Дневник 17 Горсточка семян на ладонях вечности

***
Пошло чтение «Анархиста» Личутина. Нравится. Но ожидаемого Явления Истины Обещанной не вижу в упор. Подождем дальше. Хотя изначально с заявленной мыслью об «анархизме» русского народа не согласен. Как и с его бунтарством. Каску жандарма или кепку полицая положи – улица пуста. Куда до французской молодежи нашей, скажем! Я и не осуждаю эту нашу национальную черту НЕанархизма. Пугачевы, Разины, Болотниковы – не ведущая линия нашей нации, а отворот в пути. Куда нам до бесноватой и кровавой Европы Средневековья, да и более позднего времени. Причинаы бунта казаков, всегда несколько державшихся «отдельно» от русских, в привилегиях. Отняли – взбунтовались. Бунт не из глубин русской нации. Все толпы с «вильями и кольями», как правило, провокации подлецов, корыстников. Не русское содержание этноса компании Пугачева. Вспомните Пушкина…
А я понял вот что. Семенов в "Анархисте" как писатель превосходит писателя Личутина, превосходит энергетикой, страстностью, невыдуманностью чувств, их первородностью. Личутин, по сравнению с ним, вторичен, пишет "темно и вяло", затейлив, но нарочит и бесстрастен. Не Аввакум. Не Аввакум. Его слов никого не поднимет, не станет объединяющим. Вот ответ мой. И путаник в мысли большой. Непоследователен в публицистике. Потому что НЕТ настоящего переживания. Нет нигде. И как только заговорят у него герои, как видишь их выигрышность.
***
...Вспоминаются необыкновенные утра, дни или вечера. Не могу сказать, что именно: очень уж мал был. Но открытые окна в домах, тепло, солнце и радость – общая радость. Счастье пронизывает всех людей, все дома, всю улицу, и не может не коснуться и тебя, малыша еще совсем. Это – как первое лето, открывшееся тебе. Но ЭТО касается всех, и даже ты, ребенок, понимаешь это. Ни одного слова, ни одного лица – только «предчувствие космоса».
Чуть позже я уже различаю и слышу: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…». И не космическое совсем «Небо, небо, небо, небо, тучами закрой родную землю…» Муслима Магомаева заставляет тревожно биться сердце, волнует его. Песня каким-то образом соединяет во мне ощущение большой Земли и Космоса.
Крупные передовицы газет, журнала «Огонек» с торжественными и счастливыми лицами космонавтов. Уже понимаю и не бессмысленно подпеваю услышанному: «И на Марсе будут яблони цвести».
Страшные сообщения о гибели Волкова, Добровольского, Пацаева, Комарова, Гагарина… Но мечта не умирает.
Наша романтика Космоса не была беспочвенной: они питалась детством и юностью, которые по праву должны жить в ладу с романтикой, питалась космическими полетами, где всё было впервые, посадками, стартами, исследованиями далеких планет… Сколько великих поистине событий: выход в космос Леонова, первая женщина-космонавт, фотографии обратной стороны Луны, первые снимки марсианской и венерианской поверхности, первые люди на Луне… Нас собирают в столовой в пионерском лагере под Вологдой, и мы смотрим трансляцию посадки американских астронавтов на Луну. Луноход, проект «Союз» - «Апполо», первая орбитальная станция. Значки, фотографии, вырезки из газет, открытки, спичечные наклейки, марки – всё собирается, клеится в дешевенькие альбомы, значки располагаются бережно на бархатке…
Вечерние прогулки с друзьями по школе нет-нет, да соскальзывают к Звездам, Космосу, Мечте, обращают к книгам. «Туманность Андромеды» Ефремова, романы Герберта Уэллса становятся культовыми книгами.
Забираюсь на крышу четырехэтажки с биноклем, «порчу» оптику, чтобы Марс расплылся в мутное красноватое пятно… Душа выпевает первые наивные стихотворные строчки: «Но всё же какой мальчишка не любит у нас мечтать! Мечтать о кораллах и рифах, мечтать о далекой звезде…» Попытка написать несколько страничек своей фантастики… Помню, было это о космонавте, увидевшим Солнце…живым миром!
Детская домашняя библиотечка прирастает и прирастает новыми книжками об исследовании планет, фантастическими произведениями. Страшно подумать: некоторым из них скоро 40 лет, а они по-прежнему в моей библиотеке!
Невероятное впечатление подростка от фильма «Солярис» гениального Тарковского, как мне кажется, навсегда определившего то – какие фильмы я люблю до сих пор. Вслед за ним запойное чтение великого Станислава Лема, иногда грустное, щемящее чувство от его «Возвращения со звезд», «Фиаско». Споры Лема со Шкловским, горькие (первые прочитанные самим о космосе) строчки: «Меня в научной косности, мой друг, не упрекни: в необозримом космосе мы, видимо, одни…», «…ведь на ладонях Вечности мы – горсточка семян».
Открытия продолжают обжигать – не всегда приятно: чтение поэмы шведского прозаика и поэта Мартинсона «Ариана», немного позже слившееся в сознании с холодным Космосом Юрия Кузнецова в его «Трамвае», где притягивали и пугали одновременно космические «леденящее пространство, бессмысленная бездна пустоты». Кажется, ближе, теплее языческое ощущение «странных храмов», «всесветных громов», отрывающихся от Земли, зримое от печей с вьюшками Николая Тряпкина. И вслед за ними юные, возвышенные и простодушные мысли о космосе: «Мы будем преодолевать гравитацию, световые барьеры, мы заставим работать на нас черные дыры, мы расцветим вечную темноту и холод тысячами солнц, и в невесомости будут плавать миллионы роз. Мы – «горстка семян на ладонях вечности» – родились и созданы для великой цели: оплодотворить безжизненное пространство.
Без человека всё хаотичное нагромождение галактик, черных дыр, квазаров не имеет просто никакого смысла. Тупо и безразлично носится в космосе материя, творя маленькие и большие глупости, сгорая, возникая вновь, и только человек, появившись, скажет материи, что она есть, разбудит ее и сообщит великий смысл всему окружающему».
«Какой я был взволнованный и юный!» – произнесу вслед за Рубцовым.
***
Поэзия Николая Зиновьева. В них есть афористичная теснота, им  не хватает глубины Кузнецова и размаха Рубцова. Формулы мыслей обрекают их на некую неглубину, хотя они все-таки очень хороши. Их итоговость не оставляет пространства для меня. Дальше увиденного и услышанного не иду: нет поэтического повода.
***
Чтение этнографических, фольклорных записей К.П. Гемп поразило. Вся моя суета стихирная отступила перед правдой и поэзией трагедии и духовности простых поморок. Рассказ о Варваре и ее сыне, его гибели, ее добровольном уходе из жизни потряс.
И я уже ни о чем не жалел.
Это и решило решение провести очередное занятие «Веги» по плачам.
Впервые я слышал плач на похоронах отца или матери одноклассника Юрки Кузнецова. Стало так не по себе, что ушел. Значит, была это «заказная» плачея. Было бы это от себя, настоящее – не ушел бы всего скорее, замер, оцепенел.
Потом – встреча с мамой Миши Иванова. В воспоминаниях написал, что «кричала» в тот вечер она песню. Но даже если это так, то была то песня-плач. Или она материнским ужасом-горем преобразила ее в надрывный плач.
Плачи есть в «Русском цикле» Градского, где он идет сразу за танком «Таня-Танюша», и в опере «звезда и смерть Хоакина Мурьетты» плач-речитатив в исполнении великой Жанны Рождественской.
А Аввакумова «Плач неродящей матери»! Есть на чем построить вечер. А «Плач по Есенину» Клюева…
***
Внимание Татьяны «заводит» Онегина, его заносит, он впадает в красноречие, покровительственный тон. Я думаю, ему позже было стыдно за «сменит не раз младая дева…». Кто из нас не избежал такого барства, «великодушия», самолюбования, когда нам на пути встречались девы с «бледным цветом и видом унылым». Стыдно еще и то, что Онегин внезапно, позже, понимает, какую жалкую роль играл в ее глазах. Нестерпимо стыдно перед бездной ума и сердца Татьяны, открывшейся ему. Но, вот странно, она ничего не думает о его «жалкой роли» - она любит Онегина.
Со всеми, со всеми бывает: таким стыдом пронзительным опахнет из прошлого, острота которого не убывает, а колет еще острее. Как внезапный, мучительный приступ тоски ниоткуда. Откуда…
Немногоречивым особенно нужно быть с внимающими, стеснительными, робкими.
***
Умер осьминог Пауль.
 – Он предсказал победу Испании.
 – Правда, он предрек поражение Германии…
 – Неужели он умер?!
Чем бы человечество ни тешилось, лишь бы не плакало.
***
Ухожу от друга. Рассказываю ему о предстоящих выходных в ноябре, во время каникул:
 – Надо съездить на флюорографию, может, высветят мою грыжу. Она у меня в области солнечного ЗАТМЕНИЯ...