…
   Но когда «бурная прелюдия» окончилась, «оркестр погасил свечи и покинул сцену». Крах-трах!
   Кошмар; закон подлости; почему, когда я ложился спать один и если при этом начинал думать о ней, то все было в порядке? Настолько в порядке, что это не давало уснуть мне часами! А тут, когда она оказалась рядом, это отказалось служить хозяину!
   Давно мне не было так стыдно! Но, надо отдать ей должное, Лена вела себя очень тактично. Видимо, у нее были глубокие чувства ко мне. Она как-то ненавязчиво утешала меня, а мне хотелось одного – исчезнуть…
   И я исчез; в этом мне помог случай и Министерство Обороны; сразу же после этой ночи ее бригаду срочно перебросили в какой-то отдаленный район, что бы-вало очень-очень редко; а чуть позже Министерство обороны…

НАЧИНАЮЩИЕ И ЗАКАНЧИВАЮЩИЕ ЭКСТРЕМАЛЫ

   Как-то на выходных мы с Алексеем решили отдать дань моде: покататься на скейтах; вернее, поучиться. Недалеко от его общаги находился*** парк, туда мы и направились…
   И вот пробуем с горочки спускаться, благо она не крутая. Начинаем с энтузиаз-мом, но быстро остываем; первый я.
- Леш, - говорю, - ты как хочешь, а из меня скейтбордиста не выйдет!
- Ну, Алекс, давай еще попробуем! За полчаса же не научишься!
- И за час! И за два! Ладно, ты учись, а я посижу покурю.
   Сижу-курю и вдруг замечаю двух девушек, играющих в бадминтон. Они одного росточка, но в остальном разные. Одна полненькая, но совсем чуть-чуть, так что это ее не портит, даже придает некий шарм; другая пожестче.
   Полненькая – явно домашняя девочка, у нее интеллигентный вид, отчасти из-за очков; другая на домашнюю не похожа, такая может и машину водить, и на дерево залезть, и похулиганить и т.п.
      Алексей сосредоточен на учебе. Возможно, ему грезятся лавры чемпиона и куча поклонниц «крутого экстремала»; разрушаю грезы:
- Леш, ты катайся, а я пойду с девушками в бадминтон поиграю.
- Где?! – Лешка от такой новости теряет равновесие и грохается на асфальт. То ли от удара, то ли от девушек глаза его начинают сиять… - Где, Алекс, девушки?!
- Разуй глаза! Они рядом с нами уже полчаса играют.
- Слушай, ну так пойдем, познакомимся! Только, что в очках, чур моя!
- Ой, Леш, что-то уже расхотелось. Да и неудобно как-то. Хотя, если она тебе так сильно понравилась, иди!
- Я стесняюсь. Давай ты первый!
- Ага, опять я!
- Ну Алекс! Ну, Алексушка! (Не с этого ли момента он всех стал называть на –ушка? Цоюшка, Шварцушка, Борюшка и т.д.)
- Ладно, пойдем!
   Как легко знакомиться с девушками, которые тебе симпатичны, но речь не идет ни о «высокой любви», ни о «низкой тяге»! Вскоре мы уже знаем, что в очках – это Таня, а без очков – Жанна. Я предлагаю меняться: они катаются, а мы с Алек-сеем играем в бадминтон. Предложение принимается…
   Увы, они тоже не рождены скейтбордистами! Видя такое дело, я, к вящему(и вякающему чуть-чуть )неудовольствию Алексея, бросаю ракетку и бросаюсь по-могать Жанне. Ведь это веский повод обнять девушку за талию, подхватить ее при падении и т.п. Тут доходит и до него; он кидается к Татьяне и дает ей «мастер-класс»…
   На память об этом, не самом худшем дне нашей жизни у меня сохранилась пло-хонькая черно-белая фотография, где Татьяна с Алексеем стоят рядышком, а я, присев за их спинами, держу у них над головами ракетки. Было похоже на «ним-бы», но, оказалось, «обручальные кольца»…

ПОЛНОПРИВОДНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

   Как-то я заехал к Саше В. на Скороходова, а он мне с порога:
- Хочешь подзаработать?
- Спрашиваешь! А что надо делать?
- Да работа несложная. Вот, смотри.
   Он открыл картонную коробку, в которой оказались не склеенные, распластан-ные пачки «М».
- Ого! – присвистнул я. – Лучше бы, конечно, они были полными.
- Вот их надо склеить, а потом наполнить.
- Чем и зачем?
- Резаным, по форме пачки, картоном. А потом заклеить целлофаном. Все необ-ходимое для этого имеется.
- А зачем все это?
- Понимаешь, тут один мой знакомый еврей уезжает в Израиль, навсегда. По-следнее время он держал подпольный видеосалон, а заодно и как бы «игорный дом», всякие там картежные игры. Там же у него что-то вроде бара: фирменная выпивка, сигареты и прочие «радости жизни». Сейчас все это «дело» он собира-ется продать одному человеку; если этому еврею перед самым отъездом впарить «М», то он перепродаст их вместе с «делом» новому хозяину, когда откроется, что сигареты «левые», он будет уже далеко и спросить будет не с кого.
- Ага, понятно!
- Бабки хорошие, делим пополам. Ну как, согласен?
- Да.
- Тогда так, делать надо быстро, времени уже в обрез; то есть, может, пару ночей придется не спать. Одну коробку ты сделаешь у себя в общаге, а одну я дома.
- Раз так, то давай я сразу и поеду делать.
- Правильно, это по-деловому.
  Понимая, что одному трудно управиться за такое время, решил подключить Алексея М. Пообещал хорошо заплатить. Он согласился.
   И вот бесконечно нудная, отупляющая работа, ко всеобщей радости, окончена в срок. Я, как крутой ковбой, с целой коробкой «М» еду на Скороходова…
Дверь распахивается. За ней два незнакомых мужика, а за их спинами Саша В. Мужики спрашивают:
- Вам кого?
   А Саша за их спинами машет головой, типа «сваливай, явка провалена»!
- Это Скороходова ***? – называю другой адрес.
- Нет. Это ***.
- Ой, извините, ошибся!
   Разворачиваюсь, с бухающим сердцем спускаюсь по лестнице и вдруг окрик:
- Минутку!
   Тут я перехожу на бег, но у выхода из парадного они меня настигают и хватают под белы рученьки…
- В-в, к тебе человек шел?
- Ну да, ко мне.
- А что это он сделал вид, будто тебя не знает?
- Откуда я знаю?! Спросите у него!
- Хорошо, спросим.
   И меня вежливо ведут в РОВД, благо оно совсем рядом. Беседовали со мной тоже вежливо (прямо как на «улице разбитых фонарей». Любопытствовали, что да как, да почему, «не хочу ли я в тюрьму» (шутка). Что это за странные сигареты? Давно ли я знаю В.? Не сидел ли я с ним?
   То, что В. сидел, оказалось для меня сюрпризом. Выяснилось, что после отсидки он состоял под надзором, а это опера как раз и пришли его «надзирать». Бывали они у В. и раньше, но мне везло, раньше я с ними не сталкивался…
   В свою очередь, я поведал им грустную историю приезжего паренька, который редко дотягивает до получки и каждую последнюю неделю месяца тихонечко голодает. А тут возможность подзаработать, делать «роботов» на продажу (был такой бзик в то время: из пустых сигаретных пачек, фирменных, конечно, клеили «роботов» и украшали ими свои скромные жилища).
   В соседнем кабинете без всякой предварительной договоренности про «робо-тов» плел и «фантаст» В.
   Повезло, попали на одну волну. Видимо, поэтому нам поверили и отпустили. Но афера, конечно, сорвалась.

РОК-УРОК
There no stars in N.Y.sky
They all on the ground.
Lou Reed

   У Алексея М. был магнитофон. «Бобинник» или «катушечник», как звали тогда такие агрегаты. В довесок к агрегату он знал одного меломана, имевшего связи в Питерском рок-клубе. Этот меломан, Глеб, давал записи на время, послушать. Слушал, разумеется, и я.
   Странно, но в Константиновке почему-то не слушали питерского рока во време-на моей юности; московский, да: «Машина времени» в числе фаворитов. Конеч-но, было много западной попсы и поменьше рока. Естественно, по рукам ходил «блатняк» (еще не «шансон») где-то перед моим отъездом в Питер появились свердловские команды, с «Наутилусом» на «первых ролях», а питерского так ни-чего и не было. Так что я чувствовал себя «Колумбом», когда впервые услышал «Зоопарк», «Кино», «Аквариум», «Алису», «Телевизор» и т.д.
   Также, благодаря Алексею, я впервые попал на рок-концерт или «сейшн», по-тогдашнему. Собственно, концертов было много, в Ленинградском Дворце Мо-лодежи проходил рок-фестиваль, так что почти сразу после прослушивания запи-сей многие из этих команд я увидел и услышал вживую…
   Денег не было, но было  сильное желание попасть в зал, это желание заменяло билеты. Способ «всеми – правдами – неправдами» требовал времени; нужно было попасть в ЛДМ как можно раньше, чтобы изучить все варианты прохода. В один из таких «ранних заходов» (Дворец еще пустовал) мы с Алексеем сидели у второстепенного входа (главный вход шел как бы через гостиницу), осматрива-лись. Через этот вход вошли три парня, присели рядом с нами, закурили и начали что-то горячо обсуждать; по их разговору я понял, что это музыканты какой-то группы. Потом они встали и ушли за кулисы…
   Лешка перевел дыхание и каким-то ненормальным, священным полушепотом заявил:
- Знаешь, кто рядом с тобой сидел?!
- Нет?
- Цой! Ну, «Кино»!
- А-а! Ну, я еще гляжу, восточная внешность. Да, а он-то Цой! Ну да!
   Лешка еще долго ходил взбудораженный, но на меня, честно говоря, большого впечатления это не произвело, хотя «Кино» я уже полюбил (три моих самые лю-бимые команды на сегодня как раз «Кино», «Аквариум» и «Зоопарк», только «Кино» я теперь не могу слушать) к тому времени…
   Позже я видел Боярского в бане на Марата, а Розенбаума в кафе на 1-ой линии В.о. Знакомый уличный портретист писал портрет Патриции Каас, и там же, на «катьке», как-то дружески беседовал с художниками Светин.
   Так что слова Лу Рида:
В небе Нью-Йорка не увидишь звезд,
 Все они на земле -
прекрасно подходили для Ленинграда…
тем временем публика стекалась в Дворец Молодежи; если к началу концерта мы еще не проникали в зал, тогда оставалось пробиваться в зал «свиньей».
   Способ этот заключался в скоплении толпы безбилетников у входа в зал; в ка-кой-то удобный момент эта группа перла внутрь внаглую, оттирала контролеров и рассеивалась в толпе, где уже нереально было отделить «козлов от овечек». Тут главное было не оказаться в «хвосте группы», последних могли схватить контролеры…
   Но вот ты в зале, билета у тебя нет, значит, нет и места. Но слушать рок сидя – это…извращение! Самый смак быть сжатым толпой и под звуки музыки войти с ней в один ритм, стать одним целым. Это невероятная энергетика! Я понимаю, откуда взялась у рокеров манера прыгать со сцены в зал, на руки зрителей: у этой энергии такой заряд, что кажется, оттолкнись посильнее от пола и полетишь, взмоешь над толпой…
   С этого рок-фестиваля на несколько лет «сейшены» стали весомой частью моей жизни. Это был хороший «рок-урок»: мощный импульс вывести внутреннюю сво-боду из подполья на «свежий ветер» перестройки (кто знал, что «ветерок» этот превратится в «ураган»)…

ЛЕНИНГРАД. ИЮНЬ. ДОЖДЬ.

   День тот выдался одновременно дождливым и светлым, бывают иногда такие денечки. Светлым он был и по настроению; кажется, в такой день ничего плохого в мире, а по крайней мере в городе, не происходит. И даже умирают люди легко и радостно, как будто не умирают даже, а «уезжают» в некие благословенные края, к своим хорошим, любимым друзьям…
   Собака тоже была необычная, такая «прародительница – мы-сами-не-местные», что появились несколько лет спустя. Она забежала в вагон на следующей после моей остановки и, несмотря на мои уговоры доехать со мной до друзей, где я надеялся ее покормить, вышла раньше…
   Меня это впечатлило, так что я сразу же, в трамвае, начал писать:
Ленинград. Июнь. Дождь.
Я еду к знакомой девчонке;
Только что добежал до остановки,
Встал под защиту балкона,
Но вот идет трамвай №1
И больше ничего не надо ждать…

Трамвай-одиночка, без второго вагона;
Люди без задних мыслей;
Кто мокрый,
А кто сложивший зонт
Едут куда-то в нем;
Скорее всего домой,
А может и на работу,
Если в ночную смену;
Но никто, я уверен,
 Не едет просто так…

И вдруг,
Они начинают беспокоиться,
По очереди,
До кого когда дойдет
Этот мокрый бездомный пес…
(Зачем-то вбежавший сюда
И едущий в никуда…)
И люди боятся этот «комок
Тихого одиночества».

Они принимают позу угрозы,
Когда приближается «их друг».
Они убирают ноги,
чтобы не испачкаться вдруг…
   Закончил я его в парадном и только потом поднялся к друзьям (здесь оно не полностью, слишком большое).
   Собственно, я ехал не только и не совсем к знакомой девчонке. Татьяна уже ста-ла М., то есть вышла замуж за Алексея. Кстати, провернули они это дело «по-ленински», т.е. конспиративно: «ни один шпик не унюхал шпиг со свадебного стола»! Так как, по словам Алексея, свадьбы не было; получил жену «под рос-пись» и все дела!
   После свадьбы он перебрался к Татьяне. Она с родителями жила в уютной от-дельной квартире с прекрасным видом на Никольский собор, лучшую церковь Ленинграда, по моему мнению!
   Алексей сразу стал 100% семьянином! Конец «сейшенам» и прочим тусовкам. Какое-то время я бывал у них в гостях, но мне не очень нравилась зажатость, за-крытость их дома, так что постепенно мои визиты прекратились, а Алексея я ви-дел лишь изредка, в Академии…

М.О. СССР ПРОТЯГИВАЕТ «РУКУ ДРУЖБЫ»

   На лестничной площадке 1-го этажа «краснокурсантской» общаги стоял стол, а на нем что-то вроде «почтового ящика»: много-много деревянных ячеек с номе-рами комнат…
   Однажды, примчавшись с работы, я нашел в своей ячейке «путевку на курорт», а серьезнее, повестку на сборы…
- Ура! – закричал я. – От сборов отмажусь, а работу завтра на законных основани-ях (поездка в военкомат) прогуляю!
   Утром приехал в военкомат и меня с ходу взяли в оборот:
- В отпуск когда?
- Не знаю. В сентябре-октябре, наверное.
- А мы предлагаем почти все лето отдохнуть!
- Да, а где?
- А под Архангельском! Лагерь в лесу. Места красивейшие! Речки. Озера. Грибы. Ягоды. Как южанина спрашиваю, чернику, к примеру, доводилось пробовать?
- Ни разу. В книгах попадалось «черничный пирог», а пробовать не приходилось.
- Ну вот! А там ее полно и совершенно даром! Ягода – чудо! Объедение. Эх, я бы и сам туда махнул! Да вот служба. А тебе, сам подумай, или все лето в городе па-риться, или… Да, а приедешь со сборов, тут сюрприз!
- Приятный?
- Еще какой! Зарплата за три месяца! Сохраняется по месту работы! Ну как, едешь?
- Еду!
- Ну и отлично! Послезавтра сюда же, к восьми утра, с вещами.
                Продолжение следует…

ПАРТИЗАНСКИЕ ТРОПЫ

   Едем в «лагерь». Плацкартный вагон, набитый пьющими «партизанами». За ок-ном серые деревеньки, между которыми такой же серый лес…
   Чем дальше от Ленинграда, тем меньше цивилизации. К примеру, на одной из станций в вагон-ресторан влетели местные жители и смели все, даже то, на что ленинградцы и внимания не обращали…
   Утром выехали, к вечеру приехали. Маленькая станция с деревенькой и доволь-но большой в/ч.
   Для срочников наш приезд – событие. Бегут на нас посмотреть, спрашивают земляков и, конечно, стреляют сигареты. Нам и вовсе забавно: вроде бы одеваем форму, вроде бы становимся солдатами, но при этом греет, что всего на три ме-сяца и как бы понарошку.
   Лагерь наш и правда стоял «в чистом лесе», около пяти-шести км от части и де-ревеньки. Два ряда больших квадратных палаток с деревянными помостами внутри, на которых по пять-шесть матрасов. Военкоматчик оказался прав: тут бы-ло не хуже, чем в общаге на Кр. Курсанта, а соседи так несравненно лучше!
   Самая экзотическая фигура из моих соседей: узбек Боря. Невероятно плоское и круглое лицо с глазами-прорезями и абсолютной невозмутимостью. Боря мог бы изображать Будду. Не помню, чтобы за три месяца он что-нибудь сказал…
   Тут же присутствовал и «русский богатырь Добрыня Н.», по-настоящему Юра Рябов. Большой такой человечище (чемпион Ленинградской обл. по какой-то борьбе) с удивительно обаятельной улыбкой, с детским добродушием и с «бори-ным» немногословием.
   Таким же улыбчивым, как Юра, оказался кондитер Андрей. Он тоже был круп-ным и по-купечески дородным. Большой любитель поболтать и посмеяться.
   Игорь был худощавый, рыжий, конопатый и серьезный. Любил козырнуть своей работой: возил дефицит в «Елисеевский».
   Остальных не помню. Мы же четверо, как познакомились в поезде, так и посе-лились вместе и все три месяца были «не разлей вода».

КЛИМАТ – ПОДАРОК

   Вечер приезда был посвящен обмыванию нового места, благо запасы спиртного превышали даже количество домашней снеди.
   Утром все ждали «плату за веселье по полному тарифу», но обошлось. Оказа-лось, сон на свежем воздухе лечит похмелье лучше рассола.
   К тому же мы выспались, так как никто не орал: «Рота, подъем!» и в целом, офицеров поблизости не наблюдалось. В небе сияло солнце, птицы приветство-вали новых соседей радостным пением.
   Мы с аппетитом позавтракали и помчались на речку.
   Неглубокая и узкая речка имела запруду около перекинутого через нее дере-вянного мостика. С мостика в запруду можно было нырять. Вообще, для моего типа пловцов – идеальное место: нырнул, чуть проплыл и уже не так глубоко, чтобы бояться…
   Красивое место, отличная погода, хорошая компания просто «проглотили» день, так быстро он прошел, но нам предстояло еще шесть таких же замечатель-ных денечков…

ДЕЦИМАЦИЯ

   Итак, неделя пролетела, как один день; спасибо погоде за «климат-подарок» (после той недели солнца мы уже почти не видели) и мудрому руководству части. Так как скорее всего всех нас «ловили на одну приманку», что это, мол, курорт, «лагерь труда без отдыха», вернее, наоборот, и т.п., то взять нас сразу за жабры было бы обманом. Неделю нам подарили, а потом мы проснулись и увидели, что в лагере…офицеры!
   Кое-как нас собрали во что-то вроде строя и кто-то вроде нашего начальника задал простой вопрос:
- Хорошо отдохнули, бойцы?
- Отлично, товарищ***!
- Ну и хорошо! А теперь, бойцы, пора за работу!
- «Соловьи, соловьи, не будите солдат!» - процитировал кто-то из строя под дружный хохот и одобрительные реплики.
   Командир тоже посмеялся и продолжил:
- «Соловьи» слишком рано вас будить не будут и перегружать работой не станут, но кое-что делать придется. Вы люди взрослые, сознательные, сами должны по-нимать.
   Комплимент подействовал; народ притих и командир развил «наступление»:
- Чтобы без обид, распределим вас на работу таким образом: ну вот, прям первые 10 человек…будут заготавливать столбы! Вторая десятка будет их возить; третья – рыть под них ямы, шестая – устанавливать, седьмая…
   Не помню, в какую десятку я попал, «столбовую», «ямскую» или какую еще, просто мне досталась другая работа. Командир уже направился к «УАЗику», но вдруг вернулся к расползающемуся, вздыхающему строю:
- А секретарш-машинистов среди вас, случаем, нет?
   Толпа разродилась смехом и криками:
- Не, товарищ***, секретуток не держим!
- Значит, никто не может на печатной машинке работать?
- Не, нету таких! – постановил народ.
   Расстроенный командир снова направился к «УАЗику». Бойцы разбирали инст-румент,а я разбирался считать ли умением печатать мои редкие опыты с машин-кой в редакции…
- Товарищ командир, - бросился я к машине.
- Да, - высунулся он в окошко.
- Я умею печатать.
- Серьезно?!
- Не спец, конечно, но печатать приходилось, когда в редакции работал.
- Тогда садись в машину, поедем в штаб.
   По дороге меня поставили в известность, что секретарша ушла в отпуск; заме-нить ее некем; скапливаются разные бумажки; это беспокоит и т.д. и т.п.
   Полдня болтался по части без дела, потому что у начальства появились какие-то неотложные дела. Было интересно наблюдать солдатскую жизнь со стороны и лестно отношение срочников, как к какому-нибудь крутому ветерану…
   Потом меня нашли и вызвали в штаб. Начштаба, протянув кипу бумаг, поставил задачу:
- Вот это надо перепечатать до завтра.
- Хорошо, сделаем.
   Довольный начштаба куда-то умчался, а я уселся за машинку…
   Примерно через час начштаба заскочил взглянуть, как идут дела. Понаблюдав за процессом, он печально изрек:
- Ну, так и я мог бы. Нет, может, чуть медленнее тебя, но… А это надо до завтра закончить, к 9 утра.
- Ну, товарищ***, может вы и могли бы также печатать, но вам-то некогда. Вон вы все бегаете, хлопочете!
- Ну это да!
- А мне спешить некуда – три месяца впереди. К тому же все равно я быстрее вас печатаю.
- Но ты же не успеешь до завтра.
- Почему?! Ночь не посплю! Делов-то!
   Начштаба ушел с печалью на сердце, видимо, не очень доверял «партизанскому усердию». Но коль уж мне оказали доверие!
   Утром радостный начштаба получил свои бумаги в печатном виде и умчался в Архангельск, а я на несколько дней остался без работы.
   Позже он пытался диктовать мне, но тут ничего не вышло, так быстро я не мог. Хотя работы «по специальности» почти не было, тем не менее я выпал из обой-мы; никуда больше меня не привлекали, так что я шлялся, как «Винни-шатун» или «кот-сам-по-себе»…

ОЗЕРО-УБИЙЦА

   Не знаю, был ли у МО свой «рубильник» там, наверху, в «небесной канцеля-рии», потому что после нашей курортной недели будто кто-то отключил солнце… Не сказать, что стало холодно, но солнце « залезло с головой под пуховое облач-ное одеяло», вроде и грело, но не показывалось…
   Попробуй-ка вспомни, что это я надумал купаться в такую погоду! Да еще в озе-ре, что покоилось рядом с лагерем, ведь на моей памяти никто в нем не купался. В это время все находились на работах и некому было отговорить меня от этой странной затеи…
   У этого озера был один явный минус: берег если пологий, то заболоченный, а если не заболоченный, то обрывистый. Долго я  искал подходящее место и нако-нец остановился. Разделся, бросил одежду у колышка, вбитого на самом краю низенького обрывчика. Держась за колышек, спустился к воде…
   Сделал пару шагов в озеро, но качающееся под ногами дно жильнуло в сердце страхом и я стрелой вылетел на берег! Не без помощи того же колышка.
   Какое-то время спустя рассказал этот случай местному старику, на что он заме-тил:
- Повезло тебе, внучок.
- Почему, дедуш?
- А что выскочил сразу. Это же «ложное» дно, из водорослей. Около берега оно обычно покрепче, да и ты легонькай, пошел бы по нему в озеро, а как отошел бы на глубину, оно бы и прорвалось. А выбраться из-под него, все равно что из сети…
   С тех пор, проходя мимо этого озера, я иногда с легким холодком на сердце ду-мал: «Вот это был бы курорт! «Вечный отдых»!

АРХАНГЕЛЬСК

 Однажды Кот предложил мне съездить в Архангельск:
- Я бы и сам смотался, Алекс, но я же срочник! Меня если заметут – кранты! А те-бе ничего не сделают, хоть и попадешься. К тому же ты все равно «неохвачен-ный».
- А ты уверен, что есть смысл в этой поездке?
- Уверен! Я тебе точно говорю! Я записку напишу, и у нас будет и водяра, и жрат-ва, и курево, может, и денег подкинут.
- Ну служил он в твоем городе; ну, дружил ты с ним, а теперь-то он дома… Вдруг ему ты ему и на х… не  нужен?
- Ну, я же рассказывал (сто раз он рассказывал), что был у него в увольнении. Он меня встретил ох…о! И матушка его была рада.
- А отца у него нет, что ли?
- Нет, они вдвоем с матушкой живут. С отцом его она развелась.
- Ясно. Ну ладно, попробуем.
   Так, в мрачный дождливый вечер, когда мы гоняли чаи и «стругали подвески для топоров» в избушке Кота и Алексея З., на стрельбище, меня подбили на самоволку в Архангельск. И то сказать, деньги заканчивались, курево тоже, поездка была жизненно необходима…
   И вот на другой день, снова в гражданке, к часу ночи плетусь на станцию из на-шего любимого лагеря. Снова дождь и темнота, как грязь под ногами. Одет до-вольно тепло, а все равно зябко.
   Добираюсь до станции тютелька в тютельку к прибытию поезда, но он задержи-вается. Топчу лужи на платформе, грею нос сигаретами, поезда хочется, как чуда, как… Мысль в голове, как «обдолбанная белка в колесе» не крутится, а так, лап-ками дрыгает: «А ну как он совсем не придет…»
   Ну нет, появился! Сразу стало на душе радостней, наконец-то согреюсь, а то и вздремну!
   Такого я ни разу не видел! Поезд «времен гражданской войны»! Может, кто и на вагонах сидел, «чем советская власть не шутит»! Но внутри сесть оказалось трудно, «рыбы в банке тоже не сидят»! Народом все так забило, что в тамбуре нереально было достать сигареты из кармана. Тем не менее, кто-то умудрялся курить «активно», а остальные «пассивно».
   Кое-как, с надеждой всунуть куда-нибудь свой мини-зад, прошел, продавился через два вагона и понял, смысла двигаться дальше нет. Вдруг с удивлением за-метил, что багажные полки не заняты.
   Прикинувшись «авточемоданом», втиснулся между потолком и полкой и с гре-хом пополам, а поезд был явно класса «экспресс-черепаха», добрался до Архан-гельска…
   Не стремясь в общий «человекопоток», взирал я сверху, как несет он к «устью» рюкзаки и корзины.
   В свои законные выходные горожане запаслись «дарами леса» и теперь торо-пились по домам, я же наоборот ехал за «дарами города», дом мой находился далеко и спешить мне было некуда…
   Ж/д вокзал находился за городом, пришлось больше часа ждать автобус в го-род. Это был «северный час», тянулся в два-три раза дольше обычного.
   Полу-облака, полу-тучи над головой, казалось, вот-вот придавят тебя, а сную-щие под ними рыдающие чайки только добавляли тоски. Такой тоски, как за этот час, давно не приходилось испытывать, а может и никогда…
   Но вот нагрянули автобусы и движение сразу разогнало «тучи в душе». Потом начались поиски квартиры. В руке, как компас, клочок бумаги с адресом, и впе-ред. На пути, будто оазис, попалось работающее полу-кафе-полу-магазин, а в нем («радость Бумбараша») горячее ароматное какао! С потрясающими булочками и пирожками вдобавок! Так, благодаря «волшебнику МО», простые вещи превращались в деликатесы!
   Когда я вышел из кафе и закурил, у меня уже установилось всегдашнее припод-нятое настроение; ведь впереди ждали новые встречи, приключения, а самое главное, там впереди, за каждым углом можно было встретить свою Любовь!
   Нужную квартиру в типовой пятиэтажке нашел легко, только вот дверь никто не хотел открывать. Минут пять, как дятел, долбил в звонок, бесполезно!
   Вот это облом! Куда они могли деться? Хотя я ведь прибыл «сюрпризом» и ни-кто не обязан был меня ждать. От огорчения даже забыл, что у меня есть еще один адрес: друга Котова друга.
   Пошел туда. Друг Котова друга жил в очень старом, черном двухэтажном дере-вянном доме. Не в личном, конечно; там тоже как бы были квартиры.
   Тут уж мне открыли дверь сразу, без вопросов пустили внутрь и только потом женщина в возрасте, по виду пьющая, спросила:
- А ты, наверно, к***?
- Ага.
- А его нет. Он у*** должен был ночевать.
   Она мне называет имя Котова друга, а я объясняю, мол, только что оттуда, а там никого…
- Да спят еще! Куда они могли деться! Спят.
   Благодарю, прощаюсь и с радостью, оттого что «они спят там» и что не надо ос-таваться в этой квартире, вылетаю на улицу.
   В жилищах одиноких стариков и алкоголиков (вот эти как раз не бывают одино-ки) свое амбре и, как Бабе-Яге не нравился «русский дух», так этот не каждому придется по нюху.
   Снова долблю в звонок, на том же месте, через час. На этот раз дверь приот-крывается; парень с заспанным похмельным лицом со смесью испуга и удивле-ния смотрит на меня, потом все-таки догадывается спросить:
- А ты кто?!
- А я к***. От Кота.
   Парень, не закрывая дверь, уходит вглубь квартиры и кричит кому-то:
- ***, там к тебе какой-то человек! От какого-то Кота!
- О, привет, - в дверях появляется другой парнишка, - заходи!
- Я – Алекс, - заявляю я, перешагнув через порог.
- А я***.
- Да я-то тебя давно знаю. Столько о тебе слышал от Кота; вот, кстати, от него за-писка.
   Пока хозяин читает, осматриваю квартиру, в которой прошел ночной загул. Многие еще спят; кто где. Но видно, что этот «бардачок» только на выходные, пока мама в отъезде (она была где-то в деревне у родни), а в целом «чаша полная и уютная»…
   Хозяин ведет меня на кухню, где два похожих не внешне, а по состоянию парня «аптекарским способом» (недаром мама хозяина зав.аптекой) делят остатки водки.
- Ты будешь? – с плохо скрываемой надеждой на отказ спрашивает меня хозяин.
- Не! С утра, ты что!
   Одного из парней вдруг разбирает смех; действительно, отказ от водки – самое смешное, что можно придумать.
   Через какое-то время встает вопрос пополнения запасов. Деньги есть, но все выпито, съедено, выкурено (последнее меня особенно напрягает) и никто не хо-чет двигаться, кроме меня.
- Я бы сходил, - уверяю пацанов, - но я же города не знаю.
- А, ладно, - решительно, но из последних сил машет рукой хозяин, - пошли! Хотя бы не одному. Да и про Кота расскажешь, как он там.
   Ходим по магазинам. В очередном кафе пьем очередное какао с очередными пирожками, которых захватываем и с собой.
- А жаль, тебя прошлой ночью не было!
- А что такое?!
- А бабы были! А тут питерский пацан! Они бы заценили!
   Не вдаваясь в объяснения, что я такой же «питерский», как и «архангельский», вместо этого рассказываю про Кота и наши «партизанские будни и блудни».
- А когда тебе обратно надо?
- Сегодня ночью.
- А может останешься?! Хоть на два-три дня! Сегодня погудим еще, а завтра мать приедет, я тебя с ней познакомлю. Она Котову другу будет рада.
- Не, не могу. Сам пойми, пусть и не совсем всерьез, но все же это армия.
- Жалко! А вы с Котом приезжайте как-нибудь! Может, ему увольнение дадут.
   Обещаю, если получится. Наконец мы возвращаемся туда, где голодные «галчата щелкают клювиками» в предвкушении водки и сигарет.
   Сразу же формируется НЗ: водка, сигареты, консервы, даже выуженная из хо-зяйских тайников банка растворимо-дефицитного кофе. Это передачка Коту. А уж после этого «продолжение следует»; тут и я позволяю себе пропустить водочки под грибочки, капусту квашеную, яичницу с колбасой и прочую архангельскую снедь.
   Ребята отличные. Время летит незаметно, но вот за окном начинает смеркаться и хотя расставаться не хочется, я встаю… Меня все уговаривают остаться, но я не-преклонен и в конце концов выкладываю главный довод: «Пацаны же там ждут!» Это свято! Это никто не оспаривает…
   Проводы, посадка в вагон и вот, без приключений и кажется, быстрее, добира-юсь до своей станции, а чуть погодя стучу в окошко сторожки…
   Загорается свет. В раме окна нарисовывается заспанное, чуть испуганное лицо «именинника», которое тут же «делает шаг» к радости:
- Алекс! Алекс приехал!
   Кот распахивает двери и (как долго не виделись!) крепко обнимает меня. Вхожу, здороваюсь с Алексеем, и с видом триумфатора, под дружные овации взгромождаю на стол «трофей»…
   Кот с радостными восклицаниями опорожняет рюкзак.
- Ну что я говорил! Живем! А денег не передал?!
- Есть немного.
   Достаю деньги и присоединяю их к прочему; все по-честному.
- Так это, может того?! – с сияющим видом Кот кивает в сторону водки.
- Смотрите, - говорю, брякаясь на кровать.
- Надо ж пацанов позвать, - грустно поддерживает инициативу Алексей.
- Ну, идите, будите, а я пока поваляюсь, заслужил!
- Это да! Это да! Ладно, мы пошли.
   Вскоре в сторожку заваливается толпа. Все радостные, как будто никто не будил их далеко за полночь. Откупоривается первый сосуд и… Да, такая вот она – молодость!
                Продолжение следует…
                -14-

МАКАРОВ, А МОЖЕТ КТО ДРУГОЙ

   Прошло месяца полтора. Все потихоньку работали, не стонали, так как слово начальство держало и особо не напрягало.
   Вдруг тревога! Всем срочно на построение! Даже подъем устроили раньше. Ро-пот гасится новостью: будем стрелять! Ну какой мужик не любит пострелять!
   После завтрака всех собирают на стрельбище.
   Привозят пистолеты, ящики с патронами. Начинается стрельба.
   Не помню, из чего стреляли, «Макаров» или что другое, но мазали все ужасно! Только один офицер показал класс, что ж, практика! Столбы-то он не вкапывал.
   После «отстрела» мишеней уже никого не гонят на работу; получился как бы полу-выходной. Лагерь непривычно полон народом в послеобеденное время, но вскоре большинство укладывается отсыпаться и наступает «тихий час»…
   На следующий день все возвращается «на круги и прочие геометрические фигу-ры». А еще через пару дней меня с заговорщицким видом подзывают два моло-дых офицера…


СОСЛАН НА «ГАЛЕРУ»

- Привет, ты Алекс?
- Ага.
- А я***. А я***.
- Очень приятно.
- Взаимно. Слушай, нам Алексей З. ,со стрельбища , сказал, что ты мог бы в Питер смотаться за шмотками.
- Ни фига себе! А с чего это он взял?!
- Кто его знает! Мы спросили его, кто из «партизан» мог бы достать «фирменные шмотки, он сказал, что ты мог бы. Мы все оплатим! Дорогу там и прочее…
- А на сколько?
- Ну, не больше недели.
   Я согласился, скучал уже по Питеру. На следующий день мне вручили энную сумму денег, билет до Ленинграда и список желаемых вещей.
   По дороге соображаю, что делать. Конечно, на «галере», как тогда называли в народе «Гостиный двор», можно было купить «фирму», там постоянно ошивались спекулянты, но там часто и «ошивали». Кидалова, обмана там хватало. Надо было через знакомых, а их-то всего трое. Алексей сразу же исключался, в таких кругах он никого не знал; Саша знал много разного народа, мог иметь знакомцев и на «галере», но Саше я не доверял; оставался только Игорь.
   Игорь к этому времени уже «охранял покой спящего города» на Петроградской стороне. «Галера», увы, в другом районе, но в огромной милицейской общаге, куда перебрался Игорь, могли быть служивые их «тех краев». Вдруг у него появились новые знакомства?
   Прибыв в город, сначала заехал на «Курсанта». Там меня ждала новость: приез-жала мама с двоюродным братом Олегом. Две недели прожили они в этой общаге. Меня, естественно, не дождались и укатили домой. Странно, что мама не предупредила о приезде. Видимо, хотела, как «снег на голову», но вышло,  что не на мою…
   Милицейское общежитие в Купчино с виду ничем не отличалось от обычного жилого дома. Довольно высокое здание из красного кирпича; этажей девять, ес-ли не больше.
   Внутри сразу становилось ясно, куда попал: на вахте сидели настоящие мили-ционеры. Чтобы пройти дальше, им нужно было назвать человека, к которому идешь, и оставить паспорт.
   Игорь жил на восьмом или девятом этаже в небольшой, довольно уютной ком-нате, всего лишь с одним соседом. До этого я заезжал к нему, но соседа не заста-вал дома, а тут «застукал на месте проживания». Звали его Володя и, в отличие от того же Игоря, какой-то он был несерьезный, что ли; очень смешливый, но в этом было какое-то обаяние.
   Игорь нас познакомил. Я тут же выложил «карты  на стол» и мне повезло. Не помню, то ли Вова сам работал в районе «галеры», то ли у него там были знако-мые «стражи», но он вызвался помочь…
   Помог, достали почти все, что требовалось, так что я вернулся в «родные леса» триумфатором. Увы! Вскоре случилась…

ЗЛАЯ ШУТКА

   До конца сборов оставалось всего ничего, несколько дней, и мне пришла в го-лову дурная мысль, устроить поединок «Запад-Восток», то есть «плакатно рус-ский» Юра против «плакатно восточного» Бори. Все было бы по-честному: оба занимались борьбой, разной, конечно, но тем не менее имели примерно одну весовую категорию; даже по темпераменту почти не отличались. Мыслью этой я ни с кем не делился, понимая, что просто так Юра не согласится, слишком добро-душный; с Борей было говорить неудобно, он так и держался особняком. Значит, надо, чтобы «битва народов» состоялась по их собственному желанию. Тогда я начал интриговать против Бори, так, чтобы наша компания на него наехала, а в итоге предложить Боре бой «один на один» с Юрой.
   Интриговал я очень неумело, хоть и получилось «один на один», да не по-моему, вдруг вышло, что это мы с Борей деремся «один на один»! Гадство, но на это еще пол-лагеря собралось посмотреть!
   А смотреть-то оказалось нечего. Мы приблизились; вспышка, фейерверк! И я на земле… Кто-то из зрителей крикнул: «Finita la comedia!» И все разошлись. Оста-лась только моя компания утешать меня, даже вечно улыбающийся Юра Рябов сделал скорбное лицо…
P.S. – 2007. Лет через восемь-десять впервые прочел почти всего Достоевского, в том числе и пророческих (хорошо бы до самого конца) «Бесов» и со временем понял, что в той ситуации я немного напоминал молодого Верховенского. Возможно, хотел, как и он, попробовать, насколько сильно мое лидерство. К счастью, Бог уберег меня от такого греха, какой взял на себя Верховенский, а то страшно подумать, куда бы мы все загремели!

ЗАОБЛАЧНЫЕ ЗВЕЗДЫ

   И вот он, торжественный день окончания сборов! Нас опять кое-как собирают в строй и командир части произносит короткую, но торжественную речь, из кото-рой следует, что с этого дня мы…офицеры запаса!
   Надо было видеть лица «офицеров»! Надо было слышать их голоса! А каково было мне! На срочной меня разжаловали из сержантов в рядовые, а здесь произ-вели из рядовых в офицеры!
   Всеобщее удивление выглядело закономерно, никто никого не извещал о цели сборов. Люди спокойно копали ямы, устанавливали столбы, пилили, рубили, строгали и вдруг – на тебе, «из грязи в командный состав»!
   Правда, эти офицерские звездочки напоминали небесные звезды, укрытые об-лаками, знаешь, что они есть, но видеть их не дано. Да оно и к лучшему! Не к до-бру увидеть эти звездочки у себя на плечах, значит, над Родиной «сгущаются ту-чи», и ты ей понадобился, а нужны мы Родине только в худшие для нее времена…

ВОЛЧЬИ ГЛАЗА

   Военком не обманул: после сборов я получил «огромную сумму» - свою зарплату за три месяца, а еще отпуск, видимо, в родном РСУ решили, что после сборов мне надо отдохнуть. Осенью на Ставрополье еще можно погреться на солнышке, так что я рванул в родные пенаты…
   В Ставрополе, по традиции, решил заехать к Сашке Х., на Ташлу. Денек был чу-десный, так что я сдал вещи в камеру хранения автостанции и пошел пешком к Нижнему рынку.
   Не знаю, так ли я изменился за год вдалеке или изменились родные края, толь-ко вдруг я стал замечать, какие злые глаза у встречной молодежи! Просто волчьи глаза! Почему же раньше я не замечал этого? Может, потому, что не с чем было сравнить? (И не потому ли СИЛА, которая была у меня ТАМ, совершенно исчезала ЗДЕСЬ?)

ПОБЕГУШКИ-РАСКЛАДУШКИ

   Как дети из неблагополучных семей бегут куда подальше из своего «разоренного» гнезда», так и я старался как можно реже ночевать в своей общаге на Кр.Курсанта. К сожалению, Алексей покинул «общагу-коммуналку», и я лишился лучшей «вписки» (на сленге хиппи и других неформалов «вписка» - это место, где можно в худшем случае переночевать, а в лучшем – перезимовать. Чаще всего «вписку» искали в «Сайгоне», а также не сейшенах, в рок-клубе и т.д.)
   Игорь с Володей заявляли: «Приезжай в любое время! Проблем нет! Ведь есть раскладушка!» Я бывал у них довольно часто, но все же Купчино не ближний свет…
   «Веселый поселок» - вариант не лучше Купчино, но Андрей-кондитер и его мо-лодая жена всегда так радовались моим визитам, что я старался их не огорчать и бывать почаще. Правда, ночевать оставался не всегда, условия не позволяли; нет, у них тоже была раскладушка, но оставаться в их комнате – значит, испортить молодоженам ночь, а в «последней» комнате жила бабушка Андрея, туда кому охота…
   Так что, если я оставался, то только после бурных уговоров.
   И вдруг, среди этой цыганщины, Игорь предлагает мне комнату в коммуналке! Это вышел самый приятный сюрприз года!
   Оказалось, что дом-громадину на углу Б.Зелениной и Чкаловского проспекта поставили на кап. ремонт. В связи с этим начали расселение жильцов, но процесс этот очень долгий, и в доме возникали «пустоты», т.е. свободные квартиры. По-чему-то в них не отключали ни газ, ни электричество, так что они вполне годились для жизни.
   В одной из таких квартир на пятом этаже Игорь и предложил мне комнату, само собой, я с радостью согласился.
   Еще одну комнату занимал коллега Игоря с юной женой, остальные две или три пустовали.
   У меня стояла большая железная кровать и «многофункциональный» стул; на него я вешал одежду перед сном, на нем ел, на нем сидел зимними ночами у ог-ромного окна и смотрел на горящие фонари в тихом переулочке напротив, когда шел снег или дождь…
   Вот так у меня появилась своя комната! Появилась и сыграла огромную роль в последующих событиях…

ЛДМ

   Однажды Игорь сообщил мне новость, что теперь дежурит в ЛДМ.
- Неплохое тебе местечко досталось.
- Это точно! А ты заезжай туда в мое дежурство. Вот телефон, позвонишь и тебе скажут, на смене я или нет.
   Я не преминул воспользоваться приглашением. Он тут же познакомил меня с вахтером Мишкой,который сидел «на контроле»; вечером ему сдавали ключи от всех баров, кабинетов и т.д. Мишка носил очки и казался серьезным человеком, но на самом деле был шебутной приколист. Работал он сутки через трое, но бы-вал в ЛДМ чаще, потому что занимался в театральной студии.
- О! А я в детстве мечтал стать актером!
- А почему мечтал? Уже не хочешь? – поинтересовался Мишка.
- Нет. Уже не хочу.
- А что так?
- Долгая история.
- Ну так оставайся сегодня со мной на дежурстве, ночь длинная, вот и расска-жешь. Кстати, ты бы зашел к нам в студию, вдруг передумаешь.
   Только я собирался категорически отказаться, но тут Мишка говорит: «А вон на-ши девушки, из студии, идут. Привет!»
   Мы-то сидели на «контроле» и людей мимо много проходило во всех направ-лениях, а когда чего-то или кого-то много, уже меньше обращаешь внимания, но эти девушки подошли к нам, чтобы «перекинуться парой реплик» с Мишкой, я увидел одну и влюбился…
- А это кто? – спросил я Мишку, когда они ушли, - худенькая, черненькая.
- Левадская.
- А-а-а. А когда у вас занятия?
- Так ты решил зайти к нам?
- Ага.
- Ну тогда…
   И Мишка рассказал все про свою студию, а потом и привел меня туда, на оче-редные занятия…

ВЕСЬ МИР – ТЕАТР И В НЕМ МАЛЕНЬКАЯ ТЕАТРАЛЬНАЯ СТУДИЯ

   Всю «незрелую часть» жизни я мечтал стать актером и вот впервые попал в ак-терский коллектив, совсем маленький, а местами и очень юный…
   Юные – это Тепа и…рыженькая, конопатая девочка, забыл, как ее звали. Они еще учились в школе, обе были хорошенькие и на этом их сходство заканчива-лось.
   Тепа совсем не оправдывала свою кличку. Под маской детской наивности скры-вался совсем не наивный и совсем не детский ум.
   Зато Рыжик действительно была наивна и простодушна; еще никаких масок… никакой косметики.
   Татьяна и Юля совсем недавно закончили школу, но Юля уже успела выскочить замуж. Правда, что-то мужа ее совсем не помню.
   Моя ровесница Вика была девушкой жесткой. Кажется, у нее было больше вла-сти, чем у руководителя  студии…
   Ну, а Левадская школу закончила год назад и провалилась в ЛГИТМИК.
   Мужскую половину представляли: вахтер Мишка, украинец Сашка, официант ресторана ЛДМ Андрей, руководитель студии, ну, и с какого-то момента мне удалось «усилить мужское присутствие».
   За все время, проведенное в студии, мы не поставили ни одной пьесы, кроме «Балаганчика», но это была заслуга Вики, а не шефа. Она даже организовала съемки постановки местным ТВ. Шефа же больше занимала халтура. Какие-то уличные театрализованные представления по праздникам, где мы исполняли «роли манекенов», вот и «весь театр»…


ЧЕЛОВЕК-СНЕГ

   В ту зимнюю ночь я шел от Саши В., со Скороходова к «себе», на угол Б.Зелениной и Чкаловского. Время было позднее, за полночь. Редкие тени людей и машин укрывал поваливший вдруг густой «ватный» снег.
   Как всегда, сочетание снега и горящих фонарей, к тому же мирно спящий город «завели золотой ключик восторга» в моей груди. Было так легко. Мы чуть ли не парили вместе со снегом; с единственной разницей, что я «парил с целью», а он просто так, за здорово живешь…
   В этом состоянии эйфории влетаю в  парадное, а первый пролет лестницы, ве-дущей в мое гнездышко, полностью забит выпивающей мужской компанией. Над ней облака табачного дыма, под нейбатареи бутылок и скромная закусь на расстеленной газете…
   Молча иду «сквозь» них; они молча освобождают мне проход и долгое молча-ние позади. Никаких «наборов слов», обычных для таких ситуаций, как будто «сквозь» них прошел человек-невидимка…
P.S. – 2007. Помнится, Ю.Живаго восхищался способностью мимикрии. Не было ли тут что-то от мимикрии? Может, от восторга перед снегом и жизнью в тот момент я и сам стал немного снегом? А кто может остановить снег?

РЕЗКОСТЬ

   «Записной киноман», со временем во время просмотра фильмов стал замечать, что резкости нет, а зал при этом не свистит и не кричит: «Сапожник!» Тогда я ска-зал себе: «Мартышка, да тебе нужны очки!»
   В «Оптике», где-то на дальней линии В.о., мне смастерили сие «чудо цивилиза-ции». Забрав их, тут же побежал в кино на 5-ю линию, кажется, кинотеатр «Балти-ка». Супер! Резкость появилась!
   В повседневности моя «резкость» находилась в кармане, как-то обходился тем, что есть.
   Но вот  однажды сел я в трамвай на углу Чкаловского и Б.Зелениной, чтобы ехать в Купчино. Уже стемнело. Зажглись фары, фонари, окна. В центре трамвай часто ехал совсем рядом с домами и там, за окнами, «плавали» какие-то тени…
«Стоп! – сказал я себе. – У меня же есть «резкость!»
   Я одел очки и вдруг увидел мир во всей его красе! Тени за окнами стали людь-ми; чужая жизнь «выходила на помост», не ожидая аплодисментов, и в каждом окне, на каждой сцене разыгрывалась своя «пьеса».
   И улицы сразу стали другими; и люди рядом, и… Вот тут я снова сказал себе: «Стоп! А в мире много и уродливого, грязного, отталкивающего, стоит ли это ви-деть?!» я снял очки и с этого момента вынимал их из кармана только в кино. Это был некий акт отстранения от мира или смягчения его; никакой резкости, никакой грубости… Чего-то я лишался в этом случае, а что-то приобретал, но второй вариант показался мне лучше…

УДЕЛЬНАЯ

   Помимо трамвая, с Чкаловского в Купчино можно было попасть, доехав на мет-ро до ст. «Удельная», а от нее автобусами или трамваем до общаги.
   Однажды в декабре я поднялся наверх на «Удельной» и, когда шел от метро к остановкам через длинную «цветочную аллею», испытал странное и сильное чувство; в автобусе достал блокнот с ручкой, чтобы сохранить его на бумаге:
У ст. метро «Удельная»
всегда продаются цветы;
маленькие старушки
бойкие и веселые;
толстые тетки,
которые смотрят на тебя с усмешкой,
как на потенциального непокупателя
их ходового товара;
черные усатые мужчинки,
пропитанные потом и дезодорантом «Wars»,
весомо упитанные
и, судя по их обращению к другим,
не совсем по-европейски воспитанные.
Летом
цветы воспринимаются как цветы,
а зимой
в них есть что-то странное…
Черные крючья деревьев
и белый снег
вокруг.
Ветер –
ледяная кровь
наотмашь по лицу…
А в торговом ряду
на облезлых тумбах
все так же
цветы…
Сумрак зимнего дня,
как полумрак церкви.
Свечей неровный ряд,
в полупрозрачном квадрате полиэтилена,
 создает неестественный, печальный свет;
а в центре квадрата, между свечами,
лежат мертвенно-бледные цветы,
которые кто-то
усердно выдает за живые…
Но это ложь!
Свечей таинственная дрожь
пусть подтвердит:
цветы мертвы!
Обычай древний
их жизнь цветущую
срывает на корню;
чтоб подтвердить любовь свою
приносят в жертву их,
бездумно убивая…
«Живые!» - говорят.
не знаю, но кажется
так же мертвы,
как их «искусственные братья»;
и никогда не буду брать я
«живые», мертвые цветы
с этого грязного прилавка…
P.S. – 2007. Декабрь; «Удельная»; за два года до трагедии; рядом с местом, где трагедия произошла, такие мрачные стихи; мысли о смерти…Есть ли смысл в предчувствиях, когда они «слепые»?
   А в стихотворении, написанном летом этого года, тоже оказались предчувствия, ставшие реальностью:
Автобус
Безногий прохожий
Без счастья
Без ласки
Без сил…
Гасил свечу
В пустой квартире ветер
Ворвавшийся в разбитое окно…
В камине
Бьется полотно
Ушедшего художника…
Из жизни
Слепой и грязной
Бредет народ…
    Ничто еще не предвещало 91-го года, но он грянул и «из жизни побрел на-род»… Смертность русских с 1991 возросла катастрофически…
P.P.S. – 2007. В том далеком году я еще не читал Пастернака; ни единого сти-хотворения, не говоря уже о «Докторе Живаго». Я даже не слышал о нем и не уверен в том, что он издавался в Союзе. Не слыхал, не читал, но я «тогдаш-ний» был похож на него;  или точнее становился похожим… В преддверии «собственной вспышки» написал коротенькое:
Я – нищий…
раздаю себя,
тем, кто со мной сегодня рядом
и жадным, ненасытным взглядом
ищу их тайные глаза.

Я – нищий,
«милостыни» жду,
но не от рящущих богатства,
нет, мне милей мое же братство,
такие ж нищие, как я.

Я – нищий,
сильный или слабый
мой брат
мне как-то все равно;
лишь не был бы безмерно жадным
и «каплю сердца» своего
мне влил в протянутые руки…
Я – «нищий»…
   И потом, позже, когда во мне включился «атомный реактор», я действи-тельно «раздавал себя» (так много сразу стало людей рядом), свою энергию… Это было что-то вроде «должности уличного психотерапевта». Вот и «доктор»; плюс стихи, которые начали писаться В Ленинграде. Причем, как и у Юрия, они писались для себя, не было никакой потребности в слушателе, читателе; ни разу не был с ними в редакциях…Много всего намешано в желании, потребности писать и та же энергия – одна из составляющих: к примеру, когда американка, увидев меня на Невском, завизжала: «Вау!» Она заметила тот мой восторг от жизни, что переполнял меня. Но тогда мне было с кем поделиться этим восторгом, рядом шел Сима, а вот когда рядом никого не было, тогда восторг «уходил в стихи». Как говорится, «спускал пар»…
   В Купчино, напротив комнаты Игоря была курилка и каждый раз, сидя в ней на подоконнике и наблюдая ночной город за окном, я испытывал чувство какой-то светлой грусти; когда – больше, когда – меньше, и вот как-то раз, в самый пик такого чувства схватил ручку с бумагой и избавился от него:
Это – как кубик Рубика;
Это – как магический кристалл;
Сотни неразгаданных загадок;
Тысячи разбившихся зеркал.

Кто-то навыдумывал героев;
Кто-то не дождется воскресенья;
Кому-то
Не хватающему с неба звезд
 Не хватает сил для вознесенья.

Обхватив колени руками,
На окне девятого этажа
Он сидит,
Не зная,
Что там за хрупким стеклом:
Падение или сон?

Его стекольщик еще далеко
И возможно он научится понимать,
Что летать – это значит и падать,
А падать все же немного летать…
                Октябрь 1987
   Так рождались стихи (вопрос их «качества» - как бы другое дело), так они помогали жить…
   Что же касается стихов Пастернака, то впервые я прочел их в 92-м году; Макс подарил томик с параллельным переводом на английский. Но эта «встреча» еще в далеком будущем…

«1988»
Игра и жертва жизни частной!
Приди ж, отвергни чувств обман
И ринься, бодрый, самовластный,
В сей животворный океан!
Приди, струей его эфирной
Омой страдальческую грудь –
И жизни божеско-всемирной
Хотя на миг причастной будь!
Ф.Тютчев «Весна» 1838

Знаю я, бывали в старину на свете
люди, не ведавшие, что такое страх.
С.Лагерлеф «Перстень Левеншельдов»

Любовь изгоняет страх.
И.Богослов

ИЗ ПРОВАЛОВ ПАМЯТИ

   «Провалы памяти» бездонны; ведь было то и было это и почти все провалилось и исчезло бесследно; лишь кое-что «зацепилось за уступы», еще держится и раз-личимо в глубине…
   Помню, как брел один по Невскому среди пьяной, кричащей, веселой толпы в Новогоднюю ночь; но был ли это 87-й или 88-й год? Если учесть, что Алексей уже жил у жены, Игорь в Купчино, а я на Кр. Курсанта, то скорее всего 88-й…
   Чувство одиночества в ту ночь трудно забыть. Это, конечно, не новость, что оди-нокие люди вдвойне чувствуют себя такими, как раз в праздники; новость, что одинокий – это ты!

ИЗ СКАЗАННОГО…

   Как-то раз, на одной из наших «полклассных» посиделок у Тузина вдруг ни с то-го, ни с сего я сказал своему однокласснику Гене И., что он попадет служить в Ле-нинград, а я как раз буду там жить. Это был то ли 80-й, то ли 81-й год, и никто еще не знал определенно; с чего мне  такое взбрело в голову? Тогда мы посмеялись над этим и забыли…
   Однажды получаю письмо от мамы, в котором она просит навестить Гену И., там же адрес его в/ч на окраине Ленинграда.
   Конечно, я сразу же рванул к нему. Место сие было конечной остановкой для автобусов и трамваев и только электричкам транзитным.
   Тут царил «частный сектор» деревянных домов и домишек и казалось,  что ты уже не в Ленинграде.
   Радость Генки была неописуемой: земляк в армии всегда «подарок», а если это еще и одноклассник. Естественно, общались мы недолго, ведь он только начал служить и прав у него было маловато.
    Периодически я навещал его, а позже он и сам стал бывать у меня. После ка-зармы ему и комната в общаге на Кр. Курсанта казалась «раем», что уж говорить о комнате в коммуналке на Б.Зелениной; особенно, когда к нему летом приехала жена…
   Надолго он в Ленинграде не задержался, так как служил всего год, после инсти-тута, но хоть немного, а удалось скрасить его «армейские будни»…
У-ХОД

   Своя комната в расселяемой коммуналке сослужила мне хорошую службу: Алексей попросил подержать у меня магнитофон Глеба и его же фонотеку. Поче-му он не взял все это добро на квартиру жены, не знаю, а Глеба забирали в ар-мию и, поскольку он был не местный (учился в Академии художеств, но в общаге не жил, а снимал квартиру, от которой на время службы, естественно, был выну-жден отказаться), то получалось, оставить ему свои ценности негде…
   Так они и попали ко мне: огромная фонотека! Почти весь русский рок на тот момент и уйма западного. Тут я впервые услышал «Иисус Христос – суперзвезда» (впечатление!) и питерскую группу «Кофе» (первое сейчас есть в моей фонотеке, а второе как будто не существовало! Никто об этой группе не слышал!)
   Ну, а живи я на Кр.Курсанта, кто бы мне доверил такое богатство!
   «Весь этот рок» и независимость своей комнаты и постоянные призывы к сво-боде на сейшенах и т.п. и т.д. подтолкнули меня к важному решению: я бросил свою «карьеру паркетчика»!
   В один прекрасный день вдруг решил: «Хватит! С таким же успехом я мог бы за-ниматься этим дома! Я трачу время на то, что никогда не сделает меня счастли-вым, потому что никогда этому не научусь, а значит никогда это не полюблю! (Или наоборот?) В конце концов, стать подсобником всегда успею, а пока…»
   Что это за «пока» я и сам не знал, просто положился на «русский авось»…

СНОВА ГОЛОД

   Зима была теплой; весна ранней. «Небалованный» снег быстро растаял, а еще быстрее мои скромные средства. «Свободное плавание» требовало жесткого ре-жима экономии, который и был введен. В связи с чем пришлось перейти на сига-реты «Стрелецкие» и молочную диету.
   Сигареты «Стрелецкие» - это те, что удалось настрелять, а «диета молочная» - это бутылка молока и буханка хлеба на два дня.
   Но, как говорится, «не имей сто рублей, а имей друга-кондитера и друга-официанта».
   Андрей из «Веселого поселка» был не только хлебосольным хозяином, как-то, прознав о моих трудностях, он вручил мне трехлитровую банку меда и чуть ли не полмешка арахиса. На мой-для- приличия-отказ:
- Да ты что, Андрей?!
Он заявил:
- Бери, бери! У нас на работе этого добра полно!
   Конечно, это стало существенным подспорьем к хлебу и молоку.
   Мой коллега по студии Андрей*** периодически поставлял мне абсолютно «честные продукты». Дело в том, что Андрей работал официантом в ресторане ЛДМ.
   Почему это заведение называлось рестораном – «секрет фирмы». Скорее все же это была столовая. В ней кормили завтраком, обедом и ужином постояльцев гостиницы ЛДМ; сразу же после ужина заведение закрывалось.
   Вот как раз обед и давал официантам этого заведения «честные продукты». Обычно завтрак турист съедал, ужин тоже, а вот обед выпадал из его расписания. Это время турист проводил в городе и возвращаться в гостиницу из-за обеда ему не имело смысла…
   Тем не менее обед сервировался, поскольку входил в стоимость путевки. В по-лупустом ресторане вился парок над тарелками с борщом, расставленными на длинных столах, и скучающие официанты поглядывали на часы… В определенное время старший давал «отбой» и остывший борщ исчезал в «чреве» кухни…
   Разумеется, «второе» и закуски: колбаска, яйца, сыр и вовсе не появлялись на столах, а тут же делились между персоналом.
   Андрей был не женат, семья его не нуждалась, так что многое из его доли он отдавал коллегам. Конечно, расскажи я ему про свою «молочную диету», он бы все отдавал мне, но язык не поднимался жаловаться и довольно долго приходи-лось грустно наблюдать «утечку продуктов»…
   А потом он каким-то образом узнал о моем положении и моя «диета» почти за-кончилась…
P.S. – 2007. Позже, сравнивая свои «полгода голода» с голодом героя Гамсуна, понял, что мне было легче как раз из-за друзей; в отличие от его героя я не был настолько одинок.
   С другой стороны, никто не взял бы меня матросом на корабль, который идет в Англию; даже обратно в РСУ меня не взяли бы, так что в случае «капи-туляции» оставался один путь – назад, на «малую родину». И видимо, это было страшнее голода…

ПИОНЕРЫ УЛИЧНОГО ПОРТРЕТА

   Как можно было не обратить в «звонкую монету» вечное желание «академи-ков» рисовать, рисовать и еще раз рисовать?! К тому же «академики» из общаги часто ходили полуголодные и подсознательное желание какой-нибудь халтуры гнездилось почти у всех. А тут еще весна «качала права»! Что толку сидеть в серых общагах, когда рядом бурлит жизнь?!
   Из всех «моих» скульпторов больше всего я сошелся с Бодяковым. С ним-то мы и выбрались однажды на Невский в погожий весенний денек. Выбрались не про-сто прошвырнуться в праздной толпе, а с целью «сорвать банк» или «сорвать банки… со спины советской экономики». Мы приехали писать чей угодно портрет за какие угодно деньги!
   У Бодякова имелось все необходимое для работы, а я выступал в роли:
а) зачинщика; б) переводчика (ха-ха!), если попадется иностранец; в) «сторожа»; я должен был стоять на шухере, когда Бодянов начнет рисовать, и, завидев «стражей порядка», предупредить его об этом.
   Мы долго искали подходящее место. Бодяков нервничал, а я был «под кофе» и у меня, как говорят сегодня, «пер драйв»…
   Наконец, остановились «под навесом» кукольного театра, что на углу Невского и Садовой, у подземного перехода. Бодяков «развернул лавочку», а я стал ловить клиентов…
   Не шло дело, мы уже собрались «сматывать удочки», и вдруг…объявился смельчак!
   Сделав один портрет, мы не рискнули продолжать(хотя у Бодякова и появился азарт),но, во-первых, очень хотелось есть, а во-вторых, лучше «синица» в наших карманах, чем «журавль» в карманах ППС…
   Сколько за это время, пока Бодяков писал портрет, мимо прошло или проехало голодных художников, мы не знаем, но даже если единицы видели его за рабо-той, то они-то не немые…
   В следующий раз к нам присоединились несколько человек и это были первые «льдинки лавины»…
   Хотя поначалу приходилось следить за милицией и некоторые художники после крика «шухер» или «атас»  хватали инвентарь и клиента и дописывали портрет где-нибудь в глухой подворотне; кому-то пришлось побывать в участке, но первый страх был преодолен и художников все прибавлялось и прибавлялось, так что вскоре пришлось искать более просторное место…
   Ну и видимо власть городская «дала добро», потому что вскоре милиция пере-стала «интересоваться живописью».
   За давностью лет не скажу точно, перебрались ли к Думе, опять же «под навес» какого-то художественного магазинчика или обосновались напротив, перед ар-мянской церковью, но скорее всего работали и там, и там, потому что к лету портретистов было, как грибов после слепого дождя…

ПРОЛЕТАЯ НАД ДВОРЦОВОЙ ПЛО…

   Я был постоянно голоден, но молод и счастлив, а где-то далеко на юге одна моя знакомая семья ела от пуза, а счастья не имела. Как раз в эти годы у них шла «тихая война», особенно у отца с сыном.
   Один раз сын (еще школьник), доведенный нелюбовью отца до отчаянья, заво-пил: «Вот я уйду от вас! Буду идти по лесам, по степям и нехай меня волки съе-дят!»
   В другой раз он выбрал вариант помягче: «Вот уеду от вас к Лешке! В Ленин-град!»
   На что отец возразил так: «Та ты ж там сдохнешь с голоду! Лешка, вин же ист як воробей, а ты як кабан!»
   Тут он был прав: ел я в то время часто не больше воробья. К тому же всегда хо-дил быстро, а уж по Ленинграду, не слишком отягощенный плотью и прочими «оковами», можно сказать, «летал»…
   Так, однажды «пролетая» через скверик около Зимнего, я «приземлился», что-бы стрельнуть сигарету у парня, что курил в прохладе фонтана…
- Угощайся, - протянул он пачку. – Тебя как зовут?
- Алекс. А тебя?
- А я Алексей. Тоже, можно сказать, Алекс. А ты, Алекс, чем занимаешься? Сту-дент?
- Почти. Думаю поступать на подготовительный в универ.
- А где работаешь?
- Пока нигде.
- А у нас не хочешь поработать?
- А у вас – это где?
- А вон видишь три ларька «Пепси».
- Ну.
- Вот я там торгую. Не один, конечно. Нас там трое и трое еще в другой смене. Мы через день работаем. Ну так что?
- Согласен! А когда начинать?!
- Ну давай послезавтра, к 9 утра подъезжай.
   Вот так удивительно началось для меня это лето. Поднесли вдруг работу на «блюдечке с голубой каемочкой»…

РАЗМАХ ДВОРЦОВОЙ ПЛОЩАДИ

   В назначенное время я, как штык, торчал у ларьков. «Три мушкетера» появились из-за угла Зимнего, со стороны Халтурина.
- А вот это Алекс, - представил меня Алексей своим коллегам, - с которым мы по-завчера познакомились.
- Так ты согласен работать? – спросил Игорь, худощавый мужчина под сорок, ко-торый, как выяснилось позже, чуть ли не с детства «пахал» в лен.торговле, а у «пепсикольщиков» был как бы бригадиром.
- Согласен. Правда, еще не знаю на что?
- Работа несложная, если любишь двигаться, - подключился Боря, пухлый моло-дой человек, - а Леха говорит, что ты как раз шустрый.
- Да, - продолжил Игорь, - мы в ларьках, а ты на улице. Около ларьков и около каждой лавочки, в сквере, надо держать пустые ящики и постоянно следить, что-бы бутылки не «уплывали», наполнился ящик, в киоск его…
- Ясно! Сложного и правда нет.
- Точно. Ну как, по рукам?
- По рукам!
   Хорошее пролетает быстро, а лучшее еще быстрее, и этот чудесный день про-мчался, как «звездолет по маршруту «Земля - Млечный путь»…
- Ну что, хорошо! – подытожил Игорь, когда мы вечером собрались в его киоске. – Молодец, Алекс, хороший «урожай» собрал!
- Ну так что, Алекс, - встрепенулся Алексей, - первый рабочий день полагается об-мыть!
- Согласен, только придется у вас денег занять до получки.
- Зачем занимать, - усмехнулся Игорь, - вот держи свою получку!
   Из толстой «лохматой» пачки разношерстных купюр он выудил семь «красненьких» и под улыбки коллег вручил их мне.
   «Ни фига себе! – пронеслось у меня в голове, пока вслух говорились благодар-ности. – Получка, как на стройке, а работа через день, да еще какая!»
- Ладно, пойду за выпивкой, - поднялся я с ящика, - а что, кстати, брать?
- Ну, возьми хорошего коньячку, - закатил глаза Боря, - хорошей колбаски, сырку, лимончиков и…
- Ладно, - перебил его Игорь, - где он тебе возьмет столько всего хорошего?! Я пойду выручку сдам и заодно сам все куплю.
   Я протянул Игорю деньги, он взял три или четыре десятки.
- Хватит?
- Вполне.
   Игорь удалился, а мы уселись в скверике и я начал расспрашивать коллег:
- А куда Игорь пошел?
- В магазин, от которого мы работаем, пояснил Алексей, - тут недалеко, на углу Халтурина и Садовой.
- А ,может, пойдем в Дом Ученых? – предложил Боря.
- Не знаю, - заколебался Алексей, - Игорь вернется, спросим его.
- А зачем в Дом Ученых? – поинтересовался я.
- Да там ресторан неплохой, - объяснил Алексей, - народ весь знакомый и неда-леко. Мы там и обедаем часто.
- А то и в Зимнем дворце обедаем! – прихвастнул Боря.
- А что ж сегодня бутерброды грызли?
- Да сегодня видел, какая запарка была! Очереди какие! Нет, конечно у нас с 13.00 до 14.00 перерыв, но уйти обедать, значит денежку потерять, - промурлы-кал Боря.
   Вскоре вернулся Игорь. Мы никуда не пошли, а посидели своим коллективом. Хорошо посидели! И то счастье, что другой день был выходным…

ДВА ЗАЙЦА

    Наша следующая смена прошла не менее ярко. Солнце сияло. Музыка играла. К нам снова стояли огромные очереди самых разных людей; со всех концов страны и даже дальше.
   Лето выдалось жарким и сухим, а «Пепси-кола» слыла напитком для советских туристов экзотическим, так что каждый раз Игорь заказывал все больше ящиков, и все расходилось влет.
   Окончив торговлю  уже довольно поздним вечером, мы собрались в ларьке Игоря. Он подсчитал выручку, довольно хихикнул и на этот раз, «отторгнув 8 красненьких», вручил их мне.
- Не понял?! – держа деньги как бы в воздухе, «завис» я с вопросом. – Второй день работаю и что, снова зарплата?!
   Тут мужики радостно заржали, а насмеявшись, объяснили, что это их (плюс-минус), а теперь и моя , каждодневная «зарплата». Тут уж радовался я. Ничего себе! Из хронического безденежья, в такие, понимаешь, нувориши!
   Оказалось, все эти наши доходы приносила скромная, пустая «пепсикольная» бутылка! Полная стоила 45 копеек, пустая 10 копеек. Формально ее можно было сдать и получить эти 10 копеек, но таких чудаков выпадало мало – один на сотню, а то и меньше. Все-таки основные покупатели были туристы, а все туристы – немного кутилы; ну кто из них станет стоять очередь из-за какой-то мелочи! Так что по большому счету, это выходили «честные деньги», что-то вроде чаевых в ресторане.
   Постепенно, проверив  на мелочах, мне стали доверять торговать, подменяя ко-го-нибудь и т.п. И на копейку я не обманул людей, которые мне так помогли, но это было нетрудно при моей «установке», что дружба и любовь дороже любых денег.
   Подметив мою легкую рассеянность, Игорь волновался больше, чем о деньгах, об открывашках. У них были какие-то специальные открывашки и они их берегли, как зеницы ок (или ов? А может очей?)
   А после случая с американскими школьниками он умолял меня не брать долла-ры: «Ты что, Алекс! Это же 88-я статья! Это не подарок! Не связывайся ты с этими баками! Что тебе наших мало денег?!»
   А случай был такой. Кого-то я подменял и в это время, видимо, из Эрмитажа, вывалила галдящая толпа ам. школьников. Около киосков они разделились: часть стала в «мою очередь», а часть в другую. За время работы я освоил один фокус: подбрасывал бутылку так, чтобы она перевернулась в воздухе, ловил, позволял слегка хлопнуться донышком о прилавок и в этот момент открывал. Если все получалось, то раздавался хлопок, как у шампанского, хотя чуть тише и на горлышке появлялась «шапочка» пены…
   Подходит первый янки-бой, спрашивает:
- How much? (Сколько?)
- One dollar.
   Он протягивает мятую зеленую бумажку. Я достаю бутылку из ящика и проде-лываю свой трюк…
- Вау! – восклицает янки-бой, а остальные орут своим товарищам в другую оче-редь что-то типа:
- Эй, парни! Сюда! Здесь крутой продавец «Пепси»!
   Те перебегают к моему ларьку и на прилавок сыпется «зеленый дождик»…
   Вот только когда Игорь увидел кучу баксов, он возопил: «Боже, Алекс! Больше никогда! Раз повезло, два повезет, а на третий «спецы» прихватят и все! 88-я!»
   Он пугал, а мне было интересно, впервые в жизни я увидел доллары. Игорь же пошумел-пошумел и в конце концов предложил:
- Ладно, раз уж такое дело, то, если хочешь, я позвоню знакомому, он в следую-щую смену подъедет и купит их у тебя.
- Конечно, - обрадовался я, - позвони!
- Только ты их с собой хоть пока не носи! Спрячь куда-нибудь.
- Ладно.
- А человек мой надежный. Это лучше, чем продавать неизвестно кому. И платит он по максимуму. Что ему! «Стоит за лимон»!
- Что значит «стоит за лимон»?
- Ну по деньгам. Денег у него уже больше миллиона.
   Я только присвистнул от удивления и ничуть не усомнился, давно заметил, Игорь всегда говорит правду.
   В следующую смену подъехал парень. Лет на пять-шесть по виду старше меня. Обаятельный, вежливый, скромно одетый. Купил у меня доллары, не торгуясь, оставил свой телефон со словами:
- Звони, Алекс, в любое время. Беру любую сумму.
   Увещевания Игоря остались втуне, мне понравился такой вид заработка; всего лишь спрашиваешь у иностранцев: «Would you like change money?»  И если они согласны, за пару минут обеспечиваешь себя на пару недель.
   Правда, щадя нервы старшого, не злоупотреблял «чейнджем» и старался делать это не на виду, даже встречи с тем крупным валютчиком назначал в других местах.
   Как-то раз заявились два крутых парня; все такие напоказ; все у них «фирма» и т.п. Это были знакомые Лехи, но пришли они ко мне и с порога заявили:
- Алекс, мы слышали, у тебя баксы бывают?
- Да пару раз-то и были всего, - скромничаю, поглядывая на Игоря.
- Короче, Алекс, если че, по бабкам не обидим! Будут баксы, звони…
- Ну, эти, наверное, еще круче? – спрашиваю Игоря после их ухода. – У них уж, видно, не один «лимон»?
- Ты что! – взрывается Игорь. – Эти?! Да это шантрапа! У них-то и ломтика «лимо-на» не наскребется! Нашел крутых!

СИСТЕМА

   Постепенно вокруг меня на Дворцовой стала складываться некая «планетарная система» или «мини-вселенная».
   «Планеты» - это те, кто бывает каждую смену и с кем отношения продолжились и после этого лета.
«Кометы» - те, кто заскакивал периодически, типа:  «Шел мимо, дай, думаю, за-скочу к Алексу».
   Был и свой «Млечный путь»: штайка  мелких; полупризорников (дети из окрестных коммуналок; родителям-алкоголикам было на них наплевать, но жилье и хоть какой-никакой «кусок хлеба» у них имелись, так что беспризорниками их назвать нельзя), возглавляемая Мишкой. Он выделялся из компании как ростом, так и характером, большую часть времени Мишка оставался серьезным. Он напоминал волчонка в «переходном периоде», когда еще есть «обаяние щенка», но уже проглядывает «нрав зверя».
   Штайка эта промышляла «мелким чейнджем» - обменом значков и прочей «сов. экзотики» на фирменные мелочи, но особенно жвачку. (Если мчится парнишка с белым пузырем изо рта, значит, это кто-нибудь из штайки.) Обычно они начинали просить за так, а уж если ничего не давали, тогда предлагали чейндж.
   «Добычу» первым делом тащили мне; порой меняли на «Пепси», иногда продавали, а бывало и дарили…
   Мужики, хоть и смеялись, мол, «всю шпану окрестную собрал», но не гнушались фирменной ручкой или зажигалкой и т.п. от этой шпаны…
   Так что эти три месяца лета и хвостик осени принесли мне «двух зайцев», хотя я за ними и не гнался, они как-то сами пришли… То есть «один заяц – сто рублей» и «другой заяц – сто друзей», ну а подругах разговор особый…

СИДЯ НА КРАСИВОМ ОКНЕ

   Если Петр прорубил «окно в Европу», Ленин «заколотил» (в сов. время исклю-чение делалось для соседей - финнов и если Петербург их «кормил», то «совет-ский Ленинград» их большей частью поил, а кушать они возвращались домой, да и Союз подкармливали), то Горбачев начал потихоньку эти «доски отдирать»; ин-туриста становилось все больше и больше…
   Кроме интуристов, была еще одна категория иностранцев – «программники», как нарекла их фарца. На Западе в это время как раз был пик «моды на СССР» и многие студенты кинулись учить русский, а поскольку изучать язык лучше всего на «его родине», то они хлынули в Союз; тут тебе и учеба, тут тебе и экзотика. Родина наша давала им возможность купить «программу» при языковом ВУЗе (и не только), которая включала в себя: проживание, питание, экскурсии и, собственно, учебу. Минимальный срок – месяц; средний – три и для особо одаренных полгода и год.
   Больше всего среди «программников» было американцев или «стейцов», как звали их фарцовщики. Моя первая хорошо знакомая иностранка тоже оказалась «программницей» и американкой.
   Конечно, было бы странно сидеть на красивом «окне в Европу» и не познако-миться с живым европейцем или американцем, которые, по большому счету, те же европейцы, только модифицированные.
   Тут уж я не выбирал, если в гостинице ЛДМ поселили именно «стейцов» и именно Сюзен подошла ко мне что-то спросить…
   Мы разговорились и у нас завязалось знакомство. По ходу дела выяснилось, что она родом из Чикаго, а по происхождению итальянка. Чуть позже она меня познакомила со своей подругой Леной  и молодым преподавателем Джорджем. С ним мы как-то полночи проговорили о Булгакове. Больше всего меня поразило тогда, что он, американец, читал Булгакова в детстве! А я, русский, услышал о нем только лет в девятнадцать, в армии, от Саши «москвича»!
   С Сюзен мы довольно часто стали встречаться; то она просила что-то ей пока-зать, то я ее куда-то водил или мы просто гуляли…
   Во время одной из таких прогулок она предложила где-нибудь перекусить, а мы находились неподалеку от «Детского мира», рядом с которым без устали трудилась «пончиковая».
- Хочешь пончиков?
- Что такое «пончыки»? – заинтересовалась Сюзен.
- Ну, это жареные колечки из теста.
- А-а-а! Пончыки! – воскликнула она с восторгом «колумбова матроса». – Да, мы в Америка тоже лубим пончыки. Хорошо, пошли есть пончыки!
   А потом мы увидели очередь! Конечно, «обмотать» этой очередью экватор не получилось бы, но она была очень длинной, высовывалась из кафе, как «язык варана», ловящий мух. Сюзен скисла; пришлось объяснять ей, что если очередь будет двигаться медленно, то мы пойдем в другое место, а если быстро… «Кислинка» осталась, но она согласилась.
   Стоим. Почему-то в очереди пропало желание разговаривать, а движется она, как «экспресс-черепаха», и вроде бы надо уходить, но уже потратили время на эту очередь и где гарантии, что в других кафе не будет также? И вдруг…
- О, Алекс, привет! А это твоя подруга?
   Оборачиваемся. Мишка со своей штайкой.
- Ага. Угадал, Миш. Это Сюзен.
   Они с ней знакомятся и Мишка спрашивает:
- Пончиков решили слопать?
- Если очередь выстоим. Терпение уже на исходе, честно говоря.
- Ладно, -  решает Мишка, - давай деньги. Сколько вам взять?
- Ну штук по…
- А попить чего?
- Давай кофе, что ли.
- Ну, вон на ту лавочку садитесь, а я щас!
   Мишка исчезает, а мы идем к лавочке, окруженные толпой галдящей шпаны. У Сюзен и интерес, и легкая паника в глазах.
- Кто это, Алекс?
- Мои друзья.
   Она с пониманием кивает головой, но паника окончательно не уходит. Вскоре она все же  оттаяла и с удовольствием расспрашивала о всякой всячине…
   Мишка не заставил себя ждать. Вручив нам еду, он тактично увел свою шпану, чтобы не мешать нам.

БОЛЬШАЯ ТАЙНА СЮЗЕН

   Как-то сидел я в холле ЛДМ и ждал, когда Сюзен спустится из гостиницы, но ее подруга Лена прибежала раньше. Мы стали болтать о том, о сем, и не помню, как коснулись этой темы, только Лена вдруг спрашивает:
- Алекс, как ты думаешь, сколько Сюзен лет?
- Думаю, она моя ровесница. То есть года 23-24.
- Ты что! – глаза ее наполняются ужасом, то ли от моего заблуждения, то ли от новости, которую она собирается сообщить. – Ей скоро будет 30!
   Какие еще тайны открыла бы мне Лена, кто знает, но тут, на свое счастье, поя-вилась Сюзен…
   Нет, что бы ни говорила Лена, а выглядела Сюзен гораздо моложе, тридцати ей нельзя было дать. С другой стороны, такие сведения поднимали вопрос: если ей 30, то почему она не замужем? По «советским меркам» (а особенно сельским) это была аномалия, а по американским – оказалось нормой. И кто знает, не искала ли Сюзен мужа в Советском Союзе?



СИБЕРИА

   Куда-то мы собирались вчетвером, а когда встретились, кто-то из них говорит:
- Элекс, извини, будет маленький задержка: нам надо зайти в банк, обменять доллары.
- Какой банк?! Сколько вы там получите за доллар?
- Шестьдесят копеек.
- Копеек! Плюс волокита. Я вам на месте,  тут же, поменяю по курсу два рубля за доллар!
- Ты что, Алекс! – перешли они на конспиративный шепот. – Это нельзя делать!
- Почему?!
- Потому что «Ки-Джи-Би»!
- Какое «Ки-Джи-Би»? Где вы тут видите КГБ?
- Мы не видим, но они нас, может быт, видят.
- Да бросьте вы эти шутки!
- О, Элекс, это не шютки! Нас серьезно предупреждать в Штатах не менять валюта на улицах! Иначе можно попасть в «Ки-Джи-Би» и в Сибериа!
   Долго пришлось убеждать их, что КГБ не прослеживает каждый метр города, и с огромным трудом обменять-таки баксы в каком-то парадном. Зато в следующий раз они уже сами предложили чейндж: Сибирь Сибирью, а два рубля все же не 60 копеек!

ПЕРЕМЕНЫ НА ЛЮБОВНОМ ФРОНТЕ

   Ко времени знакомства с Сюзен К. на «любовном фронте» произошли переме-ны: я расстался с Левадской.
   Год почти был «ослеплен» ею, не замечал других женщин, но шаг за шагом на-чал понимать, что это «топка Вселенной»; что все мои чувства уходят в пустоту, в бездну и нет шанса отклика ни единого…
   Расстались мы вполне по-дружески и почти сразу же пошли знакомство за зна-комством с милым противоположным полом. Вначале была Сюзен К.
   Но в июне же я встретил очаровательную Рыжика, где-то на Невском. Кто-то ок-ликнул меня сзади, оборачиваюсь, да это Рыжик!
- Ой, Алекс, - восторг на лице неподдельный, просто сияет, - как я рада тебя ви-деть!
- А я тебя еще больше!
- Слушай, куда ты пропал?! В студии не появляешься.
- Ой, это долгая история.
- А я не спешу! Говорят, у тебя комната есть, где-то на Петроградской. Поехали к тебе. Посидим, поговорим, расскажешь мне свою «долгую историю».
- Слушай, давай как-нибудь в другой раз. Очень хотел бы с тобой пообщаться, но сейчас реально спешу.
- Ну что ж, давай в другой раз. Подожди, я тебе свой телефон запишу.
   Рыжик протягивает листок из блокнота и грустно как-то, видимо, чувствуя, что это наша последняя встреча, говорит:
- Не пропадай, Алекс! Позвони мне обязательно.
- Конечно, созвонимся.
   Увы, больше я Рыжика не видел. Видимо, потерял ее телефон и «ниточка обор-валась». А жаль, чудное было создание…

ПТУшница ИЛОНА

   Неподалеку от общаги А.х. жили две сестрички – студентки ЛГУ; две одинокие девушки в просторной трехкомнатной квартире. Их родители работали где-то на Крайнем Севере и дома бывали раз в году:выходило идеальное место для тусо-вок.
   Меня туда привел один из уличных художников, и я сразу же стал своим. При всем при том хозяйки были «с легкой спесинкой»; вернее, одна, старшая, а младшая в угоду ей делала вид.
   Однажды в гости к ним заехала их бывшая одноклассница Илона. Она оказалась куда проще сестер, да и многих их знакомых, но и жила попроще, училась всего лишь в ПТУ. Зато Илона была очень сексуальна! Куда там сестричкам до нее! Я моментально, как тогда говорили, запал.Видимо, Илона не осталась равнодушна, ведь раньше она не баловала сестер визитами, а тут стала довольно часто заезжать…
   Я начал проводить «артподготовку», но на мои ухаживания она гордо заявила, что с приезжими (сестрички доложили, откуда я) не встречается. Пришлось врать, увы, не удержался.
   По большому секрету поведал ей свою «печальную историю». Мама моя, южанка, в молодости училась в Ленинграде. Полюбила парня, который ответил ей взаимностью. Парень был не из простой семьи: отец занимал высокий пост в органах, но семья ее приняла и вскоре они поженились. Родился я в Ленинграде, но вот когда пришла пора идти в школу, мама с отцом крупно поскандалили, и она в сердцах рванула к родителям на юг…
   Ее упрямство усугубило разрыв: они развелись. Отец к тому времени работал в органах и этот развод подпортил ему карьеру. Так что обид с обеих сторон нако-пилось немало. Тем не менее отец от меня не отказался; ну и т.д.
- Так ты живешь у отца? – уже с интересом спросила она.
- Увы, нет.
- А почему?
- Ну, у него давно другая семья… Да и не в этом дело. Мама против. Мол, только в крайнем случае к нему обращайся. Гордая.
- Да-а-а. И ты не собираешься?
- Чего?
- Ну обратиться к нему?
- Нет. Пока обхожусь без его помощи.
- Ну и зря! -  констатировала Илона, а вскоре мы стали с ней встречаться.
   Мы часто ездили с ней в Петергоф, когда у меня был выходной на «Пепси». Там, на хладкомбинате, работал ее дедушка, заведующим. Внучку он обожал, поэтому давал нам тележку с самым дефицитным мороженым и ставил на хорошее место.
   Мы неплохо зарабатывали, но и неплохо тратили: увозили по полкоробки не самого дешевого мороженого друзьям в Ленинград.
   С этим мороженым произошел однажды любопытный случай: шли к станции, чтобы ехать в Ленинград, как вдруг, откуда не возьмись, хлынул ливень. Не зная правил поведения во время грозы, укрылись под большим деревом. Молния нас не убила, но когда «у сестричек» все собрались вкусить мороженое, то все и «вы-кусили»! Оно прокисло!

ЦЕНТРОВАЯ САША

   Как-то мы распродали всю «Пепси», но не расходились, что-то отмечали, может, и мой день рождения, в общем, сидели в ларьке, выпивали…
   Вдруг в окошко заглядывает незнакомая девушка и, обращаясь ко мне, говорит:
- Привет!
- Привет!
- Тебя как зовут?
- Алекс. А тебя?
- А меня Саша.
- Очень приятно.
- Взаимно. А я тебя уже видела, Алекс.
- Да? Ну и что?
- Ну… Вот, смотрю, очереди нет, и подошла сказать, что ты мне нравишься.
   Вот тут я и «спекся»! До этого был обычный разговор, вернее, его «зародыш», а тут! И что говорить после такой «заявы»?! Заметив мое смущение, она как-то бы-стро скомкала разговор и исчезла. Она исчезла, а мы остались и коллеги весь ос-таток пьянки надо мной подшучивали-подщучивали…
   Прошло несколько дней. Стою на Невском, около «Березки», вдруг сзади:
- О, Алекс, привет!
   Оборачиваюсь. Ба! Да это Саша! Встреча неожиданная, но приятная. Приветст-вую ее в ответ, а она:
- Чем занимаешься?
- Да так, ничем. Выходной сегодня.
- Пошли ко мне в гости. Я здесь рядом живу.
- Пошли.
   Оказалось и правда рядом. На***. Недалеко от другой «Березки».
   Поднялись к ней. Она открыла дверь и я ошалел!  Ничего себе квартирка! Как бы не на весь этаж! Но самое главное – там был действующий камин! Перефрази-руя Ришелье, можно сказать: «Камин и вид из окна стоят мессы!»
   Есть у меня такая привычка: попадая к кому-нибудь в гости первый раз, первым делом смотреть хозяйскую библиотеку. В Сашиной комнате одну стенку полно-стью занимали книги. И чего там только не было!
- Любишь читать?  -  спросила она.
- Да.
- Можешь взять, что хочешь.
   Я не заставил себя долго уговаривать, набрал кучу книг. Откуда были все эти «блага»? «Оттуда», отчасти.
   Сашины родители, как оказалось, элита богемы с частыми поездками за грани-цу, что в советское время равнялось «скатерти-самобранке» и волшебной палоч-ке одновременно.
   Творческие задатки были и у Саши. Периодически она «играла сценку» у «Бе-резки». Улучив момент, когда к магазину подъезжал автобус с иностранными пенсионерами, Саша становилась недалеко от входа и начинала тихонько пла-кать, такая «вся в себе». Благообразные старички-«одуванчики», вереницей вхо-дящие в «Березку», начинали обращать на нее внимание; самые сердобольные подходили и интересовались:
- Why do you cry, baby?! Why do you cry?! Why, baby? Why, baby? Why, baby? Why? ( «Почему ты плачешь, детка?» И т.д.)
- Father'll kill me… ( «Отец меня убьет») – начинала Саша так или в таком роде, на хорошем английском историю, как мама с папой уехали в отпуск, а она с друзья-ми устроила с друзьями вечеринку, и мальчишки, несмотря на запрет, выпили «папино фирменное пиво» и выкурили «его фирменные сигареты». Родители скоро возвращаются и кто-то сказал ей, что такое пиво и сигареты можно купить в «Березке», но оказывается в ней все продают за какую-то валюту, которой она в глаза не видела. Вот вышла она из магазина и заплакала…
- О'кей, - утешали ее старички, пойдем с нами. У нас есть валюта. Покажешь, ка-кое пиво и сигареты тебе нужны и мы купим. Жалко будет, если такую хорошую девочку накажут.
   Кроме «заказа» они обычно покупали что-нибудь и для нее и порой немало, в итоге все были счастливы. Это была ложь, но весьма невинная.
   С другой стороны, мы как-то познакомились с молодой парой англичан и при-гласили их к Саше в гости, попить пива.
   Просидели допоздна и посидели хорошо. Они даже о том, что у них поезд на Москву, чуть не забыли. Вдруг кто-то из них воскликнул: «Train!» («Поезд!»), они вскочили и рванули к выходу. Мы за ними. Оказалось, до отправления осталось не так уж много, а им еще надо вещи собрать в «Москве». Повезло, сразу же поймали такси, чтобы сэкономить время, обменялись телефонами, а не адресами и «Russia good bye!» («До свидания, Россия!»)…
   Поднимаемся с Сашей в квартиру и видим, в прихожей они кое-что забыли! Хо-рошую камеру!
- Что делать?! – спрашивает Саша.
- Что? Поехали в «Москву»! Может, еще застанем их!
   Вот тут как раз  она абсолютно не колебалась. Ведь кто знает, если бы она стала настаивать оставить камеру, как бы мы в итоге поступили? Но она воскликнула: «Тогда побежали!» И мы тоже помчались на улицу…
   Снова повезло с машиной. Выскакиваем у гостиницы, бежим ко входу; а, вот они! Растеряши! Выходят с вещами, как и их тур.группа.
- О, Элекс! Саша! – удивленно восклицают они.
- Ага! Это мы! – подходим и протягиваем камеру. Тут уж они совсем удивились. Они считали, что камера лежит себе спокойно в рюкзаке…

МАРИНА ИЗ ДОМА УЧЕНЫХ

   Как-то мы всем «пепсикольным» коллективом пришли ужинать в ресторан Дома Ученых и Игорь познакомил меня с Мариной.
   Это была миловидная женщина лет на пять-шесть старше меня. Работала она тут же, каким-то небольшим начальником. В тот вечер она просто заехала на работу, так что на приглашение Игоря посидеть с нами у нее время нашлось.
   С той поры мы стали довольно часто с ней встречаться. Она, что называется, «взяла меня под свое крыло».
   Видя наши хорошие отношения и обоюдную симпатию, Игорь как-то заявил:
- Вот, Алекс, женись на Марине! Жилье есть! Готовить умеет. Характер отличный! Да ты и сам видишь.
- Не спорю, женщина замечательная; но с чего ты взял, что она за меня пойдет?
- Да с того! Она сама говорила! Вот такого бы мужа, как Алекс.
- Лестно. И жилось бы с ней не тесно, но…
   Марина и правда оказалась хорошей женщиной. В отличие, скажем, от жесткой Наташи, Марина была доброй, но при этом требовательной. К тому же она была «невеста с приданым»; буквально в двух шагах от м. «Гражданская оборона» у нее была уютная двухкомнатная квартира. Но… Не было в моей «жизненной про-грамме» установки на брак, так что пришлось нам оставаться друзьями.
   Однажды Марина предложила  подработку в мой свободный день. Мы выносили на тротуар у входа в ресторан стол, стул, и я торговал напитками и выпечкой.
   Напитки готовил Володя, официант под пятьдесят, постоянно «под мухой». Раз-бавлял он их безбожно, что сам и комментировал; медленно, «по-дегустаторски», выпивая стакан напитка, он смаковал его, а потом горько констатировал:
- Это – тюрьма! Я тебе точно говорю, Алекс! Это – тюрьма!
- Так не разбавляй.
- Это привычка, Алекс! Руки уже сами делают, а совесть молчит!
   Шпана нашла меня и здесь, как всегда была готова в любой момент прийти на выручку. Мне однажды помогала торговать молоденькая дурашливая официантка; покупателей почти не было, поэтому мы перебегали дорогу и сидели на спуске, у Невы. Тут появилась штайка. Сели они рядом и начали смешить официантку. Она хохочет, ногами болтает и тут, бац! Туфелька улетела в Неву!
   Я встал и, как можно медленнее, с прибаутками, начал снимать футболку…
- Нет, нет, Алекс! – закричал Мишка. – Мы сами! Сейчас выловим!
   И они моментально раздевшись, начали нырять в поисках туфельки, чем еще больше насмешили официантку…

О ТОЙ ОДНОЙ…

   Итак, я встречался одновременно со «взводом» девушек, но все это было не то. И то, что я не анализировал, не обдумывал, само собой сформулировалось в сти-хах после одной вечеринки…
   Это было где-то в начале июня; скульптор Валера пригласил почти весь свой курс, благо он небольшой, ну и меня, на День рождения своей подруги Лены.
   Лена жила в одном из «спальных» районов, с родителями, в весьма неплохом месте. Четыре многоэтажки расположились так, что в центре образовалось подо-бие «патио» - внутреннего дворика: с деревьями и лавочками под ними, с цвет-никами и газонами, с детской площадкой. Какую-то домашность, уют придавали открытые окна и играющая гармошка в одной из квартир; никто здесь не прятал жизнь за шторы…
   Вечер сам по себе был умиротворенный, ласковый, что конечно отражалось и на общем настроении.
   Подругу Валеры я увидел впервые ( позже она приезжала в общагу: варила, стирала и т.п.); оба были бледные и слегка изможденные, хотя, бесспорно, Лена выглядела привлекательнее Валеры.
   Вечеринка удалась: веселья хватило на всех; но ночь шагала вперед и, как за-правский «огородник», выдергивала гостей из «грядки сейчас», отправляя их в «кладовку потом». Когда нас осталось совсем мало, Валера вдруг ни с того, ни с сего разругался с Леной, хлопнул дверью и исчез. Тогда засобирались и мы, засидевшиеся гости, но виновница торжества окликнула меня уже на лестнице:
- Алекс, можно тебя спросить кое о чем?
- Конечно, - вернулся я к квартире, - что такое?
- Может, ты еще посидишь со мной немного? Не хочется оставаться одной.
- Хорошо, заваривай кофе.
   Она сварила кофе. Потом мы сидели на балконе и о чем-то говорили. Она по-долгу задерживала руку на моей руке и старалась прикоснуться ко мне, как бы невзначай.
   Видно было, что она хочет сближения, да и мне этого хотелось, но что-то удер-живало; какая-то грусть и жалость; и к себе; и к ней; и… И когда послышался шум транспорта, я простился с ней и отправился «домой»…
   А в пустом автобусе, который ехал через пустой воскресный город, написал:
Мой друг оставил женщину…
Она
Еще не молода,
Уже не стара…
Она
Касается моей руки
И говорит о чем-то неземном…
О чем-то говорит она тихонько,
К руке лишь прикасается легонько
И говорит о чемто неземном…
О нем?
А думает она; о нем?
Наверное;
Все верно
И думает (и говорит), но ищет
Сейчас мое тепло;
Боится
Остаться «вне закона»; вне земли…
Огни
В распахнутом окне жасмином пахнут;
Гаснут звезды…
Огни…
Мне хочется оставленных обнять;
Мне хочется оставленных любить
За всех за тех, кто их оставил;
Кто их на этот путь наставил
И бросил на пути одних…
Мне хочется…
Мне хочется любить…
Но только как же…
Как же с болью быть
О той одной, что не пришла еще…
Еще
О той
Одной…
P.S. – 2007. А она («та одна») была уже совсем рядом; на расстоянии нескольких месяцев, а потом – нескольких шагов…

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ – ГРУСТНЫЙ ПРАЗДНИК

   Близился конец июня, а, значит, приближался мой день рождения. Через мои карманы шел бурный «денежный поток», так как же было не отметить такой важный праздник!
   Приглашал всех подряд, но кто-то не смог, а кого-то не нашел, потому что все возникло спонтанно, за пару дней до «события». Зато пригласил и того, кого не планировал, Тюльпана .
   Просто мы случайно столкнулись с ним, когда я тащил увесистые пакеты с вы-пивкой и продуктами.
- Ого, Алекс, - засмеялся Тюльпан, - в какую экспедицию собрался?
- В загородную.
- На дачу?
- На дачу поехал бы с удовольствием, но у меня дачи нет, так что просто за город; день рождения мой отмечать.
- Здорово! За город и я не прочь бы!
-  Так в чем дело? Присоединяйся! Подъезжай в воскресенье…
   Я назвал ему место и время нашей встречи и мы разбежались. К моему удивле-нию, он приехал и зачем-то притащил свою подружку. Собственно, у нас было шапочное знакомство. В этом году в ЛДМ открылся видеосалон и начали они ра-боту с показав всех фильмов и концертов «Beatles».
   Там я и познакомился с Тюльпаном и его подружкой. Ему было лет 15-16, а подружке и того меньше.
Тюльпан – «потомственный» битломан, а подружка скорее «тюльпаноманка». Я бы еще назвал его «восходящее солнышко», такой он всегда был радостный, сияющий, а его девушку «луной», ведь она всегда держалась в его тени…
   Так вот, я-то рассчитывал, что он приедет один, если приедет; ну тащить с собой этого ребенка! Хотя не отправишь же их домой! К тому же компания все-таки из приличных людей: все мои знакомые скульпторы и американцы.
   Ехали мы то ли в Репино, то ли в Комарово. Помню, как Паша, опередив осталь-ных, подбежал к кассе и закричал:
- Я беру билеты на всех!
- Не надо было, Пашя, покупить нам билеты, - выговаривала ему после Сюзен, - мы могли сами покупить билеты!
   Погода выдалась замечательная; место попалось красивое; компания собралась хорошая; еда – вкусная, водка – горькая, тем не менее, все, кроме американцев и девчушки, вскоре напились в стельку…
   Когда солнышко стало подбираться к горизонту, американцы нас покинули, а мы сидели чуть ли не до полуночи.
   Почти сразу же после их ухода случился неприятный инцидент, после которого этот день уже не вспоминался таким светлым; девчушка пошла в лес и прибежала оттуда в слезах, скульптор Валера приставал к ней…
   Тут же он как-то незаметно слинял, так что общее возмущение, не имея цели, утихло…
   До этого случая мне казалось, что люди искусства ну, чуть ли не святые, и тут на тебе!
   День угас, костер догорал и тут кто-то воскликнул, что мы можем опоздать на электричку…
   Проделав полпути,заметили, что нет Паши. Помчались назад «к стойбищу», где и нашли его безмятежно посапывающим.
- Паша, вставай!
- Уже, что?! – очнулся Паша.
- Уже пора «домой»! Мы тебя чуть не забыли здесь.
- А я идти не могу!- вдруг осознал пытающийся встать Паша; напуганный тем, что мы его забыли, он начал уверять нас. – Танкисты своих не бросают! И вы меня не бросайте! Прошу вас, не бросайте меня здесь! Бросьте меня на мою кровать в общаге!
- А причем здесь танкисты, Паша? – удивляемся мы, волоча его к станции.
- А притом, что я служил танкистом! И знаю точно, танкисты своих не бросают!





ШОРТЫ,БАХ И…КГБ!

   Какой подарок на день рождения ждать от человека, который любит шить? Ко-нечно, какое-нибудь изделие «швейного дела». Скульптор Бодяков любил шить и подарил мне шорты собственного изготовления.
- Готово! – заявил Бодяков перед моим д.р. и продемонстрировал изделие.
- Вот это! – воскликнул я. – Да это же трусы! На худой конец спортивные!
- Ты что, - стал уверять меня портной, - пойди-ка поищи такие трусы! Ты только посмотри, что продается в магазинах!
- А сам-то ты будешь свои (договорились, что сошьет две одинаковые пары, для меня и для себя) носить?
- Конечно! – уверил меня портной и слово сдержал, но «по-иезуитски», не выхо-дил в них за пределы общаги. Что касается меня, то в один очень жаркий день я отправился в них на работу. Коллеги хмыкнули и на этом обсуждение закончи-лось, а вот люди на улице оглядывались…
   Показательная реакция на эти шорты случилась как-то в гостинице «Европей-ской». Там сидели две старушки-вахтерши, увидев меня, одна приподнялась, чтобы проверить документы проживающего, другая дернула ее и сказала: «Сядь! Это американец, скорее всего. Наши так не ходят!»
   Настоящим шоком они стали для моей землячки, которая приехав в гости к се-стре, захотела и со мной увидеться. Увидев, потеряла дар речи и отказалась идти со мной по городу.
   Другой оборот шорты приняли в капелле. Как-то «мои американцы» поинтере-совались, где можно послушать классическую музыку, и я назвал капеллу.
   Тогда они попросили достать им билеты. Трудностей тут не было, билеты я им купил, ну и себе в том числе. За несколько дней до концерта отвез им билеты и договорился, что встретимся за полчаса до началаа у входа в капеллу…
   К моей чести надо сказать, что я не опоздал, правда, в спешке не заехал «к се-бе» переодеться и явился в своих неподражаемых шортах…
    Предвкушая встречу с кофе в буфете, я прыгал по лестнице через ступеньки, так что американцы совсем отстали.
- Молодой человек, - обратилась ко мне старушка-контролер, - простите, но я не могу вас пропустить в таком виде!
   В это время «мои» американцы, предъявив билеты другой старушке, спокойно прошли внутрь. Правда, заметив, что я застрял на контроле, вернулись:
- В чем проблема, Элекс?
- В шортах! Говорят, в таком виде нельзя.
- И что ты будешь делать?
- Не знаю. Если за полчаса правила не изменятся, поеду «домой».
- Ну может быть «до свиданья»?
- Возможно. Если что, увидимся в ЛДМ.
- О'кей.
   Они ушли. Я топтался у контроля. Вдруг появились два финна в шортах, не таких «откровенных», как мои, но тем не менее. Я стушевался и с интересом наблюдал, как их будут тормозить. Это оказалось труднее. Они лопочут по-фински, бабушки талдычат по-русски, а все это время неподалеку стояла одна женщина и беседо-вала с кем-то. Тут уж она кинулась на подмогу (оказалось, она какой-то админи-стратор) и втроем они «отстояли культурные рубежи Родины»…
   «Ну, - подумал я, - раз уж финнов не пустили, мне и подавно не светит! Пойду-ка я куда-нибудь в кино, если еще не поздно». Отлипаю от стенки и так получилось, что спускаюсь вслед за той женщиной-администратором. Она входит в небольшой кабинет, справа от лестницы. В проеме открытых дверей видно два стола, за которыми сидят две женщины, администратор останавливается около них и они начинают что-то живо обсуждать…
   «Она ведь меня видела с американцами, - думаю, перейдя на почти «холостой ход», - значит…» Вот передо мной выход на улицу, но я вдруг резко сворачиваю к кабинету…
- Добрый вечер, -  здороваюсь со всеми, а потом обращаюсь к администратору. – Простите, с вами можно поговорить где-нибудь наедине?
- Конечно, - удивленно соглашается она. – А в чем дело?
- А я вам объясню, но разговор не для посторонних ушей.
- Ну хорошо, пройдемте в мой кабинет.
   Через этот же «кабинет двух женщин» проходим в ее персональный; поплотнее прикрываю дверь и усаживаюсь напротив. Глядя в глаза, говорю:
- Понимаете, мне нужно быть в зале; нужно обязательно!
- Нет, это невозможно! В таком виде! Вы видели, мы даже финнов не пустили.
- Я все понимаю, но если вы любите Родину, то уж изыщите возможность. Дело в том, что я лейтенант госбезопасности***. Работаю с группой американцев; вы ведь видели их со мной?
- Да, их пропустили в зал, - на лице женщины вместо удивления появляется лег-кий испуг.
- Так вот, мне надо быть с ними рядом постоянно. От этого зависит успех опера-ции! И каждая потерянная минута – это… Я даже не хочу об этом говорить!
- Хорошо, но как же быть?! Если там около входа в зал финны, как я проведу вас мимо них?!
- Что-то надо придумать! Ради Родины!
- Ой, да я вас через запасной вход проведу!
- Ну вот видите!
   И мы помчались! Через какой-то пустой зал, где вход был завален стульями, и я даже не успел ей помочь, так быстро она их раскидала.
   Отперев дверь, она довела меня до моего места, на котором сидел какой-то другой зритель, и так властно его согнала, что он даже опешил и моментально исчез…
- Спасибо, - прошептал  я ей на прощанье, - вы исполнили свой долг!
   Только вот «не выпитый кофе» играл со мной в такую игру: как только музыка переходила на «шепот», так я начинал дремать, а уж как она загрохочет на весь зал, так я подскакиваю в кресле, просыпаюсь и начинаю бурно аплодировать вместе со всеми…

СТЕРЕО СЮЗЕН

   Память сыграла со мной странную шутку: она развела двух Сюзен по разным годам. Сюзен Стайн увела в 87-й, а Сюзен Костанзо оставила в 88-м.
   Почему? Возможно, потому что 88-ой был слишком наполнен событиями, в от-личие от «предшественника». Следовательно, память поступила, как рачительная хозяйка, взяла часть вещей из переполненного шкафа и переложила их в другой, где больше свободного места. Но вмешался факт: я нашел фотографию Сюзен Стайн, а на обратной стороне «июль 1988». Так что если не все, то уж Сюзен С. вернулась на «свое место»…
   Тогда получается, только проводив одну Сюзен (где-то в конце июня, начале июля), я тут же познакомился с другой. С другой прямо-таки в буквальном смысле слова; Сюзен К. отличалась темпераментом и какой-то степенью открытости; Сюзен С. оказалась особой замкнутой и меланхоличной. Шведка по происхождению, она и внешне, естественно, сильно отличалась от «американской итальянки».
   Где-то под Балтимором у их семьи была ферма, видимо, поэтому она выбрала специальность биолога. Зачем ей к этой специальности понадобился русский язык, теперь трудно сказать.
   Большие очки и еще что-то неуловимое делали ее похожей на… сову. Так что ее скорее можно было назвать умницей, чем красавицей.
   Друзей в своей группе не имела, что вполне объяснялось характером. Да я и сам не собирался поддерживать с ней отношений. Помню, как после первой нашей встречи мы ждали ее автобус на углу 9-ой линии и Большого проспекта В.о., и я решил: «Все, провожу ее и хватит!»
   Подходит ее автобус, мы прощаемся, она идет дверям, потом резко поворачи-вается, хватает меня за руку и говорит: «Спасибо, Элекс!» Запрыгивает в автобус, уезжает, а я стою на остановке и думаю: «За что спасибо?! За то, что погулял с ней пару часов? Что тут такого?!» Но такой вид у нее при этом был, что меня зацепило; так что все-таки мы продолжили встречаться…
   В А.х. тогда была у всех «потребность рисовать», так что когда мы с Сюзен за-ехали в А.х., на нее, как на свежего человека, сразу посыпались предложения. Поскольку человек она практичный, а бесплатный портрет ценнее платного, она согласилась с условием, что получит этот портрет. Остановились на Паше, как на «своем», и он дал обещание, что сразу же после экзамена отдаст портрет Сюзен.
   И вот в мастерской их курса (ее окна выходили на Большой проспект, а рядом было консульство) разместились работы студентов, в том числе и портрет Сюзен. Как-то мы оказались там вместе с Ольгой, единственной девушкой курса, а она Сюзен ни разу не видела и у кого-то спросила, указывая на ее портрет: «А это что за страшила?!» Меня это разозлило и я выдал Ольге что-то не самое приятное и в не самом спокойном тоне. Позже она говорила, что это ее очень удивило, что от меня она не ждала такого.

ГАЗОН ДЛЯ VIP-ПЕРСОН

   Иногда я заходил за Сюзен в универ. Они занимались в двухэтажном флигеле, который стоял прямо посередине двора. Мимо флигеля шла дорожка, а рядом с ней протянулся длинный газон, и вот когда я заехал за ней первый раз, то попал на перемену и американцы, выскочив во двор, оккупировали этот газон. Кто иг-рал во «фризби» (летающая тарелочка), кто перекусывал, кто просто валялся и читал или болтал с друзьями и т.п.
   Улегшись рядом с ними в ожидании Сюзен, вдруг заметил, как осуждающе смотрят на нас проходящие мимо советские студенты. Разница была и в одежде (советские, несмотря на жару, в костюмах, галстуках и т.п., а американцы в легких свободных футболках, шортах или слаксах), и в поведении (американцы раскованны, а у наших чуть ли не руки по швам).
   Тут же я решил, что «американский вариант» мне нравится больше, тем более, что к костюмам у меня была давняя «вражда».

ТОНКОСТИ ПЕРЕВОДА

   Странно, Сюзен одновременно и тянуло ко мне и отталкивало. Несколько раз она показывала мне фотку разбитного парнишки и уведомляла, что  они помолв-лены и, скорее всего, это ее будущий муж. Возможно, таким образом она пресе-кала приставания, но я и не думал к ней приставать; она мне была симпатична, но не более того.
   Иногда замечал, что она раздражается по непонятным причинам. (Сейчас ду-маю, может быть у меня не хватало пиитета к «Великой Американской Цивилиза-ции»?Помню, как она с сарказмом изрекла: «Канешна! ПАРКОВАТЬСЯ – это древ-нее славянское слово!» По прошествии времени могу сказать, у многих амери-канцев, которых я тогда знал, нет-нет, а прорывалось высокомерие. Мне кажется, они считали нас «белыми неграми»; такой большой, формально свободной колонией, неизвестно кому принадлежащей. Только у трех знакомых американцев ни разу этого не заметил, и это были Джеймс, Джон и Бетси.)
   Тогда я практически не понимал английские песни на слух и, услышав в одной из песен Криса Ри фразу «I'll buy a hat…» («Я куплю себе шляпу, как у Горбачева»), заинтересовался и попросил Сюзен записать мне текст этой песни на английском; на что она мне заявила: «Извини, Элекс, я понимать не больше тебя эта песня!»
   Как-то сидим в ее общаге и смотрим многосерийный фильм о СССР, снятый за-падными телевизионщиками. В этот раз показывали какой-то городок и молодую рабочую семью в разных ситуациях. Вот они в воскресенье гуляют в центре города, диктор бубнит что-то по-английски, а переводчик по-русски: «По воскресеньям они выходят в центр города, чтобы прогуляться и что-нибудь купить». Сюзен усмехается.
- Что ты? – спрашиваю ее.
- На самом деле по-английски сказали так: «По воскресеньям они выходят в центр, чтобы прогуляться, купить там все равно нечего».

BACK TO USA

- Элекс, - как-то сказала мне Сюзен, - я скоро возвращаюсь домой.
- Как, уже?!
- Да, «программа» заканчивается. Давай сделаем вечеринка? У ребят в Академия.
- Конечно! Обязательно сделаем!
- Тогда я буду покупать хороший пьянка в «Березка».
- Хорошую выпивку.
- Да-да, спасибо, хорошую выпивку. Водка?
- О'кей.
- Ну, а мы организуем хорошую закуску.
   Время и место ( комната скульпторов в общаге) были назначены. Парни обра-довались случаю покутить и вдохновленные «хорошей выпивкой», взялись гото-вить еду с энтузиазмом.
   Амри, как восточный человек, готовил плов; Паша, как иванофранковец, достал где-то смачного сала и домашней колбасы; Ислам, как чеченец, от сала и колбасы отказался, но с нами посидеть был не против; что делали остальные, не помню, но по мере сил участвовали все. Что касается меня, то я искал подарок ей на память и, как водится, хватился в последний момент, поэтому и опоздал. Все были уже в сборе, а Сюзен выглядела как-то необычно. Паша вызвал меня в коридор:
- Е-мое, Алекс! Как она тут разрыдалась!
- Сюзен?! А что такое?!
- Тебя же нет и нет, а она вдруг в слезы. Я ее успокаивать, но сначала и сам не пойму, что такое и тут она: «Почему, Паша, Элекса так долго нет?! А вдруг с ним что-то случилось?!» Ой, Алекс, я уже говорил, что она к тебе неравнодушна, сего-дня понял, что был прав.
- Знаешь, Паш, она мне очень симпатична и скучать я по ней буду, но вот…
- Ясно-ясно! Ладно, пошли, а то неудобно, торчим тут одни.
   Посидели хорошо, но один эпизод омрачил вечеринку: «под занавес» Сюзен, вскрикнув: «Ой, чуть не забыла, у меня для вас есть маленький подарки!», высы-пала на стол кучу ручек «Bic» и фирменных карандашей с ластиком на конце (страшный дефицит). Хлоп – и народ как подменили! Все, как дикари, бросились расхватывать канцтовары, и только мы с Исламом да Сюзен остались на своих местах, можно сказать, «зрительских»…
   Наконец Сюзен засобиралась в свою общагу, а я, конечно, поехал ее провожать. Время было позднее, транспорт не ходил, пришлось ловить машину. Мы еще по-сидели около общаги; Сюзен была очень грустная, «глаза на мокром месте», по-этому я согласился, что днем в аэропорт мне лучше не ездить.
   Денег на такси у меня не оказалось и, хотя дорога до общаги А.х. предстояла неблизкая, но меня это не пугало, так как ночь была теплая, а настроение… В та-ком настроении приходят стихи, поэтому я плюхнулся на газон под фонарем и начал их записывать…
   Долго вокруг не было ни души, но потом, слышу разговор и вижу, по дорожке вдоль газона идут от «Прибалтийской» два парня. Ну идут и идут, я-то пишу дальше и вдруг слышу:
- Друг, тебе плохо?!
   Поднимаю голову и вижу двух явно крутых фарцовщиков. Меня, конечно, уди-вило, что они предложили помощь (фарца – народ циничный), но мне-то было хорошо, о чем я и сказал:
- Как раз наоборот, мне хорошо!
- Значит, ничем помочь не надо?!
- Не, спасибо, никаких проблем!
- Ну счастливо!
- И вам!
   Они отходят, и тут я вспоминаю, что у меня курево кончилось, кричу им вслед:
- Забыл! С куревом не поможете?
- Поможем! – радостно откликаются они и, вернувшись, отдают мне полпачки че-го-то «фирменного»…
   Написал и потопал на 3-ю линию. Народу – «ноль», машин «0,1». Тут как раз легковушка за спиной показалась. Машу, останавливается. Мужик за рулем, среднего возраста, простого вида.
- До 3-й линии подбросите?
- Подброшу.
   Сажусь рядом и только потом вспоминаю:
- Ой, только у меня денег нет!
- Ну и ладно. За так подброшу.
   Такая вот получилась «прощальная ночь» с Сюзен Стайн из Балтимора…

ДЕНЬ АНГЕЛА

   Однажды «у нас на Дворцовой» появился представитель кооперативного дви-жения: молодой, вальяжный кооператор П. Что именно он «кооперировал», не помню, помню лишь, что это был один из многочисленных знакомых «бизнес-класса» нашего старшого. П. сразу же пошел со мной на контакт, тут же дал свой телефон и предложил звонить в любое время, по любому поводу.
   Через пару дней он заявился снова. В руках у него был увесистый пакет, а в нем французский коньяк, яичный ликер и разные деликатесы. П. что-то предложил отметить, и все направились в Дом Ученых.
   Во время застолья я вдруг вспомнил, как мы начинали рисовать портреты на Невском; разговор зашел о художниках и П. предложил:
- Хочешь, Алекс, познакомлю тебя с одним интересным художником?
- Давай.
- Тогда звони мне на выходных и сходим к нему в гости, он в центре живет.
   Не откладывая дела в долгий ящик, позвонил в первое же воскресенье после нашего разговора. П. оказался легким на подъем, где-то через час мы уже встре-тились около метро в центре.
- Что не на машине? – спросил я П.
- Так пить придется! Лучше потом такси возьму!
- А, ну если пить!
   Около дома художника стоял фирменный автобус, а когда мы подошли к нуж-ному парадному, оттуда вывалилась галдящая толпа финнов, погрузилась в свой автобус и отчалила…
- «Фирма»! Покупатели! – произнес П. с пиететом.
- А-а! – сказал я. – «Финская марка»!
- Точно! Она самая!
   Мы вошли и П. позвонил в дверь на 1-м этаже. Дверь распахнулась, в проеме показался большой добродушный человек.
- Проходите, проходите, - обрадованно забасил он, - я вот только финнов прово-дил.
- А мы их встретили.
   В светлой просторной квартире оказался свой «прибамбас»: кухня почему-то по уровню была выше других комнат (в Питере хватает всяких разных «прибамба-сов»).
   Познакомились. Жена художника пошла варить кофе, а мы устроились в мас-терской. Н. оказался абстракционистом. На стенах висели большие картины: «цветные пятна в рамах»; на столах лежали стопки маленьких. Н. со словами: «Вот, Алекс, посмотри», вручил мне самую увесистую стопку и усадил за стол, а сам уселся с П. на диване и они начали что-то обсуждать.
   Не испытывая восторга, только из вежливости, просматривал я цветные пятна, с удовольствием замечая, что стопка все-таки уменьшается. Смотрел, смотрел и вдруг… Вдруг воскликнул:
- О, ангел!
- Где? – Н. встал, подошел и склонился над картиной, следом за ним и П.
- А вот, смотри, стоит на коленях и… Молится как будто… А вокруг только лед; ле-дяная пустыня, окруженная ледяными скалами…
- Точно, - закивал головой Н., - странно, до тебя тут никто ангела не видел!
   Жена позвала нас на кухню пить кофе. Н. понес картину и показал ангела ей, она тоже удивилась.
- Подпиши ее, - посоветовала она Н. И он так и подписал «Ангел во льдах»…
P.S. – 2007. Странно, но после этого воскресенья ни П., ни Н. я больше не видел. Как будто мы встретились только для того, чтобы увидеть эту картину.
   Странно для советского провинциального, даже сельского парня вдруг взять и увидеть ангела. Не на «ангелах» нас воспитывали. Возможно, поэтому день этот прочно запечатлелся в памяти, хотя надолго ушел в ее глубины…
   «Всплыл» он, этот день, 19 лет спустя, когда я первый раз взялся читать Мережковского…

ЛЕГКОЕ СЕРДЦЕ

   За лето у меня сложилась своего рода «схема»; несколько основных маршрутов: Дворцовая площадь, Академия, Невский (в районе Думы или армянской церкви, где работали художники) и ЛДМ.
   Около каждой «конечной станции» маршрута были свои «заправки»: кафе и столовые. К тому времени моим основным «топливом» стали сигареты и кофе. Кофе  вообще оказалось «открытием» или «новой любовью». Конечно, не в каж-дом кафе варили хороший кофе, но определить это не составляло труда, по аро-мату; если в кафе пахнет кофе, значит, там все по-честному, а если кофе варят, а аромата нет, значит, мухлюют: варят второй раз гущу от первого кофе и «выдают за оригинал»…
   В кафе, почти на углу 3-й линии и Большого проспекта В.о. варили «честный ко-фе», кроме того, там работал милый персонал; оно было небольшим и  очень уютным; в полуподвальном помещении летом было прохладно, а зимой тепло; близость Академии определяла состав  публики, гопников в этом кафе не води-лось, а хорошая публика дорогого стоит, без нее и хороший кофе не в радость. Говорили, что до революции это помещение не было перегорожено и тянулось до самого угла и в нем располагался ресторан, который нередко посещал сам Ре-пин…
   Много вечеров провели мы в нем с «академической братвой» без всякой вы-пивки: только кофе и беседа.
   Часто в нем назначались свидания: ждать человека за чашкой кофе всяко при-ятнее, чем толкаться у метро, особенно зимой.
   Как-то я примчался туда «на стрелку», а там все места заняты, только рядом с грустной девушкой один свободный стул. Подбегаю, спрашиваю:
- Не занято?
- Нет, свободно.
- Скажите, если кто подойдет, что занято, а я пока кофе возьму.
- Хорошо.
   Взял кофе, приземлился, для «затравки» спросил:
- Кажется, я вас видел в Академии? Вы студентка?
- Да.
   Слово за слово, и вот мы познакомились и разговорились. Правда, говорил больше я.
   Есть ситуации, когда говорить надо только тебе; есть – когда надо слушать, а са-мая лучшая, конечно, - это беседа. В данной ситуации надо было говорить мне. Это похоже на знахарское уговорить, заговорить и т.п. и я заговорил. Довольно долго, если учесть, что тогда человек мог опоздать на встречу на полчаса, а ино-гда и на час, и мой знакомый долго не приходил…
   Но когда «мой человек» пришел и увидел, что мест нет, он махнул мне из две-рей, типа «пошли на улицу». Я поднялся, сказал своей новой знакомой:
- Ну, извини, пора бежать. Счастливо.
- Спасибо тебе, Алекс! – вдруг выпалила она, задержав мою руку.
- За что?!
- Ты не знаешь, какое у меня было настроение до нашей встречи! Честное слово, не встреть я тебя, вполне могла бы пойти и повеситься!
- Да ну, брось!
- Серьезно! Но теперь все! Точно нет! Спасибо, Алекс!
- Ой, да не за что! Увидимся!
P.S. – 2007. Вот это и был «доктор Живаго», что-то вроде «уличного психотерапевта». Правда, осознание этого пришло гораздо позже, когда оказалось «много прошлого», когда появились воспоминания и возможность их «прокручивать» время от времени…
   Сюда же вписывается и «Я – нищий; раздаю себя…» Мы сидели с той девочкой около часа, но если бы у нее была потребность, то сидели бы и два, и три часа; сколько ей надо. Я не жалел времени для людей.
   Как больная кошка инстинктивно жует нужную травку, так и люди с про-блемами тянулись ко мне. Много было разных случаев, больше всего, конечно, контактов типа «один на один, тет-а-тет», потому что это самое дейст-венное, но бывало и типа случая в автобусе.
   Захожу как-то в городской автобус, в среднюю дверь, а на передней площадке ругаются пенсионеры. Лица злые, кричат друг на друга. Мне нужен талончик, в автобусе битком, чуть по чуть протискиваюсь к воюющей стороне и окликаю ближнюю ко мне старушку. Она оборачивается, злостью от нее так и пышет, но я улыбаюсь ей, говорю какой-то комплимент, а потом прошу:
- Передайте, пожалуйста, на талончик.
- Хорошо, давайте, - она берет деньги, передает их своей соседке и тоже улыбается ей и говорит что-то хорошее. Поразительно! Но через пару минут этих «воюющих» старичков словно подменили! Они моментально оттаяли, и злость, и ругань сменились улыбками и хорошими словами… (Ну где еще люди так мгновенно переходят с одного полюса эмоций на противоположный?!)
 
РОЗЕЛЛА

    У «меня на Дворцовой» чаще остальных бывали три парнишки. Жили они на Невском и школа их была на Невском (чем они объясняли довольно неплохое знание английского), недалеко от Дворцовой.
   Позже одного из них я потерял из виду, а с Гинстоном и Максом сохранил при-ятельские отношения до своего «изгнания»…
   Кто-то из них троих привел Димку П.  Он тоже учился когда-то в их школе, но ушел, кажется, после восьмого класса.
   После первого же нашего знакомства Димка стал бывать у меня практически каждый день. Потом мы стали видеться и после работы, и в мои выходные, мож-но сказать, подружились.
   Как-то я взял его с собой в ЛДМ, ему там понравилось, и он превратился, как и я, в завсегдатая Дворца.
   Однажды он приехал туда раньше меня и пока ждал меня, успел познакомиться с итальянцами.
   Римские студенты – Валентино, Розелла и Паоло каждые летние каникулы пу-тешествовали. Это лето оказалось «посвящено» СССР. Правда, в Ленинграде они были последний день, о чем ужасно сожалела Розелла.
- Why?! – очень темпераментно возмущалась она, - ну почему мы не познакоми-лись раньше?!
   Ей очень не хотелось расставаться, но время шло, и скоро в ЛДМ закрылись все бары, а они, римляне, не привыкли сидеть просто на улице.
- Неужели в городе нет ночных клубов, ресторанов или чего-то в этом роде? – стала допытываться Розелла.
- О, - воскликнул Димка, - а поехали в «Ленинград»?! Там бар работает до утра. Правда, он валютный.
- Это не страшно, - заявила Розелла, - ведь у нас как раз валюта. Но как мы туда доберемся? Транспорт уже не ходит, а такси здесь не поймаешь (дело в том, что пошел дождь и пешие прогулки отпадали, а место около ЛДМ глуховатое, такси там и правда не поймать)!
- Ноу проблем! – восклицаю я, - сейчас вызову такси  по телефону!
   (И достаю из широких штанин… мобильник! Само собой это шутка; фантастиче-ская.)
_С вахты.
   Сказано – сделано, и вот мы уже входим в холл гостиницы «Ленинград»; холл длинный-предлинный и безжизненно тихий; бар пустой-препустой, но работаю-щий.
   Усаживаемся за стол. Розелла с Паоло берут пива, сигарет, какие-то орешки-дарешки и т.п. Димка шепчет мне на ухо: «Алекс, только не говори по-русски! А то спецы сцапают!»
    Конспирация так конспирация, даже с Димкой говорю по-английски, но спустя какое-то время разгоряченный пивом «наставник» сам же прокололся; над чем-то прикололся, захохотал и громко прокомментировал все это на русском…
   Чуть погодя в бар заходят двое молодых мужчин, хлоп! И нам со словами «пройдемте, молодые люди!» заламывают руки и тащат куда-то по холлу…
   В самом конце холла, в неприметном уголке, за незаметной дверкой притаился «Островок Родины» среди «буржуйского водоема»: обшарпанная, несвежая комната с неуклюжей, старой, изодранной мебелью и сов. плакатами на облезлых стенах.
- Так, ну что, сами валюту сдадите, - заявили нам как раз те самые «спецы», кото-рых так боялись Игорь и Димка, - или будем обыскивать?
- У меня ни цента! – похлопал я себя по карманам. – Проверяйте!
- И я пустой! – клятвенно произнес Димка.
- Ну, выворачивайте карманы.
   Мы вывернули. В моих, по-честному, была только сов. денежка; в Димкиных денег не было; ни наших, ни «фирменных», зато обнаружилась «пулеметная лен-та» импортных презервативов.
- О-о-о! – брезгливо, кончиками пальцев, подхватил их спец. – Тебе еще рано, го-лубчик, такие штучки иметь! Ты же вроде несовершеннолетний?
- Я – совершеннолетний! – обиделся Димка и протянул руку за латексом.
- А вот в милиции проверят! – тоже надулся спец и, швырнув резину в корзину, вызвал наряд.
   До прибытия наряда нам прочитали лекцию об «ужасной 88-ой»; сообщили, что нас запомнили, и если мы еще раз появимся в «Ленинграде»…
   Как только Димку увезли, меня отпустили. Приятно было оказаться на свободе! К тому же итальянцы нас не бросили, дожидались у входа в отель.
- О! Алекс! – Розелла тут же заключила меня в свои горячие итальянские объятия. Потом она отшатнулась. – А где Дима?!
- Валюту у Димы нашли! – сообщил я трагическим тоном.
- И?!
- И расстреляли!
   Увидев, как смуглая Розелла бледнеет, я заорал:
- Шутка! Шутка! Просто его в милицию увезли. Для установления личности. Ниче-го страшного! (Тогда это и правда было не страшно).
P.S. – 2007. С Розеллой мы еще долго переписывались. Чуть ли не в каждом письме она звала в Рим, а мы отвечали, что это невозможно, так и было, до поры, до времени…

ПЛЕХАНОВА – ;

   В качестве «алаверды за знакомство» с ЛДМ как-то летним вечером Димка «по-знакомил» меня с Плеханова; прибежал на Дворцовую после полудня и предло-жил:
- Алекс, хочешь посмотреть на француженок?
- Не прочь. А где они?
- На Плеханова.
- А это что?
- Общага для «программников». Это, как свернешь с Невского у «Кавказского», пройдешь мимо Казанского, а там она рядом, почти на углу. Да вечером увидишь.
- А где ты с ними познакомился?
- Да я их еще сам не видел. Я с парнем, френчем, на Невском познакомился, он из одной группы с ними и, кажется, единственный парень в группе.
- Бедняга!
- Или наоборот! Короче, он предлагал в любой день приходить в гости; только если в будни, то вечером, а на выходных можно и днем.
   Этим же вечером мы были на Плеханова. В небольшом холле, за стойкой, на-против входа сидели три строгих женщины: вахтеры или вахтерши. Чтобы попасть внутрь, требовалось назвать номер комнаты и имя человека, к которому идешь в гости; затем оставить им паспорт (все данные вносились в журнал, как сказал бы Виков папа: «Витя, это очень опасно!») и вперед!
   Вскоре француз представил нам своих соотечественниц… Стереотипы-стереотипы! Кого мы увидели! Толстеньких, страшненьких, закомплексованно-надменных девушек! Шарм с ними и рядом не стоял! Видимо, разочарование чи-талось на наших лицах, так что уже без них, в баре, француз вдруг начал оправдываться, типа все красивые француженки в шоу-бизнесе и т.п.
   Француженки разочаровали, а место понравилось. На втором этаже был уютный бар, где варили отличный кофе и разрешалось курить. На первом – столовая, где кормили вкуснее и разнообразнее за те же деньги, что и в городских столовых.
   Так что изредка мы стали там бывать; изредка потому, что попасть туда понача-лу было непросто…

ФАРЦА

   Как сказано, «где будет битва, там будут и вороны», так и фарцовщики кружили вокруг иностранцев…
   Гостиницы, музеи, Невский проспект, на котором гурьбу интуристов было за-метно издалека, в отличие от остальных прохожих…
   Фарцовщик или «косил под фирму» и тогда, пристраиваясь к группе, старался выглядеть ее частью; или наоборот, пытался быть незаметнее; «выходил из су-мрака», спрашивал: «Would you like change money?» («Хотите обменять деньги?») И снова «уходил в сумрак»… Как раз такой тип больше занимался валютой, а первый охватывал все: валюта, икра, кроличьи шапки, форма и т.п. Этот набор пользующихся спросом вещей фарца так и называла «стаф» («набор»)…
   Как-то спускаюсь на «Маяковскую» и внизу вижу знакомого молоденького фарцовщика, который бросается ко мне и возмущенно кричит:
- Представляешь, Алекс, какой у меня облом!
- Прикинь, три дня таскался с бритишами (френчами, стейцами, чухной, аллерой), думал что-нибудь «поднять на дружбу»! Смотри, что мне подарили!
   Он сунул мне под нос жвачку, ручку, брелок, зажигалку.
- Да, не густо!
- Да какой густо, Алекс! Я же бабки не отбил! Я на них больше намного потратил!
   «Подъем на дружбе» («зарабатывание на дружбе») практиковала молодая фарца; для этого знакомились с интуристами и проводили с ними как можно больше времени; а на прощание дарили какую-нибудь мелочь: открытки, значки и т.п. В ответ же часто получали фирменные шмотки или обувь и т.п. Как правило, «овчинка стоила выделки», хотя случались проколы, как у Саши…
   «Программники» тоже пользовались популярностью. Это был «источник» валюты, коль уж человек живет несколько месяцев в чужой стране, так уж все равно он будет менять…
   И хотя многие из «программы» побаивались «Сибериа», но соблазн получить в два-три раза больше официального курса оказывался сильнее страхов…
   Режим слабел, и фарцы становилось все больше, а тут, видно, как «регулятор численности» появился рэкет…
   Правда, я забегаю вперед, в 88-м рэкета еще не было; но уж если вперед, то как не вспомнить встречу с Мишкой, полупризорником с Дворцовой. Он вырос, при-обрел вид преуспевающего человека и, протянув мне руку для приветствия, вме-сто «здравствуй» спросил: «Сколько в день поднимаешь, Алекс?»

БОРЯ В УДАРЕ

   На Дворцовой тоже порой бушевали страсти. Однажды, в разгар «страды», ко-гда у каждого киоска извивалась очередища, к Боре зашел старый знакомый, с которым они давно не виделись.
- О-о-о! – радостно заорал Борис. – Ну и где ты пропадал? Заходи в киоск! Рассказывай!
   Знакомый его зашел в киоск, и Боря тут же задвинул изнутри окошко…
   Очередь стояла, а Боря не торговал, беседовал в «спокойной, дружеской обста-новке». Очередь начала шуметь, стучать в окошко: «Молодой человек, почему вы не работаете?! Что за безобразие! До перерыва еще далеко! Молодой человек, мы будем жаловаться!» и т.п.
   В самый разгар «очередного» всплеска возмущения Боря выскочил на улицу и с запалом бросил очереди в лицо: «Эх, взять бы автомат и всех вас пострелять!»
   И очередь проглотила. Насколько я знаю, никто на него не пожаловался. Вот он, образчик сов. торговли, в нашем «великом и нерушимом»…

МОГЕНДОВИД

   Как-то Игорь, пользуясь Бориной отлучкой, спросил нас с Лехой:
- Знаете, что позавчера Боре от заведующей досталось?
- Нет, откуда нам знать! А что случилось?!
- Да он купил где-то могендовид. Заходит к ней в кабинет, нос кверху, ворот рас-стегнут, чтобы видно было. Ну она и правда сразу заметила и спрашивает его:
- Откуда?
- Достал!
- Золотой хотя бы?
- Конечно! О чем разговор!
- Ну, подойди, посмотрю.
   Боря подходит, нагибается, она в руках его повертела и как закричит:
- Уйди с глаз долой!
- А что такое?! – отскакивает от стола Боря.
- А то, дорогой, что это медь! Позолоченная! Иди отсюда! И сними его! Не позорь нацию!
- Какую нацию? – спрашиваю я.
- Как – какую?! – удивляется Игорь. – Не знаешь, что ли, что Боря еврей!
- Не знаю!
- Ну вот, Боря – еврей, как и наша заведующая.
- А что такое мо… ген…
- Довид. Могендовид – это звезда Давида. Шестиконечная звездочка. Короче, у нас крестик, а у них могендовид!
   Вот так меня просветили; а то пол-лета с Борей проработали, а я и не знал, что он еврей. Впрочем, что до, что после мне было как-то по фигу, а вот могендови-дов больше ни у кого не видел…
P.S. – 2008. Когда писал главу о могендовиде, то честно говоря, никак не мог вспомнить, как это звучит; крутилось что-то в голове «рядом да около», а все не то. «Ладно,- решил я тогда, - напишу, как помню, все равно те, кто будут читать, поймут, о чем речь!»
   И где-то в это время поехал в Ставрополь. Иду по 1 этажу ЦУМа и вижу на прилавке газетного киоска уцененный экземпляр «Браво»; взял и купил, за ко-пейки…
   Листаю его и натыкаюсь на статью «Знаки отличия», где описываются че-тыре знака: пацифик, анархия, свастика и то, что я никак не мог вспомнить, могендовид!

ПИОНЕР-ФАШИСТ

Как-то вечером моя молодая компания помогала мне грузить ящики, а мимо бе-жал их знакомый парнишка; они его окликнули, он подошел, но не остался на-долго, куда-то спешил…
   С виду парнишка как парнишка, но когда он ушел, раздался заговорщицкий ше-пот:
- Знаешь, кто это, Алекс?!
- Ну, как его. С***… Вот кто. Так же, вы сказали, его зовут.
- Да нет, не как зовут, а кто он по жизни!
- И кто он по жизни?
- Фашик!
- Да, а по виду не скажешь.
- Ну, он-то виду не подает, а так у него каска есть фашистская и ордена; и друзья у него фашики.
   Что ж, поговорили и забыли, тем более, что больше он на Дворцовой не появ-лялся. Но раз вхожу в городской автобус; осматриваюсь, есть ли места. Вдруг кто-то окликает меня: «Алекс!» Ба, да это «пионер-фашист»! Машет мне и показывает, что рядом место свободное. Присаживаюсь рядом, завожу разговор о его «хобби», начинаю расспрашивать. Он решает объяснить на примере, показывает на симпатичную девчушку неподалеку:
- Вот видишь, Алекс, девушка симпатичная. Если бы тут  ехал негр и начал бы к ней приставать, то мы (фашисты) вытащили бы его на улицу и…
- А если бы к ней начал русский приставать? Тогда что?
- Тогда… - «пионер-фашист» задумывается, - ну не знаю.
   Мы еще о чем-то говорим и уже перед самой остановкой я его спрашиваю: «Слушай, а если бы тебя на машине времени перебросили, ну скажем, в 43-й год, ты за кого воевал бы? За фашистов или за наших?»
   Тут как раз и моя остановка, так что ответить он не успел; и больше я его не ви-дел. Хотя позже познакомился уже с «фашистами-комсомольцами»…

ВЫХОД ВИКА

   Виктор П., он же Вик, он же Зеленый, он же Грин, с порога, еще не успев позна-комиться, предложил какое-то крупное дело; заведомо неосуществимое, естест-венно. Видимо, контраст между его детским видом и грандиозными «бизнес-планами» породил кличку «Зеленый», переделанную позже им же в Грин.
   Вик – это «Жириновский в молодости» (последнего еще страна не знала); тут и «мама – русская, папа…-доктор»; и трудности самоопределения, к какой нации себя отнести; и «смесь истеричности с напряженностью», мне кажется, он посто-янно боялся быть отторгнутым, не  принятым и т.п… Правда, Вик вырос не на ок-раине империи, а почти в центре, и не в бараке, а в пятикомнатной квартире на Невском, да и с отцом…
   Вик моментально и надолго «прилип» ко мне, а отчасти и к Димке. Отчасти, по-тому что у них были сложные отношения: они постоянно цапались, высмеивали друг друга, как в глаза, так и за; но, тем не менее часто делали вместе какие-то дела, куда-то мотались и т.п.
   Однажды они с заговорщицким видом вызвали меня из киоска:
- Алекс, нас пригласили  на один крутой флэт сегодня вечером. Говорят, будет «море травы»! Поедешь с нами?
- Так вас же пригласили, а не меня?
- Все нормально. Мы про тебя спрашивали, они не против.
- Не, не поеду! Да и вам не советую.
- А что?
- А начнете «травой», продолжите «иглой», закончите «ямой»! А что будет с па-пой? А что будет с мамой? Кайфуйте от жизни! Жизнь – самый сильный наркотик!
   Странно, пара фраз на них подействовала сильнее, чем какие-нибудь лекции, программы, слезные отговоры… Они не только не поехали в тот вечер «дурью маяться», они совсем не курили травку на моей памяти…
   В продолжение «кайфовой» темы вспоминаю одну встречу…

ПОДЕЛИСЬ УЛЫБКОЮ СВОЕЙ…

   Как-то мчался я по Невскому и около «Березки» с двумя знакомыми юными фарцовщиками столкнулся. Они сначала, конечно, о делах, типа, есть ли баксы на продажу или что еще, а потом кто-то из них спрашивает:
- Алекс, а косячок не подгонишь?
- Косячок?! Откуда?!
- Да ладно, Алекс! Ты же под кайфом! Вон как глаза блестят. Ну, не жадничай, Алекс! Как-нибудь сочтемся.
   И тут я им принялся объяснять, до чего жизнь кайфовая штука… Надо только от-крыть глаза… А кайф, кайф просто разлит в воздухе! Как «веселящий газ»; кайф за каждым углом, на каждом шагу…
   Они выслушали мой монолог, разинув рты, но, видимо, так и не поверили; ко-му-то из общих знакомых жаловались, что Алекс косячок зажал…
   И вообще это лето было началом долгого «катарсиса» (по Ерофееву); то есть я часто бывал в таком состоянии, под «естественным кайфом»…

АЛЕКСФЕЛИКС И ДРУГИЕ

   АлексФеликс надо писать слитно, потому что я никогда не видел их врозь; хотя они  не выглядели близнецами – Алекс – это скорее мачо, а Феликс – художник.
   После первой же встречи у нас завязались приятельские отношения, которые почти не выходили «за пределы» Невского. Там же, около Думы, где Феликс пи-сал портреты туристов, они познакомили меня с Германом. Узнав, что я бываю в А.х., Герман сказал: «Да я там как бы рядом живу; на углу 9-й и Большого. Ты, Алекс, заходи, если что»…
   Я зашел. Жил Герман в двушке; одну комнату занимал он, а другую больная ба-бушка (которую я ни разу не видел). В первый же мой визит мы, можно сказать, подружились: просидели всю ночь…
   В другой раз я застал у него маленькую компанию, которая собиралась в гости к художнику ***, на Желябова; позвали и меня…
   Перед выходом Герман позвонил какому-то Потапычу: «Сережа, хватит дома киснуть! Мы сейчас едем к ***, подходи и ты. Да ладно тебе! Вылазь из «берло-ги»! Весна уже закончилась!»
   По дороге мы купили вина, а художника *** дома не оказалось. Дождались Потапыча и устроились на улице, неподалеку от капеллы. Вечер выдался замеча-тельный, так что на воздухе было даже лучше, чем в четырех стенах…
   Если Петруха напоминал медведя, то друг его Потапыч – Гамлета (в исполнении Смоктуновского) и немного Мягкова (из «Иронии)…
   И вот, когда запасы вина поубавились, а настроение прибавилось, Потапыч вдруг восторженно заявляет:
- Знаешь, Алекс, мы знакомы пару часов, а у меня такое чувство, будто я знаю те-бя всю жизнь!
- То же самое и у меня, Сереж! Вот только я бы не догадался об этом сказать!
   (На самом деле мне такое говорили часто, а я вот в ответ такое мог сказать не многим…)
P.S. – 2008. Бывают знакомства, от которых не увернешься: все равно, рано или поздно, я бы познакомился с АлексомФеликсом, а потом с Германом и По-тапычем…
  А бывают такие, что «висят на волоске», как в случае с Т.Талли; не зашел бы я в тот день к Андрею, и все!
  Я бы ее никогда не узнал. Все же она из другого города, из «другого мира»…
   А не будь знакомства с Татьяной, все пошло бы совсем иначе!

АСКАТЕЛИ

   «Аскать» (от анг. Ask – просить и т.д.) на языке советских хиппи значило просить денег.
   Аскали только хиппи, прочим неформалам это не полагалось по статусу (панку, к примеру, надо было не аскать, а есть «ништяки», то есть объедки). Встречались аскатели около «Сайгона» (само собой) и довольно часто на «Маяке» (ст. м. «Маяковского»).
   Если сектанты всегда обходили меня стороной, то аскатели наоборот, тут уж мои длинные волосы служили чем-то вроде «пароля», по-видимому.
   Мне нравились хиппи; были близки их взгляды, но дальше длинных волос и «джута» (вся джинсовая одежда на хипповском) я не пошел. Почему? Видимо, потому, что советские хиппи не были бы таковыми, не создав систему (еще в кон-це 80-х в одном моем стихотворении были такие строчки «из плена страхов, сис-тем и схем»)! А любая система – это уже несвобода; что касается меня, то я как «вылез через форточку», так и в то время еще продолжал «идти по гребешку крыши»…
P.S. – 2008. Недавно в какой-то передаче услышал:
- Ну это скорее свойственно хиппи. Кстати, а они сейчас  еще есть?
- По-моему нет, - прозвучал ответ.
   Мне тогда пришло в голову, что хиппи «умерли» вместе с СССР; советские хиппи, что касается западных, так те «сошли со сцены»  еще раньше…

КИНО – ;

   С какого-то момента по вечерам у Александрийского столпа стали собираться скейтбордисты. Гинстон кое-кого из них знал, мы подошли, пообщались, а позже я спросил у него о скейтбордисте-корейце (в шутку):
- Не родственник ли Цоя?
- Как ты угадал, Алекс?! – удивился Гинстон. – Он так всем и говорит, что он род-ственник Цоя! Впрочем, я знаю еще двух пацанов-корейцев…
- И они тоже родственники Цоя!
- Ага! Во всяком случае, говорят.
   Этот случай демонстрирует, насколько популярна к этому времени была группа «Кино» в Ленинграде. О Союзе сказать не могу…
   Но и «детище братьев Люмьер» (хотя я слышал недавно, что это не они изобре-ли кинематограф) в ту пору процветало; была даже местная газета, где печатали недельный репертуар всех кинотеатров города и получался весьма не короткий список.
 На одном Невском находилось 7 кинотеатров! Начиная с «Баррикады» и закан-чивая … кажется, «Сменой», кинотеатриком в какой-то подворотне…
   Процветал «Спартак» - кинотеатр повторного фильма. В нем можно было по-смотреть легендарного «Фантомаса», когда-то любимого «Частного детектива», и по сей день любимых «Зорро» или «Трюкача»; «Великолепную семерку», «Тарзана», «Андалузского пса», «Китаянку», «О, счастливчика» и т.д. и т.д.
   Хорошо было выудить из той же газеты ретроспективу какого-нибудь режиссера или «неделю», скажем, итальянского кино…
   Самая беготня по кинотеатрам начиналась летом, когда привозили фильмы с Московского фестиваля; тут только выбирай, потому что все посмотреть никак не получалось.
   Кстати, первый фильм, как бы это сказать, «не развлекательного плана», кото-рый мне выпало посмотреть еще в первый приезд в Ленинград, тоже привезли с фестиваля. Это был «Гибель богов». Впечатление он на меня произвел сильное, но больше его не удалось посмотреть, так что трудно судить, почему…
   В каком-то году мой странный приятель Гришка Р. устроился то ли сторожем, то ли художником в «Баррикаду». Само собой, на этот период «храм искусств» рас-пахнул для меня «служебные ворота».
   Поскольку вход был бесплатный, как раз во время фестивальной недели я про-вел один эксперимент; два сеанса подряд в «Баррикаде» шло «Собачье сердце» какого-то итальянца. К тому времени страна уже посмотрела «Собачье сердце» Бортко, и это стало событием, просто весь город его обсуждал, цитировал и т.п.
   И вот первый сеанс: зал полон. Фильм начинается, но режиссер долго не выпус-кает Шарикова на экран, чуть ли не до середины фильма. Но вот он появляется! Тут же раздается массовый вздох разочарования, ползала встает и уходит…
   «Их» Шариков оказался очень обаятельным! Как можно было усыпить такого симпатягу! Да и вообще, симпатии режиссера были явно на стороне Шарикова…
   «Дай-ка, - думаю, - посмотрю, а на втором сеансе повторится реакция зала? Раз уж бесплатно!» Тютелька в тютельку! Снова почти ползала «ногами опротестова-ло» такое видение Шарикова… (А на «Курьере» Шахназарова публика аплодиро-вала в некоторых местах! До этого не приходилось слышать аплодисменты в ки-но.)

БОГАТЫРСКИЕ ИСТОРИИ

   Два моих знакомых (по военным сборам) «богатыря» за три месяца ничем себя не проявили, зато «академ. богатыри», скульпторы Ислам и Бабюк, имели в багаже кое-какие истории…
   Почему-то Ислам не производил впечатления очень сильного человека, хотя та-ковым был; возможно, он прятал свою силу за скромностью и это придавало ему какое-то благородство, как внешнее, так и в поступках. Если где-то рядом с ним назревал конфликт, Ислам до последнего старался уладить его словами, даже если «потенциальные противники» - горстка алкашей, которых он мог бы уложить играючи. Есть люди, которые рады любому поводу проявить свою силу, Ислам же, если ее применять приходилось, даже переживал после этого. (Побольше бы таких чеченцев и сколько «кровавых страниц» не было бы вписано в нашу общую с ними историю…)
   Рассказывают, что как-то в академобщаге гуляли художники-монголы; гуляли с размахом, буйно, так что на их этаж никто особо не стремился попасть; Ислам же пошел к своему знакомому, который жил рядом с гуляками.
   Монголы на него наехали и причем так, что до слов дело не дошло, сразу нача-лась драка и хотя численное преимущество было за «детьми степей», Ислам вы-шел из боя победителем. Конечно, они были пьяные, тем не менее их было больше и субтильных в их рядах тоже не наблюдалось…
   Посчитав себя опозоренными, монголы долго после этого инцидента грозили Исламу, причем через третьих лиц обычно, но напасть все как-то не решались…
   И вот, надо ж такому случиться, что в этой же комнате, на этом же этаже монго-лы снова устроили гулянку, которая закончилась пожаром! В комнате полыхает по-серьезному, и тут кто-то из гулен вспоминает, что они оставили там своего мертвецки  пьяного друга. Тут все они начали кричать от ужаса, а в огонь лезть боятся, и на их счастье рядом опять оказался Ислам.
   Недолго думая, он прыгнул в огонь и вынес этого погорельца. Сразу же нена-висть сменилась любовью, и с того момента монголы называли Ислама лучшим другом…
   Полной противоположностью Исламу был Бабюк. Этот силу не прятал! Впервые я услышал о нем этим летом или услышал его: напившись, он часто орал украин-ские песни во все свое бычье горло, шляясь в районе академобщаги. Это был единственный «буйный» из моих знакомых «богатырей». Если знали, что где-то рядом шляется пьяный Бабюк, его предпочитали обойти, ибо человек любил применять силу по поводу и без…
   Мне одному из немногих удавалось находить с ним общий язык, даже в его пьяно-буйном состоянии…
   В «НЧ-ВЧ»  у него была своя мастерская и, бывало, я брал у него ключ, чтобы уединиться в ней с Илоной. Как-то я искал его по этому поводу и мне сказали: «О, лучше повремени! Пьяный, орет! Кого-то уже чуть не покалечил!» Но временить некогда, продолжаю поиски, и вот он, собственной персоной! Шатается навстре-чу.
- А-а-а! – протягивает лапу. – Привет.
- Привет, слушай, дашь ключ до завтра?
- Не вопрос! А ты мне поможешь кое-что оттуда сейчас привезти?
- Тоже не вопрос, поехали.
   Выходим на Большой, тормозим машину и едем в «НЧ-ВЧ»; пока приехали, уже стемнело. Для начала Бабюк поругался с водилой и ничего не заплатил и, видимо, «на взводе» вдруг заорал какую-то очередную украинскую песню.
   Так, вин спивае писню, и мы заходим в длиннющий проходной двор «НЧ-ВЧ». На другом конце двора гогочет пьяная компания; услышав песню, кто-то из ком-пании кричит: «Эй, че разорался?!» И еще что-то оскорбительное… Надо было ви-деть его в сей момент! Глаза его вспыхнули бешеной радостью; грудь выгнулась колесом. «Подержи,» - сунул он мне в руку сумку и ринулся к толпе. Я помчался следом; зная, что смогу его успокоить, если что, надеялся на «малую кровь».
   Пять или шесть мужиков полуалкашного-полублатного вида стояли кружком и пили водку. Их лица тоже стоило видеть, когда из мрака нарисовался Бабюк с грозным: «А кому тут мои песни не нравятся?!» Наглость с них как рукой сняло.
- Слышишь, брат, ты извини. Мы пошутили. Вот человек с зоны откинулся, ви-дишь, отмечаем. Не хочешь водочки, брат?
- Наливай! – рявкнул Бабюк. Ему тут же напузырили стакан, он махнул его и мы ушли в мастерскую, а мужики после этого сами замолчали, перестали гоготать, а когда мы вышли, их уже и след простыл…

ВОТ И ЛЕТО ПРОШЛО, СЛОВНО И НЕ БЫВАЛО… (чья-то песня)

   Нам повезло, сентябрь вышел не по-ленинградски теплым  и наше «поильное предприятие» продержалось дольше, чем обычно. Туристическая братия изрядно поредела и однажды мы с огорчением заметили, что все еще остается не распроданная за день «Пепси»…
   Наконец не самым прекрасным утром Игорь объявил:
- Все, братцы, работаем последний день! И, увы, последнее лето!
- Почему?! – в один голос завопил коллектив.
- Потому что портим «архитектурный вид» Дворцовой площади.
- Подожди, а как же финский киоск?! Этот «Liha Polar»? Его тоже убирают?
- Кажется, нет.
- А как же так?!
- Ну вот, видимо, он «благороднее».
   День был грустный, даже «прощальная пьянка» не особо подняла настроение. Что ж, все праздники когда-нибудь кончаются, кончился и наш «дворцово-пепсикольный»…
   Конечно, больнее всех закрытие ударило по мне. Мои фантастические заработ-ки улетели в «черную дыру». Прошло всего лишь три дня после закрытия, а я уже снова сидел без денег.
   В Академии, вернее, в общаге, ошивался один мутный тип Н. Не студент, даже не художник; человек, с которым не хотелось иметь дела при первом же на него взгляде, но отвязаться от него было трудно. Не знаю, какими делишками он за-нимался, если, будучи явно приезжим и небогатым, купил машину (через два го-да после этого лета), но явно не самыми честными.
   Так вот, недели за две до нашего закрытия он предложил мне купить джинсы; чудесные итальянские джинсы, сшитые как будто на меня. Просил он где-то око-ло двухсот рублей, у меня с собой было около сотни, мой «дневной заработок»…
- Если возьмешь пока половину, то я их беру.
- Возьму, возьму, - согласился Н., - мне деньги не к спеху, остальное позже от-дашь.
   Позже я привозил деньги, но не мог найти Н. Зато дня через три после нашего закрытия мы с ним столкнулись лоб в лоб…
- О, хорошо, что я тебя встретил! Мне как раз деньги нужны. Можешь сейчас от-дать.
- Слушай, Н., вот как раз сейчас не могу. Подождешь пару дней?
- Хорошо, но пару дней, не больше.
   И вот еще «вчера ворочавший миллионами» бегает, вспоминает, кому зани-мал  и соображает, у кого занять…
   Деньги с горем пополам собрал и долг вернул, а впереди маячила зима и снова неизвестность…
   Ах да, этим летом я бросил… Нет, не курить; материться! Не помню, почему; не помню как, но с того лета мы с «матерным словом» разошлись окончательно…

ПЕРЕХОД

    Старый принцип «не имей сто рублей» работал; пусть так много я уже больше не зарабатывал, но с этого времени и не голодал, как когда-то на Б.Зелениной. За лето я «оброс» знакомыми и нашел пусть не стабильные, но все же источники доходов…
   Знакомства с художниками давали возможность торговать картинами на Нев-ском. Допустим, один художник дает 10 картин и говорит, сколько он за них хо-чет, все, что сверх этого – мое и никаких вложений. Мне даже выстарали бумагу в какой-то галерее, что я художник, на случай вопросов со стороны «стражей по-рядка». Картину можно было продать за валюту или поменять валюту интури-стам, что сразу обеспечивало «финансовую стабильность» на продолжительный срок…
   Знакомые фарцовщики давали на «комиссию» фирменные шмотки, что тоже приносило кое-какие доходы.
   Жизнь продолжалась, только стало холодать, и нужно было какое-то убежище. Вот мы и облюбовали переход по соседству с Думой.
   Собирались там по вечерам, когда уже темнело. Основной костяк составлял на-род с Дворцовой: Димка, Вик, Гинстон, Ленька П., Макс, но прибавились еще две подружки-фарцовщицы, Вика и Анжела.
   Остальные то появлялись, то исчезали. Какой-нибудь новый человек мог воз-никнуть из ниоткуда, потусоваться какое-то время, а потом исчезнуть в никуда и надолго, чтобы потом объявиться в новом неожиданном качестве…
   Так было с Мавушей, таким малышом-крепышом с немного восточной внешно-стью. Ровесник Димки и Вика, он вызвал у них отторжение без всяких на то при-чин. Они на него наехали и стали прогонять из перехода. Я отозвал их в сторону и пристыдил:
- Что вы творите! Что вы его гоните?!
- На фиг он тут нужен!
- Слушайте, когда вы пришли на Дворцовую, вас кто-нибудь прогонял?
- Нет.
- Ну, а вы с какого на него наехали?
- Да глянь на него, Алекс, - зашипел Вик, - он же какой-то чурка!
- Да какой он чурка! Парень как парень. Слушайте, вас же никто не заставляет звать его к себе домой, а здесь территория общая, так что завязывайте!
   Ну, Вик пошипел; Димка поворчал, и пока Мавуша приходил в переход, они его игнорировали, но не трогали.
   Потом же он пропал и объявился только через год или два, но это уже другая история…
   Тем временем, у всех моих новых друзей был дом, а я своего «маленького па-радиза» на Б.Зелениной лишился.
   От «Курсанта» абсолютно отвык, только за почтой туда ездил, оставалась Ака-демия…
   В огромной комнате с огромными окнами стояло десять кроватей, а жило де-вять человек, так что я всегда мог остаться переночевать. Никто из скульпторов не был против и даже наоборот, мой приезд всегда вызывал у них положительные эмоции, но при всем при том назвать это жильем язык не поворачивался. У этой кровати был только матрас (ни белья, ни подушки, ни одеяла), одну из ночей в общаге Академии я описал в маленьком стихотворении:
Уже куда-то уплывают стены…
Шинель и шуба;
Вместо одеяла…
Под головою куртка…
Куда-то уплывают стены…
Тепло…
Ладонь под головой…
Все вместе,
Как будто незнакомое ничье…
Затекшая рука
И пустота вокруг…
Неяркий свет между шагами век…
Стук каблуков…
Дверей хлопки…
Звук голосов…
Дверей…
Ночной поток разгруженных страстей;
Голодный пир расстроенных желудков.
    Естественно, по вечерам «домой» я не спешил и когда кто-то из нашей компа-нии как-то предложил поехать на всю ночь в Пулково, согласился с радостью. Поводом для поездки стал круглосуточный видеосалон; впрочем, там все работало круглосуточно: один буфет закрывался, открывался другой; одна кофеварка остывала, другая набирала обороты и т.д. и т.п.
   «Вечное движение» улетающих, прибывающих, встречающих, провожающих бодрило не хуже кофе. И почему-то в аэропорту было уютнее, чем на любом ж/д вокзале, так что со временем мы пристрастились к ночным поездкам в Пулково.
   Под утро, когда усталость хоть слегка, но все же добиралась и до наших юных организмов, мы могли вздремнуть пару часов в зале ожидания, а потом в автобус и на Невский; «выбегать» свои средства к существованию…
   Другой вариант – утром приехать к Вику домой; родители на работе, а в огром-ной квартире достаточно места и для мальчиков, и для девочек.
   Конечно, тишина и горизонтальное положение восстанавливали лучше «Пулко-во».

«ВПИСКА» НА ГРАЖДАНКЕ

    Общага А.х.; «Пулково», а потом появилась еще одна «вписка», неподалеку от ст. м. «Гражданский проспект»; 2-х комнатная квартира, где жил парень по кличке  Симсон…
   Где, когда и как я познакомился с Симсоном, не помню, но скорее всего через портретиста Гошу или АлексаФеликса…
   На самом деле Симсона звали Дима, но я не припоминаю случая, чтобы кто-нибудь звал его по имени, кроме мамы и бабушки. Мама жила у друга где-то в этом же районе, а бабушка в центре, тоже с другом-дедушкой. Предоставленной свободой Симсон воспользовался по полной программе, в его двушке открылась «вписка».
   Когда я впервые попал туда, то «вписка» произвела на меня лучшее впечатле-ние, чем хозяин. «Не сближайся с ним!» - первая мысль при виде Симсона…
   По сравнению с другими «вписками», в которых иногда жили чуть ли не «коло-нии хиппи», на этой дышалось свободно, потому что жило всего четыре человека: Гоша с подружкой Петрой, девушка Алиса (полупанк-полухиппи) и сам хозяин. Конечно, периодически «Сайгон» подкидывал новых постояльцев; большей частью хиппи, но бывали и иные «представители неформалов». К счастью, они не задерживались надолго, а почему, трудно сказать.
    Так вот, «вписка» мне понравилась, а хозяин нет. Есть какой-то миг первого впечатления, когда видно истинную сущность человека; какой-то миг, который невозможно прикрыть «маской» даже самому гениальному актеру, но… Но даже увидев эту, порой не лучшую, сущность, мы легко можем обмануть себя, что по-казалось «на самом деле – человек хороший». Ах, если бы у меня был выбор! Ес-ли бы я мог снять комнатенку, пусть даже меньше Родиной! Увы, выбора не было; общага сидела в печенках, и пусть хозяин мне не понравился, пусть я увидел в нем что-то не самое хорошее, но внешне мне здесь были рады и здесь было не так уж и плохо! Так что я «вписался». Все чаще и чаще стал оставаться ночевать у Симы. Завел новые знакомства. В частности, Симин сосед и приятель Саша С. почти стал моим другом, а Леша Б. из дома по соседству приятелем…
   Так как я стал «постоянным клиентом», то в конце концов познакомился и с ро-дителями. Иногда они к нему заглядывали, что всегда вызывало бурное недо-вольство Симсона, вплоть до метания посуды в бабушку.
   Недовольство вызывалось их поучениями и упреками за то, что в квартире часто какой-то странный народ и что квартира чересчур загажена.
   Увы, тут они были правы! Ванна, в которой не рискнул бы искупаться даже панк.
   Хотя бы панк Хэнкс, парнишка из соседнего дома с обаятельной лисьей мордочкой, который в гостях у Симы мастерил себе «ирокез», а уходя размастеривал…
   Раковина на кухне постоянно забита грязной посудой, а вокруг с хозяйским ви-дом разгуливают жирные наглые тараканы…
    В комнатах было не намного лучше, так что родители «пилили» Симсона на «законных» основаниях. Впрочем, они хотя бы привозили с собой чистое белье и домашние вкусности.
   Любопытная деталь, внешне Сима был похож на цыгана. Только на этот раз жизнь свела меня с пародией; куда Симе было до Сашки!
   Помимо родителей, кормильцами вписки были мы с Гошей; мы ведь кое-как крутились. Так что нашего приезда вечером ждали, как дети ждут приезда роди-телей, гадая о гостинцах. Если же дела не шли, то мы раскачивали Симу; тащили его, как того «бегемота из болота» и отправляли за пирожками к бабушке или за вареньем к маме, и эти набеги помогали продержаться до заработков…

ВОЗДУШНО-ДЕНЕЖНЫЕ ПОТОКИ

   Как-то взял я на «комиссию» дубленку. Сидела она на мне идеально, поэтому я решил ее носить и показывать потенциальным покупателям прямо на себе; да и не хотелось таскать ее в сумке…
   Первым делом поехал в академобщагу: знакомых там было много и большинство из них шабашило помаленьку.
    Приехал к вечеру, когда уже все «дома». Стал показывать. Нравилась она всем, но кому-то не подходила, а кому-то подходила, но у них, как назло, именно те-перь не было денег. В итоге, несолоно хлебавши, зашел к своим скульпторам. Бодяков, как «человек шьющий», восхитился качеством вещи, но денег не имел, зато повел меня туда, где есть деньги…
   Приходим, а в этой «денежной» комнате пир горой; чей-то день рождения от-мечают. Нас и не отпускают, и не хотят слушать о дубленке, типа «дела потом, а сейчас праздник!»
   Хорошая компания, хороший стол, хороший запас спиртного, так что скоро все набрались «зелья-веселья»… Когда силы у большинства иссякли, оказалось, что уже около двух часов ночи, пришлось завалиться спать прямо в этой комнате…
   Утро вечера мучительнее после всякой большой пьянки, и стол напоминает «поле боя», на котором лишь «трупы»: сигарет, консервов, водки и т.п.
   Для человека, который ни разу в жизни не похмелялся, существовал один спо-соб прийти в себя: пить любой молочный продукт как можно больше и как можно холоднее. Через некоторое время после этого появлялся аппетит и жизнь, можно сказать, налаживалась…
   Все еще спят, поэтому одеваюсь тихо, как разведчик. Пересчитываю свои день-ги: сумма приличная, недавно продал несколько картин и еще есть ресурсы. За-совываю их в боковой карман дубленки и отправляюсь в город; вот будет сюр-приз моим собутыльникам, когда я разбужу их, а на столе полно кефиру и прочей снеди!
   Первым делом захожу на рынок, что на углу Большого и 5-й линии; прохожу сквозь него, не купив ничего. Следующий заход в угловой продуктовый через до-рогу. «Ага! Есть кефир! Я куплю много кефира! Хорошо, что его не продают по талонам, живительный кефирчик!» Такие мысли проносятся в  больной голове: «А еще колбаски вареной и пару батонов; и может быть…» Тут я лезу в карман… Сюрприз! Мой карман облегчился без моего ведома! Внизу его дыра по всей длине и пустота… Была ли эта дыра раньше? Может, я не заметил ее? Или деньги вырезали на рынке? Впрочем, какая теперь разница, если их уже нет! А может! Начинаю шарить по карманам и… О, радость! Нахожу 30 копеек! У меня было около сотни, они пропали, но вдруг нашлись 30 копеек, и я радуюсь им не мень-ше! Ведь 30 копеек – это чашка кофе и язычок, да еще и на метро должно хватить!
   Приезжаю на «Гражданку», надеясь, что там Гоша, но дома, увы, один Симсон. Увидев меня он прыгает от радости:
- Алексис, как я рад, что ты приехал!
- Я тоже, Сима.
- Представляешь, все меня бросили! А самое страшное, в доме ни крошки!
- Да у нас и не было в доме кошек!
_Алексис, ты с бодуна?-Ага.
- Я так и понял. Я говорю, в доме ни крошки еды нет! У тебя же денежки есть, Алексис! Пошли за колбаской!
- Сима, засунь руку в этот карман.
- Ну, тут дырка.
- Вот через нее мои денежки меня и покинули! Втихаря. Даже записку не остави-ли, типа «будем назад через пару часов».
- Алексис, ты шутишь! А я жрать хочу!
- А я думаешь, не хочу! Это сначала есть не хочется, с бодуна. А когда пройдешься по такой холодрыге, как сейчас на улице, то быстро трезвеешь, и такой, Сима, аппетит приходит!
- Да-а-а. А что же делать?! Ведь Гнусика нет дома, и Хэнса нет, и Бублика.
- Давай обшарим все куртки, сумки, наверняка какую-нибудь мелочь найдем. Хотя бы на хлеб.
   Мы начали поиск и вскоре нам повезло, где-то Сима нашел около 60 копеек. Мы снова радовались, как «Ротшильды» и с криком: «Ура! Молоко и батон нам обеспечены!» побежали в магазин.
   Проходя мимо детской площадки, по тропинке между редких березок, я вдруг глянул вниз и заорал: «Сима, смотри!» Внизу, обтекая ноги и стволы деревьев, скользила поземка и несла и несла она куда-то несколько червонцев и четверта-ков!
   Собрав «зимний урожай», мы пересчитали деньги, выходила примерно такая же сумма, что я потерял.
- Ни фига себе, Алексис, - восторженно шептал Сима по пути в магазин, - точно, Бог есть!

ПАТМОС – ;

   В начале декабря я заехал на Кр.Курсанта и обнаружил в своей почтовой ячейке заграничную открытку. Море, остров, странные белые кубики домов; это было красиво и производило впечатление. Но от кого? И откуда? Переворачиваю от-крытку… Ха! Да это датчанка!
   С ней я познакомился летом, около портретистов. Невысокая хорошенькая сту-дентка какого-то датского универа приехала в Ленинград на несколько дней как туристка (интересно, что до революции в Питер ехали «на заработки» скандинав-ские путаны).
   После пары слов мы как-то сразу прониклись симпатией друг к другу и весь день провели вместе (а ночью она уехала). Так вышло, что она взяла у меня адрес, а я у нее нет, так что написать ей не мог. Она тоже молчала несколько месяцев и вдруг вспомнила!
   А откуда? Греция и…остров Патмос; скажу честно, тогда мне это название ничего не говорило…
P.S. -2007. Позже довелось узнать, что именно на этом острове Иоанн Бого-слов написал свое откровение о «конце света». Ситуация с датчанкой чем-то напоминала ситуацию с «ангелом во льдах». Как кооператор П. и художник Н. возникли в моей жизни, чтобы я увидел эту картинку, а после пропали навсегда, так и датчанка объявилась, чтобы прислать мне открытку с Патмоса, и потом испарилась… Удивительно, почему именно на Патмосе она вспомнила обо мне?

ПЛЕХАНОВА – ;;

   (На этот раз помогло найти управу на память письмо Симсона; прочитав сей «эпистолярный шедевр», я понял, что Джон был в 88-м году, а  не  в 89-м. Все три друга-американца были в 88-м, а память развела их по разным годам: Сюзен С. в 87-й, Сюзен К. оставила в 88-м, а Джона передвинула в 89-й год…)
   Из всех моих друзей-американцев Джон Мэнни был самый «долгоиграющий»: он жил в Ленинграде 10 месяцев, т.е. по максимальной «программе».
   Джон напоминал мне Санта-Клауса, только без бороды и прочих причиндалов; к тому же ему тогда было под 30, всяко не такой древний, как Санта…
   Джеймс, Джон, Бетси – вот три моих друга-американца без чувства превосход-ства как бы реально белого человека над «белыми неграми»; у всех же прочих в той или иной мере это присутствовало.
   Джон переводил А.Платонова для какого-то американского издательства, а ко-гда закончил, дал почитать мне оригинал. Две вещи тогда поразили меня: язык Платонова и мастерство Джона; не каждый русский осилит Платонова, а он оси-лил, да еще и умудрился перевести на английский.
   В разговорном русском Джон тоже делал успехи. Как-то вечером мы шли на ве-черинку и на Невском женщина средних лет спросила его: «Молодой человек, не подскажете, как пройти на***?» Он на чистом русском очень толково ей все объ-яснил, так что вряд ли она признала в нем иностранца. К тому же за это время фарцовщики скупили у него все американские шмотки, и ему пришлось носить простую советскую одежду…

ДЖОН – КОФЕЙНОЕ ЗЕРНО

    Как-то Джон попросил показать Академию художеств, а я, в свою очередь, по-просил кого-то из «академиков». Встретиться договорились в «академкафе» на Большом проспекте.
   Мы приехали раньше назначенного, взяли кофе и сидели о чем-то беседовали. «Академик» динамил (обычное дело в то время у всех, кроме фарцовщиков) и я кофе «повторил»; потом «повторил» еще и еще… Тут Джон и заявляет:
- Алекс, а ты, оказывается, кофеголик!
- Кто-кто?!
- Кофеголик. Ну, кофезависимый человек.
- Точно, Джон, от кофе я зависаю! Но кофеголик слышу впервые; русскому уху как-то привычнее слышать алкоголик.
- Конечно, ты ведь живешь в России. А вот в Америке много кофеголиков.
   P.S. – 2007. Осилив в этом году «Улисса» Дж.Джойса, узнал, что ирландское правительство пыталось бороться с пьянством посредством кофе; оно от-крывало «кофейные дома», где людей поили хорошим кофе и обеспечивали культурную программу. Что-то в этом есть!

КРАХ СОВЕТСКО – АМЕРИКАНСКОЙ ДРУЖБЫ

   На своей отвальной Джон распереживался, что не купил собрание сочинений Соловьева;и надо же,я видел человека на «катьке», который в числе прочих книг продавал и это собрание! К сожалению, мне не хватило ума промолчать, и я рас-сказал об этом Джону…
- Слушай, Алекс, - загорелся он, - а ты мог бы купить это для меня и переслать в Штаты?!
- Думаю, мог бы.
- Тогда я очень прошу, сделай это для меня!
- Хорошо, сделаю.
- А сколько стоит?
- Да я не интересовался.
- Есть вариант; что если я оставлю тебе печатную машинку? Стоит она 500 долла-ров, но ты мог бы продать ее и за полцены. Мне кажется, этих денег хватило бы. Так как ты?
- Думаю, что денег хватит. Продать тоже можно, тем более, я уже знаю кому. Есть знакомая преподавательница на коммерческих курсах английского. Их фирме печатная машинка с английским шрифтом явно не помешает.
- Тогда завтра перед моим отъездом я тебе ее отдам?
- Хорошо.
   На следующий день я забрал аппарат и простился с Джоном.
   Машинку отвез к Симе. В академобщагу ее везти не стоило, там воровали…
   В этот же день поехал на курсы, но знакомой там не оказалось и не предвиде-лось до следующей недели. Заехал в академобщагу и, как назло, встретил там «мутного» Н., а он сходу:
- О, привет! Ничего нет интересного на продажу?
- Есть. Электрическая печатная машинка; американская.
- А она у тебя не здесь?
- Не, на «Гражданке».
- О, а я как раз завтра собирался туда съездить, к другу. Так ты дай мне адрес, я заскочу, посмотрю, что за вещь.
- Записывай.
   Выложил все и только потом подумал: «Блин, а на фига я с ним связался! Ведь его подозревают в кражах в академобщаге! А вдруг… Ладно, что-нибудь приду-маю».
   А на выходных угораздило  меня поехать с «ростовскими» в Гатчину! Да еще и прошлялись допоздна, вернулись на «вписку» уже по – темному. Поднялись на свой 5-й этаж, а там… «засада»! Дверь в квартиру выбита и болтается на одной петле… Естественно, машинки нет! На меня накатывает волна ярости. Я хватаю с кухонного стола нож и выбегаю наружу. Симсон кидается за мной:
- Алекс, ты куда?!
- Надо мне!
- А мне можно с тобой?!
- Мне все равно!
   Всю дорогу до академобщаги мы молчим; молчим, поднимаясь по лестнице, и когда я звоню в квартиру Н. (он жил в выселенной коммуналке, как я когда-то). Дома его нет. Прислонившись спиной к стене, жду шагов снизу. Сима стоит рядом и молчит.
- Хочешь кофе, Сима? – нарушаю я затянувшееся молчание.
- Очень, Алексис!
- Тогда пошли. Здесь рядом хорошее кафе.
- А что ты тут хотел, Алексис?
- Человека одного прикончить.
- Почему?!
- Думаю, это он украл машинку.
- Так что, ты кофе выпьешь и вернешься туда?
- Нет, уже не вернусь, перегорело…
P.S. – 2007. Много позже, когда кто-то выбил дверь в квартиру моего друга-поэта и унес его печатную машинку, я подумал, что, возможно, зря грешил на Н. Ведь к другу-поэту никто не ходил в гости, кроме Симсона и меня…
   А что касается Джона… Долго я ждал, что вот подвернется случай, возможность заработать, но «Дворцовая» больше не повторялась в моей жизни. Как это у Соломона:
Двух вещей я прошу у тебя, не
Откажи мне, прежде нежели я умру:
Суету и ложь удали от меня,
Нищеты и богатства не давай мне,
Питай меня насущным хлебом.                7;8:30  Притчи
   А я вообще ничего не просил тогда, но у меня так выходило, без просьб. Все-гда были деньги на самое необходимое и практически никогда лишних. Но если эти лишние и появлялись, то все равно до 500 баксов им было, «как до Америки»…
   Я ждал, Джону не писал, и лишь много лет спустя, осознав, что деньги мне не светят, решил рассказать ему все. Естественно, он не ответил и, видимо, по сей день считает, что я его кинул. Одно обидно, никогда не ставил денег выше дружбы, а все же иногда выходило наоборот…
                Продолжение следует…

ПОРЫВ

   Прихожу вечером в наш переход, а там никого; закурил, намереваясь подож-дать, вдруг кто объявится…
   Только собрался уходить, врывается Вик:
- Алекс, есть 5 копеек?!
   Роюсь в кармане и, протянув ему монетку, интересуюсь:
- Тебе на метро?
- Нет! – цапнув пятак, заявляет Вик. – На Штаты!
- На Штаты?! Не понял! – тут только замечаю, что Вик сам порыв, просто какой-то «буря и натиск»!
- В Штаты я лечу, Алекс, что тут понимать!
- За 5 копеек?!
- Ну, пять копеек на метро, а там доеду до станции*** и оттуда зайцем на басе до «Пулково – ;;».
- То есть у тебя денег совсем нет?
- Ни копейки! Фигня, в Штатах стопом поеду!
- А до Штатов?
- Самолетом; залезу в багажный отсек…
- Ясно. А там ты к кому?
- Да у меня там дядька! Я же тебе рассказывал!
- Что-то вылетело из головы.
- Ну, отцов брат там. Клиника у него. Прикинь, Алекс, он нам пишет, а отец, ста-рый еврей, не отвечает! Боится! «Витя, ты не знаешь, как это может быть опасно! Завтра времена поменяются, и нам эти письма припомнят!»
   Вик пытается изобразить ужас на своем лице, как на отцовом, помимо ужаса, по его лицу «пробегают» и другие, не лучшие, чувства…
- А я говорю, - продолжает Вик, - что ждать, когда времена поменяются! Валить надо из «совка»! Короче, опять мы поругались; я дверью хлопнул и решил, все – лечу к дядьке! (Видимо одной из причин их частых конфликтов было, что отец еще боялся, а Вик уже нет).
- Круто! А как же…
   Вот так, слово за слово, я Вика отговорил от полета, загасил его порыв. То есть я не отговаривал его лететь, не говорил: «Ой, не надо, Витя! Это опасно!» и т.п. Нет, отговорил, значит, дал ему выговориться, остыть, в итоге он сам отказался от сво-его плана. Не помню мотивацию, но путешествие было отложено до лучших вре-мен…
   Впрочем, через пару лет я «вернул долг», но это, как говорят сказители-исказители, «совсем другая история»…

СТРЕЛА С ЗОЛОТЫМ НАКОНЕЧНИКОМ  (ЕЩЕ О ТОЙ ОДНОЙ)

   Видно, что-то встревожило зиму, и она неудачно слепила то воскресенье, в ход пошли мороз, ветер и, конечно, основной ее «стройматериал» - снег… А ведь до этого воскресенья дни стояли довольно теплые и ясные, и вдруг просыпаешься, в комнате темнота, даже не верится, что утро; за окном мрачная хмарь и ветер, плюющий в лица прохожим белыми льдистыми иглами и прочие признаки дур-ного настроения зимы. Впрочем, прохожие – это громко сказано; редкость, рари-тет – вот что такое прохожие в такой день, особенно если это воскресенье. Да что говорить, даже эта огромно-неуютная комната в такую погоду как-то одомашни-валась! И был хлеб и чай, и «в кармане пачка сигарет», вроде бы сиди «дома», у батареи, ан нет! Ни с того, ни с сего где-то к полудню понесло меня на Невский, да еще и пешком!
   Дорога удивила пустотой. Пешеходов практически нет; автомобили можно пе-ресчитать по пальцам, а автобусы и троллейбусы напоминали «рты стариков», если пассажиров рассматривать как зубы…
   Снег – ледяные иголки – падал и сверху, и сбоку, и снизу, застывал на миг и тут же бросался в другую сторону. Он застилал тротуары белой ковровой дорожкой, но не дождавшись VIP-гостей, тут же срывал ее, подбрасывал, рвал на части, раз-мешивал, растворял в ледяном «бурлящем кипятке»….
   И вот я уже в числе тех редких «покорителей» Невского, о которых можно толь-ко гадать, что их вынесло на улицу в такое ненастье; дохожу до Думы и с удивле-нием и с радостью вижу «под навесом» двух знакомых художников! Но не это оказалось самым удивительным, а то, что у них были клиенты! (Сами-то уличные художники, как волки, в спячку не ложатся). Когда подошел ближе, то меня больше заинтересовали клиенты, вернее, одна из них (это были две девушки). Девушки сидели спиной ко мне, и у одной из них были такие шикарные волосы! Такая тяжелая грива волнистых, даже не рыжих, а цвета темного золота волос! Это странный, волнующий момент, когда ты видишь девушку сзади и она почему-то тебя уже интересует, и ты ждешь, когда она обернется, чтобы вздохнуть или разочарованно, или восторженно…
   Художники, заметив меня, радостно заорали: «Привет, Алекс!» Девушки обер-нулись и… я улетел!
   Господи! Когда я увидел ее глаза, я улетел! Какие-то нездешние, удивительные голубые глаза и тонкое удлиненное лицо, и все это в «золотой раме» волос. Это был мой идеал! Было в ней что-то еще, что нельзя описать, но сразу чувствуешь, вот это твоя половина! Во всем, во внешнем и во внутреннем! Это твое! Но самое невероятное, что впервые в жизни такое же чувство я увидел в ее ответном взгляде!
   Мы о чем-то заговорили с художниками, но думал я об одном: «Повернись еще раз!» И она поворачивалась и смотрела на меня как-то одновременно и по-детски и взросло, удивительно. «Повернись еще!» И она поворачивалась…
- Э-э-э! Хватит крутиться! – заорал вдруг на нее портретист. – Ну как я тебя нари-сую, если ты крутишься! А мне еще похмелиться надо, дурра!
- Ты че?! – удивился я.
- А-а-а! Все равно они по-русски не бум-бум!
- А кто они?
- Норвежки, блин. Э-э, не крутись, я тебе сказал! Алекс, может, ты прогуляешься, пока я закончу? Ну искрутилась! Запала, что ли, на тебя?
- Да я уже нагулялся, пешком шел с Васильевского. А они тут откуда взялись?
- Вон, - махнул он в сторону перехода, - оттуда, из метро. Как я понял, они в «Мо-скве» живут. Тут их целая группа была, но все крутнулись и назад, в гостиницу, а эти две, «отмороженные», остались.
   Но вот портреты дописаны, свернуты в трубочки и в обмен на энную сумму вру-чены натурщицам. Они встали и сердце мое заныло; впрочем, боль в нем появи-лась сразу же, вместе с восхищением при первом взгляде на нее…
   Правда, они не ушли. Остановились в паре метров от нас, о чем-то говорили не-громко и «златовласка» все так же поглядывала на меня…
   А я… Я чувствовал себя «водолазом»; водолазом (в полном снаряжении, со свинцовыми башмаками на ногах), неожиданно оказавшимся на суше…
   Я болтал с художниками, шутил, смеялся, а внутри ныла боль; видел, она хочет, чтобы я подошел и чувствовал, что не смогу подойти…
   Продолжалось это довольно долго, кто-то из художников успел сбегать за «ог-ненной водой», а они все стояли, но бесконечно это продолжаться не могло, и в конце концов они направились к метро…
   В Ленинграде я стал пить гораздо реже и меньше, чем дома, потому что здесь не было такой навязчивости «не пьешь, обижаешь», здесь скорее было «не пьешь – твое дело». Здесь моя неприязнь к спиртному обрела почву. Если я и выпивал, то по праздникам, за более-менее столом, да и там мог пить «по-западному», глоточками. В обычный день я отказался бы пить вот так, на ходу, но теперь не отставал; мы выпили бутылку, мои собутыльники захмелели, а я нет. Вскоре «материализовалась» и вторая; они уже были пьяные, а не пьянел…
   Ах, как бы мне пригодилось хорошее опьянение тогда, ведь «златовласка» вер-нулась! Они вынырнули из метро (в норвежских вязаных шапочках; замерзли!) и снова крутились рядом…
   Но и вторую попытку я не использовал, и выпивка не помогла: трудно стать сча-стливым, когда тебя готовили к обратному…

АРМИЯ МАТРЕШЕК или 600 СЕКУНД

   Как только на Невском, помимо портретистов, появились первые продавцы картин и сувениров (т.е. мои коллеги), у меня стали возникать идеи каких-то нов-шеств. Среди прочих была и идея переделки матрешек в генсеков, но как всегда все упиралось в деньги…
   В конце ноября появился некий «излишек платежных средств» и я подумал: «Ладно, генсеки подождут! Будь бы их трое в нашей сов. истории, как стоит са-мый дешевый набор! А чем хуже генсеков наша русская женщина! Посвятим пе-ределку ей!» Сказано-сделано…
   Десять «тройных» наборов матрешек первым делом пошли в очистку, вернее, только две внутренние куклы. Верхняя оставалась та же старинная русская жен-щина; вторая стала советской: валенки, ватные штаны, ватник с номером арестан-та, шапка-ушанка; третья – постсоветская: девушка-панк…
   Расписывали их «мои» скульпторы и закончили они это дело 30-го декабря. 31-го я загрузил матрешек в пакет и поехал к «Европейской», где встречался с одним канадцем. Канадца «подсуропил» Вик и, конечно, тоже примчался на «стрелку».
   Разговаривали в переходе. Я показал матрешку (остальных оставил у Андрея на Мойке, где мы собирались встречать Новый год), ему понравилось. Договори-лись, что он возьмет ее и покажет своей группе, и если им тоже понравится и уст-роит цена, то на другую встречу я захвачу остальных…
   Канадец не заставил себя ждать; уже на ходу он показывал «О'К!» Матрешка им приглянулась, цена не испугала; они даже посетовали, что их мало. Я было со-брался бежать на Мойку, но канадец попросил прийти попозже, у них там обед намечался…
   У Андрея нас ждало разочарование: достали всего две бутылки шампанского, а хотели приколоться и встретить Новый год только шампанским. Думали-гадали, где достать, а Вик в это время сидел, как на иголках, очень уж ему не терпелось провернуть дело. Вдруг он вскочил:
- Алекс, давай матрешек!
- Рановато еще, Вик!
- Фигня! Че ждать-то! Я сам пойду в «Европу», я же знаю, в каком он номере жи-вет, «сдам» матрешек и куплю на «крыше» (ресторан в «Европейской») шампан-ского!
   Я колебался, но тут меня все стали уговаривать, мол, иначе шампанского не найти, пришлось уступить. Вик радостно ускакал в гостиницу…
   Сначала его отсутствие не замечалось за предпраздничными хлопотами, но время шло; потом побежало и стало ясно, что-то не в порядке. Мы с Димкой от-правились выяснять, в чем дело и, к счастью, встретили его знакомого фарцовщика. После поздравлений с наступающим Димка спросил:
- Ты случайно Вика не видел? Он должен быть тут, в «Европе».
- Да, кстати, только хотел сказать, Вика-то спецы повинтили!
- А что такое?
- Да начал там в холле с путанами заигрывать, заигрался…
- И что, до сих пор его держат?
- Наверно.
   В том же холле, где повинтили Вика, мы уселись на диване, рядом кипела жизнь, а я горевал:
- Все! Накрылись матрешки! Сколько было трудов и, оказалось, «мартышкиных»!
- Подожди, Алекс, - начал успокаивать меня Димка, - может, он их успел продать.
- Так это еще хуже! Тут и у Вика проблемы будут. Да и валюту конфискуют.
- Ну, Вика-то скорей всего отпустят. Спецы-то тоже люди; перед праздником, то да се. А валюту, конечно, заберут. Пойду я поищу канадца.
   Димка вернулся с канадцем и оказалось, что он в назначенное время приходил в переход с валютой, но нас не было. Мы объяснили, что Вик решил не ждать встречи, а найти его раньше назначенного; что матрешки были у Вика; что поэто-му мы и не пришли.
   Канадец горевал не меньше меня, так ему понравились матрешки, а потом пе-реживал и за Вика, когда мы объяснили ему в чем дело…
- Ладно, Алекс, - заявил Димка после того, как мы распрощались с канадцем, - пойду я на «крышу» (ресторан в «Европейской»), куплю шампанского, на сколько у меня хватит денег. А ты гляди, если Вик появится, не подходи к нему, а то и тебя спецы сцапают!
   Вик не появился. Оказалось, мы с ним разошлись. Он, чтобы загладить вину, как только его выпустили, помчался домой и стащил две бутылки шампанского. Слабая компенсация, но все же…
   А у Андрея нас ждал сюрприз: моих матрешек показали в «600 секунд». Хотя, может быть, нас разыграли, ведь мы на передачу опоздали. По рассказам же вы-глядело это так: А.Невзоров своим трагическим голосом известил публику: «Сегодня в гостинице «Европейской» была изъята партия вот таких матрешек. Говорят, в других местах неоднократно изымались подобные. Есть сведения, что в окрестностях Ленинграда работает подпольный цех по их производству. «Армия матрешек-извращенок» движется на Запад! Мне кажется, соответствующие органы должны найти этот цех и остановить его работу, чтобы прекратить издевательство над русской культурой!»
- Мы смеялись, - сообщил Андрей, - мы же знаем, что их всего 10 штук!
   Так я встретил Новый год, с огорчениями, но все же с шампанским!

«1989»

Какое лето, что за лето!
Да это просто колдовство –
И как, прошу, далось нам это
Так ни с того и ни с сего?..
Ф. Тютчев «Лето 1854»

Тот поэтический строй чувств или,
если угодно, начальную стадию безумия,
которая создает поэтов.
Стендаль «Расин и Шекспир»

ЕЩЕ РАЗ О ПАМЯТИ

   Так и есть! Лето 1988-го было чудесным! Таким, что даже память («родня» рас-судка) не справилась, и мне пришлось потрудиться, исправляя ее ошибки…
   Просто это лето вместило (а в целом и год) невероятное количество знакомств; Потапыча, Джона, Симсона, а с ним и Скворцова, и «ростовских» я поначалу раз-местил в 89-м, а оказалось, что они «из 88-го»; причем все и все летом…
   Сюзен Стайн убрал в 87-ой, а она все из «того же лета». Перечислить всех оказа-лось нереально, поэтому и выбирались самые знаковые знакомства…
   Кстати, если «ростовские» появились в 88-м, то и Евангелие я прочел впервые в этом году, потому что «ростовские» искали Бога по сектам, а в сектах дарили Евангелие…
   «Знакомство» с Христом произвело на меня сильнейшее впечатление. «Ах, если бы все люди были такими, как Он, - решил я тогда, - жизнь стала бы удивительной и прекрасной!» И, входя в церкви, я искал Христа радостного, потому что он любил людей, а в любви – радость, но видел лишь Христа скорбного; да, он был и таким, но ведь был и радостным!
   И снова, «отдав дань» году 88-му, приходится переходить в 89-й…

АТАКА ФАШИСТОВ

   Перестроечные времена были раем для неформалов: лично видел, как под од-ной крышей мирно жили хиппи и фашисты. Сейчас такое трудно представить, да-же не потому, что хиппи, возможно, уже не существуют, а потому что фашики вы-шли из подполья и стали гораздо агрессивнее…
   Как-то мирным весенним вечером в квартире Симсона раздался звонок; потом еще и еще; кто-то настойчиво и нагло рвался на постой.
   Симсон в этот момент занимался самым важным делом в своей жизни, он…кушал; поэтому и попросил Петру:
- Петра, спроси, кто это?
   Петра сходила к дверям и, вернувшись, объявила:
- Симсон, это фашисты!
- Блин, - поперхнулся Сима, - слушай, скажи им, что меня нету!
   Петра так и сделала. Надо заметить, что неожиданно для всех Сима воспользо-вался моим советом; когда-то он мне жаловался, что хуже всех из постояльцев ведут себя фашики, а я возьми и скажи: «Ну и какого ты их пускаешь?!» Время прошло после этого разговора немало, фашики не появлялись и как-то все забы-лось, а тут на тебе…
   «На тебе» началось сразу же после того, как Петра отказалась открыть им дверь, фашики, а их было трое, встали под окнами и стали орать на всю Гражданку (Петра при этом, как котенок, забилась в угол и дрожала), что, мол, если ты, Симсон, нам сейчас не откроешь… Такой оральный вариант «Ниф-нифа и прочих свиней», где обещание Симсона грохнуть было самой гуманной угрозой…
   Странно, что никто из жильцов дома не отреагировал на этот «концерт», как будто вокруг был лес или пустыня.
   Зато реагировали Петра и Сима. Симсон настолько испугался, что даже голос изменился, когда он спросил:
- Ну, что теперь делать, Алекс?!
- Что, - ответил я, поднимаясь, - пойду поговорю с ними.
   На меня смотрели, как на «смертника»; и то сказать, три качка были на взводе, а я, будь бы даже боксером, выступал бы в самом легком весе. Но страха не было ни капли. Спускаясь по лестнице вприпрыжку, я ничуть не сомневался, что они меня послушают…
   Совершенно не помню, что им говорил; помню, что говорил, говорил, говорил, а они, открыв рты, слушали, и когда я замолчал, один из них обратился к осталь-ным:
- Ладно, поехали к***. Там точно будет «вписка».
   Они запахнули свои кожаные плащи, пожали мне на прощание руку и исчезли за соседним домом…
   После этого вечера Симсон очень ко мне привязался, но преданность его оказа-лась обманчива…

ПЕТРА ИЛИ СНОВА «РОСТОВСКИЕ»

   Судьба вновь столкнула меня с «ростовскими» и вначале это была Петра. Де-вочка-подросток с кукольными глазами, ангельским видом и не ростовским тем-пераментом. Как она в таком возрасте попала в Ленинград? Она не рассказывала, а в душу ей никто не лез…
   Какое-то время она числилась «ничей», то есть ни с кем не дружила. Любой, кто проходил через эту «вписку», мог бы ее соблазнить, она была бы легкой добычей, но, удивительное дело, никто ее не трогал. А потом она «вытащила счастливый билет»: подружилась с Гошей. Порядочный парень, со стабильным доходом портретиста с Невского и, самое главное, с серьезными чувствами; что еще надо девушке-ребенку в чужом городе? К счастью, их союз оказался очень прочным.
   Однажды Петра привела к Симе земляка, молоденького положительного Тимофея. Он тоже «вписался» на какой-то срок.
   Сначала Ирина ездила в финский молельный дом в Гатчине, куда звала и нас. Там все пели, хлопали в ладоши, выглядели «одной семьей», а после службы разбегались в разные стороны…
   Помню, как после службы сияющий розовощекий пастор усаживается в свое ав-то и видит, что из соседнего дома вывезли инвалида…
- Мы пошли, - кричат пастору друзья инвалида, толкая коляску…
- Ну, идите с Богом, - напутствует их пастор, - а мы, с Богом, поедем!
   У этой церкви имелся свой «спецраспределитель»: комната, заваленная фин-ским «сэконд-хэндом». Туда допускались активисты или «постоянные клиенты». (Тогда это считалось диковинкой, но через несколько лет «сэконд-хэнд» шутя, развалившись на раскладушках, завоевал Питер…)
   Потом Ирина перешла в «Церковь Христа», базировавшуюся на тот момент в ЛДМ. Эта «церковь» каким-то образом была связана с Бариновым, лидером «Трубного гласа». Правда, он уже жил в Англии и, по-моему в Россию не рвался.
   В этой церкви Ирина сделала карьеру: она попала на сцену и подпевала лиде-рам. Так что вскоре ей удалось съехать с «вписки» на приличную съемную квар-тиру.
   Еще позже появились иеговисты, с лидерами из Швеции. От этой секты мы ез-дили на конгресс в Ригу, ведь это как раз в духе иеговистов: устраивать конгрессы.
   Ирина осталась в «Церкви Христа», а Тимофей подался в иеговисты. Он тоже вскоре съехал от Симсона и довольно надолго пропал из виду.
   Как-то мы встретили его у м. «Площадь Восстания». Судя по разговору, у него слегка «поехала крыша». При этом проскальзывало высокомерие, которое, видимо, питалось уверенностью, что он избранный, а остальные заблудшие.
   Мы позвали его в кафеюшник, тут же на площади, выпить кофе и «просветить нас».
   Тот кафеюшник был почти гадюшник (но кофе там варили хорошее), поэтому дремавший на подоконнике пьяница никого не удивлял, но и никто не желал за-нимать столик рядом с ним; поскольку остальные «стойстолики» были заняты, нам пришлось встать за этот.
   После первого глотка Тима отставил чашку и на самом деле начал нас просве-щать. Увлекшись, он разбудил пьяницу, который, обведя кафе бессмысленным взглядом, остановил его на Тиме… Потом он, качаясь, поднялся, схватил Тиму за плечо и довольно агрессивно стал на него «наезжать»…
- Слушай, Тима, - внес я предложение, - если ты на истинном пути, останови его!  Чтобы он не натворил глупостей!
   Но Тима вряд ли был способен на это, потому что явно испугался и оцепенел. Видимо, страх только подзуживал пьяного, он становился еще агрессивнее. При-шлось вмешаться. Так же, как с фашиками, не помню, что говорил «агрессору», только он на глазах помягчел и снова отправился на окно дремать…
   Примерно в это время мой опыт общения с сектами закончился. Ни в одной из них не было Бога, потому что ни в одной из них не было настоящей Любви и брат-ства; были лицемерные, вечно улыбающиеся активисты, жаждущие твоих денег, а на худой конец, твоих знакомых, приятелей, друзей…
   Позже, когда о сектах заговорили на ТВ и в газетах (и когда я стал ТВ смотреть, а газеты читать), мне приходилось не раз слышать, что лидеры сект – отличные психологи. Видимо, так и есть, чувствуя, что я не поддаюсь влиянию и внушению, они не тратили на меня энергию и, как будто не замечая меня, усиленно обраба-тывали тех, кто был со мной. Но те, кто был со мной, больше верили мне, чем им, так что никто из «моих» к сектам не примкнул…

МАЛИНИН – КАЛИНИН

   Стоим как-то погожим весенним вечером с кем-то из знакомых художников на пороге галереи***, что на Невском, в «двух шагах» от Мойки.
   Вечер еще не поздний и людей на Проспекте полно; кто прогуливается, кто ку-да-то спешит, а кто вдруг резко останавливается и подходит к нам, как незнако-мый мужчина средних лет, приличного вида; в одной руке букет, а в другой ко-робка с тортом. Он явно куда-то спешил и что это он затормозил так резко? А он тем временем опускает свой «багаж» на ступеньку и спрашивает меня:
- Молодой человек, можно вам руку пожать?!
- Пожалуйста, - протягиваю ему руку, - не жалко. Только непонятно?!
- Это точно! – удивленно соглашается мой приятель.
- Понимаете, - трясет он мою руку, а в глазах при этом восхищение и на устах сча-стливая улыбка, - иду мимо и вдруг: Саша Малинин! То есть вы на него похожи! А ведь я его большой поклонник! Самому-то Саше вряд ли получится руку пожать, так хоть вам!
   Вдруг он «очнулся», глянул на часы и спохватился:
- Ой, жалко, опаздываю, еще бы с вами постоял!
   Нажелав нам кучу всех благ, он умчался с очень счастливым видом; иногда для счастья человеку так мало нужно! Хотя, скорее всего он был слегка «под мухой», иначе он, может, и не подошел бы. Не подошел бы он и в том случае, если бы днем не было ветра; но день вышел ветреный и я завязал хвостик, потому что во-лосы у меня, как пух, и ветер делает из них такую прическу! А хвостик «сделал» из меня Малинина, так что пришлось побыть и поп-звездой…

ДОЖДЛИВЫЙ ВЕЧЕР В НАЧАЛЕ ЛЕТА

   Лето пришло тихо и незаметно, и вот как-то вечером, в начале июня, я приехал на Гражданку и встретил на лестнице всю компанию. Они шли ужинать в трол-лейбусное депо неподалеку; в нашу «скатерть-самобранку» или «палочку-выручалочку». Дело в том, что там работала круглосуточная столовая, а часто по-лучалось так, приезжаешь с деньгами и голодный, а в «доме» шаром покати и все уже закрыто… Тут-то ночная столовая и выручала; горячие сосиски с тушеной капустой и картофельным пюре, стакан сметаны, «язычок» за 5 копеек и чашка хорошего кофе, сильный заряд на ночь грядущую…
   Но я тогда с ними не пошел, потому что поужинал в городе. Поднимаюсь в квартиру, а там так хорошо! Редкие «гости»: тишина и покой. Сел у открытого окна на кухне, закурил; где-то рядом тихо играет грустный «Dire straits» и начал моросить дождик. А внизу, напротив, горели фонари на АЗС, «подсвечивая дождику дорогу», и подъезжающие машины, все, как сговорившись, хлопали одной и той же лужей…
   И вроде обычный вечер, обычное место, но настроение вышло удивительное: грустно-светлое, легкое, как этот дождик за окном… И почему он запомнился, в отличие от тысячи других, не знаю, может быть, потому, что совсем скоро…


ИЮНЬИЮЛЬКА

   К лету портретисты немного переместились по Невскому и «разбили табор» у «катьки», так запанибратски называли «Екатерининский скверик», что напротив Елисеевского. Обосновались на углу, что ближе к Фонтанке; здесь же, развешивая (или прислоняя) картины на решетку скверика, разместились первые продавцы картин… (Буквально на глазах росло их число, и вскоре картинами была увешана вся ограда…)
   Тот вечер выдался чудесный и, видимо, поэтому народу на Невском все прибы-вало и прибывало. Неподалеку от нас вдруг образовалась группа молодежи, и оттуда вдруг раздался приятный девичий смех. Я взглянул в их сторону и… Как только наши взгляды встретились (с той хохотушкой), мы уже не сводили друг с друга глаз. Магнитное поле земли, гравитация или еще что потянули меня к этой компании, хотя я там никого не знал.
   Но, как говорилось, «Ленинград – город маленький», тут  же рядом возник зна-комый художник и, заметив что-то, поинтересовался:
- Алекс, а ты Юлю не знаешь?
- Нет.
- Хочешь познакомлю?
- Давай!
   Он нас познакомил. Она продолжала с кем-то говорить, но чувствовалось, что разговор этот ее уже не интересует. Потом с каким-то вопросом она обратилась ко мне, я что-то ответил… Слово за слово и она полюбопытствовала:
- А ты где живешь, Алекс?
- Когда в Академии художеств, в общаге; когда у друга на Гражданке.
- А хочешь, поедем ко мне?
- Да, поехали.
   К этому времени торговцы и портретисты стали укладываться, так что можно было сниматься и мне. Я уложил картины, и мы пошли куда-то…
   Куда-то в сторону «Гостиного двора», где спустились в метро, проехали не-сколько станций и вышли на… «старой знакомой «Удельной»!
   Прошли совсем немного и вошли в парадное пятиэтажки; поднялись на 3-й или 4-й этаж. Юлька отперла дверь и, приложив палец к губам, прошептала:
- Потише, Алекс, может, сосед уже спит!
   Дверь в комнату соседа находилась почти напротив входа, а мы, пройдя по ко-ридору налево, попали в Юлькину комнату…
   Как давно я не был в такой обстановке! Комната девушки: чистота и уют!  После общаг, а тем более «вписки», это казалось «земным раем»; правда, почти сразу же возникло какое-то чувство тревоги. К уюту примешивалось что-то мрачное, таким получилось мое первое впечатление. Возможно, виноваты в этом были деревья. Старые огромные деревья напротив, и как-то уж слишком близко. Я почему-то не помню их спокойными, казалось, они шумели еле-еле даже в штиль. Ночью это тревожило…
   Окна, как такового, в комнате не было, его заменяла большая стеклянная дверь на балкон, почти всегда открытая, потому что в Юлькином доме (редкая удача для Питера) не было комаров…
- Хочешь есть?
- Не, не хочу.
- Я тоже. Тогда сейчас постелю тебе на диване.
   Юлька, включив торшер, улеглась с книжкой на кровати около балконного вхо-да, а я с книжкой на диване, где на стуле стояла настольная лампа.
   Читали мы довольно долго. Потом Юлька потянулась, сладко зевнула и заявила:
- Я, пожалуй, буду спать.
- А я еще почитаю.
- Ладно, мне свет не мешает.
   Она переоделась в ночнушку за дверцей платяного шкафа, юркнула под одеяло и почти мгновенно заснула…
   Когда утром я открыл глаза, в постели ее уже не было. На улице сияло солныш-ко, распевались птицы и бодро, весело, совсем не заговорщицки, шумели дере-вья…
   Часы я тогда не носил ( с меня почему-то все слетало: часы, браслеты, цепочки и т.п.), телевизора в комнате не было, но чувствовалось, что уже довольно поздно, вот как сладко спалось!
   Одевшись, я вышел на балкон и закурил. Хлопнула дверь в комнату. Юлька за-глянула на балкон:
- Мог бы потерпеть?
- Чего?
- Ну после завтрака покурить.
- А что, есть завтрак?
- Конечно, пошли на кухню.
   Прямо по коридору, напротив Юлькиной комнаты, находилась ванная и туалет, а за углом просторная и светлая кухня.
   Юлька накормила меня вкусным завтраком, и я с грустью подумал, что хорошая женщина рядом – это почти счастье. Потом она дала мне второй ключ и от «Удельной» мы разъехались по своим делам…

;;

   Дела Юльки были покрыты мраком; где она пропадала целыми днями, я не расспрашивал, а она не рассказывала. Единственное, что мне стало открыто - это ее попытка поступить в ЛГИТМиК…
   Единственный друг из своего круга, с которым она меня познакомила, как раз учился в ЛГИТМиКе. Звали его  Макс, по кличке Филин. Как я понял, у них были близкие отношения, а расстались они незадолго до нашей с Юлькой встречи…
   Нет, как-то раз мы ездили в гости к «подпольному миллионеру», который при-нял нас со скучающим видом, а на вопрос, чем он занимается, ответил: «Ворую у государства».
   И все. Больше никого из ее круга я не узнал. Что касается «актерского попри-ща»… Не знаю, был ли у нее талант; во всяком случае, в ЛГИТМиК она не поступи-ла, хотя ее взяли на работу в какой-то театр. Так вот, насчет таланта не знаю, но внешность она имела эффектную. Портретисты через одного уговаривали ее по-позировать для «рекламного портрета»; мужики оглядывались на улице; финны просили ее сфотографироваться с ними и т.п.
   А еще портретисты твердили мне: «Алекс, вы классная пара! Так подходите друг другу!» В чем они видели эту «классность» и «подходимость», точно не могу сказать. Возможно, в сходстве фигур?, темпераментов? или в отличиях? Я – светлый, Юлька – жгучая брюнетка. Она относилась к людям скорее враждебно, а я с любовью. Юлька заводилась на пустом месте, от крошечной «искры», тут же могла наговорить человеку грубостей, да даже не говорить, а так взглянуть, что…
   Это произошло вечером, в кафе на углу Среднего проспекта и Съездовской. Днем мне повезло продать много картин, и мы устроили пир: куча разных сала-тов, зелень, сухое белое  вино и «гвоздь» этого кафе, цыплята-табака; потом пи-рожные и кофе, что-то взяли с собой и, как «два кота после набега на птицефаб-рику» лениво вылезли из-за стола, чтобы ехать домой…
   Перед входом в зал располагался «предбанник»; напротив гардероб, слева вы-ход на улицу, справа  лестница на второй этаж (в диет. столовую), а как бы между лестницей и гардеробом туалеты: «М» и «Ж». Там всего было по одной кабинке и перед каждой помещеньице с умывальником.
- Подожди, Алекс, - попросила Юлька и забежала в умывальник сполоснуть руки.
- А теперь и я, - оставив под ее присмотром сумку с картинами и рюкзак, напра-вился проделать то же самое…
   Только я собрался закрыть кран, как вдруг неизвестно откуда выскочивший па-рень примерно моего возраста, ворвался в умывальник, оттолкнул меня и начал мыть руки. По всем признакам, он был чертовски пьян, какой с него спрос! Так что я, ему ничего не сказав, направился к выходу, но тут он глянул в нашу сторону и, видимо, встретился взглядом с Юлькой… А она просто кипела от злости, повторяя, когда мы направились к Среднему: «Ну и козел! Меня бы он так толкнул!»
   Далеко мы не ушли, как вдруг с грохотом хлопает дверь кафе и сзади раздается адресованный нам крик: «Э! Стоять! Я сказал!» Мы останавливаемся, поворачи-ваемся; на нас, как «бык на красных» мчится тот «парень из умывальника» с яв-ным намерением драться… Он подлетает к нам, мы встречаемся с ним взглядом, и прямо на глазах он меняется. Его агрессия мгновенно испаряется, какая-то пе-рекошенность исчезает, и сразу видно, парень-то не злой.
   Он хватает мою руку,  крепко жмет ее, трясет и повторяет: «Извини, брат, изви-ни! Меня, брат, Саша зовут. А тебя? Слушай, Алекс, есть ручка с бумагой? Вот да-вай, запиши мой телефон. Я, Алекс, на кондитерской фабрике работаю, если тебе нужен какой дефицит! Звони! В любое время!»
   Мы тепло прощаемся, и Юлька долго пребывает в шоке. Я чувствую, что это не «ее» злость, не ее «грубость» (позже понял, что это было «наследство» от Фили-на-Макса) и увидев раз, другой, как «Любовь изгоняет страх», как вместо готового родиться зла, рождается Добро, она оттаивает и все реже создает подобные ситуации…

;;;

   Мы прожили вместе около двух месяцев. Иногда не расставались сутками, ино-гда встречались только ночью, на квартире…
   Идеальная пара для окружающих и странная – для нас самих. Мы были похожи на два кусочка магнита: вот их тянет друг к другу, и вдруг, в последний момент, кто-то будто переворачивает кусочки и с такой же силой их друг от друга отталки-вает…
   Мы мало говорили, так же спали на разных кроватях, часами читая в полной ти-шине. Мы ничего не стремились узнать друг о друге, тем не менее, мы нуждались друг в друге, но вот однажды вечером…
- Привет, Юлька!
- Привет, Макс!
   Это из группы молодежи вышел ее бывший парень. Они обнялись. Мы с Максом поздоровались (я уже был с ним знаком), а потом Юлька снова радостно закричала: «Ой, Володя, привет! А ты почему не играешь?»
   Мы, в том числе и компания Макса (да и вообще народу было много) слушали уличных музыкантов около Казанского, а Володя как раз был одним из них, толь-ко на этот раз он находился среди слушателей…
   Он казался самым ярким представителем уличных музыкантов того «момента». Все  в нем было запоминающееся: и внешность, и одежда (шейный платок, фуражка яхтсмена и т.п.), и манера держаться, говорить, и инструмент, в конце концов; не так уж много россиян играют на банджо. Играл он с молодежью, а самому было где-то около 50. До этого я видел его часто, но не знал, что он Юлькин знакомый.
   Недолго думая, он предложил пойти к нему в гости. Макс простился со своей компанией и присоединился к нам.
   Жил Володя недалеко, на Фонтанке. Вскоре, нырнув в подворотню, мы выныр-нули в длинном дворе, в самом конце которого росло несколько деревьев и «не росла» пара пней.
- Варвары! – кивнул Володя в сторону пней. – Такие деревья спилили! Эти с тру-дом отстоял.
   Жил он один в большой квартире на 1-м этаже, в бывшей  коммуналке по виду. «Эпицентр» его быта, судя по всему, находился в кухне, весьма просторной.
   Усадив нас за круглый стул в центре кухни, Володя принялся хлопотать с едой и кофе. Когда чашки опустели и заструились синие дымки сигарет, хозяин вдруг предложил поиграть…музыку.
- Нет инструмента, на котором я умел бы играть! – тут же мне пришлось заявить Володе.
- И я, - присоединилась Юлька.
- А я немного играю на гитаре, но это несерьезно, - поскромничал Макс.
- Есть инструмент, на котором вы сумеете играть! – уверил нас Володя и вручил какие-то металлические треугольнички на подвеске, к которым прилагались «па-лочки-ударялочки».
- Я буду играть, а вы подыгрывайте. Это несложно. Сейчас убедитесь.
   Не помню, что он играл. Музыка же напоминала восточную, но не бурную, а тихую, спокойную, ненавязчивую. Вдруг оказалось, что наше «позвякивание» то-же музыка. Как-то у нас все так хорошо получалось. Постепенно я стал как бы пьянеть от этого, какой-то необычный кайф завладевал мной… И когда музыка закончилась, состояние это не прошло. Но оказалось, что уже очень поздно и пора прощаться…
   На набережной Макс вдруг сказал:
- Извини, Алекс, я на пару слов отойду с Юлей.
- Конечно.
   Они отошли. Макс секретничал с Юлей и одновременно ловил такси. Когда ему это удалось, Юлька вдруг подбежала ко мне и выпалила:
- Извини, Алекс, я должна сегодня поехать с Максом!
  Хлоп! Двери закрываются, машина рвет с места, а я остаюсь один в ночном пус-том городе…
   Это было похоже на наркотик; индивидуальный, в единственном экземпляре. «Наркотик, сваренный из Володиной музыки и Юлькиного побега»; наркотик без названия. И еще, как мне кажется, это была грань… В тот момент, той ночью, я шел по самому краю… Еще шаг… Пропасть сумасшествия…
   Я уехал на Гражданку в последнем поезде метро, совсем один; один стоял на ползущем вверх эскалаторе; никто не встретился мне по пути к «вписке». И все это время пребывал в своем странном состоянии, будто бы во «сне наяву»; пол-нокровном, цветном, но вылетающим из головы по пробуждении; за исключени-ем каких-то фрагментов, деталей… Один такой из моего «сна наяву» мне все же запомнился.
   В районе троллейбусного депо у меня возникла иллюзия надвигающейся, ог-ромной, взбудораженной толпы…
   А вывела меня из этого состояния…привычная обстановка. У Симы было как-то умиротворенно той ночью и немноголюдно: хозяин, Петра и Гоша. Это немного напоминало семью; и встретили меня, как члена семьи, и я успокоился…
    Именно такого состояния мне больше не приходилось испытывать, да оно и к лучшему…

;V

   В моем кармане лежал ключ от Юлькиной квартиры, но с момента нашего рас-ставания там я не появлялся. Многие на Невском спрашивали, куда пропала Юлька, но что я мог сказать, если сам толком не знал, куда…
   Прошла неделя, и вот она выскальзывает из толпы на Невском, подходит ко мне, поправляет одну картину на ограде и поясняет:
- Перекосилась. Привет, Алекс.
- Привет. А я и не заметил, что перекосилась.
   Все возвращается на круги своя, как будто и не было этой «пустой» недели. Я не расспрашиваю, она не рассказывает, проехали…
   Мое первое впечатление от ее квартиры было плохим, а когда я впервые увидел ее соседа, оно только ухудшилось. Может быть, его энергетика отравляла атмосферу дома?
   Человек, который, как змея, старается ускользнуть от встречи, внушает больше опасений, чем какой-нибудь буян. К тому же Юлькино «воспитание» от друга Фи-лина; думаю, соседу не раз выпадало послушать в свой адрес неласковые слова! И вот, когда мы вернулись, я заметил, что их отношения стали еще хуже. Что она натворила тут за эту неделю с Филином?!
   Ночью я отложил книжку и сказал ей:
- Слушай, Юль, тебе надо разменяться с соседом!
- Ты думаешь? – с любопытством взглянула она на меня, тоже отложив книгу.
- Конечно. Какой-то он…
- А вариант есть! Его мать живет на Гражданке, в однокомнатной квартире. Они могли бы съехаться!
- Ну вот, надо хлопотать. А пока лучше какое-то время совсем здесь не показы-ваться. Не нравится мне здесь.
- А куда деться?
- Поживем у Симы, на Гражданке. А комнату можно кому-нибудь сдать, да такому человеку (сразу мысль о Бабюке), чтобы твоему соседу как можно быстрее захотелось съехаться с мамой.
   Юлька план одобрила, и на следующий же вечер мы объявились у Симы, чем вызвали всеобщий восторг, так как привезли много вкусного.
   Ночью, поскольку все считали, что мы любовники, нас положили в одну кровать. Видимо, треволнения последних дней так вымотали Юльку, что она мгновенно отключилась, а я, впервые чувствуя рядом тепло ее тела, огромным усилием сдержал себя и не потревожил ее сна…
   Утром я проснулся в ее объятиях; она еще спала и во сне прижалась ко мне и обняла. Во мне вспыхнула страсть; еще мгновение, и нашим братским отношени-ям настал бы конец, но тут, как назло, в комнату  ворвался Симсон:
- Алекс, ты не видел…?
   Что ему приспичило в такую рань искать какую-то чепуху? Обычно в это время он еще спал, как сурок, а тут на тебе!
   Потом он что-то свалил на кухне, чем всех перебудил, и мы с Юлькой так и оста-лись «просто друзьями» на всю жизнь…

V

   Август уступал место сентябрю, и меня потянуло на юг, на «арбузы». (В совет-ское время константиновцы покупали в своем колхозе арбузы грузовиками и ели их от пуза, в буквальном смысле, когда живот уже распирало.) Я предложил Юльке поехать со мной и она, не раздумывая, согласилась.
   Около полудня, в кассе на Невском купил авиабилеты до Минвод на два или три часа следующего дня. Вернулся на угол Невского и к. Грибоедова, где мы в тот день торговали картинами, торжественно ими помахивая:
- Купил! А говорили, на самолет в южном направлении сейчас билеты не доста-нешь!
- Здорово! – обняла меня Юлька. – Значит, летим! А когда?
- Завтра.
- О, уже завтра! Успеем собраться?
- А что нам собираться!
   И мы остались торговать, потому что иностранцев в тот день было полно кру-гом… А вечером мы впервые в жизни поссорились и Юлька ушла. Только она уш-ла, как появился Димка…
- Дим, на юг хочешь слетать?
- Я бы не прочь! А что такое?
- Я с Юлькой поссорился. Теперь билет или сдавать, или летим со мною.
- А на какое билеты?
- На завтра. После обеда рейс.
- Так надо собраться.
- Собирайся.
- О'к, тогда я поехал домой! Созвонимся.
  Он обговорил это дома с мамой, и они решили, что из Минвод он съездит к род-не в Кабардино-Балкарию, а потом приедет ко мне…
   Все прошло по плану. В Константиновке Димка быстро нашел себе компанию ровесников, что меня вполне устраивало; мне, к примеру, совсем не хотелось ид-ти в ДК на танцы (я пользовался каждой свободной минутой, чтобы поваляться с книгой, в Питере это не всегда удавалось), а Димка был не прочь. Причем «оку-наться в ночную жизнь села» ему получалось безопаснее как раз с этой компани-ей; лучшего «Вергилия», чем Олег Попов, трудно было представить для этих ве-черинок…
   Мы неплохо отдохнули в Константиновке, но надумали, что для полного счастья нам не хватает… моря и решили съездить в Сочи. Перед самым отъездом я успел получить письмо из Ленинграда, от Симсона. Оно меня порадовало, потому что решился вопрос с переездом. Как-то бабушка привезла чистое белье и пирожки, а Симсон отсутствовал, как, впрочем, и остальные. Она была в настроении; обстановка камерная, так что мы с ней довольно долго проговорили о том, о сем, и конечно о внуке. Она жаловалась, что боится за внука, что это сейчас стало спокойнее, а раньше кого она только тут уже не заставала и т.п. Ну, я возьми и предложи, мол, вам надо поменяться: внука в центр, а им с дедушкой на Гражданку. Всем хорошо и главное, никто из внуковых «друзей» не будет знать, где он. Бабушка загорелась, мол, и правда, здесь тишина, воздух чище, магазины рядом, что еще надо старикам; так и «включился механизм обмена»…
   Но письмо Симсона заслуживает внимания хотя бы из-за случая с гопником Ва-ней, показательный пример, что ждало его на Гражданке в любое время дня и ночи…

ПИСЬМО СИМСОНА

Здравствуй дружище Леха! Aleks!
   Сейчас второй час ночи, идет программа до и после полуночи, сегодня она бу-дет идти 4 часа, вторая ее часть будет полностью посвящена рок музыке здорово правда? Я решил написать тебе письмо, в надежде, что ты его все же получиш и по возможности ответеш мне. В Питере стоит ужасная скверная, мокрая, тусклая осень. Да Алекс, лето уже ушло. Я даже растерялся от этого, что с твоим отездом ушло тепло, и солнышко. Както странно, как будто ты увез это с собой, просто от-крыл свой бэк, запихнул туда желтую теплую погоду, солнышко положил в спи-чечный коробок. А голубое небо скатал в рулон и перевезал его южным мягким ветром. Как не глупо но это так. Вобщем ты уехал в субботу, а в воскресенье по-лил дождь, и все такое прочие… Ну не будем о печальном!
 Вобщем у меня все как обычно. Наступило состояние «но фьюге». Было два про-ишествия:
   Первое: в понедельник с утра было вроде нечего с погодой, и я поехал на центр продавать картины.  Приехал в 10.00. под думой некого. Я обломался, пошел на катьку. Там все места уже заняты. вернулся под думу, и тихонько, ненароком, якобы совершенно случайно развесил в уголке картины и стал продавать. Сразу же продал одну маленькою в дереве за 30 руб. буквально через 5 минут подошли 2 мента и попросили закурить! После того как я предявил документы меня вежливо попросили пройти продавать картины на катьку. Объяснили, что под думой темно и сыро можно схватить насморка на катьке солнышко. Я не стал возражать стал медленно собератся. Стою в наклонку собираю картины в мешок. Смотрю подошли две ноги стали рядом. В голове мелькнула мысль «Сайдер, зеленого цвета. вероятно италия.» поднял глаза выше, «Джинсы стоун-вош» - значит лох!
   Услышал грубый но очень корректный голос «Тебе сказали убираться от сюда?» - Я сказал, что мне уже сказали. – Он сказал – «Ну так шивили своими помидорами а то мы без предупреждения все разнесем!»
   Вот такой сволочь – рекетерская. Ну вот так и закончилась моя распродажа кар-тин. Со вторника залил дождь и таки идет уже 2 недели. Хандра страшная. Пер-вые 3 дня после твоего отъезда я целиком оттягивался один, но потом «особенно погода достала» захандрил. пою у Цоя «солнечные дни». Школу английского языка ненашел, в понедельник предприму еще одну попытку. Недавно меня посетил, один старый знакомый Ваня. Это Петькин дружок – гопник! Я был дома один. Он пришел с Дружком оба выпивши, и заявил, что Петька у него украла 2 бутылки водки и 2 вина. Я сразу вспомнил, что это гдето было полтора месяца назад, когда Петька и Хэнс, и Гоша дренчали 3 подряд.
   А я все удивлялся откуда у них бухло, когда денег не копейке. потом на третий день Петька протягивает мне бутылку вотки, там стопочка на донышке, и говорит это мне подарили выпей Симсон за мое здоровье! Ха, а чего там пить-то?
   Ну вот Ваня мне говорит где Петя и Гоша, я говорю что они уехали на юг А он го-ворит – Плохо – давай мне 40 рублей. и бьет меня в челюсть.
   Прикинь Алекс мне у меня же дома, не за что бьют по морде, и требуют денег!
   Мне стало смешно и я засмеялся. А они стали шарит по квартире и конечно ни-чего не нашли. Кроме моего серого костюма. Вот так я лишился своего последне-го костюмчика. Ну вобщем, у меня все окей. 3-го сентября мы переезжаем уже точно. Ты не волнуйся. Позвони хоть Сашке «Гнусику».
   Я очень Алекс по тебе соскучился чертовски тебе завидую, там у тебя тепло, и фрукты есть. Надеюсь, хот чегонибудь вкусненького привезеш сюда. Звонил Люське и Ирке. Они как всегда вместе веселые готовятся поехать в Англию, хоть не признаются, а это не хорошо!
   Ну вобщем кажись все… Все новости сообщил, вот так письмо написал и кажет-ся, что с тобой поговорил, ведь время – понятие относительное. Недели через две ты будешь уже читать мое письмо. Я уже сейчас слышу твой смех, и вижу тебя сидящем на кровате вечером, и почему-то в пижаме. Все! До встрече в Питере! Я надеюсь очень, очень надеюсь. 26/;;Х 89г.
P.S. Посмотрел «Побег из Нью-Йорка». Полнейший кайф!!! Жалко, что короткий. Можно было бы поставить его часа на 3. Если сможешь посмотри фильм «Бегу-щий человек» «Running man» со Рудольфом. Это тоже кайф!

Внештяк, внештяк
(death)
SIMSON  ;K

В ПИТЕР ЧЕРЕЗ СОЧИ

   Автобус «Ставрополь – Сочи» выезжал с Центрального Автовокзала на заре, а в Сочи прибывал далеко за полночь. С наступлением вечера мы вдруг с удивлени-ем обнаружили, что единственные пассажиры. Правда, населенных пунктов по дороге хватало, и шофер постоянно подбирал голосующих и высаживал, подби-рал и высаживал…
   На одной остановке, уже недалеко от Сочи, в салон ввалилась шумная компания молодежи; говорили они на каком-то кавказском языке (на слух узнаю лишь чеченский  и армянский).
- Блин, Алекс, - прошептал Димка, - щас наедут!
- Если не побоятся свою остановку проехать, то наедут, - успокоил я его и угадал, им было не до нас, на следующей же остановке они вышли.
- Ф-у-у! – облегченно вздохнул Димка, доставая с пола, из-под сиденья, задвину-тый туда ногой дорогой плеер.
   На Центральном Автовокзале нас сразу же окружил банда старушек с предло-жением ночлега. Все говорили, что недалеко, но победила бабушка, заявившая: «Тут всего пару шагов!» Спать хотелось зверски, так что, чем быстрее, тем лучше…
   Утром мы первым делом отправились искать что-нибудь подешевле. «Поде-шевле» - значит подальше, где-то к обеду мы уже сняли квартиру и тут же отпра-вились к морю…
   Днем было все просто: купание, загорание нас объединяло, вечером же начи-нался разлад – Димка рвался на дискотеки, а я рвался к книге. Без меня он ехать вечером в город не хотел и с обеда уже начинал уговаривать. Пару раз я с ним ездил на дискотеки в какие-то санатории, где он веселился, а я скучал, но потом, на мое счастье, мы познакомились с парнишкой, жившим по соседству и так же, как Димка, обожавшим дискотеки; в этот же вечер они уехали в город вдвоем, а я наконец-то дорвался до книги.
   Впрочем, мне нравилось просто прогуляться вечером по городу. Зайти в бар «Жемчужины» выпить кофе и поиграть на «Флиппере» и т.п.
   Запомнился один эпизод. Вечером гуляем по центру, и вдруг я замечаю, что люди на нас оглядываются. Почему?! Мы одеты обычно, даже не в шортах; ниче-го особенного. В чем же дело?! И тут до меня доходит!
- Дим, ты ничего не замечаешь?!
- Нет! А что такое?!
- Мы несемся!
- А-а! Точно!
   Дело в том, что все вокруг степенно совершали променад, а мы мчались, как угорелые, «по-питерски»… «Переключили скорость», перешли на «шаг отдыхаю-щих», но еще пару раз, увлекшись разговором, незаметно для себя снова перехо-дили на бег…

ДОМОЙ! ДОМОЙ!

   И наконец, о, радость! Мы возвращаемся в Питер! Каждое возвращение в Питер было для меня, как возвращение домой. Странное дело, я с большей радостью ехал на «чужбину», чем на «родину»! Ведь это там я мог не скрывать свою лю-бовь к людям, и от этого приходила сила и в этом было счастье.
   За день до отъезда мне удалось купить (и выполнить наказ Симы) одно из своих любимейших лакомств: кукурузные палочки.
   Удивительно, но в Сочи вокруг них не творилось ажиотажа, как в Константинов-ке; в Сочи их просто продавали, в Константинове же их «выкидывали».
   Не самое подходящее слово для дефицита, для товара, за которым стоит оче-редь и который вполне может кончиться прямо перед твоим носом. А тут стоит на улице тетенька-продавщица от какого-то продмага, и на столах среди прочего кой-чего кукурузные палочки! И никто на них не обращает внимания!
- Здравствуйте, - подхожу к продавщице, - пожалуйста, 4 упаковки кукурузных палочек.
- Пожалуйста, - ставит на стол 4 коробки, - с вас 80 копеек.
- Нет, я имел ввиду 4 упаковки, в целом. Там, кажется, по 20 коробок?
- Четыре упаковки?! – она вытаращила на меня глаза, как на ревизора, и после паузы, - Хорошо, я сейчас поднесу.
   Димка тоже удивился, когда увидел, как она подносит «снаряды»» весьма объ-емные упаковки из плотной бумаги, перевязанные шпагатом…
- Алекс, на фига столько?! – заныл Димка, как будто я был судья, а он подсуди-мый.
- Дим, да они легонькие! Я возьму две упаковки и ты две.
- Да зачем столько?
- Дим, ты не понимаешь! Это же объедение!
- Не, ну все равно, четыре – это много!
   Так мы препирались, пока не вмешалась продавщица:
- Так сколько будете брать, две или четыре?
- Считайте две, - пришлось уступить лентяю.
   Дорога домой вышла с хрустом. Во всем вагоне мы были единственными пас-сажирами. Проводница не показывалась, так что сначала мы только хрустели, а потом обнаглели и стали курить прямо в купе, раз все равно ругать нас было не-кому.
   О, как Димка пожалел, что не послушал меня, когда раскушал палочки!
- Да, Алекс, пожалуй, ты был прав, стоило взять четыре!
- Видишь, Дим, слушай старших; у них опыт.
   Я хрустел и смеялся, читая Хармса. Димка отложил наушники:
- Ты чего?
- А вот послушай, - и я прочел ему рассказик, который заканчивался словами: «На Некрасовском старушки из окон выбрасываются».
- Ну и что тут смешного?
- Как что?
- Что, что! Рассказ совсем не смешной. Что смешного, к примеру, в том, что ста-рушки из окон прыгают?! Да и не может такого быть! Старушку даже выкинуть из окна трудно! А уж чтобы она сама прыгнула!
- Может, это были старушки-десантницы?! Тут же не написано, как они прыгают, может с парашютами.
- Ой, Алекс! – замахал на меня Димка руками и снова «отгородился» наушниками от нас с Хармсом…

КАК Я ПОБЫЛ ГУСАРОМ

   Как-то я забежал  в мастерскую к скульпторам и увидел в руках Ислама чудные сапоги…
- Что это за сапоги, Ислам?!
- А это, Алекс, гусарские.
- Можно посмотреть?
- Конечно.
- Кла-а-а-с! Как настоящие!
- Они и есть настоящие. Прямо из Х;Х века!
- Ух ты! А откуда они у вас?
- А в Академии есть хранилище старинных вещей. Вот оттуда мы их получаем для работы. Сейчас несу сдавать.
- Слушай, Ислам, а дай мне их поносить?!
- Ты что, Алекс! Если с ними что случится, у меня будет куча проблем!
- Ислам, ну что с ними случится!
   В общем – уболтал. Получил их на два дня. Сначала, само собой, примерил; оказалось, мой размер. И сидят, как влитые! И красивые! И удобные; только вот они летние, а на улице поздняя осень! Но разве сильные желания и разум совместимы? Нет, вот поэтому я и отправился в осеннюю холодрыгу в летних сапогах…
   Следствие не заставило себя долго ждать – простыл. А стоит заметить, что после «того  люмбаго» в 87-м я ничем не болел, даже не простывал, а тут не просто простыл, а с осложнением: десны воспалились. Поехал в районную стоматологию по месту прописки, на Петроградскую; посмотрели; назначили полоскание травами…
   Начал полоскать, а улучшений нет, зато ухудшения налицо. Снова еду в стома-тологию…
- Мне хуже!
- Ничего страшного! Полощите! Полощите активнее!
   Тянулось это около месяца и дотянулось до того, что я мог бы стать эмблемой «Плейбоя», потому что начал есть, как кролик, только передними зубами…
   И вот, в разгар этого лиха, встречаю на Невском Мишку Гинстона и он предлага-ет:
- А пошли, Алекс, хачапури попробуем! В этом новом кафе…
- Пошли, Миш.
   Взяли хачапури, начали есть, и тут Мишка вытаращил на меня глаза:
- Алекс, а что ты так странно ешь?!
- Ну, понимаешь, месяц назад я взял в Академии гусарские сапоги…
   Мишка выслушал мою историю и спрашивает:
- А ты сейчас занят?
- Да нет.
- Поехали к моему другу, в стоматологию на Московский; пусть он посмотрит.
- Поехали.
   Приехали на Московский проспект в районную стоматологию. Мишка заруливает в кабинет главврача…
   Сюрприз! Мишка моложе меня лет на семь, а его друг старше меня примерно так же!
   Мишка рассказывает другу-главврачу мою историю; тот, выслушав, говорит: «Все ясно. Алекс, иди в зал. Там в сторонке кресло, садись в него и жди, сейчас я подойду».
   Сижу-дрожу; заходит Мишкин друг, осматривает рот:
- Так ты говоришь, полоскание назначили?
- Ну да. Уже с месяц полощу.
- Ох и «айболиты»! полоскание! Ладно, не бойся, тут минутное дело.
   Что за удача попасть к «врачу от Бога»! Как он выдернул этот зуб, я и не заме-тил…
- Вот он! Причина воспаления, а полоскания ему, что мертвому припарка. Ну, те-перь через пару дней все пройдет. Возьмешь на память?
- Не, в урну его!
   Все вышло, как он сказал, вскоре я вернулся в «человеческое» состояние, но после этого воспаления у меня начались проблемы с зубами…

P.S. – 2008.
ВИРАБОВА

   Мишкин друг уехал в Израиль, в противном случае не пришлось бы ездить в эту злосчастную стоматологию на Петроградской…
   Огромный длинный зал с рядами зубоврачебных кресел. Мне лечит зуб боль-шая толстая и грубая тетка, а рядом такая же лечит кому-то еще…
   При этом тетки мирно беседуют о разных житейских делах…
- Вчера мне такие колготки достали!
- А у меня их запас неплохой! За коготками пока не гоняюсь.
- Кстати, а вот ту кофточку, в которой ты вчера приходила, ты где достала?
- А эту! Это…
   Вот так они беседуют и чувствуется, что мы (больные) для них обуза, помеха, лишняя головная боль и т.п. Такой прием здесь оказывали всегда, но однажды я попал к Вирабовой…
   Если о ком говорить «заговаривает зубы», так это о ней; она не беседовала с соседками, только с пациентом; казалось, на этот момент ты для нее «Человек №1»!
   В итоге вся эта ужасная процедура лечения зубов протекала как-то неза-метнее, быстрее и легче…
   «После Вирабовой» я уже не хотел никого! Поэтому в другой раз, выписывая талончик, попросил:
- Мне, если можно, к Вирабовой!
- Все хотят к Вирабовой! – тяжело вздохнула регистраторша, - если к Вирабовой, то только на завтра!
   И я, ради того, чтобы попасть к ней, согласился терпеть до следующего дня…


НОВАЯ ЖИЗНЬ

   Свершилось! Симсон переехал на 8-ю Советскую! Квартира находилась на 6-м, последнем, этаже «сталинского» дома, занимала весь этаж, но была перегорожена по центру, и у каждой половины имелись свои 2 туалета, три или четыре умывальника, как бы в коридорчике перед душем, кухня; кроме того, «нашей половине  достались» большая лоджия и телефон.
   Из 8 комнат нашей половины 2 принадлежали Симсону. Большую, с двумя ок-нами, выходящими на 8-ю Советскую, занял Симсон; маленькую – я.
   Не превосходя комнату Раскольникова размерами, она отличалась уютом, складывающимся из тепла, чистоты, хорошей освещенности; и чуть ли не самое важное – вид из окна. В этот вид вмещались: кусок перекрестка со светофором, уголочек сквера и три дома, один из которых почему-то напоминал о Москве, другой о Скандинавии, а третий как раз о «хозяине»: Петербурге. Трудно объяснить, в чем заключалось очарование этого вида, но оно присутствовало…
   С натяжкой, но можно сказать, с соседями повезло. Напротив Симы жили фар-мацевты, муж с женой, очень замкнутые люди.
   Рядом с ним обитала бабушка с непростым характером. Говорили, что она отка-залась прописать единственную дочь, которая вышла замуж в провинцию, но не-удачно.
   Напротив входной двери «прописалась» девушка-альпинистка. Она появлялась редко и держалась особняком.
   Рядом со мной коротала дни старая дева. С ней-то мы пивали чаи и говорили про жизнь.
   Больше всех с нами контачил электрик Вадик. Он жил напротив кухни, рядом с суровой старушкой. Вадик любил выпить и любовь эта была взаимной. Его все смешило, он хохотал постоянно, что иногда даже удивляло и наводило на мысль: не сталкивается ли он по работе с «прирученной молнией»? Может, сверхсмешливость – результат шока?
   Вадик жил с женщиной и, потешаясь над нашим одиночеством, любил демон-стрировать плюсы семейной жизни: часто звал нас на полноценный семейный обед или ужин.
   Кроме этого, Вадик ставил меня Симе в пример, что хоть я и холостой, но посто-янно в чистой одежде и в комнате моей порядок, это хоть немного заставляло Симу следить за собой; ну, а в «местах общего пользования» было дежурство, тут хочешь - не хочешь, а убирай, или плати денежку суровой бабушке…
   Конечно, это кардинально отличалось от «вписки» на Гражданке. Поскольку ни фашисты, ни гопники больше в Симин «Теремок» не ломились, то и Сима на гла-зах менялся, в смысле самооценки…
   У нас бывали друзья, приятели, иногда кто-нибудь мог остаться переночевать, если, скажем, опоздал на метро, но в основном, тут наконец-то появилась воз-можность уединения.
   А еще, помимо прочих, жирный плюс центра: я пешком доходил до работы, быстрее, чем на метро добирался до Гражданки…

ПЕРВЫЕ ПОЭТЫ

   Первого художника я увидел (прямо по приезде в Ленинград) в Валиной коммуналке, а потом просто сбился со счета…
   С поэтами дело обстояло хуже, что объяснимо, лит. институт-то  в Москве, так что за два ленинградских года ни один мне не попался…
   И вот, под конец 89-го, как-то вечером, замечаю парня у входа в Екатеринин-ский садик, который с раскладного столика продает какие-то книжечки…
   Подхожу, здороваюсь, беру один экземпляр, читаю заглавие «Тени миражей» и ф.и. автора: Александр Дэ…
- Это вы? Александр Дэ, - спрашиваю продавца.
- Да.
- Ну вот, наконец-то увидел поэта!
   Слово за слово и я признался, что тоже пишу стихи… Саша тут же схватил одну книжечку, без затей подписал «Алексу от Саши»; расписался; и даже написал те-лефон; ах да и поставил дату, что оказалось нелишним, чтобы уж точно знать, что и в 89-м я с кем-то знакомился…
   Появился он в конце ноября и стоял долго, весь декабрь и январь. У меня роди-лась привычка, хотя бы с полчаса в день, но поговорить с ним; само собой, это не могло не попасть в стихи, так что однажды, в «предбаннике» кафеюшника на М.Садовой, я достал блокнот и запечатлел:
Мой знакомый поэт
В полушубок одет;
Серой кроличьей шапкою
Лоб прикрывает.
Зимний сумрак клянет…
Ну и т.д.
   Саша появился и исчез, а вот второй поэт, с которым я познакомился «около Саши», не пропал так быстро, а даже и наоборот; пожалуй, Сергей М. задержался в моей жизни дольше всех ленинградско-питерских знакомых…
   Я не знаю точно, все ли поэты «немного дети», но о нас с Сергеем могу сказать положительно. Правда, мы были очень разными «детьми»; Сергей, казалось, смотрит вверх и «ищет мамину руку» и от удивления и растерянность, что никак не найдет, спасается стихами…
   Что касается меня, то я «вырвался от мамы» и «влез миру на плечи», как когда-то в детстве катался на плечах Василь Никитыча и других…
   Или «вырвался из замкнутого дома» и все еще «шел по гребешку крыши»…
   Или, как серфингист оседлал волну и мчался на гребне, и уж какие тут публика-ции! Нет, честное слово, стихи писал, но о публикациях не думал!
   И тут помогла Сергеева приземленность и оседлость; последняя тем, что он имел, хоть и маленькую, но библиотеку и давал мне личные книги; а первое тем, что всеми публикациями своих стихов я обязан ему…
P.S. – 2008. В октябре 90-го в газете «Ленинградский университет» появилась подборка его и моих стихов. В предисловии к ним прозвучало «в этих стихах – ощущение конечности мира»; а из под всех моих стихов убрали даты…
   «Редактор, - передавал разговор Сергей, - сказала, что в них нет необходимости».
   «Может быть, во всех нет, - подумал я, - но только не в «Зима, срывая с черных трупов саван, уходит»… Ведь я написал его в особый день!»
   Видимо, тогда я и выделил это стихотворение из всех других своих  стихов и «пошел дальше», чем дата под…
   Все прочие же мои стихи Сергей печатал в своем родном Калининграде и присылал их вместе со своими книгами. В одной из них я прочел стихотворение, как будто написанное обо мне, но спрашивать не стал (возможно, он и сам этого не осознал)…

12 ДЕКАБРЯ

    Стихи эти начали рождаться прямо на улице; на Восстания, когда я, ежась от хо-лода, спешил домой на 8-ю Советскую; быстро достал ручку и блокнот, но после двух первых строчек все затихло также внезапно, как и начиналось…
   Дома было тепло и тихо, потому что отсутствовал Сима, и дома снова началось…
   Я написал небольшое стихотворение, в котором как бы обращался к какой-то женщине; просил прощения за то, что не смог ее уберечь…
   Это было не самое лучшее из моих стихосложений, но дело заключалось не в его лит.достоинствах. Откуда оно «пришло»? Почему с ним пришла тревога? С кем я прощался? Что это значит?
   Вскоре заявилась компания: Сима, Сашка, Лешка, хохотушка Людмила, Ирина, Петра с Гошей. Мы устроились в комнате Симсона и он начал развлекать нас иг-рой на гитаре. Мучения! «Кино», «Машина времени», что-то еще, в исполнении «ручного павиана»! Зачем слушать «паленку», когда в кассетнике «оригинал»?! Но как бы из уважения к хозяину все терпят некоторое время. Потом, под каким-то предлогом, Симсона удается  разлучить с «пыточным инструментом», и у всех сразу поднимается настроение, сыпятся шутки, прибаутки, анекдоты… Людмила начинает хохотать, а смех – штука заразная…
   Грусть, что я принес с собой в общее веселье, отпустила ненадолго, но как бы я не шутил, не смеялся вместе со всеми, она вернулась; она не просто вернулась, она росла. На сердце наваливалась какая-то нестерпимая тяжесть. Я уже не сме-ялся и как-то отстранился от всех, но никто не замечал моего состояния. Вдруг кто-то крикнул: «Сима, включай телик, сейчас «600 секунд» начнутся!» Симсон подскочил к «ящику» и всунул вилку в розетку; тютелька в тютельку, как раз поя-вилась заставка, а потом и сам ведущий. Все замолчали, а Невзоров своим «фир-менным», трагическим голосом завещал ленинградцам об очередном сума-сшедшем дне города…
- Сегодня в нашем городе снова случилась трагедия. Негодяй и подонок убил молодую, красивую, талантливую актрису!
- Это – Юлька! – закричал я, перебивая Невзорова, и мне все сразу стало понятно; с кем я прощался, почему было так тяжко на душе…
   Ведущий рассказывал все, что знал, а на экране появлялись кадры ее улицы, потом ее дома, квартиры, и наконец, ее фотография…
   Все присутствующие не раз видели ее со мной и испуганно зашептали: «Точно, это она!»
   Увы, мои предчувствия оправдались, тихоня-сосед оказался опаснее буяна; воздух в Юлькиной квартире «пах» бедой, и вот она произошла…
   В состоянии легкого безумия я бросился в коридор и стал звонить…Юльке. Бес-конечные длинные гудки звучали как-то жутковато. Тут прибежала Петра, она со-чувственно сжала мою руку и посоветовала:
- Алекс, а ты позвони Невзорову, может, это ошибка!
   Я позвонил и, как ни странно, сразу же дозвонился. Но он сказал какую-то гру-бость и бросил трубку…
P.S. – 2007. Через несколько лет 12 декабря стал государственным праздником России, который, впрочем, мало кто считал таковым (и вот в этом году его отменили). Как «противовес» (или пара) 12 декабря в том же году учредили праздник 12 июня, в месяц моего рождения. А вот когда родилась Юлька, я так и не успел узнать, ведь у нас было всего лишь одно лето…

   
   




   
«1990»

Турин – один из самых унылых и угрюмых городов,
 сотворенных богом. Никакого общества.
Из письма Ф.Тютчева 1/13 ноября 1837

А затем – почему бы не признаться в этом?
Петербург, в смысле общества, представляет,
может статься, одно из наиболее приятных
местожительств в Европе, а когда я говорю –
Петербург, это – Россия, это – русский характер,
это – русская общительность.
Из письма Ф.Тютчева 13 ноября 1844

[…] – немцы, пожалуй, и есть тот народ,
у которого тридцать безразличных друг
другу людей могут, соединившись, болтать
с наименьшим недоверием и с наибольшей
сердечностью.
Стендаль. «Рим, Неаполь и Флоренция»

ГОСТЬИ ИЗ БУДУЩЕГО

   В свое время все считали Юльку моей девушкой, пусть только считали, но все же рядом с ней было не так одиноко.
   Много появлялось девушек после нашего расставания, но все это было не то. В начале этого года даже возник любовный треугольник после знакомства с Ан-ной…
   Одной из «изюминок» Анны была ее принадлежность к известному дворянско-му роду. Квартира в центре, набитая антиквариатом, конечно, еще ни о чем не го-ворила, но вот ее мама! Да, у мамы была породистая внешность! Мама-то как раз и являлась представителем этого рода, а папа Анны происходил из крестьян, что тоже как-то отражалось в его внешности. Впрочем, оба они были художники, а художник может принадлежать к любой среде, все равно, в какой-то мере, каждый художник -  «аристократ духа»…
   И вот как забавно вышло: Анне досталась папина грубоватая внешность и мамина утонченность внутренняя, а ее сестре Лиде породистая фарфоровая прозрачность кожи, тонкость черт лица, фигуры и совсем не соответствующее «сосуду» содержимое; сказать по правде, «содержимого» как раз и не было. Лидия не разделяла Аннушкину любовь к искусствам и т.п.; все, о чем она мечтала – роль домохозяйки в хорошем доме – полной чаше.
   Но Лидия в нашем «треугольнике» не участвовала; это Анна увлеклась мной, а Симсон втюрился в Анну, а меня устраивала просто дружба с обоими…
   Где-то в середине февраля я забежал погреться к знакомому портретисту Анд-рею. Он снимал квартиру поблизости от наших «ареалов», в доме на углу Невского и канала Грибоедова, фасадную часть которого занимал «Дом Книги». Забежал и тут же собрался выбежать, потому что там было полно гостей; да еще каких! Несколько удивительно красивых девушек и пара-тройка холеных мужчин.
- Куда ты?! Куда?! – остановил меня Андрей. – Раз зашел, садись за стол!
- Да неудобно! У тебя же гости!
- И ты гостем будешь! Проходи, проходи.
   Ну я и прошел. Усадили меня рядом с девушкой, похожей на Сабрину (была в то время такая итальянская певица).
   По ходу дела выяснилось, что все эти девушки – модели, а их спутники – коопе-раторы. Девушки участвовали в каком-то конкурсе, а как попали к Андрею, не помню.
   Сейчас моделей, как собак нерезаных, а вот в 90-м году это был эксклюзив; можно сказать, «гости из будущего». Что роднит моделей со спортсменами? Мнение, что и те, и другие «уходят в форму», а на содержание уже практически ничего не остается; так что окажись я по соседству не с Татьяной, все могло пойти иначе или не пойти совсем. Татьяна же оказалась исключением из правил, «чи-тающей моделью»; так что мы долго и живо с ней беседовали, забыв об осталь-ных…
   Нас прервали, когда им пришло время ехать на какую-то закрытую вечеринку, на прощание она спросила:
- У тебя есть на чем писать?
- Конечно, - я протянул ей блокнот и ручку.
- Вот мой телефон, позвони мне как-нибудь.
- Ой, а что это за номер?!
- А это таллиннский. Я живу в Таллинне.
- А вот мой номер. Будешь в Питере, звони. Только учти, это – коммуналка.
   После нашей встречи прошла пара недель и вот как-то вечером мы чаевничали у Петрухи, когда раздался телефонный звонок… Но еще до этого Петруха выудил откуда-то огромное яблоко, разломил его и вручил мне половинку; крупная бле-стящая семечка выпала мне на ладонь…
- Алекс, подай мне, пожалуйста, иголки. – (Петруха увлекся «царапками» и как раз начал делать какую-то работу).
- Эти?
- Да эти. Спасибо.
   Передавая иголки, я с идиотской мыслью: «Вот так кольнет ее сердечко и вспомнит обо мне!» - проколол семечко и вскоре раздался телефонный звонок…
- Алексис, - звенел в трубке взволнованный голос Симы, - тебе какая-то девушка из Таллинна звонила! Просила перезвонить. Я решил всех обзвонить, у кого ты мог быть, и сразу попал на тебя, представляешь!
   Поблагодарив Симу, я помчался на переговорный около Дворцовой. Оказалось, что на следующий день она приезжала в Питер и интересовалась, мог бы я ее встретить…
   Она спрашивала! Я звонок ее воспринял, как чудо, и я откажусь ее встретить! Это были только мысли, вслух же я сказал абсолютно спокойно: «Конечно, встре-чу. Когда прибывает поезд?»

ПОХОДКА ИНДЕЙЦА

   С вокзала мы собрались ехать к Татьяниной подруге, где она планировала оста-новиться, но там были какие-то трудности, о чем Татьяна поведала по дороге к стоянке такси. Я тут же предложил:
- А поживи у меня?!
- А удобно? Что скажут соседи?
- А что они скажут?! Скажем, что ты моя родственница из провинции.
- А где я буду жить?
- Я тебе свою комнату уступлю.
- А сам?
- На раскладушке, в Симиной комнате.
- Кто такая Сима?
- Такой. Друг это. Поедешь – увидишь.
   Сима потерял дар речи от Татьяны, а Татьяна от коммуналки, но быстро пришла в себя, заявив мужественно: «Ничего! Жить можно!»
   Видимо, это было искренне, потому что она без всяких жалоб прожила у меня две недели. Впрочем, мы приезжали только ночевать, да и то не всегда…
   Оставив вещи, мы вышли на Суворовский ловить такси. По пути она от меня вдруг отстала…
- Ты чего? – обернулся я, притормаживая…
- Иди, иди, - махнула она рукой в «ленинском» направлении.
   Я пошел, она держалась позади, а когда я остановился на обочине и начал ло-вить такси, заявила:
- Алекс, у тебя «походка индейца»!
- Как это?!
- Ты при ходьбе ступни ставишь носками внутрь.
- Не замечал!
- Конечно, ты не заметишь. Ты же ходишь, как привык. Но это неправильно! Я бу-ду тебя переучивать!
   Эта сцена повторялась не единожды: отстает, наблюдает, переучивает… По-больше бы таких «учителей» в школы, они бы привлекли мужской состав…

ПО ГОСТЯМ, ПО ГОСТЯМ, НЫНЧЕ ЗДЕСЬ…

   Уезжая утром, мы возвращались домой поздно ночью. В течение дня она поки-дала меня на какое-то время по каким-то своим делам, но потом мы снова были вместе. Гуляли по городу, навещали то ее, то моих друзей и т.д. и т.п.
   Как-то идем по Невскому, а навстречу нам такая пара, что люди оборачиваются; девушка с парнем; эффектные во всем: рост, внешность, одежда… Вдруг девушка бросилась на Татьяну! Объятия, поцелуи, радостные восклицания… Оказалось, «коллеги».
   Мы выпили кофе, а потом парень с обычным именем Володя и редкой фамили-ей Бросси пригласил нас на вечеринку…
   Просторная квартира в районе Стачек оказалась набита народом. Тут были мо-дели обоих полов, кооператоры, актеры, актрисы и т.д. и т.п.
   Много выпивки, еды; пахло травкой и дорогими сигаретами. Атмосфера сво-бодная, никто никого не напрягал: хочешь сидеть один – сиди; не хочешь танце-вать – не танцуй; не хочешь пить – не пей и т.д. Впрочем, мне всегда больше нра-вились маленькие компании, хотя посмотреть на эту публику было любопытно…
   (Володя часто устраивал такие вечеринки. Я бывал у него и после Татьяниного отъезда. Возил к нему своих друзей, а Авдеевы, будучи там, почему-то попали в одно из моих стихосложений…)
   Среди прочих, нанесли мы визит и Потапычу. «Перманентный запой» Потапыча все же имел свои фазы: «черный запой» и «запой светлый». Первый – это когда Потапыч забивался в свою комнату и никого не хотел видеть, кроме Водки; в та-кие периоды он был невнятен. «Запой светлый» - это Потапыч, который двигается по городу, шутит, все понимает и вообще становится обаяшкой…
   Мы как раз попали на «черный запой». Надо сказать, даже его друзья детства долго не могли с ним находиться в такие периоды, а Татьяна ничуть не стушева-лась. Впрочем, увидев ее, Потапыч впервые надолго забыл о водке. Он расцвел, заобщался, в какой-то момент начал рассказывать об Италии, и тут Татьяна возь-ми и скажи: «Вот было бы чудесно, Сережа, нам втроем поехать в Италию! Ты был бы нашим чичероне!»
   Тут уж Потапыч не только расцвел, но и «заблагоухал»; он даже спрятал початую бутылку водки куда-то в свои тайники ( и пару дней о ней не вспоминал) и тут же огорошил нас:
- А можно, если хотите, хоть завтра поехать в консульство и сделать приглаше-ния?!
- А давай, - поддержала почин Татьяна, - я еще не скоро уезжаю, думаю, успеем все сделать!
- А там и недолго, - ободрил ее Потапыч.
   За все наше с Потапычем недолгое знакомство у меня и мысли не возникало просить у него приглашение в Италию; из элементарного соображения, что уж если он отказал в этом всем своим старым друзьям, включая лучшего друга Петруху (а они просили его об этом не единожды), то кто я такой, чтобы заикаться об этом! Татьяна же в первый день знакомства не только просит, но и получает согласие. (Ох, права была Раневская! Хорошо бы и Федор Михайлович оказался прав).
   Отправив водку «в отставку по выслуге лет», Потапыч на следующий день, как «суворовский штык», ждал нас у консульства точно в назначенное время.
   В первый день мы не прошли очередь, но потом Потапыч вспомнил, что ему можно без очереди и мы попали внутрь; там он блеснул знаниями итальянского и все формальности: заполнение анкет и т.п. не заняли много времени. Назначили время явки за приглашениями и мы откланялись…
   Вскоре откланялась и Татьяна и умчалась в свой родной Таллинн. Приглашения можно было забрать и без Потапыча, так что, зная его нелюбовь покидать родные стены, в назначенный час я поехал в консульство один…
   Приехал как можно раньше; консульство еще не открылось, а очередь уже со-бралась изрядная. Быстро познакомившись с соседями по очереди, я предложил пойти погреться в парадное, потому что день был морозный.
   Не знаю, что там произошло, в этом парадном, но большая часть стен и потолка была в каких-то наростах, наплывах, типа сталагмитов-сталактитов. Выглядело это фантастически и так мне понравилось, что несколько дней спустя я специально привез туда упирающихся Потапыча с Петрухой. Они ошалели:
- Блин, Алекс, - восхищенно заявил Петруха, - да это же Гауди!
- А кто это? Или что?
- Гауди! О, я тебе покажу, - пообещал Петруха, - возьму у друга фотоальбом!
   Мы в тот же день заехали к его другу, взяли книгу и я познакомился с Гауди. Его работы мне напомнили «песочные замки», которые мы так любили строить около моря в далеком детстве…



АВДЕЕВЫ

   Вообще-то, когда я раскачивался, начинал писать «ERINnerungen» и дошел до Авдеевых, то написал: «Где и когда я познакомился с Авдеевыми, не помню»…
   А потом мне попалась старая тонкая тетрадь, то ли с большим стихотворением, то ли с маленькой поэмой, которая начиналась со слов:
Я их увидел вместе
На полу
Они сидели и курили хэш…
   И тут я все вспомнил! Я даже явственно представил тот вечер на квартире у Во-лоди Бросси и их…
   Они были хорошей парой, поэтому и запомнились. Чем-то похожие, чем-то раз-ные, но оба очень обаятельные…
   Сергей, мой земляк, занимался музыкой; где-то у него была группа; какой-то свой мир; но почему-то этот «мир (для меня) остался за кадром»…
   Татьяна, русская немка, приехала в Ленинград из Новгорода; поступила в «Кру-пу», где и познакомилась с Сергеем…
   Ну, а если мы познакомились у Бросси, значит, это была весна или лето 90-го! Скорее всего, весна, потому что почти все лето мы провели вместе, часто виде-лись и часто бывали у них на Разъезжей.
   Для нас с сережиной женой пребывание на Разъезжей выглядело символиче-ски: мы оба собирались в дальние края; она в Канаду, на три месяца; работать официанткой в каком-то яхт-клубе…
   А я в Италию; неизвестно зачем, а в то время еще и неизвестно как…
   Действительно, в этом оказалось что-то символическое, потому что сразу же по-сле нашего отъезда (а мы уехали почти одновременно) Сергея попросили съехать с квартиры, что они снимали на Разъезжей…

МЫ ЕДЕМ, ЕДЕМ…

   Приглашения на руках; теперь с ними надо идти в ОВиР, чтобы получить загран-паспорт. Мне в Петроградском РОВД на Скороходова, а Татьяне у себя в Таллин-не.
   Звоню ей, она просит привезти его, если у меня есть возможность, я даю согла-сие.
   За несколько дней до поездки, вечером, соседка кричит из глубин коридора:
- Алекс, к телефону!
- Это Алекс? – спрашивает незнакомый мужской голос.
- Да.
- А я… Мы могли бы с вами встретиться, допустим, завтра днем, где-нибудь в центре?
- Конечно. А зачем?
- Ах да! Я ведь главное забыл сказать! Вам привет от Розеллы из Рима! Она пере-дала вам письмо и подарок.
- Да! Здорово! Как насчет Думы?
- То есть?
- Ну встретиться около Думы; где художники?
- Хорошо, можно и там.
- А время назначайте любое, все равно я почти весь день в центре.
   Мы встретились, он вручил мне письмо и красиво упакованную коробку. За ко-фе он рассказывал мне  о семье (они работали в модельном бизнесе) Розеллы; о том, какие они открытые, гостеприимные, чудесные люди; о том, в каком «зем-ном раю» они живут и т.д. Он был в таком восторге, что я даже немного пожалел, ведь в каждом письме Розелла намекала, «как ей хотелось бы увидеть нас в Риме», а мы не догадались попросить приглашение!
   Подарок оказался странным: набор для женского туалета, для косметики, или вроде того. Изящные вещички и по виду недешевые. Странность заключалась и в письме: «Я передаю это для твоей подруги». Я никогда не писал ей о своих подругах, как и она о своих друзьях. С чего бы вдруг такой подарок?! Но он оказался в тему. Как раз появилась подруга, и я как раз мучился, чего же ей подарить?

«ФОТО» ДАЛЕКИХ ДНЕЙ

      Еще в «первые» ленинградские месяцы у меня, неизвестно откуда, появилась идея вести дневник. Я купил толстую тетрадь и начал «фотографировать» дни, но примерно через месяц дневник бесследно исчез…
   Позже я предпринял вторую попытку и она закончилась так же. Тогда я понял, что дневник, как кошка или книга, «требует дома» и оставил это занятие… Но иногда, «на колене», все же записывал происходящее…
   В истрепанном черном блокнотике, который, в отличие от тетради, легко уме-щался в карман и поэтому сохранился, между счетом карточной игры и неудав-шимся стихотворением остались две записи, связанные с «предытальянскими хлопотами»:





;

   Получил приглашения в консульстве. Диляра с Германом обиделись, поэтому встреча с Заславским не состоялась. Вместо этого Герман выпил бутылку, предназначенную Заславскому, и уговорил меня ехать к Шуре…
- Ты что – малохольный? – говорил мне Потапенко в метро. – Едешь в Италию с такой дамочкой!
   Шура тяжеловата в общении, ее муж, негр, полегче…
    И Петруха тяжеловат, даже очень, после общения с Шурой. Нет, больше я сюда ни ногой! Тащить пьяного Петруху – занятие утомительное.
   Как будто в знак благодарности, что я все же дотащил Петруху до дома, у Шалина меня ждал обильный и вкусный ужин. Людмила потчует и рассказывает про Игарку: «Летели в «кукурузнике» с подружкой и через какое-то время после взлета дым повалил в салон. Кто-то в панику; кто-то к летчикам кинулся, те не открывают, а мы с подружкой сидим сзади абсолютно спокойные. Мама нам пирожков в дорогу напекла, вот я и говорю подружке: «Давай пирожки есть, а то если упадем, то так и не попробуем!»
   Потом оказалось, летчики что-то не так включили, и газы, вместо того, чтобы в воздух выходить, внутрь пошли…»
1.03.90. Ленинград

;;
ТАЛЛИНН

   Я все-таки взял эту куртку у Симсона. Еду в ней, с подарками от Rossella, с руко-писями, с теле, с надеждой…
    На Варшавском ночью неуютно… В вагоне толстая немолодая проводница, го-ворящая с акцентом…
   Прохожу весь вагон, мест нет, возвращаюсь на «исходную позицию». Рядом че-ловек машет билетом и что-то требует от проводницы; потом пристает к прохо-дящим парням; он не забияка, он просто пьян; а пьян по уважительной причине, у него умер брат.
- Что вы здесь стоите? Нет места? Подождите, я вас сейчас посажу, - с легким уко-ром и акцентом полная проводница.
   Дорога усталости. Многие умудрились забраться на багажные полки и хотя на них чувствуешь себя, как в гробу, но они все равно спят.  Нам, внизу, гораздо ху-же. Мы сидим тесно, мы сидим жестко; мы не можем уснуть и не можем гово-рить; мы боимся; друг друга? Темного вагона? Будущего? Как встретит нас, рус-скоязычных, эстонский Таллинн? Может, мы просто боимся говорить по-русски?
   В соседнем вагоне начинает звучать пьяный голос; много, громко, о политике, и о том, и о сем; женщина рядом шепчет: «Вот разговорился». Другая соседка мол-ча кивает в знак согласия…
   Говоруна находит «приставала»:
- Ты что кричишь на весь вагон?!
- Я вот думаю…
- Кто тебя спрашивает! Что ты людям мешаешь! Давай-ка помолчи!
   В вагоне снова тишина дремы или оцепенения, иногда лишь прорываются по-кашливания или вздохи и только колеса несут околесицу не умолкая…
   Иногда «приставала» на правах «старшего по вагону» скажет в общую безответ-ность что-нибудь пустое, а дальше снова – молчание…
   Поезд останавливается и как раз в отсек «приставалы» садится дядька. Такой большой, молчаливый и со взглядом угрюмым. Вот теперь замолчал и «приставала»…
   Под утро (некий абсурд: вечером проводница разносила чай, а утром – шиш с маслом) вагон оккупируют эстонские подростки; видимо, едут на экскурсию в Таллинн. Впервые слышу эстонскую речь; вроде, похоже на финский…
   На боковом сиденье о чем-то шепталась по-русски супружеская пара; пара эс-тонских парнишек  умудрились сесть между ними, и они, как-то сжавшись, пере-стали говорить…
   С верхней полки парень уронил газету. Эстонский тинейджер подал ее.
- Большое спасибо, - поблагодарил его великоросс.
- Большое пожалуйста! – ответили эстонцы с тяжелым сарказмом и легким акцентом…
   Слава Богу, наконец-то добрались! Вот он – хмурый Таллинн!
   К Татьяне нужно явиться в 10 утра, а сейчас только восемь, решаю потусоваться на пустом вокзале. Для начала иду в туалет; долго сижу в кабинке, а куда спе-шить. Потом собираюсь также долго «чистить перышки»: побриться, умыться и т.п. И вдруг,  на тебе! У соседней раковины вижу Марата! Это знакомый с Невско-го; то ли фарцовщик, то ли жулик; кто он, что он, с кем он – неизвестно; появляет-ся – исчезает. Встреча и радует и огорчает: знакомое лицо в незнакомом месте милый «бонус» свыше; огорчает то, Марат, по выражению Вика и прочих, человек «душный». Он постоянно напрягает. Может подолгу что-нибудь выпрашивать, причем именно то, чем ты дорожишь и даже не продашь ни за какие деньги; может полдня говорить о миллионных делах, а потом попросить пятерку в долг; или может горько сетовать на ранний подъем следующим утром, а когда посоветуешь ему выспаться, заявит, что надо брать билет в Финляндию и без раннего подъема никак… В общем, все его «фишки» перечислять долго. Но надо сказать, этим утром Марат оказался не «душным», вполне терпимым, видимо, незнакомая среда подавляла его способности. Более того, именно Марат напомнил и убедил купить цветы, а я обошелся бы конфетами и подарком из Рима.
   Расспрашиваю людей, как мне добраться до нужного района, оказывается, и Марату нужно в этот район.
   Едем на четвертом троллейбусе, выходим в спальном районе и идем к одному и тому же дому, в один и тот же подъезд; его девушка жила на два пролета выше Татьяны, вот такое совпадение…
   Это у меня обговорены и день, и час встречи, а Марат привез себя как сюрприз, поэтому, заприметив неподалеку телефонную будку, он решает сначала позво-нить Анжеле по телефону. Увы, ее нет дома и хотя ее родители приглашают Ма-рата зайти, он отказывается и собирается приехать попозже, ну а я поднимаюсь к Татьяне.
   Звоню, как всегда, настойчиво, открывает мама, за ней появляется Татьяна; ка-жется, мама рада мне больше. В Ленинграде казалось, что она почти меня любит, а здесь ее будто подменили… Нет, конечно, она радуется приглашению (P.S. – 2007. Так вот почему я приехал к ней в Таллинн и даже был принят дома! Я привез ей приглашение в Италию, с которым она могла оформить паспорт в ОВиРе. А я ведь вспомнил о нем, только переписывая эту запись) и «подарку из Рима», но не мне…
   Вечером мы в гостях у Влада, который взял ее на работу, на которой она не ра-ботает, но зарабатывает; и неплохо. С Владом она ведет себя, как со мной в Ле-нинграде. Рассказы, которые, по ее заверениям, Влад напечатает, я даже не дос-таю из рюкзака…
   Квартира ничего, но я ждал большего, наслушавшись о нем историй…
   У Татьяны есть свита: Вероника и Вероника. Они полные и некрасивые, так что служат для «моей» фотомодели замечательным фоном.
   Позже, в сопровождении брата приходит «соперница по красоте». Их партия так и не примыкает к нашей, видимо, потому что лидеры настроены враждебно друг к другу…
   У Влада скучновато. Правда, Татьяна предупредила, что будет знакомить только с «некрутыми» друзьями, но мне почему-то кажется, что с крутыми было бы еще скучнее…
   Наконец мы разъезжаемся. В такси тесно и Татьяна сидит на коленях у Влада… Вспоминаю слова Симсона: «Ты философ, Алекс, ты должен страдать».  Сейчас я предпочел бы видеть философом Влада…
   09.03.90. День прошел тихонько, на цыпочках, а вечером мы попали в местечко повеселее, чем квартира Влада…
   Да, днем мама подарила мне юбилейную монету в честь тысячелетия крещения Руси; с Татьяной полдня играли в карты, тоже было скучновато, если не считать слишком бурных реакций партнера как на выигрыши, так и на проигрыши…
   К вечеру она начала рассказывать о своих отношениях с мужиками. Уверяла, что была любовницей Бутусова, но я ей не поверил…
   Уже в такси начала рассказывать о человеке, которого любит, но которому не верит, но как-то так туманно…
   Местечко оказалось чем-то вроде ресторана; то ли при Доме Кино, то ли при Доме Журналиста;  такое, что с улицы в него не попадешь, но Татьяна прошла без проблем.
   Место было уютное и оживленное, много разных людей, хорошая музыка, хо-роший кофе и т.п.
   Основной состав компании был почти тот же, прибавилась еще Наташа, кажется, журналистка, но на вид не хуже фотомодели, чуть позже подсел Володя, степпер, а красавица с братом не подошли…
   Я увлекся разговорами с Наташей и Татьяна стала смотреть на меня каким-то странным взглядом, вдруг она кинулась на Вадика, стала его обнимать, целовать, тогда я встал и пошел в туалет…
   Вернувшись, узнаю о себе, что живу в Италии! Это Татьяна рассказывает Наташе. Думаю, что еще придумает эта выдумщица…
   К нам подходят разные люди, некоторые на вид и такие, с которыми Татьяна не хотела меня знакомить; здороваются, целуются, о чем-то договариваются или просто перекидываются парочкой фраз, угощают выпивкой и т.д. и т.п.
   Какой-то мужчина изъявляет желание подсесть к нам, а мест нет, он окидывает взглядом зал в поисках свободного стула; но куда там! Татьяна предлагает Ната-ше:
- Садись к Алексу на колени.
- С удовольствием, - приподнимается она.
- Хотя не надо, - одергивает ее Татьяна, - это мои колени! – И занимает «свое» ме-сто на них.
   Ламбада, рок-н-ролл, шампанское, свечи, даже танго, томные взгляды, шепот интриг, короче говоря, страсти; - зато дома – ходьба на цыпочках…
   Ночью мне устроили «представление»: пошел снег. Спать не хотелось, читать тоже (Татьяна вручила мне томик Достоевского, узнав, что я его совсем не читал), уселся на подоконник, как в персональную ложу и всю ночь почти наблюдал за его «падением»…
   Место удобное – второй этаж, не слишком приземлено и не слишком оторвано от земли. Напротив электролиния. Пространство между двумя столбами, осве-щенное фонарями, напоминало сцену, за этим «квадратом света» - чернота, скрывающая снег, но в квадрате огромные влажные хлопья плавно кружились, как балерины-пенсионерки… Казалось, в любой момент они могут передумать и отменить выход и также степенно воспарить обратно… Но размеренный ход сне-гопада порой взбудораживали порывы ветра; все мешалось, металось, не нахо-дило себе места, и вдруг, подчиняясь силе воздуха, «балерины» организовыва-лись в строй и сплоченно, как на параде, мчались в одну сторону… Может быть там, во мраке, главный балетмейстер стоял на трибуне и, помахивая рукой, при-ветствовал шествие в никуда…
   Под утро мне захотелось спать, но перед этим требовалось сходить в туалет… А в гостях у меня, как и у Потапыча, с этим проблема; кажется, будто все так и при-слушиваются к каждому звуку «оттуда». Так что иду на цыпочках, чтобы не потревожить ничей сон…
10.03.90. Встал без будильника в 10 утра. Мама Тани напоила чаем и я поехал за билетом…
   Билет взял сразу же, но снова в общий, если бы я знал, что меня ждет в этом общем…

ОБЕСПЕЧЕННЫЙ ЕЗДОК

   Ненастной мрачной ночью простился я с Татьяной и Таллинном. Застегнув курт-ку наглухо и придерживая вместо шарфа рукой воротник у подбородка, отчали-ваю…
   Эта джинсовая куртка на меху попала ко мне на «комиссию» примерно месяц назад; Симсон увидел ее первый и не мог с ней расстаться, хотя это был не его размер и стоила она очень дорого. У него как раз появились деньги, и он купил ее, мотивируя тем, что перепродаст какому-то другу, когда тот вернется. Вообще, это был «Levi's», самая уважаемая джинс-фирма у фарцы, да еще и «родной» (то есть сделанный в Штатах, а не во Франции, к примеру, или в Польше), так что ка-чество почти достигало идеала, видимо, это поразило Симу, и ему не захотелось с ней расставаться…
   (Думаю, сейчас я понимаю, почему он так наряжал меня в Таллинн (впрочем, кроссовки «New Balance» и джинсы «Wrangler», про которые хиппи, щелкая язы-ком, говорили: «О, улетный джут!» были мои собственные); ему казался выгод-ным мой роман с Татьяной, ведь в случае чего я освобождал ему путь к Анне…) Но хотя куртка сидела на мне идеально, брать ее с собой я почему-то не хотел, Сима полдня уговаривал…
   В моем вагоне повторялась прежняя картина; картина под названием «Засолка русскоязычной сельди эстонскими железнодорожниками». На этот раз я решил не втискиваться куда попало, а пойти по вагонам дальше, поискать, где посво-боднее; все равно понятие «мое место» здесь, похоже, выродилось…
   Прошел один вагон, второй, везде такая же давка… Вдруг в следующем слышу гитару, какую-то дворовую песню… В первом же отсеке пьяная компания русских ПТУшников обоих полов; шум, хохот во все молодые глотки; на столе батарея бу-тылок… Прохожу мимо, они разглядывают меня, я их. С удивлением обнаружи-ваю, что кроме них никого в вагоне нет, а в следующем та же давка; получается, никто не захотел стать их соседями! Что ж, а я не прочь!
   Честно говоря, Татьяна вымотала меня за эти дни и ночи! Так хочется спать, что плевать, с кем по соседству! Тем более, в вагоне тепло, и я уже начинаю клевать носом. Выкуриваю сигарету на сон грядущий; взбираюсь на верхнюю полку и под размеренный клац колес начинаю засыпать, так что даже и шум мне не помеха…
   Вдруг кто-то дергает за рукав. Приподнимаюсь на локте…
- Брат, спички есть? – спрашивает один из той компании, еще несколько парней стоят в проходе.
- Не, нету, - отрицательно машу головой, - не курю я.
- Ну извини, брат, что разбудили, - чуть смущенно произносит парнишка и они ис-чезают…
   Среди ночи меня будит какой-то скандал в их стороне, раз уж так иду отлить, благо туалет в двух шагах…
    Когда я вернулся на свою полку, скандал утих и я снова отключился по полной, до самого  Питера…
   Приходя в себя за чашкой кофе в каком-то кафеюшнике, удивляюсь: «Неужели у такой толпы не нашлось спичек?! Я вот без спичек никогда никуда не ездил!»

ОВИР ЗАТРЕТ ДО ДЫР

   Татьяне не составило труда получить паспорт, Таллинн – город маленький, а знакомых у нее много. «Кто бы мне помог, - думал я, подходя к РУВД на Скороходова, - получить паспорт? Боюсь, не  выдержу такую очередь». Вдруг слышу…
- Ой, Алекс, привет! Ты зачем сюда?
   Опа! Аннушка! (Я ведь занимался еще в одной театральной студии, в каком-то ДК неподалеку. Не помню, как туда попал, и из всех занимавшихся запомнил лишь Аннушку, что не мудрено с ее своеобразной внешностью; она была похожа на куклу. Режиссеру «Господина оформителя» повезло, что он нашел ее; это стало «попаданием в яблочко». Возможно, поэтому фильм произвел на меня впечатление, впрочем, это к делу не относится.)
- Я паспорт получать. А ты?
- А я уже получила! А ты куда едешь?
- В Италию. А ты?
- Здорово, в Италию! А я…
- Слушай, Ань, говорят, там безумные очереди! У тебя случайно нет знакомых, чтобы помогли без очереди?
- Да я сама стояла в общей. Извини, Алекс, не могу помочь.
- Ну ладно, попробую и я выстоять.
- Да не расстраивайся ты! Вот мой телефон, звони, не пропадай. Я тебе устрою хо-роший отдых, если устанешь в очереди!
   Иду в ОВиР и думаю: «Ха-ха, если Аннушка, которая на такой тачке ездит, не может без очереди, то мне и подавно не светит!» Хочется в Италию, но очередь расхолаживает.
   Первый взгляд на очередь меня ужаснул, и я ретировался в надежде, что «зав-тра, возможно, она будет меньше»! Куда там! На следующий день она стала даже больше! Ладно! Попытка не пытка! Скрепя сердце, я занял очередь…
   Сейчас не вспомню досконально «устройство» этой очереди, но надо было при-езжать каждый день и торчать там подолгу. Мужество скрепленного сердца стало покидать меня на 3-4 день, очередь двигалась медленнее ледника…
   Но в процессе стояния я заметил одну деталь: стоило человеку из очереди или с улицы сунуться в «заветную дверь», как тут же народ вскипал, начинал шуметь и готовить скандал, но если в кабинет входил кто-то, не обращающий внимания на очередь (да еще и с папкой), то и очередь, в свою очередь, не обращала внима-ния на него.
   «Дружище, - сказал я себе, - эту очередь ты не выстоишь! Остается один вы-ход…»
   На следующий день я важно прошел мимо очереди  (сжимая папку под мыш-кой) в кабинет, совсем ее не заметив. («Что, серьезно?! Там была очередь?!»)
    Внутри стояли три или четыре стола с «горами и долинами» бумаг на каждом из них; у каждого стола сидел посетитель. Существовало правило: пока место не освободилось, никто из очереди не мог зайти в кабинет, если кто типа «я тут тихо постою», то женщины клерки так отвязывались на наглеца, что он выскакивал из кабинета, как пуля из дула. В то время я не знал о своем даре в критические мо-менты становиться человеком-невидимкой; не знал, но пользовался, как тогда в кабинете…
   Я прижался к стене и довольно долго на меня никто не обратил внимания! И, как в игре со стульями, как только освободился один из них, я оторвался от стены и плюхнулся на него. «Законный» следующий заглянул в кабинет и с удивленным лицом( человек вышел, а свободных мест нет) Втянулся обратно, прикрыв дверь…
- Давайте вашу анкету, фотографии, приглашение, - совершенно не интересуясь моей очередностью, предложила клерк. Я не заставил себя долго ждать.
   Так неожиданно быстро и легко я стал обладателем «паспорта №2»!



КОРРЕКТИРОВКА ПЛАНОВ

   Приехала Татьяна и мы снова отправились в консульство. Сдали паспорта, при-глашения и настроились на ожидание виз…
   Сереже это приключение пошло на пользу: он почти не пил, посвежел; появи-лась какая-никакая цель и потянула его из «болота»…
   Обычно, если Татьяна куда-то уезжала одна, то потом находила меня на «кать-ке», но в тот день мы почему-то не встретились, и она поздно вечером приехала на 8-ю Советскую, причем не одна. Около художников  познакомилась с Леной. Эта девочка была полной противоположностью Татьяны. «Итальянскому типу» противостоял истинно «русский тип», скажем так, это была «китежанка». Это вы-ражалось не только внешне: брюнетка – блондинка, но и в характере и во многом другом. Татьяна была жесткой, иногда злой; могла интриговать, если понадобиться и т.п. Кстати, все это читалось в ее внешности.
   Лена воплощенное добродушие и простота; порой даже чересчур. У нее наблю-далось полное равнодушие к одежде; мешковатые джинсы и куртки, простые футболки, кроссовки составляли ее гардероб. Также она относилась и к космети-ке; у нее даже помады не было! Простота и естественность мне всегда нравились!
   Мы засиделись допоздна, и Лена опоздала на метро, а жила она где-то в «спальном районе». Почему-то не вышло вызвать такси, так что пришлось ей по-звонить домой и остаться ночевать.
   Наконец настал «торжественный день получения виз»! Как-то получилось, что я забрал свой паспорт раньше Татьяны, увидев визу, она так просияла! Мы с Пота-пычем ждали ее на улице еще более сияющей и совсем не ожидали увидеть ее такой! Из консульства «выплыла туча»! Такой мрачной я ее никогда не видел!
- Что случилось?! – не сговариваясь, хором, выпалили мы с Сережей.
- Мне в визе отказали, - казалось, она сообщает о «конце света» на завтра, а не о печати в паспорте. Мы стали ее успокаивать, но бесполезно, она надулась. В этот же день она съехала от меня к подруге и, более того, зачем-то вызвала маму из Таллинна.
   Помню последнюю нашу встречу. Сережа виновато объяснял, что «все это Стешка! Его итальянская жена. Вроде ей позвонили из консульства, мол, твой муж пригласил в Италию какую-то девушку и парня, а она, скорее всего, попросила девушке в визе отказать»!
- Но это ничего, - уверял ее Потапыч, - мы с Алексом поедем, а из Турина кто-нибудь из моих друзей сделает тебе новое приглашение!
- Да, Татьяна, - вторил я Сереже, - виза на три месяца, успеешь приехать! А там еще можно ее продлить, как говорит Сережа.
- Да, Таня, - поддерживает нас ее мама-добрая душа, - подождешь немного и по-том тоже поедешь!
- Никуда я не хочу ехать! – отрезает Татьяна и навсегда уходит из моей жизни…
   (Не знаю, сбылась ли ее мечта о цветочном магазинчике где-нибудь в Швейца-рии; вполне возможно, что сбылась – красивая и умная девушка многого тогда могла добиться…)

ВЕЧЕР ВЕРЕН ОБЕЩАНЬЮ

- А Татьяна уехала?! -  огорчилась Лена, заглянув в «ее» комнату и не учуяв жен-ского духа.
- Да, уехала. А ты где пропадала?
- Домашние дела. А мне она ничего не передавала?
- Нет; она была не в духе, ей в визе отказали.
- Ой, а почему?!
- Долгая история.
- А тебе?
- А мне дали.
- И когда ты едешь?
- А фиг его знает! Еще надо валюту получить, билет купить.
- Ну ладно, тогда я пойду.
- Да куда ты так торопишься? Раз уж зашла, оставайся на чай. Ликер есть вкусный и пирожные.
- Если ненадолго.
   «Ненадолго» растянулось почти на полгода. Сначала это жутко напрягало сосе-дей: новый человек в коммуналке воспринимается, как нечто враждебное, этакий «пожиратель метров»; но незаурядное обаяние Лены тихонько взяло верх и к ней привыкли (полюбили для той жизни слишком жирно)…

КРУГЛОСУТОЧНЫЕ ТУСОВЩИКИ ПОНЕВОЛЕ

 Итак, виза была в кармане, но тут снова по-черному запил Потапыч.
- Что теперь делать? – пытаю его маму.
- А что делать, покупай пока билет! Меняй валюту, а он к отъезду, глядишь, окле-мается… Знаешь, где билеты продают?
- Нет.
- Где гостиница «Москва» знаешь?
- Конечно.
- Вот со стороны набережной, там ж/д кассы.
- Ясно, завтра же поеду.
   Видел я очередь, но такую! Она была гораздо больше очереди в ОВиР и раз в сто больше очереди в мавзолей. Пример ее масштабности хотя бы в том, что она была…круглосуточной!
   Человек приезжал, находил концы, ему присваивали номер, спец.дежурный заносил его данные в журнал, и с этого момента возникало обязательство один раз в сутки приехать к кассам и отметиться; если этого не сделал, вылетаешь из очереди! Напоминало «игру-бродилку» с костями и фишками: переход хода, напал на «плохое место», вылетаешь на несколько ходов назад и т.д.
   Занимать очередь я не стал, в кармане лежало письмо,в котором мама требовала «заглянуть домой» перед поездкой…
   Время имелось: я должен был въехать в Италию до 1 августа, лето же только намечалось, так что на следующий же день я улетел домой…
   В «Пулково» нас выпустили на взлетную полосу, а в самолет долго не сажали. День был ужасно ненастный; пассажиры, как цыплята, собрались в тесную кучеч-ку, но плохо грели друг друга и продолжали клацать зубами от холода. В этом был свой плюс, к тому времени, как подали самолет, люди так замерзли, что у них пропал всякий страх полета, было лишь одно желание – поскорее согреться…
   В салоне держалась средняя температура, но когда мы приземлились в Минво-дах и стали спускаться по трапу, казалось, что опускаешься в горячую воду до краев налитой ванны…
   Дома успокоил маму и, подкрепив свое финансовое положение «соками малой родины», снова рванул в Минводы…
   Вечерний рейс; полный салон; самолет все стоит и стоит, и соседи по креслам начинают знакомиться. Моя соседка, бойкая грозненка средних лет, не успев еще опуститься на сиденье, сразу же начинает беседу, которая вскоре прерывается стюардессой: «Уважаемые пассажиры! Наша авиакомпания приносит вам свои извинения за задержку рейса. Обнаружены технические неполадки, на исправле-ние которых понадобится некоторое время. Просим вас покинуть самолет и нахо-диться в пределах аэропорта, чтобы не пропустить объявление о посадке».
    Аэропорты «Пулково» и «Минводы» отличались, как…земля и небо. В «Пулко-во» было уютно, в «Минводах» ужасно. Минводский аэропорт напоминал боль-шой аул, в который съехалось пол-Кавказа; тесно, шумно, душно, грязно, в об-щем, «полный набор радостей жизни».
- А пошли вон на свежем воздухе посидим, - предложила грозненка, - вон на тех лавочках.
- А почему бы и нет, - принял я предложение, - там всяко лучше, чем внутри.
   Просидели всю ночь, благо, что темы для разговоров не иссякали, и время про-летело незаметно…
   В «Пулково» обменялись адресами, и я получил настойчивое приглашение приехать в гости в Грозный, но не вышло, не вышло…
   Вернувшись в Ленинград, сразу же занял очередь за билетами и валютой. Хло-поты не были в тягость, ведь часто предвкушение поездки стоит не меньше по-ездки…
   Вскоре «весь Невский» знал, что я еду в Италию. Кто-то что-то заказывал; кто-то давал советы; кто-то просил не забыть, если что… АлексФеликс нашли художницу, которая снабдила меня кучей «царапок» («царапка» - вид картин на картоне, которые царапаются швейной иглой. Обычный размер, где-то с большой конверт, что удобно для транспортировки. Кстати, техника «царапок» придумана в Италии) на продажу там; кто-то подарил матрешек, кто-то расписную доску, но больше всего мне запомнилось напутствие одного старого портретиста с «катьки»…
- Привет, Алекс. Слышал, ты в Италию едешь?
- Да, собираюсь; вот, хлопочу: билеты, валюта…
- Надеюсь, остаться там не думаешь?
- Не знаю, как получится.
- Нет уж, Алекс, лучше возвращайся.
- Почему?!
- Ты понимаешь, я столько людей каждый день вижу и заметил, таких, как ты, мало; среди наших, советских.
- То есть?!
- Ну, у тебя глаза…живые! Понимаешь, у большинства наших глаза «убитые» так что ты тут нужен!
P.S. – 2007.  В те времена подобный разговор был не редкость; не в том смысле, что кого-то уговаривали вернуться, а в том, что многие мечтали, как это называлось «свалить из совка». Скажу честно, абсолютно не зацикливался на этом, видимо, потому что всегда был «человеком дня»; кто-то строит планы; обдумывает и из-за них забывает о сегодняшнем дне, не замечает, как он может быть чудесен и т.п. Видимо, умение радоваться простым вещам и сохраняло глаза «живыми». В 2007г. я «открыл» Пришвина (а через него Тютчева) и столько у нас оказалось похожего: и то, что я испытывал в Ленинграде, он испытывал в Берлине: «Ведь прошло всего только несколько недель, как Алпатов вышел из тюрьмы и обрадовался людям. Ему представляется, будто это обычное для берлинца мытье улиц, чистка жилищ, бодрый ход масс на работу […], постоянное узнавание чего-нибудь нового, - все это является городским людям новой даровой прибавкой к жизни, обеспеченной силой к земли. Все это какое-то ДАРОМ против обыкновенной жизни, к чему в городе привыкли и не чувствуют, светилось в глазах Алпатова»…

ЧУТЬ БЫЛО НЕ УЛЕТЕЛ РАНЬШЕ ВРЕМЕНИ…

   Питер город хоть и северный, но и в нем бывают реально жаркие дни. Один та-кой день я провел на ногах с утра до вечера…
    Пробегая в полдень через*** площадь и заметив лавочки, с грустью подумал: «Эх, сейчас бы завалиться на любую и полежать!» Но лежать было некогда: куча дел требовала мобильности; мобильность требовала «горючего», чем и являлось неимоверное количество кофе и сигарет, в виде бонуса к  которым перепадали бутерброды…
   Возможно, пользуйся я чаще гор.транспортом, силы бы экономились, но ждать автобус на остановке было выше моих сил, так что выбиралась спортивная ходь-ба…
   И вот, когда я вечером наконец-то добрался домой и предвкушал, что хоть тут-то воспользуюсь «транспортом», оказалось, что лифт не работает!
   В прежнем темпе я взлетел на 6-й этаж, чем, видимо, и переполнил чашу… В глазах вдруг стало темнеть… Наощупь отперев входную дверь, я, опираясь о сте-ну, добрел до комнаты Симсона…
   Уходя, он не задернул шторы, и в комнате, выходившей на солнечную сторону, стояло спертое пекло, и здесь силы совсем оставили меня; я успел прижаться спиной к стене и возможно, поэтому удержался на ногах… И вот в полном мраке и в невероятной слабости я вдруг почувствовал, как некое блаженство наполняет меня; при этом казалось, что-то во мне движется вверх и чем выше, тем сильнее блаженство…
   Потом остановка и это что-то двинулось вниз, тут же стала проходить слабость и возвращаться свет, но при этом сердце внезапно сжал страх… Я присел на кро-вать; силы возвращались и страх усиливался… Но тут я вспомнил, что мне нужно срочно позвонить! Вскочил, бросился в коридор к телефону и страха как не быва-ло!

СТРАННАЯ НОЧНАЯ ВСТРЕЧА

   Можно ли запомнить человека, которого видел полчаса в прожитых «миллио-нах часов»?! Сомневаюсь.
   Но обстоятельства встречи с этим человеком прочно врезаются в память, потому что человек этот говорит тебе странные вещи, такие, что очень удивляют и впечатываются в память, как знак, печать в горячую глину…
   Это поздней и пустой летней ночью, на углу Суворовского и ***… Навстречу мне шел мужчина среднего возраста; поравнявшись, мы как единственные прохожие, естественно, взглянули друг на друга, и вдруг незнакомец бросися ко мне со словами:
- Слушай, знаешь, на кого ты похож?!
- Нет!
- Ты похож на бога!
   Вот тут я не нашелся, что ответить. Ладно в армии, когда литовцы приняли меня за своего, было чудно, но не настолько, как сейчас. Впрочем, мне и не надо было говорить, только слушать пылкий монолог, суть которого сводилась к тому, что он потерял веру…
   «Я верил в Партию, в страну свою верил! В себя, в конце концов! Все не то, не то! Все не то! Все рухнуло!»
   В средине своей речи он воскликнул: «В кого верить?! Давай в тебя! Ты похож на бога!» И бухнулся передо мной на колени… При этом мне почему-то стало жутко стыдно, я начал его поднимать и убеждать, что лучше верить в Бога, а не в меня, потому что я не бог, а просто счастливый человек и т.п. Это была моя «пар-тия», а потом началась «вторая часть его монолога». Тут он уже почему-то стал гораздо спокойнее и не жаловался на свою жизнь, а просто рассказывал о ней.
   Мы довольно долго стояли на углу двух улиц, и за это время в поле зрения не появилось ни единой живой души, лишь иногда шуршали мимо скромные легко-вушки, так что никто не мешал человеку изливать душу…
   Если весной Танина мама была весьма скромна и неопределенна, сказав: «Знаете, Алекс, вы похожи на одного артиста; но вот не могу вспомнить, на како-го…» То тут вдруг такое «повышение»! Что-то изменилось во мне за эти несколько месяцев? Что-то изменилось вокруг? Кто знает… Но именно с этой встречи, как прорвало, и именно на подобное сходство…
P.S. – 2007. Не так давно смотрел фильм, главная героиня которого – голландка, выросшая в Японии. После универа или чего там еще она устроилась на работу в какую-то токийскую фирму. Ей никак не удавалось поспевать за японцами, поэтому приходилось часто задерживаться допоздна, чтобы доделать свою работу. И вот одной ночью она, видимо, не выдержав японского автоматизма, вдруг начинает скакать по столам, разбрасывать бумаги и т.п. При этом она орет на весь офис: «Я свободна! Я – бог!»
   Тут-то я и подумал: «Вот одна из составляющих моего прежнего сходства – Свобода! Свобода + любовь + радость бытия + энергия и, может, что-то еще ( кто-то сказал: «человек то, что он ест»,  я бы продолжил «человек то, что он читает»; к тому времени мне удалось прочесть «Новый завет» и Христос произвел на меня огромное впечатление, так что и это могло играть роль), чего, видимо, не хватало окружающим, и что, вероятно, они считали малодоступным человеку, относя это больше к божественной природе, а увидев «воплощенным», удивлялись и говорили: «Ты похож на бога»…



ПУТЕШЕСТВЕННИК НА ГРАНИ ФОЛА

   Спасибо т. Люсе, это она посоветовала мне отдежурить с журналом очередни-ков в той «круглосуточной очереди», после того, как в «обычном режиме» я пару раз из нее вылетел… Дежурные, выстояв шестичасовую смену, получали следую-щие привилегии: во-первых, они могли купить билет в любой день; во-вторых, в этот «любой день» первыми брали билеты дежурные, а уж после них вся осталь-ная очередь…
   Я отдежурил и успокоился, теперь я мог купить билет, когда угодно. И вдруг, бац! И я обнаруживаю, что до 1 августа осталась неделя! А через неделю моя виза «сгорит»! Тут уж я бросаю все дела и утром мчусь в кассы!
   В комнате за высокой стойкой сидели  две женщины-кассиры, а комнатка как раз и была той «заветной кассой». Войти  в нее имели право только два клиента, остальным строго приходилось ждать снаружи.
   В то утро дежурных, желающих купить билеты, оказалось четверо, включая ме-ня. В этой мини-очереди я был последним, и , благодаря этому стал свидетелем замечательной сцены,  демонстрирующей «готовность СССР вступить в ХХ; век».
   У одного мужчины из макси-очереди сдали нервы, он не мог понять, почему на обслуживание одного человека уходило до получаса. Обращаясь к очереди, он возмущался: «Что это такое?! В космос летаем, а билет быстро продать не мо-жем! Как можно билет продавать полчаса?!»
   Очередь не кричала : «Бис! Браво!» Кто-то сонно клевал носом, кто-то испуганно отодвигался от бунтаря, кто-то…
   Вдруг из кассы вышла кассирша: монументальная женщина, перед которой толпа таяла, как снег перед раскаленной кочергой. Недовольный кинулся к ней:
- Что это такое?! Почему вы так медленно работаете?!
- Мужчина, - важно изрекла дама-кассир, - ну что вы кричите! Да, мы работаем медленно, но вы поймите, у нас…компьютер!
   Это сразило человека напрочь! Конечно, что толку кричать на компьютер!? Же-лезка она и есть железка.
   Наконец и я попал в «заветную комнату»! Брякнул локти на стойку, выдал при-ветствие. Легкие кивки в ответ не нарушили «священной тишины»…
   Моя визави священнодействовала над бумагами, а мне оставалось только ждать…
- Что у вас? – наконец-то она удостоила меня взглядом.
- Билет до Турина, пожалуйста! На послезавтра или на послепослезавтра.
- Билетов в Италию нет на 2 недели вперед, молодой человек.
- Как нет?! Если я через два дня не уеду, то и смысла нет ехать, виза закроется!
- Ничем не могу помочь, молодой человек. Скажите там, в коридоре, пусть сле-дующий заходит.
   Но я стоял и чего-то ждал. Честно говоря, мне почему-то казалось, что стоит только попасть в эту «чудесную комнату», а уж в ней тебя ждут билеты во все сто-роны света и на любой день! Оказалось – ошибся. Сильно. Я не расстроился («легко пришло – легко ушло»), но все же сделал последнюю попытку:
- Значит, ничего нельзя придумать?
- Вы знаете, - «нарушая инструкцию», вдруг обратилась ко мне другая кассирша, - моя соседка по подъезду должна была сдать билет как раз, кстати, до Турина. Но он на завтра.
- Здорово! – воскликнул я. – На завтра так на завтра! Я беру!
   Для всех моих, особенно для «Симы – Цусимы» это оказалось шоком: «Как, уже завтра?!» Для меня тоже. Все-таки я рассчитывал на пару дней для сборов. И, са-мое главное, я так и не поменял валюту, потому что из «валютной очереди» тоже пару раз вылетел.
   Смысла ехать в банк не было никакого, но я поперся и смешил там людей, прося уступить мне очередь, потому что…
   «Что ж, - решил я, - поеду без валюты, а там видно будет!»
- О, Алекс, привет! – вдруг возник из ниоткуда знакомый портретист. – Ты что здесь делаешь?
- Да вот, пытался валюту получить…- рассказал я ему свою ситуацию.
- А как ты думаешь, я здесь зачем?
- Наверное, за тем же, что и я. Валюту получить?
- Не угадал. Я пришел очередь сдать! Представляешь, отстоял сюда очередь, а оказалось, мне надо в другой банк, где вообще очереди нет! Вот так!
- Ничего себе!
- Да! Слушай, так давай я впишу тебя вместо себя! Я, кажется, уже третий, так что стоять тебе от силы полчаса.
- Дай я тебя обниму! Ты спас мое путешествие!
   Вскоре я попал внутрь банка, где получил положенные 400.000 лир; десятиты-сячными купюрами, составлявшими весьма толстую пачку…
   Из-за этих хлопот на сборы оставалось всего полдня, даже меньше. Впрочем, долго ли нам, «цыганам», собираться! Засунул кое-что в рюкзак, а портфель уже давно готов, стоит набит русскими сувенирами…
   Вечером началась пьянка. Было много водки, мало еды и практически не было сигарет. (Кто помнит «табачный голод» этого года, тот поймет!) И вот, когда ку-рильщики стали падать духом, Потапыч выудил из кармана запечатанную пачку сигарет! Это было такое событие, что ему даже зааплодировали!
   Время пролетело так незаметно, что когда кто-то заорал: «Елы-палы, Алекс, а не пора ли уже ехать на вокзал?!» я даже растерялся…
   Всей оравой двинулись на вокзал («Симсон – добрая душа» прямо-таки вырвал у меня из рук портфель, мол, «успеешь еще натаскаться») и приехали в обрез к отправлению, но такого поезда уже (или еще?!) не было около платформ! Броса-юсь к милиционеру:
- А что «Ленинград – Будапешт» уже ушел?!
- Нет, но вы можете опоздать.
- А где же он?!
- А вон, видите слева канаву и насыпь?
- Ну да.
- Так вот за этой насыпью он и стоит.
   Все кинулись вниз, потом наверх и с вершины насыпи увидели нужный поезд! Добежав до первого вагона и взглянув на номер, я понял, что мой вагон в другом конце. Тут поезд вздрогнул и потянулся вперед; я вскочил на подножку второго вагона. Проводница кричит:
- Какой у вас вагон?!
- ***…!
- Идите в свой вагон! – с неженским напором выпихивает меня из тамбура…
   Тем временем поезд снова вздрогнул, потянулся и прямо-таки тронулся. В свой вагон вскакиваю уже на ходу, а проводница выпихивает: «Билет покажите!»
   Тут соображаю, что билет в паспорте, паспорт между «царапок», «царапки» в портфеле, а портфель у Симы! Все мои уже отстают, а Сима и подавно дальше всех… Кричу: «Портфель! Портфель!» Кто-то из мобильных догадывается, выры-вает его у Симы, мчится за поездом из последних сил… Бросок! Портфель, чуть не сбив проводницу, влетает в тамбур! Все! Мы с ним! Мы едем!

;;

   У меня замечательные соседи: две молодые преподавательницы итальянского и югослав-строитель, который едет в отпуск, ударно отработав год на ленинград-ской стройке.
   У нас полно тем для разговоров, домашней еды и хорошей выпивки. Меня сразу окружают заботой: закармливают вкусностями, учат итальянскому и сербскому, обещают помощь, как только я заикаюсь о пересадке в Будапеште и т.д. и т.п.
   Еще один сюрприз ждал меня в вагоне-ресторане: там варили отменный кофе! А на внутренних маршрутах тогда даже растворимого не было. К тому же в ваго-не-ресторане разрешалось курить, так что я не спешил обратно. Вскоре подсела молоденькая официантка; мы мгновенно познакомились и проболтали с ней до позднего вечера, благо ее не особо беспокоили…
   Возвращаясь в свое купе, я понял, как нелегко было буриданову ослу; так труд-но выбирать между хорошим и хорошим.
   Соседи мои спали, и сам я, несмотря на хорошую дозу кофе, мгновенно отклю-чился…
   Спал крепко и долго. Тактичные соседи разговаривали шепотом, хотя меня и «Караул!» не разбудил бы.
   Есть у позднего пробуждения в «микромире» купе что-то слегка постыдное; все уже на ногах, умытые, свежие, а ты весь такой помятый, весь такой голый и без-защитный под тоненьким одеялом, нехотя открываешь глаза и слегка удивленно и смущенно выдавливаешь: «Доброе утро»…
   Ну вот я и умыт, и свеж, и меня тут же начинают кормить завтраком. Проходит не так уж много времени, и снова трапеза, теперь, видимо, обед. После обеда зо-ву всех на кофе в вагон-ресторан. Женщины сразу же отказываются, а югослав после некоторого колебания; приходится идти одному…
   Знакомая очень рада моему появлению, когда ей удается освободиться, она, как и прежде, присоединяется ко мне…
   Вечереет. Поезд останавливается. Стоит довольно долго, и у меня вдруг появляется какая-то тревога на сердце. Извиняюсь и иду к себе. В это время поезд трогается, а тревога возрастает… Прохожу уже соседний с нашим вагон и, думая, как обрадуются соседи, что я наконец-то вернулся, открываю дверь в тамбур… Опа! А нашего-то вагона нет! Какое-то время смотрю на убегающие рельсы, потом разворачиваюсь и иду обратно. Навстречу проводник и мне как раз приходит в голову дернуть стоп-кран! Тянусь к ручке, но проводник бросается на меня, как гончар на падающий кувшин и цепко хватает за руку:
- Зачем?!
- Мой вагон пропал!
- Как это пропал?!
- Это третий?
- Третий.
- А где второй?!
- Второй! Так вы из второго?!
- Ну да!
- Ого! А разве…,  ваша проводница вам ничего не говорила?!
- Вроде нет. А что она должна была сказать?
- Первый и второй вагон едут в Будапешт, а весь остальной состав в Софию.
- В Софию мне не надо!
- Я понимаю! Но стоп-краном тут не поможешь! Вам должна была сказать про-водница, что во Львове ваш вагон прицепят к составу «Москва – Будапешт» и что лучше… Мы же там почти час стояли! А вы где были?
- В вагоне-ресторане.
- Ага, значит, отстали от поезда, не выходя из поезда!
- Получается, так. И что мне теперь делать?
   А я стою перед ним почти в чем мать родила, т.е. на мне шорты и футболка; в кармане шортов немного рублей и все! Остальное в купе!
- Ну что, - оглядывает меня проводник, - идемте-ка к начальнику поезда. Он по-звонит во Львов, ваши вещи снимут и оставят у дежурного по вокзалу, а мы от-правим вас из  Ивано-Франковска до Львова бесплатно.
   Этот план был приведен в действие; через несколько часов я прибыл во Львов, описал дежурному свои вещи и поинтересовался, как же мне теперь попасть в Будапешт…
- Завтра будет поезд, - сообщила мне дежурная, - под вечер.
- И вы меня на нем отправите?
- Как мы вас отправим?! Вам до Будапешта теперь новый билет нужен!
- А сколько он стоит?
- О-о-о! Сколько стоит! – дежурная и ее гость засмеялись. – Да вы до Будапешта ни за какие деньги билет не купите! Люди по три месяца стоят в очереди! Что вы! Билет на Будапешт!
   Под массой краха еще пищала мышка-надежда, так что покинув кабинет дежурного по вокзалу, я кинулся на перрон «полечиться» сигареткой…
   О, ужас! Лишь там я обнаружил, что у меня кончились сигареты! Я делал нычку в портфеле, но куда она делась?!
   Обошел все буфеты и киоски – ни табачной крошки! Осталось одно – искать ку-рильщиков. Снова вышел на перрон – ни одного курящего! Как будто счастливые обладатели сигарет прятались, чтобы им никто не завидовал, а главное, не стре-лял.
   Подошел к двум молоденьким парнишкам и прямо спросил:
- Закурить не будет?
- Закурить? – переглянулись они с улыбкой. – Смешной вопрос!
- А мне уже плакать охота! Что, и у цыган не продают курево?
- А где они, цыгане?
   Отчаявшись, я присел рядом и пересказал им свою историю. Они посочувство-вали.
- Ладно, - поднялся я, - попробую потолкаться у касс.
- Не-е, дежурная правильно сказала, до Будапешта ни за какие деньги не купишь.
- Все равно попробую!
- Ну, если что, мы тут. Нам тут всю ночь сидеть. Удачи!
   У международных касс на втором этаже темнелась человеческая масса; подо-шел поближе, спросил кого-то:
- До Будапешта никто билет не продает?
- Може якый совсим дурний, - грустно пошутили в ответ, - так исли побачишь та-кого, так и мы б зараз побачили!
   Я собирался объяснять свою ситуацию, но увидев вблизи этих уставших людей, передумал и вернулся к новым знакомым…
   Они здорово помогли мне скоротать ночь, даже курить почти не хотелось. Ут-ром мы распрощались, и я снова поднялся на второй этаж посмотреть на оче-редь. Посмотрел!
   Позавтракал в одном из буфетов и направился к расписанию поездов, узнать, когда поезд на Ленинград; узнал, время до отправления имелось…
   Поболтался по перрону: «Курильщики, ау!» Никого. Снова взглянул на очередь; ничего.
   Посидел на перроне, решил последний раз взглянуть на очередь, а потом поку-пать билет до Ленинграда…
   Поднялся на второй этаж, но к очереди не стал подходить, встал у противопо-ложной стены, на приличном от нее расстоянии и какое-то время за ней наблю-дал…
   Наконец «медитация» закончилась. Я поднял портфель с пола и прежде, чем уйти, приподняв голову к небу, сказал про себя: «Ну, спасибо Тебе, Господи, за поездку! Поеду-ка я обратно в Ленинград!»
   При этом я был абсолютно спокоен! По принципу  «раз так, значит, так»! То, что я услышал сразу же после этого, заставило меня бросить портфель на пол и ки-нуться вперед! А услышал я: «Кому билет до Будапешта?»
   Сказал это предпенсионного возраста мужчина; стоял он ко мне задом, а к оче-реди передом, но очередь была далеко, а я рядом, поэтому первый и заявил: «Мне!»
- Ой, перепугал! – воскликнул мужчина, обернувшись.
- Извините, не хотел! А сколько стоит?
- Стоит? Да тут, понимаешь, такое дело; билета, его как бы и нет, есть место.
- Без разницы, хоть на крыше поеду!
- Та ну зачем на крыше! Купе!
- Так это еще лучше!
- Тогда пойдем, я тебе свою родственницу покажу; она здесь парикмахершей ра-ботает. Понимаешь, ее муж, по обстоятельствам семейным, не может сегодня поехать, а билет один на четверых. Там все работники вокзала.
- Вы, наверное, тоже работник вокзала?
- Да, я начальник парикмахерской.
- Что ж у вас так плохо с куревом на вокзале?
   В этот момент мы уже вошли в парикмахерскую и подошли к стригущей кого-то женщине…
- Вот, - обрадовал ее начальник парикмахерской, - этот парень поедет.
- Отлично, - кивнула она, - щас я закончу и расскажу, что к чему…
- Да, - вернулся он к прежнему разговору, - папиросы ты куришь?
- Ох; я бы сейчас и чай курил!
- Ну, пачку папирос я тебе найду.
- Здорово!
- Ну пойдем, они у меня на втором этаже. ***, - крикнул он парикмахерше, - сей-час он подойдет!
- Хорошо, хорошо, не к спеху.
   Таких папирос я никогда не видел. Они казались старинными; такие только в немом кино курить. Все это я высказал вслух.
- Та ты прав, - подтвердил мой благодетель, - они и есть старинные; со старинной одесской табачной фабрики. Завалялись после революции, а щас все в дело по-шло!
   Когда я спустился к своей новой знакомой, у нее уже стригся другой клиент.
- Придется ще подождать, - известила она меня.
- Ничего, ничего, пойду пока покурю на перроне…
   Освободилась она нескоро, поэтому затараторила, шустро вводя в курс дела…
- Все ясно, - заверил я ее, - да, а сколько я вам должен?
   Она назвала сумму, и я понял, что мне не хватит примерно половины, как-то не подумал взять побольше рублей…
- Вот, - я выудил всю рублевую наличность и сунул ей в руку, - правда, здесь не хватает… Подождите…
   Запустив руку в чрево портфеля, я вытащил пачку лир, отсчитал несколько купюр и тоже вручил их даме.
-Ой! Шо це такэ?! – изумилась она.
- Это – лиры. Валюта!
- Не, такой валюты мы не разумиим! Ладно бы доллари! Не, це не годиться! – и она сунула мне все «добро» обратно.
- Вы именно не разумиити! – начал я убеждение, суя ей деньги. – Это же валюта! Такая же, как доллары, как английские фунты или немецкие марки! Вы поменяете их в Будапеште с большой выгодой! Здесь ведь больше, чем рублями!
- Ну, я не знаю, - стала она уступать потихоньку. – Як тут быть?
   Долго пришлось эту «крепость штурмовать», но все же она сдалась, и я получил место до Будапешта…

ВЕЛИКОГЛАЗЫЕ ЛЬВОВЧАНЕ

   Наконец-то этот «офигаренный»  день начал сдавать дела вечеру. В парик-махерской собрались все мои будущие соседи по купе: двое молодых мужчин и женщина. Парикмахерша нас познакомила, и я стал помогать им таскать сумки на перрон…
   Только мы управились, подполз поезд. Сумки, сумки, сумки! Те, кого в будущем назовут «челноками», пока без всяких названий забивали вагоны товарами народного потребления. Конечно, на их фоне я смотрелся заправским туристом!
   Мои соседи держались напряженно. Мужчины бегали со мной курить, но это им мало помогало. Оказалось, я видел «цветочки», а вот когда прозвучало «таможенный досмотр», показались «ягодки». Соседей стало просто колотить от страха, пока они снимали, доставали сумки и ждали… На их страх страшно было смотреть…
   И вот в купе вошли «страшные-страшные» таможенники; первым декларацию подал я…
- Что такое «царапки»? – спросил читающий ее служивый.
- А вот, - протянул ему пачку, - картинки такие.
- О, забавные! – просматривая их, заулыбались люди в форме. – Счастливого пу-ти! – (со следами улыбок на лицах) пожелали нам таможенники и ушли, больше ничего в нашем купе они смотреть не стали.
   Они-то ушли, а улыбки остались. Теперь они засияли на лицах соседей.
- Ой, как повезло! – приговаривали они радостно. – Пронесло, пронесло!
- С чем повезло? – озадачился я.
- Ты понимаешь, у нас много лишнего товара! Скажем, положено по одной элек-тродрели на человека, а у нас по три! Ну и так далее! Так что повезло нам, что досматривать не стали!
   В честь такого дела закатили пир! Сначала на столик шлепнулся увесистый шмат сала! Да какого сала! От одного его вида слюнки превращались в «Ниагару»! По-том посыпались яйца, жареные курицы, пирожки с печенкой, с капустой, пирожки сладкие и прочия-прочия-прочия! Под конец из сумки с трудом выбрался грузный «распорядитель пира»: бутыль горилки!
   Но несмотря на горилку, страхи вернулись, ночью, на будапештском вокзале. Ярко освещенный в центре, по краям он был окружен мраком. Кто там таился во мраке? Куда деться с этого света? Куда деться чужим, заметным, незащищен-ным? Я-то не боялся, но чувствовал и понимал страх моих соседей, здесь, в их баулах, таились их надежды…
   Вообще-то нас было много; почти половина нашего вагона держалась вместе; сумки в центре, а хозяева вокруг. Вдруг кто-то из наших подошел с новостью: «Тут рядом стоит электричка, в ней можно переночевать!» Все, недолго думая, кинулись туда…
   И вот мы разместились на мягких диванах и вроде бы все хорошо, как вдруг по коридорам и купе поползли, противно шипя, «гадины» новых страхов; кто-то за-пустил слух, что на нас собираются напасть цыгане! Бедные мои соседи!
   Все мои попытки отвлечь их; все мои шутки, анекдоты, байки исчезали, как сле-пой дождик в высохшей земле… Они прислушивались к каждому шуму вокруг и, видимо, каждый по-своему представлял нападение этой ужасной банды! Да, та-кие длинные ночи запоминаются на всю жизнь!
   Ну, наконец-то и над Будапештом встало солнце! Солнечный свет менял людей на глазах. Вскоре мы распрощались, и я отправился в «одиночное плавание»…
   В справочной мне сообщили, что до Триеста я могу выехать через полчаса, но с тремя пересадками; через два часа с двумя пересадками или примерно в 15.00 без пересадок. Я выбрал последний вариант.
   У меня оказалась уйма свободного времени, но ни копейки в кармане, вернее, ни форинта. Лиры никто из торговцев не брал, так что пришлось, глотая слюнки, ждать открытия банка.
   Получив наконец форинты, первым делом бросился к табачному киоску; изобилие забило мне голову, и я сделал «классический ковбойский» выбор…
   «В кармане была пачка сигарет», теперь кофе! Первое свое «эспрессо» попро-бовал ни в Италии, а на Будапештском вокзале. Видимо, оно пользовалось спро-сом, потому что вдоль стены стояло около 10 маленьких киосков, торговавших только «эспрессо»…
   Два союзника: сигарета и кофе моментально изгнали из меня «остатки ночи» и, вскоре, сдав вещи в К.Х., я отправился в город…
   Собственно, далеко от вокзала я уходить не решился; от поезда отстал, не хва-тало еще и заблудиться. Потолкался в громадном подземном переходе около вокзала, поглазел на витрины, а потом вышел на какую-то улицу; ее прямота гарантировала легкое возвращение, и я тронулся в путь. По своей атмосфере: уличные кафе, магазины без очередей, но забитые всевозможными товарами и т.п. это уже было похоже на Запад, но по своей архитектуре не похоже ни на что. Своеобразные дома казались слегка мрачноватыми, преобладали темные тона, но вдруг эта мрачноватость ухнула в светлую бездну распахнувшегося простора… Ох, не зря появилосьвыражение «голубой Дунай»! Таким и открылась передо мной даль Дуная, «прирученная» длиннющим мостом!
   На той стороне темнела заросшая лесом скала с замком на склоне. Вот когда я пожалел, что не ношу часы, с ними можно было рассчитать время и, возможно, успеть на ту сторону!  Но часов не было, и я повернул обратно…
   Посмотрев время на вокзале, обрадовался, что еще успеваю поесть. Сухомятка иссушила; хотелось чего-нибудь горячего, с парком; ароматного, наваристого! Нашел поблизости тихое кафе, кое-как объяснил, что хочу супа и вскоре передо мной дымилось что-то аппетитное в глубокой большой тарелке; будь бы я нью-фаундлендом, залил бы слюной весь стол! Но в самый последний момент какой-то «подлый враг гастрономии» подтолкнул меня сыпнуть в суп перца! Ведь не вспомнил, что венгерская кухня и без того острая! И за свою амнезию поплатился! Отведал «супа с лезвиями»! и есть было тяжело и «жаба душила» не есть, так что полтарелки все-таки осилил…
   Но вот снова в пути! Поезд мчится  по прекрасной Венгрии и как-то быстро про-езжает ее, вот уже и Югославия. Она, в отличие от Венгрии, не показалась такой прекрасной: все было каким-то запущенным, и в людях чувствовалась напряжен-ность; от этого порой возникало чувство дискомфорта. Благо, ее тоже проскочили по-быстрому и поздним вечером, когда уже стемнело, прибыли в Триест…
  В дороге я познакомился с группой будапештских школьников с огромными рюкзаками. Мне они показались хорошими ребятами и, хоть на плохом англий-ском, но все же мы общались. Узнав, что в Триесте мне ждать поезд до утра, они предложили пойти с ними ночевать на пляж, но я отказался, уже хватало приключений…
 Нереально чистый вокзал оказался практически пустым. Ломаный английский помог и на этот раз, когда ко мне, улегшемуся на газоне неподалеку, подошел мужчина и попросил огонька. Он пристроился рядом и мы проговорили всю ночь, чем изрядно ее сократили. Это был югослав из приграничного города, он тоже ждал утренний поезд, только в другом направлении…
   Когда утром открылись кафе, я сказал своему знакомому:
- Пойду-ка выпью кофе!
- Я, пожалуй, тоже, - поднялся он вслед за мной.
- Нет, нет, - схватил он меня за руку, когда я брякнулся за один из столиков перед кафе, - здесь дороже, чем у стойки!
   Покончив с кофе, мы почти сразу же и распрощались, подошел его поезд. Чуть позже появился и мой, путешествие продолжалось…
   Не открою Америку, если к миллиону комплиментов в адрес Италии прибавлю свои, пусть даже ее большую часть я видел из окна вагона; хорошо, что поезд был дневной, хуже то, что в Турин я прибыл почти ночью, не лучшее время для слегка уставшего чужестранца…
   Увидев ночной вокзал в Триесте, я решил, что по ночам все итальянские вокза-лы пустые, тихие и даже замкнутые, не тут-то было! На туринском «Porto novo» гудел «карнавал»! Разношерстные толпы бродили по ярко освещенному вокзалу и вокруг; кричали, размахивали флагами, дудели, барабанили, трещали и т.п. За пределами вокзала тоже бурлила жизнь; чувствовалось, что город еще и не соби-рался спать, что казалось весьма удивительно для меня, потому что советские го-рода в это время уже видели седьмой сон…
   Я брел по «бесконечному» вокзалу и, после трех бесконечных ночей, весьма ту-го соображал, что делать дальше. Хотелось курить, но сигареты кончились, а ни-чего торгующего вокруг не наблюдалось, и я брел по «бесконечному»…
- Inglese? – откуда ни возьмись, передо мной возникли два ярко одетых подрост-ка.
- No, - отказался я, догадавшись, что inglese значит англичанин.
- Tedesco? – подключился второй.
- No, - покачал я головой, даже не зная, что это такое Tedesco; но я ведь знал, кто я по-итальянски и озвучил это:
- Russo.
- Ragazzi, ragazzi! (ребята, ребята!) – подзывали они своих друзей. – Russo, russo!
   Меня обступила толпа молодежи; начали о чем-то расспрашивать на плохом английском; протянули банку пива; сигарет, когда я попросил закурить. Где-то поблизости должен был начаться концерт «Rolling stones» и они звали меня с со-бой, только мне было не до концертов, а хотелось в постельку, в темноту, в тиши-ну…
   Расставшись с ребятишками и взбодренный ими, я наконец решил действовать: нашел блокнот с адресами и телефонами друзей Потапыча; разменял купюру и начал обзвон. Первым делом, конечно, позвонил его жене; увы, тишина. Далее Дуди, Сережин агент; тишина. Набрал еще несколько номеров, где-то откликнул-ся автоответчик, но он не пустил бы меня ночевать…
   Попался еще адрес его хорошей знакомой, но почему-то без телефона, зато жи-ла она недалеко от вокзала.
   Я давно обратил внимание на целый ряд такси, которыми почти никто не поль-зовался и решил рискнуть, подошел к первой машине, показал водителю адрес.
- Prego (пожалуйста), - кивнул он на пустые сиденья.
- А сколько? В оба конца?
- 10 тысяч лир, - для большей доходчивости он растопырил обе пятерни.
- Стоит рискнуть, - решился я, - если она дома, так и не десять, а пять!
   И мы поехали. Увы, этой знакомой тоже не было дома. Значит, назад на вокзал! «Мой таксист» стал в хвост очереди и мы с ним долго болтали…
   Я пожаловался, что не смог ни до кого дозвониться, на что он заметил:
- Естественно – вечер пятницы! И к тому же август, кто-то уехал из города на вы-ходные, а кто-то и совсем в отпуск.
- Да-а-а, - протянул я, - похоже, еще одна ночь на вокзале.
- А зачем на вокзале? – изумился таксист. – Вокруг полно гостиниц, пасионатов!
- А сколько стоит самое дешевое место?
- Примерно тысяч сорок.
- О, нет! Это дорого!
- Извини, я бы взял тебя к себе, но дома сейчас проблемы!
- Да ничего, - махнул я, - не беспокойтесь! Я уже привык к вокзалам. Ночью боль-ше, ночью меньше…
   Ночь я провел на лавочке, в скверике  неподалеку, потому что, несмотря на бах-вальство, вокзалы меня достали!
   Утром повторил обзвон, облом! Был еще один адрес без телефона, Сережиного приятеля-фотографа, по словам Потапыча, этот фотограф тоже жил рядом с во-кзалом. Осталось найти эту улицу…
   Я шел к вокзалу с блокнотом наготове, ожидая озарения, к кому подойти; оза-рило к двум солдатам.
- Извините, - протянул им блокнот, - мне нужно найти эту улицу; мне говорили, она рядом с вокзалом.
- Да, она действительно рядом. Знаете, у нас еще есть время до поезда, мы вас отведем.
   По дороге узнал, что они служат рядом с домом и возвращаются в свою часть из увольнения и это обычная практика: праздники, выходные – дома.
- Вот эта улица, - указали мои провожатые на табличку на углу дома. Мы распро-щались, и я двинулся искать нужный дом; дом нашел, человека нет; так что снова мне пришлось «восхищаться красотами» Porta nova.
   Торча на «любимом» вокзале, я вспомнил, что Потапыч рассказывал о магазин-чике в их с женой доме и что его хозяин может, если что, помочь; решил попро-бовать…
   Стефани жила сравнительно недалеко от центра, на via***, в общем, на набе-режной речки По. Пару дней назад я отправился бы туда пешком, но на этот раз силы были на исходе, и я воспользовался городским автобусом…
   Найдя ее дом,поднялся на третий этаж, настойчиво потрезвонил в Стешкину дверь, а потом уселся на лестнице для восстановления сил. Стешки явно не было, магазинчик внизу не работал, но идти никуда не хотелось, в парадном было про-хладно и чисто…
   Вдруг сверху раздались громкие голоса (итальянцы!) и хлопнула дверь. По лестнице спускалась молодая пара; увидев меня, они слегка испугались и чуть-чуть удивились, но я им быстро все объяснил и они успокоились.
- Кажется, Стефани на выходные собиралась к родителям, - сообщил мне парень, - в другой город.
- Но в любом случае, - подхватила девушка, - вечером она должна вернуться. А вообще вы выбрали неудачное время…
- Знаю, все в отпусках!
- Ну да, - засмеялась она, а потом обратилась к другу: - Слушай, принеси ему пива и бутербродов.
- Да не надо! – засмущался я.
- Нет, нет, - кричал парень, скинув рюкзак и поскакав наверх, - это мелочи!
   Он принес огромную бутылку пива, прямо из холодильника, и увесистый свер-ток бутербродов, которые меня весьма поддержали. А к пиву я не притронулся (кому-то его подарил), терпеть его не мог в то время.
   Больше никто не проходил мимо, хотя просидел я там до вечера, который взял и напомнил мне, что я в Италии, потому что в этом пятиэтажном доме двор опоя-сывали балконы типа галерей, такие я видел в старых итальянских фильмах; а еще на них выходили и кричали друг другу о том, о сем, и тут повторилось подобное… А еще в квартирах стал загораться свет, и из открытых окон и балконных дверей потянуло вкусными запахами домашней стряпни…
   Мое терпение иссякло, надо было подвигаться. Проезжая на автобусе, я обра-тил внимание на кафе неподалеку, вот и решил пройтись до него и съесть самое дешевое мороженое. А потом, на законных правах, воспользоваться их туалетом!
   Держа в уме наставления югослава, гордо прошел мимо столиков прямиком внутрь. В центре, за составленными столами, что-то отмечала шумная компания. Компании принесли огромное мороженое (тогда я не знал, что бывает торт-мороженое) с итальянским флагом сверху, а я тупо смотрел в меню, соображая, где здесь самое дешевое мороженое.
   Слова мне ничего не говорили, а из цифр понравились 3.500, кажется, ниже не было; так что когда подошел официант, я уверенно ткнул в эти цифры…
   Трудно представить мое горе, когда он поставил на мой столик стакан и…маленькую бутылку пива! Я так отупел за эти дни, что почему-то решил, будто все указанное в меню – мороженое! Я сидел, давился ненавистным пивом, раду-ясь тому, что я все-таки не на вокзале и не на лестнице…
   Когда поплелся обратно, уже стемнело, хотя, видимо, в центре жизнь только начиналась, где-то там сияло, шумело, а иногда и ревело: сиренами скорой по-мощи или полиции…
   Двор притих; «желтый» свет уступил место «голубому», и вместо женщин в от-крытые окна и двери бубнили телевизоры. Я представил белоснежные прохлад-ные постели, которые ждут своих утомленных хозяев, и начал зевать… Впервые за все безумное путешествие вдруг понял, что мой «лимит бодрствования» окончательно исчерпан; тогда я решил забросить вещи на Стешкин балкон (он упирался углом в начало галереи и это было возможно), а потом перелезть, все-таки ночь очень теплая, так что и на балконе вполне можно выспаться…
   Сначала я зашвырнул рюкзак; он приземлился мягко и шума не наделал. Зато портфель громыхнул о что-то на весь двор! И, о чудо! В Стешкиной квартире вспыхнул свет!
- Кто это? – закричала Стефани испуганно и почему-то по-русски.
- Стефани, это Алекс! Друг Сергея! – заорал я в ответ, где-то загорелся свет, кого-то мы разбудили…
   Она приоткрыла на цепочку дверь, и мы какое-то время молча смотрели друг на друга. Потом она кивнула:
- Заходи.
- Добрый вечер, - поприветствовал я хозяйку, переступив порог.
- Ошень добрий! Так ты Сережин друг?! А почему я тебя не знаю?!
- Я новый друг. Вообще-то мы собирались вместе приехать.
- А почему же ти приезжаль один?
- Он запил.
- А-а-а! Это для него нормально.
- А у меня заканчивался срок въезда, вот он и предложил: «Алекс, поезжай один, а я позже приеду».
- Аха! И когда его ждать?!
- Не знаю. Я сам недавно приехал.
- Ну харашо! Давай спать. Как у вас говорят, «утро умнее вечера».
- Ага, - поправлять я ее не стал, потому что предложение спать превышало на тот момент и «златые горы» и «реки, полные молока», - давай!
- Мне завтра рано вставать, - рассказывала Стефани, застилая бельем диван, - уезжаю в командировку. Ты, кстати, просто  чудом меня застал; я собиралась ехать прямо от родителей, но пришлось вернуться, кое-что забыла. Доброй ночи.
   «О, счастье! Каким простым ты иногда бываешь!» - думало мое тело, растворя-ясь в прохладных белоснежных простынях…
- Алекс, Алекс, вставай! Нам пора!
   Пусть счастье длилось лишь мгновенье, все равно мир уже воспринимался по-другому и хотя Стешка будила меня зверски рано, все равно жизнь была прекрасна!
- Одевайся, - сказала она, покидая комнату, - позавтракаем в кафе.
   Мы молча сбежали по лестнице, проехали на ее авто метров сто-двести и оста-новились около кафе.
   Кафе читало. Итальянский пролетариат «прятался за ширмами» развернутых во всю ширь газет, а «официантский пролетариат» носился между столиков с подносами…
   Давно я не ел так горячо и сытно! Стефани оказалась умницей: это себе она за-казала кофе с булочкой, а мне настоящий плотный завтрак!
- Сейчас я завезу тебя к Дуди с Анной, - продолжила она в машине. – Сначала мы снимем тебе комнату в пансионате рядом с их домом, а потом я познакомлю вас, и они подумают, что делать дальше. У тебя деньги есть?
- Да.
- Сколько?
- Около 350.000.
- Это мало. Вот возьми 50.000 на первое время, а там, может, какая работа най-дется.
- Спасибо.
   Мы приехали в центр и остановились около современной пятиэтажки среди старинных домов.
- В этом доме, - кивнула Стефани, - живут Дуди с Анной.
   Потом направились в соседний дом, где Стефани оплатила комнату в пансиона-те, и я оставил свои вещи.
   Дуди с Анной нас уже ждали. Стефани что-то протараторила им по-итальянски, а потом мне по-русски:
- Все хорошо! Они тебе помогуть! А я побежала. Ciao.
   У супругов тоже были дела, так что мы, позавтракав вместе, расстались, догово-рившись, что встретимся у них вечером.
   В моей комнате находилась душевая кабина, где я наконец-то помылся от души. Потом посидел на кухне и «поиграл» с 30 каналами стоявшего там телевизора. Затем решил пройтись по городу.
   Жару на улице компенсировало обилие проходов-галерей, по ним можно было пройти с полгорода, укрывшись хоть от жары, хоть от дождя…
   Я пошлялся, поглазел на редких прохожих, на витрины, а прежде, чем возвра-щаться в пансионат, надумал купить что-нибудь перекусить, сигарет и, главное, молока! Всю эту безумную неделю я не пил молока! И меня уже трясло, как и любого молокоголика в данной ситуации.
   Завидев в витрине коробки с коровами, я вошел в прохладный пустой магазин-чик.
- Si, segnor? (Что желаете, господин?) – поинтересовался вынырнувший из под-собки пожилой продавец.
- One milk, please! (Молоко, пожалуйста).
- Io non parlo inglese! Scusi, pardon!
- Пакет молока, пожалуйста, - дал я волю родному языку.
- Scusi, - развел он руками, мол, «бачу, шо москаль, та мову ни розумию».
   Продавец явно не являлся полиглотом. Пришлось приставить кулаки к голове, вытянуть указательные пальцы, грозно наклонить голову и сказать: «Му-у-у!» А чтобы он не принял меня за быка, еще и изобразить процесс дойки.
- O! Si, si! Latti! ( О, да, да, молоко!)
- Si, si! – согласился я и тут же получил заветную коробочку с «коровой». Прикупив еще и маленькую пиццу, я вернулся в пансионат. Молоко понравилось, а пицца нет, как позже выяснилось, ее еще надо было разжарить в духовке…
   Вечером мы смотрели телевизор с 15-летним сыном Дуди, хозяин говорил по телефону, а Анна собирала ужин…
   Итальянская квартира – это «крепость от жары». На окнах жалюзи; полы мра-морные, и летом на них ни паласов, ни ковров; конечно, кондиционер и еда из холодильника, как и на нашем ужине. В центре стола стояла огромная салатница с очень вкусным салатом. Он слегка напоминал «Оливье», только зелени было больше и вместо колбасы белое куриное мясо, но слегка странного вкуса; оказа-лось, это тунец, как-никак Средиземноморье…
   За это время успело проявиться их отношение ко мне.
   Не очень дружелюбное, но не враждебное со стороны Дуди и прямо-таки «ма-теринское» (что позже подтверждалось не раз) со стороны Анны. Она же объяви-ла в конце ужина:
- Алекс, сейчас поедем в ресторан, встретимся там с нашими друзьями и узнаем, кто мог бы тебе помочь! Дело в том, что мы уезжаем…
- В отпуск!
- Точно!
   В ресторан ехали уже по ночному Турину; такому же оживленному, несмотря на будни. Еще более оживленным оказался парк, где на двухэтажной барже, качав-шейся на водах По и располагался ресторан. Ньютону там не понравилось бы, за-то лесорубам было где развесить инструмент…
   Анна с Дуди знали большую часть посетителей; они кивали, жали руки, обнима-лись, целовались, попутно объясняя, кто я такой…
   Наконец нам нашлось местечко за столом, где я увидел девушку с такими гла-зами!
- Алекс, это – Эмилиана.
- Эмилиана, это – Алекс.
- Мне есть, как это? Piacere…
- Приятно? – догадался я.
- Si! Прыятна! Я учить русский! В универ-м-м-м-ситет!
   А уж как приятно было мне! Давно я не видел таких глаз и не слышал такого русского. Ломать ее русский дальше было некуда, тем не менее, я готов был ло-мать его с ней всю ночь!
   Красивые глаза могут искупить многие недостатки внешности, но тут не было недостатков. Тогда почему весь ресторан не влюблен в эту девушку?! И даже весь Турин?!
   И вот я не свожу с нее глаз, а она вдруг «выходит» из оживленной беседы на итальянском и на своем неподражаемом русском предлагает:
- Они говорить, твои есть проблемы, жить где! Ты умел бы жить со мной! Первый время! Какой-то…
   Я чуть со стула не упал! Не знаю, отразились ли мои чувства на моем лице, но голос я попытался сделать поравнодушнее, говоря:
- Спасибо, Емельяна. Это было бы здорово.
   Оказалось, эта оживленная дискуссия вокруг велась о моей судьбе; все решали, как со мной быть, где поселить и т.п. Эмилиана поставила точку своим предложением, и моя персона вышла из центра внимания. Позже она написала свой адрес, и мы условились, что примерно к полудню я приеду к ней…
   Естественно, ночь в пансионате была проведена на подоконнике; с видом на ночные огни, с огнем в сердце… В такие моменты слагаются стихи, и возможно, тогда я и написал:
Эмилиане Армани
В глазах Италии горячих я растаю;
легчайшей нежной стаей мину, стаю…
В твоих краях снег слишком редкий гость
И я не удержусь…
Не надо!
Брось!
Бесплодны все попытки быть нам вместе;
мы просто оказались в нужном месте
и в нужный час
и видно он лишь наш,
а большее…
Не больше, чем мираж;
чем белый снег в твоих краях горячих;
чем красота рассвета для незрячих…
P.S. – 2008. В письме Тютчева (к И. Н., Е. Л. Тютчевым и Эл.Тютчевой; от 13/25 декабря 1837г.) замечательно описан Турин (хотя он изменился в лучшую сторону – А.Е.) и тамошние отношения между полами; во всяком случае, к Эмилиане это подошло бы на 100%.
Турин. 8.8.90.

Я ПОПАДАЮ В… СУМАСШЕДШИЙ ДОМ

    Утром, перед тем, как идти к Эмилиане, заглянул к Дуди с Анной. Они в этот день уезжали в отпуск, и надо было поблагодарить их и попрощаться.
   Анна, конечно, не отпустила меня без завтрака, а когда я уже стоял у входных дверей, зазвонил телефон…
- Pronto (слушаю), - сказала Анна, - Алекс? Si…
   Опустив трубку, она сообщила мне ужасное известие:
- Алекс, планы меняются. Сейчас за тобой заедет наш друг и тебе придется по-ехать в другое место!
- Да?! А куда?!
- Недалеко от Турина; хорошее место. Да сам увидишь. Он будет с минуты на ми-нуту.
   Действительно, вскоре их друг уже трезвонил в дверь. Полный, румяный парень явно спешил, так что мы быстро распрощались с отпускниками, бегом спустились вниз, залетели в микроавтобус и помчались вон из Турина…
   Примерно на полпути я поинтересовался, куда мы едем.
- Ну, - пояснил парень, - в сумасшедший дом как бы. Это ферма, где держат бо-лее-менее нормальных сумасшедших из городской лечебницы.
   Ха! Невероятная перспектива! Логическое завершение безумной поездки! Меня даже виды за окном вдруг стали меньше интересовать.
   Тем временем  проехали городок Кивассо и помчались по трассе, ведущей в Альпы, правда, недолго. Мой «Вергилий» вскоре свернул налево.
   По извилистой дороге, среди полулеса, мы выехали на открытое пространство холма, обсаженного разными овощами. У первых же грядок, наклонившись, что-то собирала девушка. «Вот и первая сумасшедшая!» - подумал я. Девушка, услы-шав шум автобуса, повернулась, наши взгляды встретились, и она мне тут же улыбнулась. «А может и не сумасшедшая, - засомневался я, - может, это нянеч-ка».
- Ну вот, приехали, - сказал парень, когда мы остановились у старинного двух-этажного дома на вершине холма. Нас вышел встречать молодой человек с очень обаятельной внешностью.
- Это Роберто, - представил его парень, - он здесь поваром работает. Роберто, это Алекс. Он поживет у вас какое-то время.
- Без проблем, - улыбнулся Роберто, - ты как раз попал на лазанью. Любишь лазанью, Алекс?
- Надеюсь полюбить, но я ее ни разу не пробовал. А если честно, то даже не слы-шал, что это такое!
- Серьезно?! – удивились оба.
- Считай, Алекс, тебе повезло, - заявил «мой водитель», - я не знаю человека, ко-торый бы готовил лазанью лучше Роберто.
   Пока Роберто скромничал, подошла та «сомнительная» девушка.
- Элизабет, - обрадовал ее Роберто, - это Алекс! Он будет жить у нас.
- Здорово! – просияла Элизабет. – А откуда ты, Алекс?
- Из России.
- Вау! Ты первый русский, которого я вижу!
- А ты откуда?
- Я из Англии.
- А я уже увидел англичанок.
- А я не англичанка. Я только учусь в Англии, в Кэмбридже. А на самом деле я – немка.
- Тогда ты тоже первая.
   Это безумно обрадовало мою новую знакомую и, поскольку Роберто надо было заниматься кухней, я оказался полностью в ее распоряжении.
   Напротив старинного двухэтажного дома стоял дом с иголочки или «с мастер-ка», в него меня привела Элизабет и показала комнату, где я могу расположиться. Потом она стала вводить меня в курс дела. В этом доме жили студенты, которые сегодня уехали в Турин, а в старинном жили сумасшедшие. Оказалось, туринские власти финансируют некую программу расселения умеренных сумасшедших из гор.лечебниц на такие вот фермы. Фермой владеет молодежный кооператив, помимо фермы они содержат ресторан в Турине (ту самую баржу!), овощи для которого выращивают здесь. Кооператив также включился в международную студенческую программу «рабочих лагерей»: студент из любой страны мог приехать сюда на лето и иметь бесплатное жилье и трехразовое питание, за что он должен был отработать 2-3 часа в день, кроме выходных, разумеется. Все это себя оправдывало финансово, доказательством чему служил еще один строящийся дом, чуть пониже нашего…
   Увы, как только я услышал «Work camp» (рабочий лагерь), я немного пал духом! Просто вспомнил «лагерь труда и отдыха»: побудка горном, обязательная зарядка, строем в столовую… Бр-р-р!
   Ближе к вечеру подкатили два микроавтобуса – это пациенты и студенты при-были из Турина. Сразу стало шумно и буйно-весело. Стали знакомиться. Сильное впечатление (после Элизабет) на меня произвела Минна. Мы ведь выросли на индийском кино (отчасти), а тут молодая индианка, которая по своим внешним данным вполне годилась бы в актрисы. Правда, она не носила сари и, скорее всего, не говорила по-индийски, поскольку родилась и выросла, да и жила в Лондоне.
   Истинной англичанкой, откуда-то из глубинки, оказалась Микаэла, но она как раз ничем не выделялась.
   Как и голландка***; впрочем, она запомнилась умением делать самокрутки: ее пальцы мелькали, как у фокусника, и через пару секунд из них выскакивала сига-ретка, как настоящая…
   На тот момент «студенчество женского пола» представляли лишь эти четыре девушки. Что касается «студенчества мужского пола», то его не было совсем, но присутствовали три итальянца, которые тоже жили в «студенческом» доме.
   Антонио Т. молодой, типичный североитальянец по внешнему виду, работал сезонным рабочим на  этой ферме. В доме у него была отдельная комната, даже с телевизором.
   Антонио И. совсем молоденький парнишка, жил в общей мужской комнате, но не был ни рабочим, ни студентом, а был он «возможным» пациентом; суици-дальные настроения и т.п. Впрочем, если бы об этом не рассказали, внешне это не замечалось.
   Джованни – юноша южного вида и темперамента, непонятно, что делал там во-обще.
   Когда из старого дома кто-то крикнул: «Mangare!» (кушать!), я впервые в жизни отведал лазанью. По-моему, это лучшее из итальянских блюд! Но этим дело не ограничилось: в мою честь устроили вечеринку!
   Сидели мы допоздна; выпили изрядно, так что, когда я проснулся, солнце уже сияло во всю свою итальянскую и полуденную силу…
- Ни фига себе, - думаю, сползая с кровати, - проспал построение! Даже горна не слышал! Вот будет…
   Умывшись, выползаю на улицу и вижу, что все копошатся на грядках. Чувствую себя по-идиотски и, чтобы потянуть время, закуриваю. Тут кто-то замечает меня, и все, разогнувшись, радостно орут: «Доброе утро, Алекс!» Кричу им в ответ и тут, на мою радость, из старого дома показывается Роберто и зовет меня…
- Кажется, я проспал, - виновато выдавливаю из себя, входя на кухню, где запахи назревающего обеда радуют обоняние…
- Да нет, -  успокаивает меня Роберто, наливая кофе и меча на стол снедь, - ребята специально не стали тебя будить, чтобы ты выспался с дороги.
   И тут мне сразу стало легче на душе (а позже я понял, что советское стремление все укрупнить, из всего сделать «фабрику», это потребность из всего «вытравить душу», а в таком маленьком, как семья, лагере,  она была , к  счастью…), я быстро покончил с завтраком и, пылая энтузиазмом, спросил:
- А мне что делать, Роберто?
- Можешь помочь мне с обедом.
- С удовольствием!

ПЕРВЫЕ ОБЛОМЫ

 Должно же было когда-нибудь закончиться мое сумасшедшее везение?! Закон-чилось оно через пару недель. Правда, эти две недели пролетели замечательно. Главное, все относились ко мне с симпатией, а моя «первая немка» и подавно влюбилась, практически не отходила от меня и так мило краснела в некоторых ситуациях.
   Отработав свои два-три часа, мы пережидали  полуденный зной в прохладных домах, а потом то ехали в Турин, то в окрестные деревушки, а то просто устраива-ли вечеринку…
   Но время шло, и надо было думать о будущем, так что, разменяв деньги, я на-чал звонить Потапычу, благо в холле старого дома висел таксофон. Дозвонился на удивление быстро, трубку сняла т.Люся…
- А, это ты, Алекс, - сказала она так буднично, будто я звонил с Невского. – Как там у тебя дела?
- Ой, Алекс, куда он там приедет! Так запил! По-черному! Он даже из дома не выходит, с чертями тут воюет! Какая уж ему заграница! Как там Стешка?
- Да я ее видел-то всего раз! Но тогда она была в порядке.
- Ну, передавай ей привет, если еще увидишь.
- Обязательно, а вы Сереже, дядь Коле и Герману.
- Ладно. Ну ты там деньги-то не трать! Пригодятся еще.
   Нет, я не расстался с надеждой дождаться Потапыча, но как бы отправил его в «запасники»…
   А Розелла! «Побывать в гостях у истинной римлянки, значит, по-настоящему увидеть Рим!» С такими мыслями звоню ей, в ответ что-то бубнит автоответчик, значит, ее нет. Два облома за полчаса! «Что ж, - думаю, - еще не вечер, впереди два с половиной месяца! Уж если Потапыч не завяжет, то Розелла всяко вернется домой!»

ПОДВЕШЕННЫЙ КОФЕ

   Когда-то Джон назвал меня кофеголиком. И вот теперь я оказался в «стране ко-феголиков».
   За эти несколько месяцев мне не приходилось видеть, чтобы кто-то пил чай, все пили только кофе;  espresso или cappuccino. И вот маленькая деталь, где бы мне ни приходилось пить espresso, в ресторанах, барах, рабочих или сельских кафе, в гостях или в комнате Антонио, везде он был отличного качества. Что касается Пи-тера, то там работал принцип «через раз», в одном кафе варят хороший кофе, в другом бурду. Про провинцию умолчу, там вообще не знают, что такое кофе…
   Кажется, от Потапыча я слышал историю о «подвешенном кофе»; вроде бы это практиковалось в Турине, но сам я не проверял. А дело вот в чем: любой посети-тель любого бара, кафе и т.д. мог, выпив кофе, оплатить еще чашку, две и… по-просить бармена «подвесить» этот кофе; в свою очередь, другой посетитель мог поинтересоваться у того же бармена, есть ли «подвешенный» кофе и, если тако-вой был, то получить его бесплатно…

КОМСОМОЛЬЦЫ – ВОЛОНТЕРЫ

   В тот день, закончив положенную норму, мы  с Антонио Т. пошли за сигаретами в придорожное кафе. Оно, как всегда, оказалось пустым, и нам пришлось ждать у стойки, когда старичок-хозяин спустится со второго этажа.
   Он, как обычно, обрадовался нам, заговорил с Антонио; раз уж так, надо остаться выпить кофе. Какое-то время спустя звякнула дверь, и зашел другой старичок, видимо, из дома напротив (их тут и было два!).
   Оставив старичков беседовать на свои стариковские темы, мы вернулись в ла-герь. Входим в наш дом и вдруг! Я слышу русскую речь! Оказалось, пока мы сидели в кафе, к нам привезли двух новичков: мужчину и женщину из Белоруссии. Еще позже выяснилось, что они комсомольские работники, ездившие по подобным лагерям, якобы с целью перенимания опыта.
   При этом я очень удивился, как с их знанием английского можно что-то пере-нять! К тому же они были ужасно зажаты, не помогла даже водка, которой они проставились на вечеринке (это был их первый лагерь, так что привезенная из СССР досталась нам). Видимо поэтому и вечеринка не заладилась, их зажатость передалась остальным, и вскоре все начали зевать…
   Но надолго они не задержались, через три дня отправились дальше и остались в памяти из-за «эффекта родной речи»…
РОДНАЯ ПРОХЛАДА

   После комсомольцев прибыла не «родная речь», а «родная прохлада» - финка Санна. Она и правда, была как-то холодновата и приторможена, но посчитав меня почти за земляка, держалась рядом…
   Где-то в это же время приехал студент-португалец, задержавшись на пару суток, он рванул дальше, а его место занял турок Мурат. Мурат уже не был студентом; он работал врачом в деревенской больнице, где-то в окрестностях Стамбула. Однажды, взяв академический отпуск, Мурат отправился искать работу по специальности; сначала в Штаты, потом еще куда-то, а последним пунктом оказалась как раз Италия.
   В Турине ему тоже не везло, и он постоянно жаловался, что ужасно не хочет возвращаться в Турцию, что там плохие условия и платят гроши и т.д. и т.п.
   Уехал Мурат и почти вслед за ним Санна, но прибыли две гречанки; я бы сказал, две шустрые гречанки! Сиртаки не плясали, но и на месте не сидели, и каждый день брали с меня обещание, что поеду с ними в Афины; причем пропускали ми-мо ушей мои объяснения, что я не могу прямо из Италии поехать с ними в Афины, что для этого мне надо вернуться домой, получить приглашение и т.д. и.п.
   Если еще считать местных гостей, то можно все это назвать «каруселью»; кару-селью наций, лиц, характеров и т.д. и т.п.

ИДИЛЛИЯ

   Два дома на обочине трассы в Альпы и наши три на холме были то ли началом, то ли концом деревни Кастаньетта – По.
   Узенькая асфальтка, начинаясь от трассы, петляла между холмов, мимо одино-ких домов и вливалась в центр, ядро деревни; тут уже дома собрались в неболь-шую компанию, окружив среднюю, вымощенную булыжником площадь.
   Как-то вечером, когда стемнело и спала жара, мы взяли в лагере микроавтобус и по «вихляшке-петляшке» поехали в эту деревушку, чтобы посидеть в каком-нибудь кафе…
   И вот мы въезжаем на центральную площадь и остановившись, наблюдаем та-кую картину: кафе в длинном двухэтажном доме залито светом, а перед кафе, за круглыми столиками, сидит как бы не полдеревни. Один край занимают старики, посередине люди среднего возраста, а на другом конце молодежь; при этом ни-какой гремящей музыки, просто общение. Было во всем этом что-то непереда-ваемо хорошее; казалось даже, что это большая семья, а не односельчане. Тут же стояли еще одни «члены семьи», без которых картина лишилась бы половины очарования: огромные старые деревья; днем они, естественно, давали тень для посетителей кафе, а ночью на них по-праздничному сияли лампочки…
   Мы не сговариваясь не стали нарушать этой идиллии, а проехали чуть дальше, в другое кафе. Тоже двухэтажный дом, правда, поменьше; внизу закрытое кафе, без единого огонька, а наверху, из открытых окон голубой свет и монотонный бубнеж телевизора…
   Антонио Т. позвонил в дверь, тут же наверху вспыхнул свет, хозяин крикнул: «Momento!», скатился вниз и открыл кафе. Мы сделали заказы и разместились во дворе, обслужив нас, хозяин ушел к себе, предварительно предложив позвать его, когда понадобится…
   В другой раз пошли в кафе неподалеку от лагеря. Посетителей в нем оказалось изрядно, но и нам нашлось место. Нас тоже было много, так что пришлось составлять вместе несколько столов. Вскоре прибежал хозяин и  начал обход; останавливаясь за спиной клиента, он записывал заказы:
- Uno birro (одно пиво), одна водка, водка, пиво, белое вино, белое, красное, пи-во…
- Latti, per favore! (молоко, пожалуйста!) – блеснул я знанием итальянского, когда он встал за моей спиной.
- Latti? – вытаращил на меня глаза хозяин.
- Si, signor! (да, сеньор!)
- Latti придется обождать, - (переводил Антонио) печально сообщил хозяин, - за ним придется идти к соседям, потому что у нас закончилось.
- Нет, ну если это проблема!
- Нет, нет, не проблема! – замахал руками хозяин. – Только придется подождать!
   Минут через десять передо мной поставили стакан и кувшин холодного молока, так что в тот вечер я напился его от пуза!

НАБЕГИ НА TORINO

  Добираться до города приходилось на перекладных: сначала с оказией (когда и пешком) до Кивассо, а потом на электричке до Турина.
   Кивассо меня удивил церковью: показалась слишком большая для такого го-родка; а церковь удивила… свечами! Ряды электрических свечей! Бросаешь мо-нетку в прорезь под своей и она загорается (Чубайсу такое и не снилось!)!
   Когда я в первый раз вырвался к Эмилиане, то пробыл у нее допоздна, поэтому, выйдя из электрички в Кивассо, увидел абсолютно пустой перрон. Это сподвигло меня побежать к нему по путям, а не обходить до перехода. Тут же откуда-то выскочил полицейский и поманил к себе. Подхожу, он начинает что-то оживленно говорить по-итальянски и указывает, мол, пошли, в сторону «полицейского уголка». Заходим внутрь, за столом сидит другой полицейский, «мой» что-то тарабанит ему, показывая на меня. Другой достает какой-то бланк, что-то в нем записывает, потом протягивает руку и произносит знакомое слово: «Passporto!» «Достаю из широких штанин» и вручаю ему документище.
- Russo! – говорит он напарнику, просмотрев паспорт.
- Russo?! – переспрашивает напарник.
- Si! – подтверждаю я.
   «Другой» возвращает паспорт, комкает бланк и бросает в урну, а потом машет мне рукой, типа свободен. Что скрывать, было приятно оказаться на свободе!
   Кроме вылазок к Эмилиане, я часто ездил в Турин с Антонио Т. Его отец жил в рабочем районе и как-то вышло так, что мы довольно поздно поехали к нему в гости. В отличие от центра, в этом районе было безлюдно.
- Ни души, - заметил я.
- Здесь небезопасно в такое время, - поведал Антонио, - много наркоманов!
   «Вот заливает!» - подумал я, и тут под ногой что-то хрустнуло; оказалось, одно-разовый шприц. Вот так я впервые увидел одно из достижений ХХ века!
   В другой раз Антонио привел меня в рабочий бар. Как уже часто бывало, (он один из многих знал английский), ему приходилось выступать в роли переводчи-ка. Так мы сидим, общаемся, пьем хорошее вино с хорошей обильной закуской, курим «Marlboro» и кто-то спрашивает:
- Алекс, а у вас в Союзе рабочие скорее всего живут намного лучше итальянских?!
   Мало кто из наших рабочих и в «лучшие годы своей диктатуры» курил «Marlbo-ro»,а в будни мог позволить себе такой стол, а что говорить о 90-м годе! Я и не помню, что говорил, но до сих пор не могу понять, была ли это шутка или эти ту-ринские рабочие питались какими-то «просроченными идеологическими мифа-ми»?
   Здесь же, в этих районах, шли «идеологические войны»: молодые коммунисты часто дрались с молодыми фашистами… В этом городе наделали шума «Красные бригады», о чем мне как-то напомнил Антонио.
   Я все пытался сбыть «царапки» и однажды выставил их в центре около какого-то магазина. Спустя некоторое время вдалеке появились карабинеры, и Антонио предупредил:
- Смотри, Алекс, если они подойдут и попросят документы, в карман не лезь, пусть берут сами!
- Почему?!
- Слышал про «Красные бригады»?
- Террористы?  Кажется, в кино видел. А они здесь причем?
- Притом, что если ты покажешься карабинерам подозрительным и полезешь в карман, тебя могут и застрелить!
   К счастью, они к нам не подошли, и мы, как всегда ничего не продав, тоже вско-ре уехали домой…

КИНОМАНЫ

   Как-то вечером в лагерь заруливает легковушка; из нее выбирается молодой итальянец, подходит к нам и спрашивает у меня по-английски:
- А ты, наверное, Алекс?
- Точно.
- А я – Давиде. Хочешь поехать в кино?
- Еще бы!
- Поехали.
   Семья Давиде имела дом неподалеку от нашего лагеря, в который перебира-лась на лето из Турина. Как раз из этого дома он и отправился на премьеру како-го-то итальянского фильма в Турин, а поскольку он уже от кого-то узнал, что я ки-номан, то решил заехать за мной…
   Турин – город маленький, так что Давиде, будучи студентом, неплохо знал Эмилиану. От него я все и узнал!
   Парень, что устроил меня в лагерь, был ее бывшим любовником. В тот вечер кто-то сообщил ему, что Эмилиана пригласила русского пожить у нее, на что он мгновенно отреагировал «лагерем»! Просто она зависела от него; хотя они и рас-стались, но он почему-то продолжал платить за ее квартиру и, более того, за ее учебу… Эта новость открыла мне глаза и опустила на землю; как сказал бы Вильям по этому поводу: «Бесплодные усилия любви!»
   Зал летнего кинотеатра набит до отказа. Девушки сидят на коленях у своих пар-ней, а одинокие, кому не досталось места, просто на полу. Запах кофе и сигарет; облака табачного дыма…
   Давиде пытается переводить, но наши английские хромают на все ноги, так что «инвалидский» перевод не позволяет мне насладиться фильмом; зато я в полной мере наслаждаюсь музыкой фильма и какой-то общей атмосферой…
   Хотя больше мы в кино не ходили, но знакомства с Давиде не прервали. Обычно он заезжал за мной вечером, и мы ехали в Турин то на вечеринку к его друзьям, то на чей-то день рождения или просто на рынок…
   На дне рождения мне из окна квартиры показали гору, в которую врезался са-молет с «Ювентусом»; а я, показав Давиде одну из «царапок», которую затем по-дарил виновнику торжества, а позже поинтересовался у Давиде, где бы их можно продать…
- «Большой балун», - ответил Давиде.
- А что это?
- Это рынок на площади; по будням он маленький, а по выходным большой. Да я заеду за тобой в следующие выходные!
   В воскресенье спозаранку мы отправились на «Большой балун». Елки! Он и вправду оказался большой! Кажется, половина Турина что-то продавала, а другая половина толкалась между бесконечных рядов! (Возможно, на следующие выходные они менялись ролями.) И чего там только не было! Всякие штучки из бабушкиных сундуков и дедушкиных заначек, и тут же рядом последние модели «Levis» и т.д. и т.п.
   Мы уже не первый раз по дороге слушали Паоло Конте, который сразу же мне очень понравился, но первый раз Давиде вытащил из «ее гнезда» магнитолу и бросил в сумку.
- Зачем? – удивился я.
- Погляди, сколько арабов, - махнул рукой Давиде, - сопрут!
   (Странно, «ленинградские арабы» разительно отличались от «арабов турин-ских»! Все  «ленинградские арабы» были респектабельными студентами, а «ту-ринские» бегали по улицам и торговали зажигалками «Bic». Они таскали сумки с коробками зажигалок и продавали их за какие-то «копейки». Кроме того, мне приходилось слышать страшилки про арабов-грабителей; нет все-таки Советский Союз был для них раем, как мне кажется.)
   А вот место пришлось поискать! Наконец Давиде с радостью кивнул в сторону свободного пятачка:
- Устраивайся скорее, пока свободно!
- Все, уже занято! – шлепнулся я на пятачок по-восточному.
- Ладно, я пройдусь по рынку.
- О'к, Давиде, жду тебя здесь.
   Довольно долго он бродил по рынку, но за это время лишь пара человек поин-тересовалась моим товаром, да и то мы не сошлись в цене, так что мой портфель никак не мог облегчиться…

СИЛЬВИЯ

   На следующие выходные мы рванули в Турин с Антонио Т. Не доехав до Кивас-со, машина заглохла, попытки реанимировать ее ничего не дали, так что мы от-толкали ее в лесок у обочины и до вокзала добирались на своих двоих…
   На подходе к рынку мне бросилась в глаза витрина магазина джинсов.
- Зайдем? – предложил я Антонио.
- О, нет! – возразил он. – Магазины для богатых! Если тебе нужны джинсы, лучше купить на рынке.
   Как и в прошлый раз, мы нашли местечко, и Антонио ушел бродить по рынку.
   Девушку эту я заметил издалека по ее белоснежной голове. Моего телосложе-ния, симпатичная, одетая «а-ля хиппи»: джинсы-клеш и прочее… Собрался уже наблюдать ее со спины, но она вдруг усаживается рядом…
- Привет!
- Привет!
- Тебя как зовут?
- Алекс. А тебя?
- Сильвия. Слушай, Алекс, хочешь курнуть?
   «Вообще-то это не в моих принципах, - подумал я как всегда, - никаких наркоти-ков! Жизнь – главный наркотик! Хватит с меня кофе и сигарет! Но раз в жизни по-пробовать настоящую марихуану, думаю, можно. К тому же девушка классная и…»
- Не прочь, - сказал я вслух.
- Тогда давай 2000 лир, а то у меня не хватает. Тут недалеко! Я мигом вернусь!
   Возвращается действительно быстро, спрашивает:
- Ну что, пошли?
- А ты спешишь? Мне бы надо друга подождать.
- Да нет, не спешу.
   Она приземляется рядом. Мы болтаем о том, о сем, потом она просит поглядеть за полицией и начинает мастерить самокрутку. Так же украдкой курим. Мне хватает пары затяжек для «изменения сознания»…
   У Антонио хороший нюх, успевает вернуться на остатки. «Догнав» нас, он вдруг сообщает:
- Да, у меня хорошая новость!
- Какая?!
- Тут поблизости сейчас будут контрабандисты, можно взять сигарет по 2.000. Правда, меньше блока не продают.
- А какие сигареты?
- Американские. «Marlboro», «Camel», «Winston»…
- Ого! В магазинах они по 3.700, так что это почти в два раза дешевле! Конечно, стоит взять.
   Где-то на задворках стоит кучка мужиков. Только мы к ним подошли, подскаки-вает легковушка; из нее шустро выскакивают два парня, открывают багажник и вперед! Мужики хватают по 5-6 блоков. Пара минут и багажник пустой! Парни запрыгивают в авто и уносятся…
   Мы гуляем по городу допоздна. Сидим в кафе, потом идем к друзьям Сильвии, но их нет дома. При расставании она приглашает нас  на «отвальную». Она оказа-лась швейцаркой, а ее отец управляющим на каком-то туринском заводе; через несколько дней они уезжали в продолжительный отпуск и она решила собрать друзей…
   Сильвия записала свой адрес и телефон, но почему-то у нас не получилось вы-рваться…

ЛОЖКА ДЕГТЯ

   Избитая истина, но что делать! Добавлю и я свой «тумак»! все хорошее так бы-стро кончается! Не успели оглянуться, как все стали разъезжаться, и лагерь стал пустеть на глазах. Предпоследняя уезжала Элизабет. Мы с Минной поехали в Ту-рин, чтобы проводить ее. Многие знают, каково это – навсегда расставаться с но-выми друзьями, когда заканчивается смена в лагере, ну а если ты к тому же влюблен… Бедная Элизабет! Мне было тяжело, но я чувствовал, каково ей! Ведь это она меня любила, а я…только испытывал к ней дружеские чувства.
   Минна прожила в лагере еще три дня, а потом предложила поехать с ней в Рим автостопом. Я сказал, что поеду, если вернулась Розелла, но, увы, дома у нее все так же «заправлял» автоответчик…
   Итак, в недавно многолюдном доме осталось три человека: молодой южанин, Антонио Т. и я. Как-то сразу стало одиноко и тоскливо. К тому же у меня началась своеобразная «лингвоностальгия»: мне начали сниться сны, в которых я говорил по-русски; встречаю кого-нибудь из друзей, скажем, Гинстона, Скажем, на Нев-ском, и мы говорим, говорим, говорим… Ностальгия по родному языку и никаких березок!
   Каждую бочку меда ждет своя ложка дегтя. Моя «ложка дегтя» появилась к то-му моменту, когда мед все равно заканчивался… Этот южанин, и правда черный, как деготь, держался особняком, а когда студенты разъехались и мы остались втроем, от него вдруг повеяло враждебностью…
   Он не был студентом, а приехал откуда-то с юга Италии в поисках работы; в то же время ходили разговоры, что мне помогут  с постоянной работой, возможно, он начал воспринимать меня как конкурента, поскольку все иностранцы уехали, а я нет…
   Это подтолкнуло меня к сборам на родину, тем более, что до окончания визы оставалось около недели, а оставаться нелегалом мне как-то не хотелось.
   Я поехал в Турин, отметил свой билет в «обратную сторону», набрал подарков друзьям и родственникам и вечером объявил в лагере, что завтра уезжаю. Мы посидели с двумя Антонио в узком мужском кругу за бутылочкой граппы.
   Они принесли мне подарки; один дорогие итальянские джинсы, а другой две замечательные куртки: летнюю «журналистскую» и зимнюю спортивную. Я подарил им что-то из своих сувениров, которые так и не умудрился распродать…
   На другой день выехал пораньше, хотя мой поезд до Триеста и уходил поздно вечером, но ведь мне еще надо было проститься с Эмилианой и Анной.
   Антонио И. поехать не смог, а Антонио Т. отвез меня до Кивассо и обещал прие-хать вечером в Порто-Ново.
   Первым делом я навестил Анну (Дуди не было дома). Она дала денег, еды на дорогу и отличный спальный мешок…
   Потом помчался к Эмилиане, но, увы, ее не было дома (как она писала позже, ее не было в городе), так что лично не пришлось проститься…
   Было уже темно, когда поезд выехал из Порто-Ново. В вагонах второго класса нет фиксированных мест, занимай любое, впрочем, во всем вагоне было от силы человека три-четыре. Завалившись в пустой отсек и забросив вещи наверх, я сел у окна и с грустным сердцем наблюдал за ночным Турином, чувствуя, как уходит из моей жизни не самый худший кусочек…
   Когда город растаял во тьме, я снял обувь и улегся на диван в надежде уснуть…
   Поезд еще не набрал полного хода, так как часто останавливался в пригородах; примерно на последней пригородной остановке в мой вагон кто-то вошел. Шаги простучали по коридору и замерли у моего отсека. Жесткий женский голос гром-ко и на чистом русском кого-то пристыдил: «Ну, смотри! Девушка едет одна и ни-кого не боится! А ты заладил – грабители, грабители, грабители! Ночью ездить опасно!»
   Раньше я часто спал на животе, так и на этом диванчике улегся, и вот мои длин-ные волосы ввели человека в заблуждение, но я, мгновенно вскочив, вывел! Правда, слегка напугал супружескую пару средних лет; во-первых, оказался не девушкой, а во-вторых, и правда слишком резко вскочил. Но меня можно было понять; много ли русских жило в то время в Италии?! Думаю, не так уж много, а тут среди ночи русский человек заходит именно в мой вагон и мой отсек! Да, вскочив, я заорал:
- Входите, входите, я все равно не сплю!
   Страх новоприбывших сменился удивлением, а это чувство хорошее!
- Земляк! – кивнула женщина мужу, и они вошли.
   Оказалось, несколько лет назад эта женщина вышла замуж за этого итальянца; но не особо-то выучила итальянский, зато мужчина отлично говорил по-русски.
   В этот день они были в гостях у его родственников; засиделись, те предлагали остаться переночевать, но жена почему-то решила ехать домой. Командовала она, это было заметно, но муж упирался, мол, ночью ездить опасно, грабители и т.п. Не понимал, что эта женщина была из породы «конеборцов», она бы отби-лась.
   Два или три часа до их остановки пролетели незаметно. Когда поезд подъезжал к их станции, жена потребовала у мужа:
- Дай-ка бумажник!
   Он беспрекословно подчинился, вручив ей пухленького «дорожного поросен-ка».
- Вот, держи, Алекс, - протянула она несколько купюр, - дорога еще долгая, при-годятся.
- Да у меня есть деньги! – для приличия попробовал отказаться.
- Будет чуть больше. Не обижай меня, возьми!
- Конечно, Алекс! – подключился муж. – Для нас это мелочь, а тебе пригодятся!
   Желаем друг другу удачи, и поезд мчится дальше. Конечно, после этой чудесной пары я уже не спал до самого Триеста; сидел у окна и уничтожал свои «табачные запасы», благо, вагон был для курящих…
   Триест; Югославия; кофе, кофе, кофе на станциях, в вагонах-буфетах; поздний вечер и вот я снова в Будапеште. В знакомых местах, можно сказать!
   Пробежка по кассам ничего не дает, придется ждать утра. Один из залов вокза-ла вскоре заполняется туристами; подстилка на пол, спальный мешок на тело, рюкзак под голову; народ прибывает и вскоре в зале мало и места, и свежего воздуха. Я располагаю «спальным комплектом», но никак не могу решить, где расположиться… Наконец делаю выбор в пользу платформы чуть в сторонке: там темно и тихо, и свежий воздух, так что вскоре устраиваюсь на ночлег…
   Усталость борется с кофе; покой с возбуждением; с переменным успехом… Из очередного «провала» меня вытаскивают грубые мужские голоса поблизости; приоткрываю глаза, вижу две темные фигуры напротив; они явно рассматривают меня. Язык кажется знакомым, слышу что-то вроде «инч», «инч»; кажется, это армянский? Странно, что они так долго обсуждают? Только собираюсь это у них спросить, как они уходят… Снова ныряю в полузабытье…
   «А это, кажется, венгерский? - думаю я, снова разбуженный кем-то. – Видимо, обращаются ко мне?»
   Открываю глаза, рядом на корточках сидит полицейский; значит, я не ошибся – венгерский! Он продолжает говорить, а я в ответ на английском и итальянском:
- Excuse me!  No capisco!
- Bad plase! – переходит и он на английский. – Плохое место! Плохое место вы-брал для сна! Здесь могут ограбить! Лучше иди туда, где все!
- Спасибо, - благодарю служивого и начинаю выбираться из спальника.
- Спокойной ночи, - желает он на прощание.
- И вам.
   Я возвращаюсь к народу и полусплю вместе с ним до утра…
   Утром первым делом обмен лир на форинты. Потом налегаю на кофе, чувствую, день предстоит нелегкий: оформление «второй части» билета, на этот раз до Ленинграда.
- Мест нет, - говорят мне в кассе по-английски.
- На сегодня?
- И на сегодня, и на завтра, и на послезавтра, и…
- О'к! – останавливаю увлекшегося кассира и отхожу от окошка.
   «Нететка» требует своего; жую какие-то бутерброды, запиваю их кофе, задым-ливаю сигаретой и вперед! К новому окошку! Почему-то сразу спрашиваю по-русски; и – радость! На ломаном русском слышу ответ:
- Мест нет.
- На сегодня?
- И на сегодня, и на… А знаете что!
- Что?!
- Сходите-ка в комендатуру; там может быть бронь.
- А где это?
- Справа от вокзала, многоэтажное здание…
- Огромное вам спасибо!
- Не за что. Удачи.

ТУРИНО – ВАВИЛОНСКАЯ БАШЕНКА

   В комендатуре расспрашиваю людей что где; запрыгиваю в прикольный (без дверей и остановок) лифт и еду на какой-то этаж; нахожу какой-то кабинет, в ко-тором сидит молодой советский офицер. Здороваюсь и говорю:
- Мне в Ленинград надо, а мест нет. Говорят, у вас бронь бывает?
- Бывает. Когда вам надо в Ленинград?
- Желательно сегодня, но в целом, когда возможно.
- Можно и сегодня. Присаживайтесь.
   Вечером я вхожу в родное сов.купе, где нахожу трех веселых «родных» парней. Мы еще не успели тронуться, а купе уже стало по-домашнему уютным!
   Было очевидно, что вскоре на столике появятся «друзья туриста» - бутылочки, и начнутся душевные разговоры. Разговоры! Когда не надо лезть за словом в кар-ман! Оно даровано и ни во что не «упаковано», ни в какие словари, разговорни-ки, самоучители! Эх, Слово ты, Слово родное!
   Позже выяснилось, что мои соседи везут из Будапешта кучи вещей на продажу. Узнав, что я был в Италии, они долго меня ругали: «Елки, Алекс! В Италии же шмотки в сто раз лучше венгерских! И дешевле! А ты так мало везешь! Эх, Алекс!»
   Почти всю дорогу в голове моей рушилась «вавилоно-туринская башенка», то есть смешение трех языков: русского, английского, итальянского; я запросто мог ответить на чей-либо вопрос (уже только на русском) по-итальянски или по-английски, а потом, сообразив, перейти на родной язык…
- А ты скорее всего не знаешь, - сказал кто-то из моих попутчиков, - если так долго жил в Италии, что Цой разбился?
- Не знаю, - ответил я, и сердце мое наполнилось горечью; первая новость с Ро-дины оказалась невеселой… Да и само понятие «родина» для меня вдруг изме-нилось. Именно «вдруг», и толчок был к этому такой банальный: женщины-путейцы в оранжевых жилетах… Я вышел покурить в тамбур, когда мы уже ехали по Союзу и почему-то вид этих женщин меня так растрогал, что горло сдавило и слезы потекли из глаз… Наверное, в тот момент я понял, как далеко моему наро-ду до нормальной человеческой жизни и, видимо, мне стало его жалко; до слез… А эти женщины послужили как бы «катализатором», ведь именно с них я  снова увидел нашу запущенность, неустроенность, к тому же теперь было с чем сравнивать…
   Мои соседи задержались, и когда я услышал, что они подходят, быстро стал вытирать слезы и подавлять новые…
- Ты че, Алекс, плакал?! – удивился кто-то из них.
- Я?! Ты что?! Наклонился как-то неудачно и дым прямо в глаза…
- А-а-а.
   В это время многие кричали: «Совок! Совдепия!» по поводу и без. До Италии и я, а после перестал (как в 88-м бросил материться), не пытался даже себе объяс-нить, почему, а уж другим подавно, просто молчал и не поддерживал, если кто обиженный начинал орать: «Совок! Совдепия! Пора отсюда валить!»

ВСТРЕЧИ И ПРОЩАНИЯ

   Дома новости оказались не лучше: от меня ушла Елена. Конечно, я ее нашел, и свой уход она объяснила обидой, мол, за эти три месяца я о ней ни разу не вспомнил, ни письма, ни захудалой открытки!
   Как я ни каялся, она была неумолима. Зная ее мягкий характер, совсем не ожи-дал такого. Поэтому не стал особо и уговаривать, думал: «Все равно вернется!» Не вернулась.
  Каким-то образом «мой угол» нашла Вика из студии ЛДМ. За время моего отсут-ствия они успели подружиться с Симой и за это же время стать врагами. Незадол-го до моего приезда Сима был у нее в гостях и что-то украл. Она несколько раз приезжала и уговаривала его это что-то вернуть; Симсон отказывался. На сле-дующий день после моего приезда она заявилась с каким-то громилой (нас дома не было) и забрала кое что из Симиных и моих вещей. Позже я что-то подарил ей из привезенного и конфликт удалось погасить, а Вика снова надолго исчезла…
   Татьяна Авдеева ушла от Сереги. Она привезла из Канады кучу вещей и дорогую аппаратуру, а Серега съехал с квартиры на Разъезжей. Перебрались они в  дыру на Лиговке, что-то вроде «НЧ-ВЧ», в общем, «проходной двор». Татьяна такой жизни не выдержала и ушла от Сереги к какому-то мажору.
   Тем не менее, она часто заезжала ко мне на 8-ю Советскую, и порой мне каза-лось, что она желает более близких отношений. Она мне нравилась, но я сомне-вался, хорошо ли это будет по отношению к Сереге? А вдруг она к нему вернется? И т.п. Пока я колебался, она исчезла, и довольно надолго…
   Однажды вечером меня зовут к телефону. Татьянин грустный голос:
- Алекс, привет.
- Привет, Тань.
- Алекс, ты не занят (такого-то) вечером?
- Ой, так далеко я жизнь не планирую! Не занят, кажется.
- Ну, приезжай на «отвальную». Адрес ты мой знаешь.
- На чью?
- На мою.
- Куда на этот  раз?
- В Штаты, а если точнее, в Голливуд.
- Ого, ты замахнулась!
- Ну, приезжай, тогда поговорим, а то еще куча дел.
- Понимаю. Ладно, до встречи. Стой, стой! Слушай, ты не против, если я друга привезу?
- Конечно, нет.
- Ну, тогда до встречи.
  На вечеринку взял Бодякова. Мы слегка опоздали и попали прямо в гущу собы-тий; в «гущу» потому, что народу оказалось много, и все, блин, мажоры. Вот я и не думал, а сообразил, что лучше взять друга, Татьяна не всегда могла уделить внимание, а с остальными контакт не получался…
   Бодяков цокал языком: богатая квартира, публика вся в «фирме»; после ака-дем.общаги это впечатляло, да и от хозяйки он пребывал в восторге.
   Сюрпризом оказалось, что Татьяна улетает этой же ночью, и мы все едем в Пул-ково ее провожать.
   На вечеринке ей приходилось общаться то с тем, то с другим, зато в машине она уселась рядом со мной, да и в Пулково от меня не отходила; выглядело это странно – стоит толпа ее провожающих, а виновница в сторонке, со мной. (Это те-перь я понимаю, что был кем-то вроде «уличного психотерапевта» и значит, не важно, о чем говорил, важно, что снимал напряжение, успокаивал людей; види-мо, и Татьяне это было нужно в тот момент…)
- Татьяна, пора! – крикнули ей из «той толпы». – Скоро посадка!
- Алекс, - на глазах у нее выступили слезы, а мне сжало сердце грустью (как и сейчас, когда пишу), - пожелай мне удачи! Там! Знаешь, я верю, если ты пожелаешь, все будет хорошо!
- Тань, поверь, от всей души желаю тебе счастья! Храни тебя Бог!
   Мы обнялись, расцеловались и она ушла…


 


ДЮРЕР? А КТО ЭТО?!

   Приехав (после Турина) в «родные пенаты», я попал под прессинг знакомых де-виц: они уговаривали меня сделать завивку. Как ни странно, мама взяла их сторо-ну, мотивируя это так:
- Раз уж тебе нравятся длинные волосы, и ты не хочешь подстричься, то с завив-кой будет хоть как-то поаккуратнее!
- Ладно, - уступил я, - делайте! Только, чтобы слегка волнистые были! Терпеть не могу кудряшки!
   Так что в Питер я вернулся обновленный и, чтобы уж совсем «обновиться», вдо-бавок отпустил бороду.
   К этому меня отчасти подтолкнул Антонио («тебе пошла бы борода» часто по-вторял он); а отчасти «ненавистный процесс бритья».
(Увы! Миры к погибели стремятся,
А женщина, сгубившая нас всех,
До сей поры не в силах отказаться
От этих легкомысленных утех!
[…] Досталось ей в удел деторожденье,
Как нам бритье за наши прегрешенья!
                24
Бритье, увы! Бритье – жестокий бич!
Весь род мужской бритьем порабощен.Байрон «Дон Жуан»
    Недавно я отложил свой современный станок, потому что наткнулся на «де-душкины запасы»: станок для лезвий типа «Восход» и пачки самих лезвий; для интереса попробовал побриться… Кошмар! Нет, все-таки прогресс уменьшил мужские страдания, хотя все равно завидуешь тем, у кого борода не растет.)
   Прихожу на «катьку». Знакомый художник тянет руку здороваться, но вдруг за-мирает, подается назад и с восторгом восклицает:
- Блин, Алекс, знаешь, на кого ты похож?!
- На кого?
- На Дюрера!
- Дюрер? Фюрер? А кто это?!
- Дюрер – это великий немецкий художник!
   Он тут же побежал за знакомыми, они подошли и тоже закивали голосами…
   Позже Петруха сказал мне тоже самое, причем без «подсказки»; он даже по-обещал показать мне «этого Дюрера», но забыл…
   А вот Потапыча удивило другое; он тоже уставился на меня, хмыкнул и выдал:
- А ты, Алекс, оказывается, двухцветный! Борода черная, а волосы светлые.
- Ну и что?
- А то, что это хороший знак! Ты должен быть счастливым.
   Впрочем, Потапыч не ограничился констатацией моей внешней двойственности; в периоды на грани «белочки» он мог молча довольно долго разглядывать меня расширенными до предела глазами, а потом воскликнуть, схватив за руку и сжав ее «по-рачьи»:
- Кто ты, Алекс?!
- В каком смысле, Сереж?!
- Кто ты, ангел или бес?! Я не могу понять!
P.S. – 2008. Этот автопортрет Дюрера, где мы похожи (только на одном) я увидел много лет спустя в книге «Дюрер» из серии ЖЗЛ. Нашлось и внутреннее сходство, когда я читал о нем. К тому же он «занял место» в одном ряду; «апокалипсическом ряду», я бы сказал; но об этом позже…

 

ФОРС – МАЖОР(МЕЖДУ Ц.И Е.)

   Кроме подарков друзьям и родственникам, я кое-что привез на продажу, быва-ли периоды, когда картины не шли, наступало безденежье и тут-то пригодился бы «стаб.фонд».
   И вот такой период наступил и, как ни странно, сразу у всей компании, на что я сказал Толику (жил у нас одно время парнишка): «Ничего, продадим что-нибудь из моих вещей! Желающих полно!»
   Приезжаем на 8-ю Советскую, входим в комнату, а она… обчищена подчистую! Рюкзак, который все умоляли продать, и сумка с вещами, и магнитола JVC – все пропало! Ухнул «стабфонд»!
   Тут как раз все стали съезжаться и просить денег в долг и конечно все падали духом, узнав о краже. Только Сима, когда вернулся, выглядел , как «ходячий оп-тимизм»!
- Сима, деньги есть?! – посыпались на него вопросы.
- Ни копейки, пацаны! – весело развел он руками и, переодевшись в легендарный спортивный костюм, улегся смотреть телевизор; при этом свои джинсы повесил на спинку стула.
   Позже кто-то еще заехал в гости и, собираясь сесть на стул, снял Симины джин-сы; размахивая ими, он начал размышлять вслух, куда бы их повесить, и вдруг из карманов посыпались купюры! Все уставились на Симсона и прозвучал вопрос:
- Симсон, ты же говорил, денег нет! А это откуда?!
- Да это бабушка…
- Не гони, Симсон! Когда это бабушка давала тебе столько денег!
   Видимо, не выдержав общего давления, Симсон раскололся. Это он все украл! Что-то продал, отсюда и деньги, а остальное оказалось спрятано прямо над нами, на чердаке.
   Меня давно звал к себе Шалин, у него две или три комнаты пустовали, но я ус-пел привязаться к 8-й Советской, нравилось мне это место, так что уступил горя-чим мольбам Симсона не уходить; поддался уверениям, что бес попутал и т.п. Остался…
   Где-то в это же время мы весьма серьезно поругались с Виком; я даже сказал, что не хочу больше его видеть. Вик впал в истерику, заплакал, порывался встать на колени, говорил, что я его единственный друг и т.п.
   Мне стало его жалко и, увы, мы помирились…

ПОСТИРУШКА

   Полгода в армии вполне достаточно для закалки мальчиков; можно научиться ухаживать за собой; жить в коллективе; ограничивать себя в чем-то и т.д.
   Симсон в армии не служил и элементарные вещи превращались для него в экс-тремальные…
   Когда все заговорили о больших «заработках» рэкетиров, Симсон (как ему каза-лось) занялся спортом, а чтобы демонстрировать свою причастность к спорту, все реже и реже стал снимать спортивный костюм…
   Спустя какое-то время многие стали морщить носы и укорять его, типа: «Сима, когда ты свой костюм постираешь? На нем столько грязи, что он скоро тебе штан-гу заменит!»
   Однажды Симсон спасовал перед общ.мнением и запросил совета:
- Алексис, покажи, как надо стирать!
- Элементарно,  Сима! Пошли в умывальник.
   Вскоре Сима замочил свой любимый костюм под моим чутким руково-дством…
   Примерно через неделю «коммунальные» жильцы предпочитали без лишней надобности не входить в умывальную: там чем-то воняло. Любознательный Вадик обнаружил источник вони – тазик с замоченным ( и уже начавшем гнить) костюмом; установив его принадлежность, он примчался ко мне с криком:
- Алекс, ну хоть ты заставь Симу свой костюм постирать! В умывальнике дышать нечем!
- Попробую, - успокоил я Вадика и  направился в Симину комнату, где и нашел его на кровати с гитарой…
- Сима, соседи возмущаются!
- Что такое, Алексис?! – вскочил он, отбросив инструмент.
- Костюм! Замачивают, Сима, на два-три часа, но не на неделю! Он завонялся, так что теперь уже пора стирать.
- Ой, а я думал, пусть мокнет подольше!
- Это слишком долго.
- А как стирать?
- Полощи его в теплой воде, пока она не станет чистой.
- Ясно! Я пошел!
   Сима убежал, но вернулся подозрительно быстро и снова свалился на кровать с любимой гитарой…
- Так быстро?!
- Ага! Я его с балкона во двор выплеснул!

ВОЗВРАЩЕНИЕ МАВУШИ

   После того, как я поговорил с Димкой и Виком, чтобы они не цеплялись к Маву-ше, они от него отстали, и какое-то время он тусовался в переходе, а потом ис-чез…
   Его уже, пожалуй, забыли (сколько времени прошло!), как однажды Димка и Вик примчались с ужасным известием:
- Алекс, Мавуша вернулся!
- Это хорошо; а вы что такие взъерошенные?
- Ничего хорошего, Алекс! Из-за этого мы и взъерошенные, что ничего хорошего!
- Не понял, а что случилось?!
- Алекс, Мавуша в рэкете! Они нас встретили на Невском и он у нас «стафф» ото-брал!
   К тому времени Д. и В. серьезно занялись фарцой: бегали по Невскому со «стаффом» и т.п. И к этому времени закончился золотой период фарцы, потому что вдруг, оттуда ни возьмись, появился рэкет. В одной такой группировке, про-мышлявшей на Невском, «работал» Мавуша, что для Д. и В. сулило безрадостные перспективы, ведь они расстались врагами…
- Алекс, поговори с ним! Он тебя послушает, Алекс! Пусть «стафф» отдаст! Ну или хотя бы больше не наезжает!
- Ну, я попробую, - пришлось уступить уговорам.
   Он действительно меня послушал и больше их не трогал…

ПОСЛЕДНИЕ ПРОВОДЫ ГОДА

   Портретисты на «катьке» казались мне неким «островком стабильности» в бур-ном «человекопотоке». Люди, по большей части, в возрасте, ходили туда серьез-но, как на работу; приезжаешь на «катьку» и знаешь уже, что их встретишь. И вдруг из этой «стабильности» выныривает художник Мишка и спрашивает:
- Алекс, а ты чем занимаешься завтра вечером?
- Да вроде ничем.
- Ну, если сможешь, подъезжай завтра вечером в «Джаз-клуб».
- Постараюсь. А что за дела?
- Ну, как бы мои проводы.
- Проводы?! Миш, так в армию тебе уже вроде поздно?
- Да я не в армию, я в Израиль!
- В Израиль?! На фига?!
- Ну так я же еврей.
- Серьезно?! А я и не знал!
- Ну да. Вот, решил на историческую родину как бы… Ну, приходи, Алекс. Буду рад тебя видеть.
- Конечно, Миш, обязательно.
   На следующий вечер в «Джаз-клубе» собралась почти половина «катькиных» портретистов. Во время замечательного времяпровождения (тогда еще и курить в туалет не гоняли) мне вдруг пришла мысль, что я здесь один поэт среди художников, что и озвучил Валере Ш. Развивая тему, посетовал:
- Хорошо вам, художникам, всегда на кусок хлеба заработаешь. А каково поэтам! Попробуй-ка выйди на Невский и продай «портрет в стихах»!
- Да, - согласился Валера, с этим не поспоришь, тут все сложнее, но вот твой «портрет в стихах» я мог бы написать.
- Да ладно, Валер!
- Нет, серьезно! Есть бумага с ручкой?
- Конечно.
- Давай.
   С клочком бумаги он отстранился (внутренне) от нашей компании и через не-сколько минут протянул мне его обратно. Там было следующее 4-стишие:

По мне, ты соткан из сизого дыма сигарет;
И даже, когда нам все по х…,
Твои вездесущность и всеядность
Свинцом гвоздят обожаемое нами сознание собственного значения.
                8.XII Jazz-cluв
- Мда-а-а-а! – глубокомысленно промычал я, пряча бумажку в карман.
- Похоже? – спросил Валера.
- Похоже, - кивнул я в ответ.
- Ну вот, - заключил Валера, - значит, мы тоже чуть-чуть поэты…

   
P.S. – 2007. Честно говоря, в тот момент я не очень понял, насколько дейст-вительно похоже. Возможно, я выкинул бы эту бумажку, но на обратной стороне Валера записал свой адрес, и поэтому я засунул ее в блокнот, под обложку…
   Через 16 лет из старого блокнота выпала пожелтевшая бумажка… Я прочел свой портрет и даже удивился, как быстро и точно он тогда это сделал…


1991

Я увидел молодого человека с изумительными глазами…
Стендаль о Байроне.

— Отечество в опасности! — сказал старый майор.
— Поставь кофейку, — ответил Ула.
В. Вигерюст. Герой Сонгдёлы.

В ответ Петр сказал Ему: «Господи, если это ты, повели мне прийти к тебе по воде». Он сказал: «Иди!» И Петр, выйдя из лодки, пошел по воде и направился к Иисусу. Но, глядя на бурю, испугался и, когда стал то-нуть, закричал: «Господи, спаси меня!»
Матфей. 14 г. 28—30 ст.


ФУРШЕТ-МАРАФОН

В канун Нового года на 8-ю Советскую примчался Вик и с ходу зая-вил:
— Алекс, ты тут, что ли, собираешься встречать Новый год?!
— А ты что предлагаешь?
— Поехали в «Прибалтийскую»! У меня там знакомые бритиши, с ними встретим.
— А поехали!
Знакомых Вика в гостинице не оказалось, но мы как-то быстро и легко примкнули к одной компании — «солянке» из финнов, итальянцев, американцев и… но всех не упомнишь.
После полуночи вечеринка приобрела фуршетно-лунатический ха-рактер: все бродили по этажам, номерам, барам, обнимались, целовались, поздравляли друг друга…
У каждого из нас было по фляжке виски «D.W.» и все пили прямо из горлышка. Поначалу жидкость эта мне напоминала одеколон, а к середине бутылки понравилась.
Сереньким зимним утром мы вывалились из «теплого чрева» гостиницы в питерскую стынь и хмурь в чудесном настроении, не пьяные до одури, но и не трезвые и  не поддавались окружающей среде, не хмурились…
Перебудив всех на 8-й Советской, мы закончили фуршет «русским застольем»…

НОЧНАЯ ПОЭЗИЯ

Как-то к Петрухе зашел немолодой прихрамывающий мужчина с внешностью старинного университетского профессора; правда, представил его Петруха по-простому: «Вот, Алекс, знакомься, сосед мой, Толик Шалин».
Слово за слово, и вскоре Шалин позвал нас к себе в гости, покормить холостяков домашним обедом. Жил он в соседнем парадном, в огромной квартире на втором этаже. История ее была туманной, потому что семь комнат на четверых не каждый мог себе позволить в то время…
Остальные это- его жена , смешливая, молодая, очень привязанная к мужу женщина; плюс двое сыновей дошкольного возраста. Мне запомнилось, как один из них ходил за матерью и клянчил:
— Ма, дай конфету!
— Нету!
— Ну дай, ма!
— Ты съел свою норму!
— Ма, ну одну конфеточку!
— Нет!
— Ма… Ну дай… А то я маяться буду!
И вот Толик (вернее, жена) накормил нас вкусным, сытным домаш-ним обедом и вскоре заявил мне что-то типа «мой дом — твой дом» и, вдобавок, «в любое время»…
Всё так и было, ложился он довольно поздно, и когда пару раз я воспользовавшись приглашением, заявлялся за полночь, он, открывая дверь, спрашивал:
— Есть хочешь?
— Не хочу.
— Не может быть! Скромничаешь. Так, что тут у нас…
Накормив меня ужином, Толик какое-то время сидел со мной на кухне, где мне разрешалось курить в форточку (низкую, большую и оттого для курения удобную), а потом говорил:
— Ну, Алекс, где диван, ты уже знаешь; если хочешь почитать что-нибудь на ночь, возьми в моем кабинете.
Такое гостеприимство привлекало; кроме того, появился еще один момент: Плеханова. В этом году мы стали бывать там все чаще и чаще и порой засиживались допоздна, а мне удобнее было добираться до Шалина, чем до 8-й Советской. Одна остановка на метро, до станции «Василеостровская», а там уж рукой подать. Я обычно шел по Среднему и, срезая угол через проходной двор, выходил на 8-ю линию.
Однажды приехал на последнем поезде. Поднялся наверх,  вокруг ни единой души: и то сказать, дело к часу ночи и к тому же холодрыга страшно неуютная. Иду через «свой» проходной, и вдруг из темноты:
— Брат, прикурить не будет?
— Есть, — кричу в темноту, притормаживая.
Появляются два мужика, среднего возраста, маргинального вида; даю им прикурить. Один спрашивает, видимо из-за моей бороды:
— Брат, а ты художник?
— Нет, — и как всегда, через стеснение, отвечаю, — поэт.
— Серьезно?! А прочти что-нибудь, если можно?!
— Конечно.
И я прочел:
Город поседел сегодня рано;
На земле оставляют раны
Пешеходы, автомобили,
Но затягивает их снег
Всех
В легкий хоровод
Побелевших вод,
Посветлевших лиц…
Падали ниц,
Просили:
— Приди, снег!
Снег, приди!
День черный прошел,
Светлый день впереди…
— Иди, снег!
Снег, иди…

( *В кафе у Академии художеств
Театр теней,
Театр прохожих…
Через замерзшее стекло дверей
Театр прохожих,
Театр теней…
На сцене — действо,
Внутри — покой.
Зал полутемный
Почти пустой.
Допит мой кофе.
Открыта дверь.
Последний зритель
Ушел в метель…   (*или это прочел?1из2-х)

Прочел и говорю:
— Ну, извините, надо бежать, а то человек ждет.
— Конечно, брат, конечно! Спасибо тебе!
Он энергично потряс мне руку на прощанье, но при этом пошел за мной и с восторгом заявил:
— Знаешь, брат, мне твои стихи напомнили что-то светлое из моей жизни! Знаешь, что-то такое! Что я уже давно забыл!
Я уже отошел от них, но смог услышать, как другой угрюмо скептически проворчал: «А может, это и не его стихи!»
Эта ночная рецензия запомнилась; во-первых, из-за «времени и места», а во-вторых потому, что позже эти же стихи вызвали абсолютно противоположную реакцию старого театрального режиссера…
ПЕРСПЕКТИВНАЯ ИДЕЯ — НОВЫЙ ОБРАЗ…

Как-то зимним студеным вечером столкнулся на Невском с Авдеевым Серегой. После их развода с Татьяной мы стали реже видеться и на этот раз решили посидеть где-нибудь, пообщаться. Улица к общению не располагала; да и что за общение без кофе!
Идем в один кафеюшник — закрыто; топаем в другой — то же самое. Есть вариант на М. Садовой, кофе варят хороший, но столы «лошадиные», т.е. высокие, круглые, за которыми можно только стоять. Правда, персонал не возражает, если сидят на подоконниках, но их там всего два, а народу всегда битком… Тык-мык — и тут облом!
— Подожди-ка! — восклицает Серега. — Тут за углом радиоко-митет, а там моя приятельница работает!
— А причем здесь радиокомитет и кофе?
— Там хорошее кафе.
— А кто нас туда пустит?
— Так она проведет.
— Ну и что мы стоим?!
Приходим; Серега с вахты звонит знакомой; она спускается, выписывает пропуска, и мы в кафе!
Отличный кофе, уютное кафе, никотин, интерес и доброжелатель-ность новой знакомой смешались в чудный «энергетик», так что я был в ударе, «солировал», да так, что она забыла о начале работы, потому что какая-то женщина заглянула в кафе и закричала: — ***, быстрее беги в …! Время!
— Ой, ребята, — вскочила она, — мне же пора! Звоните! Не пропа-дайте!
Она убежала, а мы оставались в кафе до самого закрытия — соскучились друг по другу; потом разбежались и снова столкнулись на Невском через пару недель…
— Помнишь девушку с радио? — спрашивает Сергей.
— Конечно; надо к ней как-нибудь заглянуть.
— Зайдем обязательно. Я видел ее недавно, она тебе привет передавала; и представляешь, спрашивает: «Сереж, а Алекс, он что, еврей?» Я говорю: «Алекс?! Еврей?! Чистый русский! Мой земляк, кстати! Откуда у нас там евреи! А с чего ты взяла, кстати, что он еврей?» А она мне: «Не знаю! Мне показалось; он такой умный!»
Мы посмеялись, а я вспомнил Губермана:
Перспективная идея:
Новый образ иудея…

Действительно, для меня это был «новый образ». Ну ладно, похож на литовца; здорово, похож на скандинава; даже на англичанина; но на еврея! Хотя, как раз это была «полоса сакральных сходств»…


 «МЕТИМ ПСУ ХВОСТ», или ПОЭЗИЯ СОВПАДЕНИЙ — I

В следующий раз встретил Серегу на углу Невского и Марата и он снова позвал меня в гости, на этот раз к другой знакомой, которая жила поблизости…
Ею оказалась одинокая женщина среднего возраста; то ли творче-ской, то ли околотворческой профессии…
Когда во время разговора зашла речь об Италии, она попросила рассказать о поездке подробнее. Я рассказывал уже о ночной встрече в Порто-Ново, как итальянские мальчишки спросили меня: «Англича-нин?», и тут она перебила мой рассказ, спросив:
— Слушай, Алекс, а хочешь посмотрим, кем ты был в прошлой жиз-ни?! Вдруг ты был англичанином!
— Давай посмотрим.
— Хорошо, — она сняла с полки книгу, — когда ты родился?
— 23 июня 1964 года.
— Так, посмотрим. Ну вот, так и есть! Ты рождался в 1625 году в Уэльсе. Был или музыкантом, или актером, или шутом, или религиозным фанатиком.
— А меня еще в детстве какое-то время звали англичанином!
— Да, а почему?!
— Мама — учитель английского; ее звали дети «англичанка», а меня, в начальных классах, «англичанин».
— А он, кстати, собирается этим летом в Англию, — вступил в разговор Сергей.
— Зачем? — поинтересовалась знакомая.
— Ну, я познакомился с девушкой в Турине, с Элизабет. Она учится в Кембридже и должна летом прислать мне приглашение.
— Слушай, Алекс, как у тебя интересно получилось!
— ?
— Ну, у тебя была масса помех, чтобы не попасть в Турин! А если бы ты не попал в Турин, то не познакомился бы с Элизабет и не попал бы в Англию!
— Точно! Я и не думал об этом.
— Вот и верь после этого в метемпсихоз!
— А что это такое?
— Это — переселение душ.
(Слово это я тогда узнал впервые, хотя о переселении душ слышать приходилось. Позже возникла целая цепь совпадений, связанных с этим, но это позже…)


* Метим псу хвост — так в «Улиссе» кто-то называл метемпси-хоз, чтобы легче было запомнить…


 «СЕРДЦЕ АНГЕЛА»

Благодаря видеосалонам многие к этому времени видели фильм «Стена», но его режиссера мало кто знал; однажды на «Катьке» кто-то сообщил:
— Завтра в «Октябре» ретроспектива фильмов Паркера!
— А кто это?
— Режиссер «Стены».
— О-о-о! Надо сходить!
Показывали пять фильмов: «Слава», «Миссисипи в огне», «Птаха», «Сердце ангела», «Полуночный экспресс». Понравились все, но два по-следних — это особый разговор…
Катарсис — вот состояние после «Полуночного экспресса»…
Ошарашенность и завороженность — после «Сердца ангела», а из-за этого, видимо, непонимание («А в чем там, собственно, дело?!»). Я шел по вечернему, оживленному Невскому в странном состоянии, как будто реальность вокруг не имеет ко мне отношения…
На углу Невского и улицы Восстания я чуть не закричал, так потряс меня хлопок по плечу, за которым раздался крик:
— Привет, Алекс!
Оборачиваюсь; знакомый художник; протягивает руку; улыбается…
Жму его руку и говорю, почему-то шепотом, среди общего шума:
— Перепугал!
Столкновение с ним начало выводить меня из этого состояния, но даже его остатки подействовали на моего знакомого; у него тоже расши-рились глаза и он тоже перешел на шепот:
— А что случилось, Алекс?
— Только что из кино! Никак от фильма не отойду!
— Да-а-а?! А что за фильм?!
–- «Сердце ангела»!
–- А где идет?
–- В «Октябре», Завтра последний день.
–- Ух, ты! Обязательно схожу!
Прошло не так уж много времени, и как-то звонит Димка:
–- Привет, Алекс. Не хочешь сегодня вечером со мной в Москву съездить?
–- В столицу или гостиницу?
–- В гостиницу.
–- А, тогда надо было кавычки ставить. Я не против. А что за по-вод?
–- Финнка знакомая приезжает. Ну, вообще их там целая группа бу-дет.
–- Ладно, где встретимся?
Финнов действительно оказалось много. Можно сказать, они оккупировали «Москву»; ну если не «Москву», то один из этажей –- точно. Царская Россия финнов кормила и поила; советская Россия только поила, накормить теперь они ее сами могли. Иногда мне казалось, что Ленинград для финнов большой бар на окраине, куда в будни далековато, а на выходные вполне можно завалиться… Мы как раз попали к началу пьянки, что очень важно, начало пьянки лучше не пропускать, и Димке не пришлось искать свою знакомую –- из одной группки в холле раздалось:
–- Дыма! Дыма!
–- А, вот она, –- обрадовался Димка.
После церемонии объятий, знакомств мы присоединились к ку-тежу…
Постоянной компании как бы не было; кто-то присоединялся, кто-то отсоединялся; кто-то уходил наверх, кто-то спускался вниз; кто-то шел в комнаты, а кто-то в буфет, и т.п. Мы с Димкой не очень налегали на спиртное и, видимо, поэтому сидели на одном месте…
К нам подошел парень, который выглядел повзрослее и потрезвее остальных; думаю, в основном группа состояла из студентов, а он, вероятно, был из преподавателей. К тому же он хорошо говорил по-русски, так что вскоре мы слегка отсоединились от прочих…
–- А пошли ко мне в комнату, –- вдруг предложил он, –- здесь шумно и к тому же мне надо позвонить.
–- Пошли.
 До своих ленинградских знакомых он дозвонился мгновенно; поговорив и опустив трубку, предложил:
–- Слушай, Алекс, а ты не хотел бы со мной съездить в гости?
–- Почему бы и нет, поехали.
–- Тогда я сейчас вызову такси.
 Было уже за полночь, когда мы выехали из «Москвы». Пустые улицы выглядели мрачновато; то же самое можно было сказать и о месте, куда мы приехали, и о квартире, и о хозяевах: молодой паре, одетой во все черное. Наш приезд их как будто не обрадовал. Они поочередно кому-то звонили и никак не могли дозвониться, а когда дозвонились, оказалось, этот «кто-то» не сможет приехать. Все это время хозяева были как-то напряжены, и только когда финн (услышав отказ приехать) засобирался назад в гостиницу, они расслабились…
Снова вызвали такси. Он подбросил меня до дома, и уже в своей кровати я подумал, что начало моего «приключения» чем-то напоминало сюжет «Сердца ангела»; так же из праздничной веселой толпы я попал в странное место, к странным невеселым людям, но на этом мой «сюжетный ход» оборвался…

РИГА

Первый раз я попал в Ригу то ли в конце 88-го, то ли в начале 89-го года; в Риге проходил конгресс какой-то секты (скорее всего, «Свидетелей Иеговы», ведь это в их стиле проводить конгрессы) и мы получили приглашение в нем поучаствовать. Воззрений этой секты я не разделял, но бесплатное жилье на время конгресса показалось заманчивым предложением…
Ленинградских сектантов хватило на целый вагон; мы, хоть и ехали с ними, но держались в сторонке, какие-то они были ненормально восторженные, распевали гимны, кричали «Аллилуйя!» и т.п.
Разместили нас на квартире у молоденькой латышки, тоже сектантки, естественно. На другой день она же нас и повела то ли в кон-цертный зал, то ли во Дворец спорта, где-то в спальном районе…
Народ съехался со всей страны, зал был забит до отказа. Наша ленинградская группка попала на балкон-галерею, опоясывающую зал, а основная масса ленинградцев-сектантов оказалась внизу…
В знак открытия конгресса ведущий предложил каждому городу встать и представиться. Начали с балкона. После каждого представле-ния зал аплодировал. Дошла очередь до нас, тогда Скворцов, Симсон и прочие начали шептать:
–- Алекс, давай ты скажи!
–- Ладно, поднимайтесь!
Все наши встали и я крикнул (с чего это в 88-м или 89-м году мне взбрело в голову?):
–- Санкт-Петербург!
Оваций не последовало; абсолютная тишина и масса удивленных взглядов…
Зато когда внизу, в зале, из основной группы крикнули: «Ленин-град», «наши» аплодисменты достались им. Мое предложение покинуть конгресс все «петербуржцы» встретили с одобрением и даже наша латышка (после этого она бросила секту), только надо было дождаться перерыва…
В перерыве мы посмотрели, как «изгоняют бесов» и «говорят на язы' ках». В первом случае группа сектантов обступала какого-нибудь несчастного больного и начинала вокруг него скакать и орать безумными голосами, видимо рассчитывая напугать бесов; не знаю, не было ли «лекарство» опаснее болезни?
Во втором –- опять же кучка сектантов чуть ли не с пеной у рта кри-чала какую-то абракадабру; между тем, «говорить на язы' ках» и значит «говорить на язык;х», то есть на реально существующих, но ни одного знакомого языка там не звучало; значит, набор звуков выдавался за большое духовное достижение! Лапша!
Нет, гулять по городу, сидеть в кафе и т.п. было гораздо инте-реснее, чем мнить из себя «великих и неповторимых» верующих…
А с латышкой мы подружились и ездили к ней в гости еще не раз; вот и в январе этого года мы ни с того ни с сего рванули к ней с Димкой и Виком.
Вечером на вокзале встретили Виковых знакомых парней.
–- Привет, вы куда, Вик? –- спросили они.
–- В Ригу.
–- Блин, а мы оттуда!
–- Ну и как там?
–- Баррикады, блин, около Домской площади! На площади костры! Народу! Русским там лучше не показываться! Ну, а если что, косите под стейцов или бритишей! В общем, говорите по-английски!
Пугали они нас, пугали, а страшно не было; мне кажется, если место хорошо знакомо и ничего плохого там с тобой не случалось, то и страх спит, до худших времен…
Доехали без происшествий. Вечером пошли с нашей подругой в центр, а там и правда «революционная активность»…
Мы походили по Домскому собору, в котором  находился революционный штаб; потом подошли к одному из костров. Там сидели только латыши, мужики от среднего возраста до пенсионного; говорили мы с ними по-русски и не встретили враждебности. Более того, они поили нас кофе, кормили бутербродами и уверяли, что русские латышам не враги, а враги латышам коммунисты. Что тут было сказать, мы и сами не являлись «поклонниками сов. коммунизма», так что общению ничто не мешало…
Так мы мило общались у жаркого костра, а потом неподалеку начали стрелять… где-то там… в темноте… Все сразу забегали и стало не до разговоров. Крики, беготня, стрельба, кого-то потащили на носилках; страшно не было, но я сказал себе: «Это не наша война, пора отсюда убираться!» К тому же ответственность перед мамами!
–- Всё, пошли, –- начал я собирать свою компанию, –- тут уже ловить нечего!
–- Не, Алекс, –- восторженно завопил Вик, –- я останусь! Я хочу воевать! Надо выручать латышей!
Я промолчал; не стал напоминать, что после разговора со зна-комыми (еще на ленинградском вокзале) он полдороги горячился и призывал бить латышей! Теперь он собрался воевать за латышей!
–- Ни фига ты, Вик, не останешься!
И как последний довод:
–- А если останешься, мы больше не друзья!
–- Да ладно, Алекс! Тут же круто!
–- Круто, пока не воткн;то! Ты-то ни за что не отвечаешь! А мама твоя что сказала? Что ты едешь под мою ответственность!
В итоге Вик подчинился и мы направились в наш спальный район. По дороге он не только канючил вернуться, но и успел стибрить где-то канистру с бензином. Потом увидел солдат у освещенного входа в какое-то здание через дорогу и ему пришла в голову «гениальная» идея:
–- О! Придумал! Щас я ее подожгу и кину в них!
–- Ну-ка, дай сюда канистру, камикадзе Паприкадзе! –- снова при-шлось воевать с Виком. Трудно «делать революции» семейным людям!
Наутро Вик уже не вспоминал о своих милитари-замашках, а строил вполне мирные планы на будущее; но в вечер нашего возвращения будущее Вика чуть было не угодило под «ножницы мойр»…



ЛОВЦЫ ЗАКРУЧЕННЫХ ВЗГЛЯДОВ

Если любовь беспредельна, если к ней не примешивается притворство, то она обре-тает непонятную силу.
Стендаль. Красное и черное.

Вот лучшего места для ужина, чем привокзальное кафе, трудно было найти! Оно хоть и Рига, а кафе на вокзале –- та же забегаловка, что и в большей части Союза; те же «беспосадочные» столы, атмо-сфера и т.п. Но вот уже набрали снеди, нашли свободный столик, перекусываем… Вик не в духе отчего-то; бросает косые взгляды на трех парней-атлетов за столиком неподалеку и бурчит себе под нос: «У-у-у! Лохи! Нарядились в «Пирамиду»*, думают, крутые модники!»
Поразительно! Как они могли заметить, перехватить его взгляды и при этом успеть почувствовать в них и ненависть и презрение! А иначе почему один из них вдруг подошел к нам и, ухватив Вика за плечо, потребовал: «Слышишь, пошли-ка выйдем!»
Страх –- лучший отбеливатель; лицо Вика моментально обесцветилось; и то сказать, даже если бы один из этих здоровяков «поработал» над Виком, то он мог бы надолго зависнуть в Риге, в какой-нибудь реанимации…
И тут снова включилась эта странная сила, что была у меня «там и в то время»; я заговорил с этим парнем; он слушал и прямо смотрел мне в глаза, а потом отпустил Вика, бросив ему на ходу: «Ладно, живи!»
Парни вышли из кафе, а Вик еще долго не мог прийти в себя, да и остальные были ошарашены и хранили молчание. Первым заговорил Вик:
–- Алекс, а отправление скоро?
–- Не очень.
–- Блин, что мы сюда так рано приперлись! В городе стоило поесть!
Окончательно Вик успокоился в поезде. После этого случая он слышать не хотел о Риге, не то чтобы туда снова поехать…

*«Пирамида» – это вроде бы польские джинсы, модные в то время. К счастью, я давно перестал интересоваться модой к тому времени, поэтому на сто процентов не знаю эту «тему». Что касается фарцовщиков, к низшему разряду которых относился и Вик, то у них была своя шкала ценностей (и моды как таковой у них тоже не было), куда «Пирамида», естественно, не входила…

P.S. – 2008, ноябрь
Закончил «Красное и черное», и пока еще вторая часть моей рукописи у меня, взял из нее один эпиграф и один «постграф», что ли:

«Пока Жюльен был уверен, что Матильда его презирает, он стал одеваться как настоящий парижский щеголь. Но у него было преимущество перед такого сорта людьми: одевшись, он переставал думать о своем костюме.»
Я тоже, со временем, стал одеваться как настоящий ленинград-ский фарцовщик, но не из-за «Матильды»; просто это был «ключ» к интуристовским гостиницам, к таким западным «островкам» в сов. действительности. Так было легче иметь дела с фарцой, вроде бы свой; но на этом интерес к одежде заканчивался, как к своей, так и чу-жой. Какая разница, во что одет хороший человек!


ВЕСЕЛЫЕ НОЧНЫЕ… ПОХОРОНЫ

Вновь пришло лето, а с ним белые ночи, как будто специально соз-данные для прогулок с друзьями; в одну из них мы бродили большой компанией по центру. Сидели на набережных, выпивали, дурачились, веселились, а когда развели мосты, всей компанией пошли к Петрухе. По пути мы с ним отстали от остальных, увлекшись разговором… И вдруг, в паузе, в наступившей тишине, я услышал… музыку! (Это было на Большом проспекте Васильевского острова, где-то между 5-й и 9-й линиями). И всё бы ничего! Как-никак, перестройка; уже многое можно; и ночь ведь белая, в такую можно и музыку! Но какая бы ни была перестройка, а хоронить кого-то ночью, да еще с оркестром, –- это уж слишком! Казалось, процессия движется в нашу сторону от Гавани, она еще довольно далеко и вряд ли мы с ней встретимся, но музыку вот услышали. Сама музыка, кстати, была второй странностью: из-за какой-то издевки, намеренной фальши в ней, мерещилось, что это не просто похороны, а похороны какого-то «главного урода»! И, естественно, со-став участников еще тот!
Услышав музыку, я замедлил шаг, Петруха тоже; молчание затяну-лось и тогда, коснувшись его руки, я спросил:
–- Петруха, ты музыку слышишь?
–- Елы-палы! –- очнулся он. –- Как хорошо! Если и ты слышишь, значит, не белая горячка! Ты ведь почти не пьешь.
Тут мы рванули догонять нашу компанию. Пока бежали –- слышали; пока спрашивали, слышат ли они –- музыка играла; но как только они хором захохотали –- пропала музыка!
«Да какая музыка! –- кричали нам со всех сторон. –- Что у вас, горячка, что ли?! Это просто шум! Вон, на Неве, цепи звенят на корабле! Вон машина тормозит; вон компания идет, хохочет; вон…»
Конечно, они нам не поверили, думали, мы прикалываемся. А кто прикалывался-то?!

P.S. – 2007
А ведь мы тогда еще не знали, что осталось совсем немного времени до «похорон» Советского Союза… В каком-то смысле и Союз похоронили ночью…
А еще в 2007 я прочел, впервые, трилогию «Христос и Анти-христ» Д. Мережковского и только из этой книги узнал, что порой Петр I устраивал ночные «шутовские» похороны…
И вот еще, Петруха после той ночи вдруг начал писать, рисовать, «царапать» уродов. Как-то я заехал к нему около полудня; входная дверь нараспашку, что не удивительно, Петруха вошел в запой… Вхожу, вижу — еще спит. Иду на кухню и варю кофе; приношу в комнату. Около дивана, на котором спит Петруха, стоит низкий длинный стол, напротив дивана, тоже у стола, два кресла. Сажусь в кресло и одну чашку с кофе ставлю на стол поближе к Петрухиному «органу обоняния»; действует, Петруха начинает просыпаться!
Над диваном висит большая картина с одним из Петрухиных уродцев, и вот, в какое-то мгновенье, когда он стал выбираться из сна и был еще частичнотам и уже немного здесь, на какое-то неуловимое мгновенье они стали похожи! Автор и его «творение»…


НЕВЫЕЗДНОЙ ГОД

Ни с кем я не переписывался так активно, как с Элизабет. На 8-й Советской все уже знали, что серенький конверт с цветными пятнами в углу — это «для Алекса из Англии». Мы уже почти договорились, что этим летом я приеду к ней в гости; как всегда, надо было смотаться в Константиновку и предупредить мать.
В селе ждали перемены: мать продала дом! Тот, в котором я вырос; в котором однажды «почувствовал Вечность»… Она перебралась к родителям, от которых когда-то так мечтала вырваться; мне тогда и в голову не пришло, что для нее это начало трагедии; впрочем, и она, по-моему, не совсем осознавала это.Скрытая трагедия заключалась в ее прощании с мечтами; она вернулась на исходную, по-теряла веру…
Хотя в дедушкином доме оказалось тесновато, но тем не менее я что-то загостился; особенно понял это, когда на мое имя из Питера при-шел увесистый пакет. Это Симсон, не дождавшись меня, переслал письма Элизабет и Минны, а с ними и приглашение. У этого приглашения был определенный срок, до которого оно оставалось действенным, и получалось что вряд ли я успею им воспользоваться, так что, уже в поезде, пришлось написать Лизке, что летом мы, скорее всего, не увидимся…
Осенью Элизабет известила меня, что нашла себе бой-френда… Что так долго была одна и наконец встретила хорошего парня, и т.д. и т.п. Да! Но это не помешает нашей дружбе! Мы можем видеться каждое лето! И т.п. Тут я понял, что если бы летом поехал по тому приглашению, то вряд ли уже вернулся бы в Советский Союз. Мое отношение к Элизабет изменилось за год после нашего расставания: воспоминания о ней, переписка и что-то еще породили если не любовь, то понимание, что она была бы хорошей женой и хорошей матерью и что «когда-то ведь надо заводить семью» и т.п. Что ж, она долго ждала моего шага навстречу, и я бы его сделал, если бы не опоздал…


ОЧЕРЕДНАЯ ВОЙНА

Когда-то были очереди за «предметами роскоши», типа индийские джинсы, чешская обувь, сгущенное молоко, растворимый кофе и т.п.; то есть за всем, без чего все-таки можно обойтись. Но к 91-му дошло до аб-сурда: появились очереди за молоком (это в России-то!) и даже за чашкой кофе или тарелкой супа! Тогда стали случаться истории, равные по дикости сложившейся ситуации…
На ул. Скороходова, прямо напротив РОВД, расположилась сто-ловая «из приличных»; чистенькая, с неплохой кухней и т.п. В 91-м она тоже не избежала общей участи: в ней, почему-то, появились длиннющие очереди…
И вот как-то, в обеденное время, такая очередь безропотно пропус-тила дежурного по РОВД к окну раздачи, понимая, что человек на служ-бе…
Только служивый собрался обслужить себя, как к окошку подскочил шустрый водитель «Скорой помощи» (которого очередь тоже про-пустила) и полез вперед, подшучивая:
–- Работникам «Скорой» есть надо быстро!
–- Быстро, но после меня! –- уперся милиционер.
–- Ну слушай, давай я возьму, а то вон врачи сидят ждут!
–- После меня!
Слово за слово, и они завелись; вышли; перепалка перешла в перестрелку…
Вернее, стрелял только милиционер, в шофера… Смерть за та-релку супа! В великой стране; на пороге XXI века…
Люся –- мама Потапыча, главная добытчица, –- была свидетельни-цей драки баб в очереди за молоком…
В огромной очереди, позвякивающей огромными алюминиевыми бидонами и состоящей практически из женщин, вспыхнула ссора; ссора перешла в драку и одна из потасовщиц стукнула другую бидоном по го-лове!
–- Оглушила?! –- удивился я.
–- Куда там, Алекс, оглушила! Убила! Вот и не знаешь нынче, вер-нешься домой или нет! Называется, за молоком сходила!

P.S. – 2008
Пытаясь уточнить, когда стреляли в Риге, взял в краевой биб-лиотеке подшивку «Комсомолки» за 91-й год и наткнулся на такие слова: «Мы погибнем не на войне, а в очередях» (З. Ерошок. «КП», 16.02.1991).
А я в том же году написал…

Очередной питон
Люблю, иногда, утром выйти
и в городе потеряться,
настолько, чтоб растеряться
и всему вокруг удивляться.
Но недавно пошел за своими глазами
и ужаснулся:
город был наполнен питонами
огромными.
Высотой они
в человеческий рост.
Длиною…
Когда какой.
Они худые и злые,
вероятней всего, больные.
Но при этом успешно размножаются.
Они шипят и плюются,
кусаются,
толкаются,
дерутся.
Водятся
у мест распределения питания.
Реже
у пунктов коллективного развлекания.
Я вначале их сторонился,
но подошел поближе
и вижу,
через витрину,
соблазнительную картину:
над чашечкой кофе –- парок…
Пирожок с …
Может быть, без…
Только ж он есть…
Я хочу есть!
Тут меня питон и проглотил…
Я не закричал, не завопил,
был, как кролик, тих и не болтлив.
И пока питон меня питонил,
был, как заяц, я ему покорен.
И всего приманки –- пирожок!
До чего дожились,
кто поймет?!
Не хочу питоном становиться!
Лучше голодухой удавиться!
Или сигаретой отравиться!
Но очередной питон змеится
у табачной лавки…
Страшный сон…
Кто же я?
Я заяц иль питон?
Что это –- страна? Иль серпентарий?
И какой же гад творит такое?
И какой же шип кругом стоит:
«Пресмыкайся!
Пресмыкайся!
Пресмыкайся!»
Пресмыкайся,
чтобы жрать и жить.
1991. СПб.

АВГУСТ

Улетевшая в Голливуд Татьяна была «русской немкой», но у меня осталась в Ленинграде еще одна знакомая «русская немка» Татьяна, даже с похожей фамилией, на «В». С ней мы познакомились пару лет назад в Гатчине, в финском молельном доме. И хотя оба перестали ездить в «финский дом», но успели подружиться, более того, я ею увлекся…
Жила она в общаге, где-то на окраине; я стал бывать у нее и как-то попытался объясниться, на что она сказала:
–- Извини, Алекс, ты мне нравишься, правда! Но у меня уже есть друг! Если бы мы встретились раньше!
–- Странный у тебя друг, – с упавшим духом пошутил я, –- он что, человек-невидимка? Я его ни разу не видел!
–- Почти человек-невидимка! Он –- геолог. Постоянно в разъездах; но у нас всё серьезно! Мы даже пожениться собираемся!
И хоть я снова опоздал, но, в утешение, мы остались друзьями; «друзьями-заочниками»; т.е. то случай, то общие интересы сталкивали нас периодически и тогда мы могли надолго «зависнуть» вместе, а потом снова долго не видеться…
И вот этим летом мы случайно встретились где-то в центре. Долго сидели в кафе, а на прощанье Татьяна говорит:
–- Если хочешь, Алекс, заходи как-нибудь в гости.
–- Да я твою общагу уже и не найду! Давай запишу адрес по новой.
–- А я в центре сейчас живу. На Галерной.
–- О-па! У мужа?
–- Да нет, одна, вернее, с дочкой.
–- А с мужем развелись?
–- Нет. Он погиб.
–- Жалко. Я ведь даже не видел его ни разу.
–- Да и дочка практически не видела. Ну извини, мне пора бежать.
–- Да и мне пора, но я зайду обязательно.
Как-то августовским вечером случайно оказавшись неподалеку от Галерной, я достал блокнот, нашел Татьянин адрес и «заскочил на ого-нек»…
Мы проболтали допоздна, а когда хватились, что уже ночь на дворе, то Татьяна предложила остаться; дочка гостила у родителей, так что всё было в порядке…
Мы еще долго, лежа в разных концах комнаты, говорили в темноте, пока почти одновременно не отключились.
О, семейная жизнь! Вкусные запахи с кухни бодрят проснувшегося не хуже душа!
–- Проснулся? –- Татьяна вошла, как раз когда я потянулся под одеялом.
–- Да, вернулся!
–- Будешь завтракать?
–- Не откажусь! А что на завтрак?
–- Жаренка с картошкой, омлет, каша, ах, да, там путч, случился, варенец и кофе.
Так я услышал о путче, между кашей и варенцом. Мы завтракали, и Татьяна жаловалась на нелегкую жизнь дворников в «смутные времена»:
–- Нет, ты представляешь, надо было им соорудить баррикаду прямо на моей территории!
–- Ужас!
–- А то! Они революцию сделают –- и гулять, а нам за ними мусор убирать!
На улицах все шло своим чередом, не считая газетных киосков, они-то были закрыты, а все остальное: магазины, транспорт –- рабо-тало; так же спешили по своим делам пешеходы, а в переходе у «Гостиного двора» мужик играл на двуручной пиле…
Зато в холле на Плеханова телевизор мрачно гремел «Лебединым озером», а обступившие его американцы спорили, идти им на баррикады или нет. Потом все решили, что это «внутреннее дело», а значит, идти никуда не стоит, и только Бэтси с Виком настаивали на необходимости «защищать демократию!».
Особо активные все-таки пошли к баррикаде. Около нее почему-то было очень много бандитов, которые тогда легко отличались от нормальных людей.
Весь этот день, всё это напоминало плохую пьесу, но «актеры» ве-рили в значимость своих ролей…
Татьяна оказалась права: революция окончилась гулянкой; на Дворцовой площади устроили рок-концерт в честь «победы демократии»; хороший был концерт, замечательный был рок…

ПЛЕХАНОВА – III (НЕЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ)

Начав описывать 91-й год, я как-то позабыл о Плеханова, а ведь оно чуть ли не в «дом родной» превратилось; как-то так незаметно вышло, что мы стали там бывать почти каждый вечер и часто сидели до самого закрытия бара.
Все вахтеры нас уже знали и в основном даже не требовали пас-порт, а со сменой Марины (и особенно с ней) мы даже подружились.
Марина была поразительной женщиной. Когда я впервые увидел ее мельком за стойкой вахты, то сказал Димке (или?):
–- О, кто-то дочку свою привел на смену!
А когда мы познакомились, то оказалось, «дочка» даже чуть старше меня.
Мы сразу друг другу понравились, почувствовали, что оба из «нестареющих». Она, конечно, была замужем, что являлось для меня табу на «последний вид отношений» с противоположным полом. Мы подружились, и она даже заинтересовалась моими стихами.
Однажды пожаловался ей, что картины («комиссионные») про-даются всё хуже и хуже и что, видимо, придется искать какую-то другую работу, на что она заметила:
–- Но чтобы было много свободного времени!
–- Почему?
–- Чтобы ты мог писать!

В связи со всем этим нам уже не требовалось «идти к кому-то», мы просто приходили в бар. Не помню, как к нам присоединились художник-увалень Паша и юноша-флегмат Ян и тоже стали завсегдатаями, а из иностранцев как бы нашей стала Бэтси, прикольная тетенька из штата Огайо. Остальные относились к числу приходящих-уходящих, но никак не к завсегдатаям…
Как-то «по свежим следам» я попытался поподробнее описать то, что там происходило, и это позволило немного «сохранить атмосферу», но почему-то прекратил; гораздо позже обнаружив тетрадь с этими записями, удивился, что многих я за это время успел забыть; память их не сохранила, только бумага…
Здесь текст из той тетради, практически без изменений…

* * *
Как-то в баре  показывают на двух видных парней, которых мне приходилось здесь видеть и раньше; парни сидят с двумя американками, что и вызывает реплику:
–- О, блин, Макс и Валера новых стейчих сняли!
–- Как новых, –- спрашиваю, –- они у них не первые?
–- Да они тут уже, знаешь, сколько их через койку пропустили! Уме-ют!
М. и В. держатся особняком, всегда вдвоем; ни разу не видел их в какой-нибудь компании, только они и американки. Но новости о них ходят. В итоге, Макс все же женился, опять таки на американке, а Валера завел постоянную невесту.
Другое дело Дима В. Этот –- открытая душа, ладит со всеми, хотя у него тоже есть своя компания: три парня и три девчонки.
Куда ни кинь, у Димки В. биография: отец плавает; мать летает; сам он уже женат; на бритишовке; ну и вдобавок ко всему –- директор совместного предприятия. Естественно, в своей компашке он лидер.
На директора фирмы Димка не похож: весь на «ньюфейшене»; в рваных джинсах он пришел в стейцовое консульство, где за визами стойла огромная очередь; причем, в основном, «навороты», т.е. кооператоры, мажоры и их дамы; все, естественно, «на коже, брюликах» и т.п. Увидев Димку, очередь от души посмеялась, но советник глянул на него, потом в документы (фирма в Союзе, значит, в Штатах не зависнет) и визу поставил, а многим из этой очереди в визе отказали.
На Плеханова Димка познакомился с тремя стейцами: Джеком, Райаном, Джеффом –- и начал с ними тусоваться. Увидев их в первый раз, я сразу же сказал своей компании: «Быки!» Тут был и Димка В. и он первый стал спорить, типа: «Да, конечно, спортсмены и всё такое, но не такие уж и быки! Ничего ребята».
Но чем больше я их узнавал, тем больше убеждался в своей право-те, но никто не соглашался со мной, что «король голый»…
Всё же, не более чем через месяц, Димка В. сказал: «А ты, Алекс, был прав! Они и правда быки» Но почему он это признал, чуть позже…
Джек устроил «пати», но девчонок из Диминой «команды» не пригласил; вернее, пригласил только Ухо (ее так звали за огромную грудь), а Райан и Джефф привели девчонок с улицы; двух куколок, которые на Плеханова и вообще в подобных местах впервые, поэтому удивленно на все смотрели большими наивными глазами…
Одна оказалась рядом. Я молчал; она тоже, только своими голубыми глазищами (ресницы хлоп-хлоп-хлоп) на меня. Пока я молчал, наблюдая за шумной вечеринкой, она не отрывала от меня взгляда, но потом подбежал Димка маленький, что-то спросил, а я на чистом русском ответил; убедившись, что я русский, девчонка отвернулась и больше не обращала на меня внимания. Я мог бы ее обмануть, «закосить» под стейца и затащить в постель, но что-то во мне уже необратимо изменилось, и совсем не хотелось «удовольствия любой ценой»…
Таких девочек «наши быки» таскали пачками и ни одна, несмотря на всю их неоспоримую привлекательность, не произвела на меня большого впечатления; иначе говоря, я не завидовал быкам, до Наташи; только о ней я пожалел и только ее запомнил.
Джек познакомился с ней на Невском и пригласил зайти на Плеханова, благо рукой подать.
В  номере он показывал ей фотографии своего дома, машин и прочих благ; рассказывал об этом, а потом предложил, кивая в сторону душа: «Наташа, не хочешь помыться?» Это –- прием; если девушка соглашается помыться, значит, практически, она соглашается остаться на ночь.
Наташа соглашается. Тогда Джек показывает, что где, и говорит: «Ты мойся, а потом спускайся в бар; я пока пойду закажу ужин».
Джек заказывает ужин и подсаживается к нам. От чьего-то предложения поехать в гости отказывается: «О, к сожаленью, я не мочь! У менья там Наташа мойся! Да она скоро спуститься на ужин».
Вскоре она спускается, и я прикусываю язык; какая она! Вся такая остренькая! Можно порезаться. Хотелось бы порезаться!
Место оказывается только рядом со мной и мы, как-то моментально, находим общий язык. Оживленно болтаем, а она, почему-то, придвигается все ближе и ближе ко мне; уже ноги наши прижимаются друг к другу и такая энергия, такая волна жара вдруг рождается от этого контакта! Но тут Джек приносит ужин!
Они не засиживаются; допив кофе, уходят; и первый раз мне хочется оказаться на месте Джека…
Так вот, после месяца знакомства Димка достал для «US-троицы» путевки в Дагомыс, на неделю; причем путевки шли через его предприятие и каким-то образом ничего не стоили для стейцов, как и для Димки с Т;лстым. Пришлось помучиться с Аэрофлотом, ведь у стейцов не было «разрешений на периферию»; видимо, из-за этого же их не хотели селить в дагомысской гостинице и опять Димке пришлось всё устраивать…
–- Кто идет в ресторан? –- на следующий же день в Дагомысе спрашивает Райан у своей компании и тут же сам отвечает:
–- Идет тот, у кого деньги!
То есть они не то что не проставились Димке с Т;лстым за все его хлопоты, они всю неделю их просто игнорировали!
Так что главный защитник этой «бычей упряжки» стал их же глав-ным обвинителем; бывает и так.
Есть еще одна категория…
На этом я бросил писать «по свежим следам» и теперь уже не пом-ню, о чем та история… Я и Димку В. совсем забыл, пока не нашел эти записи. Память –- она такая!

КАК СОЛНЦЕ

Как-то в городе объявился старый приятель Потапыча; он то ли долго жил за границей, то ли еще что, а потом вернулся и они столкнулись на выставке…
Приятель этот купил мастерскую где-то в центре и пригласил к себе Потапыча, показать новые работы; Потапыч позвал меня с собой, потому, возможно, что надо было искать новый адрес.

(Маму по сей день удивляет, как я ориентировался в Ленинграде, когда мы с ней были там вместе:
–- Как это так?! Мы вышли с вокзала и ты моментально привез меня к Вале, на Чкаловский! Ты же раньше там не был?
–- Не был.
–- А как же ты так ориентировался, как будто там уже был?!
–- Сам не знаю. Я точно так же ориентировался в Лондоне, но, при этом, с трудом в Турине.
–- Да-а-а.)

Мы слегка покружили с Потапычем по проходным дворам и, в конце концов, попали в нужное нам место; в темноватый двор выходил черный ход продмага, около которого несколько грузчиков обмывали «конец рабочего дня». Сидели они у горы ящиков, на ящиках и вокруг ящика, который был аккуратно, по-домашнему, застелен газетой и на удивление эстетически сервирован обильной (!) снедью.
–- Приятного аппетита! –- пожелал я отдыхающим и только потом поинтересовался. –- Не подскажете, где здесь мастерская художника ***?
–- А-а, художник! Знаем такого! –- хором закричали мужики и объяснили, как его найти; мы собрались уходить, но тут они предло-жили:
–- Выпьете с нами?
–- Не откажемся! –- просиял Потапыч, и мы присоединились к их кружку.
Потапыч выдул свою порцию, а когда подошла моя очередь, я попросил наливающего:
–- Мне «на пальчик»! Чуть-чуть.
–- А что так? –- удивился он. –- Болеешь?
–- Не, просто водку не люблю.
Мужиков это удивило, но по-хамски настаивать они не стали, как-никак питерские грузчики...
Хорошо было с ними сидеть и вечер был замечательный, но все же пришлось откланиваться, ведь шли-то к Потапычеву приятелю; итак,мы попрощались, отошли на несколько шагов, и вдруг один из них вскакивает, догоняет нас и с ходу:
–- Слушай, Алекс, если тебе нужны какие дефициты, так ты заходи! Спросишь ***.
–- Спасибо, ***, может, и выберусь как-нибудь.
–- Слушай, Алекс, я таких, как ты, никогда не встречал! Понимаешь, ты какой?! Ты… как… солнце!
Вот тебе и грузчик! Люди образованные выдавали возвышенное, типа «Ты похож на бога!» А он по-своему высказался, оригинальнее. В чем-то он был прав, ведь Солнце –- это большой «ядерный реактор», а я был «реактор» маленький; накопил на юге энергию солнца и делился ею с северянами, пока была…

P.S. – 2008
Забавно, но в «теорию грузчика» даже погода вписалась, ведь когда я впервые приехал, была суровейшая зима; пока жил в Ленин-граде, зимы стали мягкие, даже Нева не замерзала, а когда в 93-м уехал, снова «вернулась» зима… Скворцов писал мне с удивлением: «Алекс, Нева замерзла!!!»

ВАУ-ФАКТОР

«Хорошая баня дороже обеда» –- кажется, есть похожая русская поговорка, которую я полностью разделяю. Хорошие бани в Ленинграде были и одна из них располагалась на Марата, а мы жили неподалеку и раз в неделю ее посещали…
Мне, и без того не отягощенному плотью, баня «дарила крылья»; после нее тело становилось по-птичьему легким, почти несуществен-ным…
Мы часто ходили туда большой компанией, но в этот день оказа-лись лишь вдвоем с Симсоном; попарились замечательно; выходим на улицу, и тут Симсон спросил о чем-то важном для меня.
(Необходимо отступление, чтобы рассказать о моем образе мышления. Дело в том, что я живу озарениями: то есть, если, допустим, в некой книге какое-то место меня удивило, озадачило, поразило и т.п., то я не стану сразу же над этим местом размышлять, нет, буду читать дальше, а это место уйдет в подсознание, чтобы рано или поздно вернуться… озарением!
Вообще, подсознание –- странная штука! Не знаю, как другие, а я настоящий «музыкальный автомат»! Во мне тысячи песен, мелодий, мотивов… Не целиком, конечно, обрывки, кусочки, но тем не менее; от мало известного Paolo Conte, или Лу Рида, или Гарри Беллафонте до всем известного Цоя, или Пугачевой, или «Призрака оперы». И вот вопрос! Кто «заказывает музыку»?! Почему вдруг ни с того ни с сего начинаешь мурлыкать что-нибудь не слышанное лет сто?! Попробуй-ка объясни! Так и тут, что-то вызывает «это» из подсознания, а сознание готово к этому и бац! Ба-бах! Взрыв! Озарение!)

Так вот, Симсон спросил о чем-то и «вытащил» одну из таких тем из моего подсознания. И я начал отвечать  и при этом сам понимать это, плюс невесомость тела, плюс горение восторга и т.п.
Видимо, когда мы вышли с Марата на Невский, был как раз пик вдохновения; я почти ничего не замечал вокруг, рассказывая об «этом» Симе. Мимо нас прошла толпа каких-то «фирмачей», но я не обратил на них внимания; другое дело Сима, не так уж часто он видел иностранцев, поэтому он пожирал их глазами и даже обернулся попялиться на них… В момент, когда мы с ними поравнялись, какая-то девушка в их группе вскрикнула восхищенно: «Wow!» Мало ли чему можно было восторгаться в Ленинграде, но Сима, обернувшись, узнал причину и задергал меня за рукав, восторженно повторяя:
–- Алексис, Алексис, смотри, одна американка на тебя запала!
–- На меня?! –- удивился я и тоже обернулся.
Действительно, девушка, по виду американка и студентка, устави-лась на меня; при этом она тоже что-то тараторила своим попутчикам, кивая в нашу сторону…

P.S. – 2008
Примерно через год, на этом же месте, я получил «записку свыше», что-то вроде наставления перед поездкой в Англию, но это из другой оперы…
А через 17 лет, читая Стендаля, наткнулся на его воспоминания о Байроне и снова вспомнил то «Wow!»; но это тема для «Поэзии совпадений»…

ПАЛОМНИЧЕСТВО «ЧАЙЛДА» И АЛЕКСА (К ПАПЕ!)

Была у меня одна загадочная знакомая Света Ф. Всё, что я знал о ней, –- это где она живет (на углу Невского и Мойки, там раньше было лит. кафе), а чем она «дышит», чем занимается –- не ведал. Может быть, и ничем, так как, по словам Мишки Г., «ее предки какие-то большие шишки»…
Однажды она окликает меня на Невском:
–- Привет, Алекс! –- как всегда, со своей очаровательной улыбкой. – Давно тебя не видела.
–- Это точно, давно не встречались.
–- Спешишь?
–- Да нет, просто походка такая, как в той песне –- «летящей поход-кой…»
–- Может, тогда кофе где-нибудь выпьем?
–- С удовольствием! Двойным!
За кофе она мне вдруг заявляет:
–- Кстати, не хочешь в Польшу поехать?
Тут надо заметить, что Света мне очень нравилась и меня не так Польша заинтересовала, как возможность куда-то поехать с ней вместе; поэтому я «взял быка за рога»:
–- Конечно, хочу! А когда?! Как?!
–- Завтра днем поезд; отходит с Белорусского вокзала.
–- А виза?
–- Виза не нужна. Тут как бы советские католики выпускаются на встречу с Папой.
–- Что, просто сел в поезд и поехал?!
–- Ну, сначала тебя должны внести в список.
–- А где?
–- В костеле. У тебя же есть загранпаспорт?
–- Есть.
–- Впрочем, там можно и по обычному, кажется; главное, быть в списке. Только я боюсь, в список уже не вносят.
–- Слушай, Свет, тогда я помчался в костел; получится –- поедем вместе, не получится –- приеду проводить.
–- Давай. Удачи тебе!
Примчался в костел и узнал, что она права, в списки уже не вно-сят…
Ночевал я в Академии, а утром вдруг решил махнуть в Польшу без списков, надеясь на «авось» и свою удачу.
Примчался на 8-ю Советскую, чтобы взять паспорт и кое-что из ве-щей, а там меня ждет Вик:
–- Алекс, где ты пропадаешь?! Ищу тебя со вчерашнего вечера! И никто не знает, где ты.
–- А что такое?
–- Да я со стейцами познакомился, прикольными. Они хотели бы с тобой познакомиться: поехали в «Прибалтийскую»?
–- Не могу, Вик, я в Польшу еду.
–- Ну не прямо сейчас же ты едешь? В будущем?
–- Прямо сейчас.
–- А что ж ты молчал?! Когда ты визу получил?!
–- Да я без визы.
–- Как это?!
–- Давай по дороге объясню, а то время поджимает. Проводишь меня?
–- Конечно! Поехали.
По дороге всё ему рассказываю и Вик загорается на глазах:
— Алекс, а мне можно?!
— Давай, только родителей предупреди.
— Я позвоню с вокзала!
— Ну, тогда вперед!
На вокзале столпотворение молодежи, как на рок-концерте; ищу Свету, но где там!
Наконец подгоняют поезд и начинается штурм вагонов.
Мы попали в «голову» состава и даже, хоть и с трудом, нашли сво-бодные места…
Моментально познакомившись с соседями, вскоре были пригла-шены к столу, на домашние лакомства…
После совместного перекура я решил отправиться на поиски Светланы и нашел; в другом конце. Она, в отличие от своей надутой компании, мне обрадовалась, поэтому мы всех покинули и ушли с ней курить в тамбур, где проторчали довольно долго…
Мест в их вагоне не было, так что остаться там я не мог, но периодически ходил к ней «в гости». Ближе к вечеру, когда многие «паломники» стали навеселе, в тамбуре одного вагона (где-то посередине состава) шумела в стельку пьяная компания; из распахнутой настежь двери обдавало свежим воздухом и… предчувствием трагедии…
И вот я протискиваюсь через эту толпу, уже на обратном пути от Светы, и вдруг кто-то обнимает меня сзади за плечи и кричит: «Слышь, подруга, выпей с нами!» Это всё длинные волосы! Я оборачиваюсь; пьяный ловелас видит мою бороду и раскрывает рот от удивления!
— Сказал бы «друг», –- кричу в ответ, –- я бы выпил с вами!
И иду дальше, в свой вагон…
Буквально через 5–10 минут поезд резко тормозит; многие валятся со своих мест; начинается беготня, выяснение причин и т.п.; наконец кто-то сообщает: «Из *** вагона парень выпал на ходу!»
Что ж, этого и следовало ожидать: открытая дверь пьяным не игрушка!

КОНТРАБАНДИСТ

Итак, с «песнями-плясками» и происшествиями наш поезд добрался до белорусско-польской границы (кажется, это был город Гомель); там всех пересадили в «европоезд» и осталось ждать прове-рок…
Первыми прошли таможенники; в сумках они особо не рылись, а документы не по их части. Потом в коридоре кто-то сказал: «Погранцы пошли! С того конца!» Наступал «момент истины»: возможно, наше с Виком путешествие подходило к концу…
Я вскочил и направился к выходу из вагона (а мы снова сели в крайний).
— Куда ты, Алекс?! –- нервно подскочил Вик.
— Пойду посмотрю, может, можно выйти и перебежать в вагон, что уже проверили?
— Не, –- объяснил мне кто-то в коридоре, –- не получится! Погранцы стоят у выхода, никого не выпускают!
Пришлось вернуться в свой отсек. Все как-то нервно молчали. На полу отсека, у окна, были свалены в огромную кучу здоровенные сумки; ведь, если по правде, большинство ехало, чтобы срубить бабок, везли на продажу всякую всячину…
— Вот, –- киваю в сторону кучи, –- можно свернуться на полу калачиком, а сверху сумки! Вещи пограничников не интересуют.
— Это точно, –- соглашается кто-то. Идея нравится, но никто не торопится ее исполнять; все в раздумье. Вдруг Вик не выдерживает:
— Ну что, Алекс, ты будешь прятаться?! Или, может, я?!
В его взгляде столько мольбы, и потом, я «должник», когда-то удер-жал его от «копеечного путешествия» в Штаты…
— Ну давай! Ложись.
И вот Вик под сумками; действительно, ничего не заметно.
— А как же ты? –- грустно интересуются пацаны. –- Двое же там не поместятся.
— Нет, только один. А я… А я пойду по другим отсекам, может, еще где получится спрятаться.
В других отсеках вещи уже разложены по полкам; это у нас вышла задержка, как будто специально… Да и потом, с нашими соседями мы успели подружиться, а остальному вагону я «чужой»… Вот, кстати, и пограничники!
Всем предлагают занять свои места и приготовить документы; заходят в наш отсек, сверяют документы со списком; вот и я протягиваю свой паспорт…
Они долго просматривают список и наконец заявляют:
— Вас нет в списках!
— Извините, –- прошу их, –- посмотрите еще, вдруг пропустили!
Они смотрят повторно и потом:
— Нет. Извините, но вам придется сойти. Узнайте у организаторов поездки, почему вас нет в списках.
«Делаю вид» и иду к организаторам, но они лишь разводят рука-ми…
У меня появились два «товарища по несчастью»: они-то в списках были, но в сутолоке сборов не нашли паспорта, а по военным билетам их не пропустили…
И вот мы на ж.-д. вокзале города Гомель (?) и билетов до Ленингра-да, само собой, нет. К счастью, поезд, на котором мы прибыли, еще не отправился назад; пробую влезть в какой-нибудь вагон, но все двери закрыты, вдруг вижу –- идет мужик, который кем-то работает в этом поезде; подбегаю к нему:
— Здравствуйте! Вы, кажется, работаете в этом поезде?
— Точно, работаю, по радиочасти…
— А вы не могли бы нас взять до Ленинграда? Дело в том, что биле-тов нет.
— Да без проблем! Пошли.
— Давай на «ты», –- предлагает он по дороге.
— Давай.
— Тебя как зовут-то?
— Алекс.
— А я ***. Слушай, Алекс, а почему тебя не пустили-то?
— В списках не значился.
— Блин! Вот она, жизнь! Я еще в поезде, когда тебя увидел, по-думал: «Вот этот парень один похож на паломника». И именно тебя не пропустили!
— Да, не повезло. Зато повезло, что тебя встретили, а то куковали бы тут…
С этим человеком действительно повезло; с нас даже денег не взяли за проезд, да и ехать с ним было весело…
Вик, когда вернулся из Польши, долго благодарил меня, что я «уступил место», потому что ему всё очень понравилось. В лагере, рядом с ними, жили швейцарцы, студенты или школьники, Вик с ними подружился и привез кучу подарков; и вот она, «дружба»! Благодарить-то благодарил, а чтобы что-нибудь выделить другу –- этот шиш! Вот тебе и «Мальчиш-Кибальчиш»!

НИКИТА Б.

Однажды зашли мы с Потапычем к его другу-художнику, который жил неподалеку от Исаакия, один в огромной квартире на первом этаже. Как-то сразу она и стала основной темой разговора; чувствовалось, что она предмет его гордости. Он с таким самодовольством рассказывал нам, как в будущем, когда всё будет частным –- магазины, кафе и т.д. –- его квартира принесет ему кучу денег; ну потому что она на первом этаже и в центре, а это потенциальный магазин, кафе и т.п…
Он вышел проводить нас во двор и вдруг они с Потапычем вспомнили что-то из их общей юности и как-то отдалились, а я, пользуясь этим, присел на корточки и, на коленке, написал это стихотворение:
Это похоже на корабль,
Где ненужных сбрасывают за борт.
Этот корабль движется вспять,
И совсем не ветры в его парусах,
И даже не море за его бортом,
А так –-
Слякоть…
Ну и т.д.

P.S. – 2008
Тогда, в стихах, я запечатлел чувство, или предчувствие, по-тому что жил сердцем; понять, чт; грядет, не мог, почувствовать – вполне… А вскоре «Никиты Б.» одержали доблестную победу и «ненужные полетели за борт…» Это факт, подтвержденный демографами: именно с 1991 года русские начали катастрофически вымирать…

P.S. – 2008
«Физиологи, знающие устройство телесных органов, говорят вам: несправедливость в общественных отношениях порождает черствость, недо-верчивость и несчастье».
Стендаль. О любви
* * *
«Но многие также умирали, не подвергаясь гонениям; безнадежность, пропитавшая всю страну, из души проникала в тело, разрушая его».
М. Кундера. Невыносимая легкость бытия

МАСКАРАД

Прибегая на Плеханова, я иногда заскакивал в ресторан «Кавказ-ский», благо, он был по пути, на углу Невского и Плеханова. Не помню, что там было «кавказского», может, только «гостеприимство», так как, когда наступали холодные времена, фарца из этого района в нем «забивала стрелки» (назначала свидания, деловые, естественно).
Я бывал там из-за Лены И. Она закончила Академию художеств как искусствовед, но при этом «баловалась» фарцовкой время от времени; иногда у нас появлялись общие дела…
В этом ресторане имелся большой плюс, в нем курили, но был и ог-ромный минус –- там не всегда варили кофе; но уж если варили, то это «вдыхалось» уже на входе; с этим там не жульничали, варили на со-весть…
В тот вечер грех был не варить кофе, так как сырая мрачная тоска царила на улицах, и, к моей радости, кофе-машина работала на всех па-рах!
В ресторане было многолюдно, но Лену я увидел сразу, она си-дела с каким-то молодым мужчиной недалеко от входа.
— Привет, –- остановился я напротив.
— О, Алекс, привет, –- улыбнулась Лена, –- слушай, подожди меня, пожалуйста, за другим столиком! Я скоро!
— Хорошо.
— Ой, Алекс, и возьми мне кофе, пожалуйста!
— Ладно.
Во время нашего разговора мужчина обернулся (он сидел ко мне спиной) и я даже вздрогнул: «Ни фига себе, –- мелькнула мысль, –- да этот явно из бандитов!» На одной стороне лица глубокий шрам и вид такой, что, по выражению Симсона, «такому сразу всё отдашь!»
Отстояв очередь за кофе, уже протягивая деньги бармену, я вдруг сказал: «Три чашки, пожалуйста»; думаю, позову его выпить кофе с нами, интересно разглядеть поближе…
Только нашел свободный столик и расположился, а вот уже и Лена идет со своим собеседником; у моего столика они остановились, перекинулись парой слов, начали прощаться и тут я говорю:
— А я вам тоже кофе взял. Присаживайтесь с нами.
— Спасибо, –- внезапно улыбнувшись, отказался он, –- как-нибудь в другой раз.

P.S. – 2007
Для улыбки на таком лице нет лучше сравнения, чем луч солнца, прорвавшийся через щелочку в мрачных, тяжелых тучах; всё освещается на мгновенье и порой такое мгновенье прекраснее ясного дня…
Вспоминая эту улыбку, думаю, что же за жизнь назревала в стране, когда все же хорошему человеку пришлось надеть такую плохую «маску»…

6 ОКТЯБРЯ

В тот вечер мы с Пашей оказались последними клиентами бара на Плеханова…
— Слушай, –- предложил он вдруг, –- а поехали ко мне в Гатчину! Все равно ведь нам завтра днем встречаться.
— Фиг его знает, Паш! Мне-то до 8-й Советской рукой подать, а до Гатчины вон сколько трястись в электричке! А у меня даже почитать нечего. У тебя есть что-нибудь?
— Ну у меня-то одна книжка. Слушай, да сейчас попросим какой-нибудь журнал на контроле! Они ведь сутки сидят, всяко что-то читают.
— Ладно, уговорил.
Мы спускаемся вниз и я прошу у вахтерш что-нибудь почитать, мол, «в другую смену верну».
— Ничего нет, Алекс, –- огорчают они меня, –- но если хочешь, поко-пайся вон в тех газетах и журналах, вдруг что найдешь.
— А что там?
— Да это наши постояльцы выписывают, они же подолгу живут; про-читал –- и туда; а то еще кто-то уехал, а их все несут и несут…
— А-а! Ясно.
На широком и низком подоконнике высилась огромная, до поло-вины окна, куча газет и журналов; снял что-то сверху: блин, педагогическое! Выдернул что-то чуть ниже –- то же самое!
— Алекс, –- Паша стучит пальцем по своим часам, –- поторапливайся! Последняя электричка!
— Ладно, ладно! Иду!
Я дернул из самой середины, как лотерейный билет из огромного барабана-лототрона, какой-то журнал и, даже не глянув на него, бросил в рюкзак; мчимся на вокзал; успеваем! Пустой вагон; тоскливый желтый свет. Плюхаемся на сиденье у самого входа. Паша выуживает свой фолиант, открывает и «исчезает» в нем. Я как сюрприз тяну из рюкзака журнал: что у нас там?! Тьфу, «Дошкольное воспитание»! Не спеша, растягивая время, листаю его в поисках «читабельного» и, как ни странно, кое-что нахожу…
Поезд периодически останавливается, со свистом распахивает двери, мужским голосом объявляет остановку; но желающих ехать в такое время нет, двери хлопают, закрывшись, и мы едем дальше…
Но вот на одной, видимо последней в черте города, остановке в наш вагон вваливается толпа молодежи. Они возбужденно обсуждают какое-то потрясшее их событие…
Паша, взглянув на них, когда они входили, снова уткнулся в книгу, а я, делая вид, что читаю, стал прислушиваться к их разговору. Слышу «концерт»; слышу «Октябрьский»; слышу «убили»; «Игоря»; «Талькова»…
— Ни фига себе! –- шепчу под нос, а потом толкаю Пашу в бок. — Слышал, Паш?!
— Чего?! –- выныривает он из книги.
— На концерте в «Октябрьском», –- сам автоматически листаю жур-нал, –- сегодня вечером, –- долистываю до конца и удивленно рассматриваю фото на внутренней стороне обложки, –- Талькова убили!
Сую Паше под нос фотографию: фотографию Игоря Талькова! На внутренней стороне обложки! Он какое-то время на нее смотрит; слегка раздраженно, то ли оттого, что убили Игоря, то ли оттого, что помешал читать, шипит: «Во, блин!» И снова углубляется в книгу…
Читаю надпись на фото, что-то вроде «Дорогие женщины, поздрав-ляю вас с 8 марта!», внизу автограф Игоря…

P.S. – 2008
Прошло чуть больше месяца, и мне пришлось совсем иначе взгля-нуть на эту случайность; а потом прошло еще чуть меньше 18-ти лет, чтобы прочесть слова А. Панкратова-Черного: «А сейчас вокруг все холоднее и пустыннее…», сказанные на сорока днях Игоря; прочесть и Мережковского, и вспомнить многое, и взглянуть по-другому…

ГЕРМАН — ПОЧТИ СЛЕПОЙ ХУДОЖНИК

Если на Плеханова жизнь шла размеренно и стабильно, то за ее стенами скорее наоборот. Не буду говорить о стране, а вот у Германа (Петрухи для друзей) и Потапыча назревали перемены…
Дело в том, что пили они по-разному (когда не вместе): у Петрухи запои были короче, чем паузы между ними, а у Потапыча –- наоборот. К тому же Петруха во время запоя не совсем «сходил с колеи», а на Потапыча страшно было смотреть, казалось, всё! Надежды нет, и закончится это печально! В то же время у него имелось всё, что надо для нормальной, счастливой жизни, оставалось только бросить пить, поэтому еще с 90-го и по сей день я капал ему на мозги, типа: «Сережа, бросай пить!  «Сережа, бросай пить! и т.д.
Долго моя «капельница» точила камень, и вдруг что-то стало меняться; Потапыч как бы начинал верить, что и правда «есть жизнь на Марсе» и постепенно начал двигаться к «завязке»…
Петруха же как раз не вызывал беспокойства (казалось, он может себя держать в руках) до одного случая…
Помнящие то время знают о проблеме с алкоголем; ее «решением» стали бутлегеры и «пьяные углы». В Петрухином «ареале» (без обиды, но он похож на медведя) «пьяный угол» базировался около рынка, что на Большом проспекте, ближе к 6-й линии. Со временем местные бутлегеры знали нас в лицо, как и мы их…
Ходили за пойлом мы чаще всего по ночам; обычно бутлегеры «кружились» на одном месте, но если нет, то надо было на этом месте постоять, и они приходили.
Брали обычно водку и, к тому же, одной марки (какой –- не помню, ведь  пил с ними не так уж часто). Лет до тридцати я испытывал отвращение к любому виду алкоголя, даже к пиву; и если пил, то через силу, ради компании и по большому поводу. Ни разу в жизни не похмелялся; после пьянки я с неделю боялся даже думать о спиртном. Поначалу Петруху и прочих –- кроме Потапыча, его удивляли другие вещи –- это удивляло. Как-то во время «рядовой» пьянки, когда я отказался пить, Петруха спрашивает:
— Слушай, Алекс, почему ты практически не пьешь?
— Не люблю.
— А ты не в КГБ работаешь?)

Так что надо было лишь сказать бутлегеру: «Как всегда» и назвать «счастливое число».
Как-то около полуночи я забрел к Петрухе и застал его в одиночестве, с грустным видом и т.п. Моему приходу он очень обрадовался и заявил:
— Как хорошо, Алекс, что ты зашел!
— Извини, Герман, позвонить не смог, по дороге все трубки обреза-ны.
— Ну и ладно! Слушай, Алекс, выручай, сходи на «пьяный угол»! Я жду важный звонок, не могу отлучиться, а душа горит!
— Без проблем, давай наличку.
Прихожу на «пьяный» –- никого. Стою, жду, никто не подходит. Собираюсь идти обратно с пустыми руками и вдруг вижу на другой стороне проспекта, у фонаря, мужик стоит. Иду к нему, спрашиваю:
— Водка есть?
— Есть.
Достает из-под полы какую-то странную, пузатую зеленую бутылку; такой водки, «Три богатыря», я сроду не видел.
— Сколько?
Называет обычную цену. Оглядываюсь на привычное место, там все так же пусто. Настораживает, что этого мужика впервые вижу и водка странная… Но Петруха на моем месте вряд ли размышлял бы…
— Ладно, беру.
Петруха тоже удивляется «новому брэнду»; рассказываю, что на «пьяном углу» никого не было и пришлось взять «незнакомку» у незнакомца.
Петруха открывает бутылку; наливает полстакана, нюхает и заявля-ет:
— Это не водка!
— А что это?
— Это *** спирт!
— Он хуже?
— Понимаешь, Алекс, он не питьевой! Самое плохое в нем, что от него можно ослепнуть!
— Придется тебе, Герман, потерпеть. А в нем будешь кисточки мыть! Был бы ты поэт –- куда ни шло, а художник и слепота несовмес-тимы.
— Ты прав, Алекс, прав! А полстаканчика я все же выпью! Знаешь, если симптомов не появится, тогда, может, еще капельку.
Петруха махнул полстакана и долго смотрел на мольберт, хмыкнул и налил еще; за ночь он «приговорил» бутылку, а она его, к счастью, нет, зрение он сохранил…
Вот в тот момент я и понял (хотя, все-таки позже), что Петруха меняется: раньше он не стал бы пить такую гадость; это уже был симптом алкоголизма…

НОВЫЙ РОМАН ВИКА

Осенью Вик поссорился со своей девушкой, но не долго оставался один и вскоре заявился на Плеханова с новой пассией. Ее звали Анна. Она явно была старше Вика и чем-то сразу мне не понравилась («божественное мгновение» первого впечатления), с первого взгляда. Чувство это только усилилось после вечера, проведенного с ней в одной компании и вынужденного общения…
В качестве лирического отступления вспоминаю случай из этой же осени. Мы с Виком шли куда-то, и на «Банковском мостике» нам вдруг перегородил (мостик-то узенький) дорогу незнакомый мужчина.
— О-па! –- воскликнул он. –- А знаешь, на кого ты похож?!
— На кого?
— На бога!
— Увы, –- заметил я, –- только похож.
— А это, значит, твой ученик? –- указал он на Вика.
— Получается, так.
Мы перекинулись еще парой фраз и разошлись. В чем-то этот мужик был прав, когда-то Вик с Димкой больше других прислушивались ко мне, но теперь это почти прошло. Я ведь чувствовал, что эта Анна принесет беду и первое время уговаривал Вика порвать с ней, но бесполезно. Она стала появляться все чаще и чаще, и постепенно чувство тревоги исчезло; человек ведь привыкает ко всему…
В свою очередь, Вик начал подолгу гостить у нее. Она жила в двух шагах от станции метро «Гражданский проспект», в отдельной квартире в каком-то длинном доме на возвышенности. Постепенно вся наша компания тоже стала бывать у нее в гостях; я долго отказывался от визитов, но как-то все равно заехал и узнал о ней много нового…

ФИКТИВНЫЙ БРАК

Тем временем Симсон мечтал о богатстве; хотя бы на время. Ему очень нравилась история, которую одна из сект сделала своей приман-кой: якобы некоторые члены этой секты так усердно молили Бога послать им денег, что однажды, проснувшись, обнаружили под подушкой целую кучу денежек с надписью «В Бога мы верим!» Каждый в свое время, естественно. Но Симсона Он почему-то не слышал, и деньги под подушкой не появлялись. Зато вокруг нарождалось всё больше соблазнов, и Симсон решил разбогатеть. С этой целью он и затеял продажу своей комнаты.
Покупателя он нашел быстро; молодой спортсменке-провинциалке, попавшей в какую-то ленинградскую команду, родители решили подарить комнату, чтобы не маялась по общагам. Тут-то Симсону пришлось на ней жениться, разумеется, фиктивно. Тем не менее, Сима даже проставился; на Суворовском открылась пиццерия и он пригласил нас туда все это дело обмыть.
Надо сказать, что все отговаривали его от этого шага. Предлагали, как вариант, в маленькой комнате жить, а большую сдавать, но ему хотелось сразу много денег и он этот вариант отверг.
Тут-то и настало время воспользоваться предложением Шалина и перебраться с 8-й Советской на «безымянную» 9-ю линию.

НОВЫЙ ДОМ

Вроде бы всё было не так уж плохо. По большому счету, 9-я линия ничем не хуже 8-й Советской; такой же привычный и удобный, во всех отношениях, район. Вот только вид из окна моей новой комнаты не стоил ломаного гроша; окно выходило во двор, хоть и не колодец, но тоже практически безжизненный и безликий…
Со временем открылось новое неудобство: ночные беседы Шали-на. В какое бы время ты не вернулся домой, на пороге тебя встречал хозяин; если не хотелось есть, поил чаем; если не хотелось пить, предлагал покурить на кухне… И начинал говорить… Вставить слово в бесконечный монолог было невозможно. Иногда на кухню заглядывала заспанная Людмила и, радостно улыбнувшись, без слов, исчезала, тихо прикрыв дверь, в недрах квартиры… Только со временем удалось понять причины ее тихой радости: не будь меня, слушать «беседы» при-шлось бы ей…
Пару раз у меня оставался ночевать Скворцов и, пользуясь случа-ем, я уступал ему «свое место» на кухне. Когда, в очередной раз, мы до-поздна засиделись у Петрухи, я предложил:
— Саш, пошли ко мне ночевать. Поздно уже на Гражданку ехать.
— Не-е-е, Алекс! –- воскликнул Сашка. –- В метро я еще должен ус-петь. Побегу.
— А что так?!
— Да ну! Слушать «беседы доктора» Шалина! Не-е-е, ты меня уволь от этого! Да и тебе не советую! Поехали лучше ко мне.
И вот мне оставалось пройти пару шагов до своего жилья, а я, око-ло часа ночи, перся на другой конец города…

МЕДВЕЖЬЯ АТАКА

Час ночи; еду со станции метро «Гостиный двор» до станции «Василеостровская»; стою, прислонившись к не открывающимся дверям, накинув капюшон «кенгурухи» (так что лицо почти полностью скрыто), и слегка клюю носом…
Когда я входил, то показалось, что вагон пустой, но, вероятно, этого мужика я не заметил; зато заметил огромный кулак, медленно двигающийся к моей груди, и услышал что-то вроде рёва, медвежьего; вскинув голову, убедился, что хозяин рева и кулака и правда похож на медведя, причем на пьяного. Ударить он, видимо, не хотел, просто пытался показать, что может. Когда я вскинул голову и наши взгляды встретились, кулак его замер у моей груди и, расслабившись, трансформировался в руку. Какое-то время мы молча смотрели друг другу в глаза, а потом он спросил:
— Ты что, святой?!
— Вряд ли.
— Меня *** зовут. А тебя?
Мы стояли у метро в гордом одиночестве; почти все уже спали, там, за черными окнами окружающих нас домов; редко проскальзывала мимо какая-нибудь машина, а прохожих вовсе не было видно…
*** говорил; он начал еще в вагоне и не мог остановиться. Главная тема –- уход жены, которой он оставил квартиру, машину и т.д.: «Чепуха! Я заработаю! Но ведь я ее еще люблю!» и т.п.
Когда в 1988-м я бросил материться, то заметил одну вещь: если человек начинал со мной говорить, то тоже обходился без мата; так же вел себя и мой новый знакомый, ни единого матерного слова, хотя по виду было ясно, что в его лексиконе мат занимает не последнее место…
Я не утешал его; не хлопал по плечу, типа «всё наладится!». Только слушал. Наконец он закончил свой монолог словами:
— Ну, извини, Алекс, что я тебя так задержал!
— Ничего страшного, –- протянул я ему руку для прощания, –- рад был встрече!
Заграбастав мою ладонь, он не пожал ее, а вдруг… поцеловал! За-метив мою неловкость, он  начал оправдываться:
— Нет, Алекс, ты не знаешь, как я тебе благодарен! Как хорошо, что именно тебя встретил! Ну, еще раз извини! Всех благ тебе, Алекс! От всего сердца!
А «дома» меня ждал Шалин. У него, как всегда, была бессонница, а значит, это же предстояло и мне…

ОЧЕРЕДНАЯ ОШИБКА

Вик привел на Плеханова двух новичков и гордо представил их как… бандитов! Хотя сразу было видно, что это «мажоры», фарца, которые решили поиграть в бандитов; как-никак, это было «славное» начало 90-х! Со временем моя правота подтвердилась, оказалось, их родители какие-то «шишкари» и у ребят уже имелось все то, за что «воевали» настоящие бандиты, но мода есть мода…
Они проставились «за знакомство», и вскоре вся компания была навеселе; тут-то Вик и начал действовать…
— Вон, у Алекса друг есть, который его обокрал!
— Что ты?! Серьезно, Алекс?! –- изумились, возмутились «бан-диты».
— Да было дело. Он, правда, в тот же день и поймался.
— Ага, –- вмешался Вик, –- с вещами-то он поймался, а машинка!
— Ну, с машинкой там не ясно; он или не он…
— Да он это, Алекс! –- Вик даже подскочил на месте от возбуждения. –- Сима это был! Сто процентов даю!
— А что за машинка? –- заинтересовались «гангстеры».
Тут Вик в красках, эмоционально описал историю с печатной машинкой Джона. На пределе возмущения «бандиты» предложили:
— Алекс, такого друга надо наказать!
— Да ну! Что его наказывать!
— Не, ты не прав! Такие вещи нельзя оставлять безнаказанными! Вик говорил, он комнату продал?
— Ну да.
— Так мы его хотя бы попугаем! Типа «рэкет»!
— Сима –- это же подонок! –- ненависть сияла в глазах Вика и сотрясала тело. (Он чем-то напоминал одного нынешнего политика, как мне сейчас видится, в молодые годы…)
— Таких людей надо… –- от возбуждения Вик даже не нашел слов.
— Ну, так ты не против, Алекс, если мы его припугнем? Чтобы он больше так не делал.
Вот тут я сделал очередную ошибку –- впустил злинку в сердце: хоть кражу вещей я действительно ему простил, но вот машинку, если бы это оказался он (дальнейшие события в чем-то это подтвердили), не простил бы никогда… Я представил, как несостоявшийся рэкетир встретит псевдорэкет и… дал добро:
— А что! Можно и припугнуть! Ведь он сам мечтал стать рэкетиром, пусть уж шкуру жертвы примерит!
Всю эту «операцию» они провернули на следующий же день; разве мог Вик вытерпеть, отложить! Его необъяснимая ненависть к Симсону наконец-то нашла выход… Он с восторгом рассказывал, как Сима «пересрался» и т.п. Можно подумать, сам Вик в такой ситуации размахивал бы флагом!
Какое-то время спустя мне пришлось заехать на 8-ю Советскую, чтобы забрать книги; чужие книги, будь они мои, я предпочел бы оставить их Симсону. Конечно, последовало объяснение, после которого мы расстались… Врагами… Мне кажется, он стал моим первым явным врагом в Ленинграде…

ЛЕРМОНТОВ И МАДЬЯРКИ

Тем временем на Плеханова прибыло пополнение: совсем моло-денькие венгерки, причем самые хорошенькие из них каким-то образом влились в нашу компанию. Несмотря на свою молодость и фотогенич-ность они на удивление серьезно относились к учебе; часто их можно было увидеть в баре за… домашним заданием! Впрочем, обстановка позволяла, в этом баре никогда не гремела музыка и т.п.; в нем скорее общались, чем «сходили с ума».
Как-то одна из мадьярок посетовала, что никак не идет разбор стихотворения Лермонтова, а завтра надо сдавать!
— А, так это к Алексу! –- «удружил» мне Паша. –- Алекс у нас поэт! По его «профилю».
— О, Аликс, ти серьозно можишь мни помогать?!
— Давай попробуем! Иди за кофе.
Вооружившись кофе и табаком, я «пошел в атаку» на Лермонтова. Стихотворение не помню, но помню, быстро увлек их всех; даже Вик с Димкой «возбудились» и какие-то свои соображения высказывали…
На следующий вечер я с волнением ждал «мою» мадьярочку: что за результат?!
— Отлично! –- сияя улыбкой, прямо с порога доложила она. –- Спасибо большой, Аликс! С миня коняк! (Молодая да ранняя, быстро освоила наши реалии.)
— Ти полючаль «отлично» по твоей литература в школа? –- поинтересовалась она, в ходе разговора.
— Естественно, «отлично»! Ты угадала.
Сказать ей правду, что по литературе у меня была «вечнозеленая тройка», язык не повернулся; потом замучаешься объяснять, почему…
Не скажу точно, но возможно именно с того вечера эта девчушка стала оказывать мне знаки внимания. Впрочем, я даже этого не заметил, первыми заметили мои друзья; они же крутили пальцами у вис-ков, типа: «Ты чё, Алекс! Рыбка сама идет на крючок, а ты мышей не ловишь!»
Но я снова попал в «бермудский любовный треугольник»: мне нравилась другая венгерка, а ей –- американец Д. Впрочем, это был даже «четырехугольник», по мне вздыхала Бэтси, в связи с чем мне многие твердили: «Алекс, не упусти шанс! Это реальная возможность попасть в Штаты!» Причем сама Бэтси из этих комбинаций выпадала. Хотя в том, что это серьезные вещи, я убедился, когда в баре на Пле-ханова появились…

ОХОТНИКИ ЗА УДАЧЕЙ – I

Как-то в «чреве» бара замелькали два молодых, видных, статных парня, и все стали спрашивать: «А кто это? Кто это такие?» Потом кто-то сведущий осведомил: «Это –- повара».
Когда этот бар открылся, то из еды в нем продавались лишь бутер-броды; основной же «объем продаж» составляли кофе и алкоголь. Постепенно бар эволюционировал и «дорос» до кафе, а значит, и до поваров. Может быть, выбор горячих блюд был и небольшой, но по их качеству этот бар мог заткнуть за пояс многие рестораны в городе; к тому же, за подобную отбивную во многих городских кабаках с вас бы содрали три шкуры. Так что новички трудились на славу…
В баре работали свои механизмы посещаемости: бывало, вечером там негде было присесть, а иногда персонал зевал за столиком над све-жей прессой. Вот в такой тихий вечер «наши» поварята напросились к нам за столик и очень обрадовались предложению обмыть знакомство…
Veritas из коньяка развязала им языки и они признались:
— Конечно, мы тут не спроста! У нас есть цель; одна на двоих.
— Ну раз вы о ней говорите, значит, это не секрет?
— Конечно, не секрет. Мы собираемся жениться на американках и свалить в Штаты!
— Только на американках?
— Да, желательно.
— Подождите, ну здесь же бывают классные девчонки из Европы!
— Не, это не то! Понимаете?! Штаты –- это Штаты!
Просто какие-то «ракеты дальнего действия»: цель –- только Штаты!

ПРИБЛИЖЕНИЕ ХОЛОДОВ

Дело шло к зиме, и «птички наши» стали разлетаться; первой улетела Бэтси; за ней уехали мадьярки; зато осталась «ужасная» Анна и прибавился американский подросток Джастин. Очень обаятельный, «взрослый младенец» из какого-то городка. Его версия пребывания в Союзе звучала так:
— Дядя с тетей приехали сюда преподавать английский и взяли меня с собой.
— А родители?
— Родители погибли.
И там была жуткая история, да и вообще много историй.
Родственники как-то не очень о нем беспокоились, на мой взгляд: слишком часто и подолгу он торчал в нашей компании; но это полбеды, хуже, что «няня» Анна взялась вдруг его опекать и ничего нельзя было поделать; как и с тем, что происходило где-то там, в их с Виком мирке, а что-то там происходило…
Дело в том, что Анна в «прошлой жизни» была замужем за марокканцем; какое-то время мы видели его только на фотографиях, по-ка однажды он не заявился на Плеханова со своим соотечественником; заявился и тут же наехал на Вика с Анной. Происходило это в коридоре перед баром, Анна заскочила в бар и призвала компанию на помощь. Численный перевес оказался на нашей стороне, да и Пашины габариты произвели впечатление, так что они попритихли, но не ушли все-таки, а предложили не вмешиваться и дать им поговорить с Виком. Но мы Вика не выдали, и больше всех, естественно, защищал его я. Они отступили; с угрозами; мы посмеялись и об этих угрозах забыли…

ЗИМНЯЯ ГРОЗА

С начала этой осени мы увлеклись покером и «тысячей». Часто играли дома у Яна, а потом и в баре. Сначала нам запретили, а чуть погодя открыли маленькую комнатку сразу за большим залом и пред-ложили играть в ней.
В тот вечер игра была особенно горячей, но время шло, и посте-пенно наша компания таяла. В итоге мы остались вдвоем с Димкой; кто-то из персонала заглянул и сообщил, что бар закрывается…
Выходим в большой зал и направляемся к выходу из бара, мимо большой мужской компании в углу; при нашем появлении нерусская речь на мгновение стихает и с два десятка черных глаз уставляются в нашу сторону; затем вновь какие-то чужие возбужденные слова и часть компании, человек пять, встают и идут за нами…
Они окликают нас у винтовой лестницы, ведущей вниз; мы останавливаемся; узнаю экс-мужа Анны; он кричит:
— Ви нам должен деньги! Тысячи долларов!
— Какие деньги?! –- реально удивляюсь я.
— Я оставляль у Анна на хранений тысяча долларов! Это вы их ук-раль! С вашим евреем Вик!* Ви их мне вернуть!
— Это вас надо в милицию, –- спокойно предлагаю ему, –- пусть они ищут и доказывают, кто украл. А обвинить можно кого угодно и в чем угодно!
Слишком уж они были возбуждены; то ли пьяны, то ли обкурены, а может, они всегда такие, но за разговором последовало действие: «муж» попытался ударить меня в лицо головой; я успел уклониться, и тут из бара выскочила остальная часть их компании. Оказалось, разбираться пошла молодежь, а оставшиеся выглядели мужчинами в возрасте. Они начали что-то кричать молодежи, а те им, о нас как-то забыли, чем воспользовавшись, я направился вниз, бросив им на ходу: «Подумайте над моим предложением, а мы пошли».
Они продолжали кричать; я пошел вниз; Димка, оттертый от лестницы, слегка задержался и видел, как молодежь достала ножи (говорят, они еще полночи бегали по общаге)…
Крик их был слышен даже на вахте, о чем и спросили меня:
— Кто это там разошелся?
— Да марокканцы что-то выясняют!
Я взял паспорт (Димка куда-то снова исчез) и стоял в раздумье; было три пути: назад к арабам (не вариант); на улицу (пустая ночная Плеханова еще хуже общаги, если ты один, а их пятеро, да еще с ножами) или в учебный корпус и там переждать «бурю»… Так я и сделал (не помню, под каким предлогом), прошел через дверь справа, через двор-колодец в пустующий учебный корпус; зашел в какой-то класс, сел за стол с мыслью: «Вот какое-то время подожду и пойду обратно…» Только вдруг, как-то быстро и незаметно, может как раз от этого пустого и темного, в сердце начал вбираться страх; впервые за пять лет в Ленинграде…
Тут-то я пожалел, что не «послушал» Игоря Талькова; не задумался; не придал значения; не вырвался из этого «болота»; из чужой тусовки; и вот результат: эта бесконечная и разрушительная ночь…
Да, эта ночь многое разрушила во мне; вернее, страх, рожденный этой ночью. Я так и не смог выйти оттуда до утра, а утром из пустого класса вышел другой человек в совершенно другой город…

P.S. – 2008
* Лет десять–двенадцать спустя я прочел у Канетти, кажется, что в Марокко евреи подвергались самым ужасным гонениям, как мало в какой другой стране. Тогда мне и пришла в голову мысль, что, возможно, Анна дразнила экс-мужа Виком, типа: «Вот, а я дружу с евреем!» Мне не раз удавалось защищать Вика, а тут не удалось: оказалось, моя «сила» действовала только на русских…

АНДЕГРАУНД ОТЧАЯНЬЯ

Я засел у Шалина. Не ездил на Плеханова и с Плеханова никто не заявлялся ко мне; как писала Бэтси: «Говорят, ты исчез с лица земли!». Мне несколько раз снился один сон в этот период; сны для меня в ту пору были большой редкостью, поэтому я его запомнил: выжженная, потрескавшаяся от зноя земля в какой-то пустынной местности; в центре этого безрадостного пейзажа одинокий дом; я стою на пороге и смотрю на эту землю, будучи в некой прострации… И вдруг из трещин в земле начинает выступать вода; земля набухает, тучнеет; вот вода уже слегка покрывает землю, и в этот момент я просыпаюсь…
Хоть Бэтси не забывала, забросала письмами; в одном из них она писала, что выслала «своим пятерым русским друзьям» рождественские подарки, экспресс-почтой; но поскольку у меня нет постоянного адреса, то мои подарки она отправила на адрес Вика. Жду, думаю, Вик привезет, но его, как и прочих, ни слышно ни видно…
Случайно сталкиваюсь с Виком на Невском уже в начале «второго декабрьского десятка».
— О, Алекс, привет! Куда ты пропал?!
— Я пропал?! Это вы пропали! Знаете, где я живу, могли бы и за-ехать.
— Да времени нет! Представляешь…
И Вик начинает рассказывать о своих делах и делах «компании»: Димка собирается в Штаты, бегает оформляет документы; Ян –- к се-стре, в Данию; Паша… и т.д. Про свой рождественский подарок молчу и уже начинаю понимать, что Вик найдет причину не отдать его, даже если и напомню. Полгода назад вставал на колени: «Алекс, прости! Ты мой единственный друг!» Теперь жалко даже отдать «единственному другу» его вещи; как иногда быстро умирает дружба!
— Слушай, а у тебя там, на родине, на юге, наверно можно еще ку-пить всю эту комсомольско-пионерскую лабуду?
— Думаю, да; там же нет «фирм'ы», скупать некому.
— Так давай съездим к тебе! Я бы затарился, а то тут уже магазины пустые в этом плане.
— Не знаю, в декабре я никогда не ездил.
— Ну измени правила!
— Да и с деньгами туговато.
— Я дорогу оплачу! Мне ж надо, мои и расходы!

(Как герой «Голода», бродя по лабиринту города и страдая, не задумывался, что рядом в порту стоят корабли и каждый из них может изменить его жизнь, так и я не думал, что всё же у меня есть «дом» где-то далеко; пусть и в кавычках; пусть такой, куда не тянет, но все же это шанс хоть что-то изменить…)

— А давай, поехали!
— Давай завтра?
— Давай.

ДОБАВКА

Всё сразу же пошло не по-моему: билетов на самолет до Минвод не было, а ехать на поезде до Невинки Вик не хотел, слишком медленно. Имелась возможность лететь до Краснодара; Вик настаивал на этом варианте, но тут уж упирался я, снова появились дурные пред-чувствия…
Мы уже собирались отменить поездку, и вдруг я представил, как вернусь к Шалину, в паутину бесед, и в последний момент согласился…
В Краснодар прилетели поздним вечером и наткнулись на облом: то ли не было билетов до Ставрополя, то ли вообще рейсов…
Поехали на ж.-д. вокзал, рядом с которым находилась и автостанция. Тут повезло больше: купили билеты на автобус до Ставрополя, но предстояло ждать до утра…
Да, это вам не Пулково! Тут даже буфеты не работали; вместо них, как раз между вокзалами, шумел маленький рыночек: горячие пирожки, семечки, сигареты и т.д.
— Алекс, будешь пирожки? –- предложил Вик, когда мы, в поисках спокойного уголка, брели мимо рынка с железнодорожного на автовокзал (и там и там люди сидели и лежали на полу и трудно было найти местеч-ко).
— Конечно, буду!
— С чем?
— Да что себе будешь брать, то и мне бери.
Так получилось, что я отстал; задержался у начала рынка, а Вик уже подходил к его концу… Он как раз достал деньги, чтобы купить пирожки, и тут три парня подхватили его под руки и куда-то потащили…
Не размышляя, я кинулся вслед и, догнав, узрел сцену: красный как рак Вик и что-то шепчущие ему на ухо парни. Никто вокруг не обращал на них внимания и они ни на кого, даже на меня, хотя я какое-то время шел рядом и в упор их разглядывал…
— Эй, –- сказал я им наконец, –- куда это вы парня тащите?
— Они обернулись и, от неожиданности, разжали руки; Вик момен-тально испарился…
— Слушай, –- зашептал уже мне в ухо один из этой троицы, а остальные обступили так же, как мгновенье назад Вика, –- друг…
Он как бы заговаривал мне зубы, а вместе они полувели–полуподталкивали меня к неработающим киоскам в темной части перро-на… Это было совсем недалеко от людей и как будто в другом конце света; их намерения стали яснее, когда в бок мне уперлось что-то острое, как довод не передумать…
Они втолкнули меня в щель между киосками, и бац! Удар в глаз! Нож под нос! А после злобное:
— Деньги давай!
— Нет денег.
— Не п…и!
Тут я замолчал и больше не сказал им ни слова; впрочем, слова им были не нужны, они искали деньги. По карманам; рюкзак вытряхнули на землю; копаются, спешат…
— Где деньги?! Щас тебе п…ц настанет!
Посыпались угрозы, брань; таких «нечистот» я раньше не слы-шал…
Какой-то шум неподалеку спугнул их. Один дернул меня за «кенгуруху»: «Снимай! И кроссовки!» Бросив мне старые туфли (повезло –- один размер) и быстро переобувшись в мои кроссовки, они исчезли…
Оказалось, это еще не худшее ограбление: они оставили рюкзак, а в рюкзаке пачка сигарет; я закурил; от окурка прикурил вторую; так бы и остался в этом «загоне», к людям не хотелось…
Вик сидел, среди прочих, на полу автостанции, вжавшись в стену; испуг еще не отпустил его; Вика потряхивало и говорил он с трудом. Он не зря так испугался, кто знает, вернулся бы он из того «загончика», если бы я не заменил его; а я свою порцию страха получил в ту ночь на Плеханова, и на этот раз вместо страха была какая-то опустошенность, апатия…
Мы говорили о чем-то до автобуса, но появилось чувство, что это в силу обстоятельств, что теперь действительно «конец отношениям»…
В автобусе спали, а в Константиновке с ним больше говорила мать, чем я. В «новом» старом доме было по-нищенски тесно, и впервые я ощутил потерю того просторного светлого дома; дома детства. (Правда, позже его окружили свиньи и он стал даже худшим вариантом.)
К радости Вика, в магазинах оказалось полно советских «штучек»: пионерские значки, вымпелы, галстуки, какие-то знамена и т.п. Глаза Вика сияли от счастья!
Тут отстали; к примеру, «LM» свободно продавались в светлоград-ском продмаге по полтора рубля, а в Ленинграде они уже стоили 8, да еще и надо было поискать.
Я решил остаться на Новый год дома, а Вика проводил до Ставрополя, посадил в автобус до Минвод, но… Но поздней ночью стук в дверь: Вик вернулся!
— Что такое?! –- мать в панике.
— А, самолет задержали!
— А что ж ты там не ждал?!
— Да там от черных проходу нет! Вот взял такси! Утром вернусь.
Утром он уехал, и всё, больше мы не виделись. Слышал, что он все-таки попал в штаты и женился на Бэтси…

P.S. – 2007
Как-то, много лет спустя, мать вдруг вспомнила их разговор:
— Я ему говорю: «Что ж у вас там творится в Ленинграде!»
— А что творится?
— Ну, вот Талькова прямо на концерте убили!
— А-а-а! Одним дураком меньше стало!
Не знаю, как бы я воспринял этот разговор тогда, но услышал я о нем гораздо позже и уже по-другому оценил. Просто до 6 октября я об Игоре слышал, но его песни не слушал; он как бы был «в другом лагере», а я слушал других, другую музыку. Но когда6 октября он так странно вошел в мою жизнь, уйдя из жизни, я, конечно, стал им интересоваться. И увидел, как он отличался от тех, среди кого жил и работал; какой энергией был полон его взгляд; потом услышал его песню «Страна гениев» и расплакался: столько в ней настоящей любви и грусти и… Всего не выскажешь, но это настоящее; одна эта песня стоит того, чтобы звезда Игоря загоралась на небосводе…
А Вик тогда, как и многие другие, всеми силами рвался из «страны дураков» и вряд ли хотел в нее возвращаться, даже через 1000 лет…

                конец 1-части