Дневник 16 Мир взрывался во всех ипостасях

***
Галла-концерт Китайской культуры в Москве напомнил строчки из третьего действия комедии Грибоедова. Да, неплохо бы, не плохо бы занять у китайцев того самого…
Стал припоминать: а что я видел РУССКОГО в последнее время на первых каналах? Ничего не мог вспомнить. Китайцы во все современные танцы привносят национальный колорит. А ведь мы ЛИРИЧЕСКИ близки и китайцам и японцам в музыкальной культуре, да и в чувствовании природы – я не раз убеждался в этом.
Русский рэп, русский хип-хоп – чудовищные новообразования, по большому счету ни нам, ни тем более  западному слушателю не нужные.
Интересно, жгуче интересно: что бы мы могли собрать в кулак сегодня такого национального, что заставило бы содрогнуться, заплакать, засмеяться от счастья, покрыться пупырышками волнения слушателя, зрителя?
Сумасшедшего масштаба концертище эдак на три часа на всю страну, по всем каналам, сказавший бы: мы – есть!
***
Вот когда микромир физического тела оказался Вселенной… Вся генетическая многомиллионная академия рванулась к праклетке, существование которой прозревали Поэты и Гении, смутнейшие признаки которой мучительно, досадно заставляли ворочаться, страдать души простых людей, болезненно намекая о мирах бесконечно далеких им, о красоте их неописуемой, красоте невзгляда под ноги. Мычащая бессловесность мнительно миллионы лет подозревала, что здесь что-то не так, что не хлебом единым… А Гении и Поэты восторженно нащупывали биллионные фрагментики многомиллиардной цепочки развития Души, вобравшей, без сомнения, в себя Космос.
Догадка эта пугала, радовала, мучала.
А где-то в неведомой ученым праклетке, как в черной дыре, была завязана в немыслимый узел память от Первовзрыва до прозревающего бесконечный коридор с мчащейся по нему Метагенетикой лежащего на больничной койке человека.
Он был крайне удивлен, прежде чем аэродинамическая труба не всосала в праклетку Память и не захлопнула Дверь в тайну.
***
"Раскинулась под монастырем знакомая ярмарка. Подмонастырская луговина и торговая площадь села Рождествина зачернела народом. Торговали по балаганам наезжие торгаши китайкой и кумачом, цветастыми платками и кушаками, бусами и всяким теплым и сапожным товаром. Медом, имбирем и мятой сладко пахло от белых ящиков со сладким товаром: всякими пряниками – петухами и рыбками, сухим черносливом, изюмом и шепталой кавказской, яблочной пастилой и ореховым жмыхом. Селом стояли воза с желтой и синей репой, мытой и алой морковью, с лесным новым орехом и вымолоченным горохом. Наклали мужики лессовые горы саней и корыт, капустных и огуречных кадок, лопат, грабель, борон и веселого свежего щепного товару. Под белые стены подобрались яблошники с возами вощеной желтой антоновки и яркого аниса с барских садов. К кабакам и трактирам понавели на коновязи, к навозу, лошадей с заводов, и бродячий цыганский табор стучал по медным тазам и сверкал глазами и серебром в пестрой рвани».
Вот такой аромат быта по Шмелеву! И аромат русских слов, аромат русской ярмарки…
***
… Не в макроглубинах, а в микромире, как мне часто кажется в последнее время, содержатся ответы на вопросы об устройстве мироздания. Мне представляется, что бесконечный, как абсолютно бесконечное, мир сокрытый, глубинный содержит всю нужную нам информацию. И идти нужно внутрь – больше, чем в Космос. Всё, абсолютно всё предельно информативно вокруг нас, всё насыщено, как соты медом, памятью от Сотворения Мира до наших дней. Не побоюсь сказать, что и в каждом из нас бесконечный мир. Ведь если абстрагироваться от плоти и духа в нашем понимании, – мы поистине бессмертны, в том смысле, как бессмертно нас окружающее.
***
…Итак, моим хлопцам и девчатам, попавшим под мою молодую бестолковую педагогическую руку, уже за сорок. К счастью, сохранились
На диване лежал пакет. На нем было написано: товарищу Ленину от Карса Марса
Саша, какие орудия труда были у славян? – Корова.
Хотел с мужиками в баню идти, а тут – с бабами...
Неподвижно сидя на лодке вверх килем…
Возраст метр пятьдесят, лицо пухлое, серьезное…
Они сидели бог-о-бог…
Евонные глазенки так и впились в охотника, и как будто он говорит: «Не выдавай меня, собака».
Глаза у него карие, с черными волосами.
А по дороге меж хлебами еще давным-давно он бегал с босыми ногами.
Когда бандиты захватили крепость и, повесив капитана Миронова, принялись за Гринева.
Где они нынче, мои митяшины, емелины, ларионовы, яранские, бехтгольды, сотниковы?
***
Мечты о некоем вакууме, который можно приобрести, освободив себя от не твоего, или от работы, мечты о том, как заполнишь тот самый мифический вакуум творчеством, в отношении меня – тоже миф.
Может быть, в напряжении публичных дел, в «нервных и недужных связях» и высекаются счастливые мгновения творчества для МЕНЯ. Накаленность жизни не дает расслабиться. А я думаю иногда: вот, мол, оставить газету, лито и заняться анализом стихотворений, творчеством любимых поэтов, писать книги…
Ничего не выйдет из меня оставившего ЭТО: разленюсь и ничего ровным счетом не сделаю. И только в короткие мгновения, в густоте, казалось бы, ненужного публичного, в его вязкости, рождается и свое – как реакция на охваченное мыслью и чувством.
Представить себя, занимающимся только, скажем, автоповестью, невозможно – сгнию, заскучаю неимоверно, ничего не напишу. И вот лезешь в просветы межгрозовые, в межсезонье публичное, на полную катушку наслаждаешься чтением, дневником, писаниной всякой… И всё равно в мозгах: а когда же о себе подумаешь?
И с этим надо жить и смириться. Планида – называется это.
***
Гранин раз за разом настаивает в книге «Все было не совсем так», что число наших потерь во время войны – 35-40 миллионов. Как известно, официальная цифра на сегодня – 27. В чем тут дело? Даже если мы пять миллионов спишем на русское разгильдяйство, то у Гранина еще их вон сколько! Скорбные, страшные, невиданные потери увеличиваются, если учесть, что государство не учитывало как жертв войны всех умерших от голода, холода, нравственного и физического истощения. Оно не учитывало сотни и сотни тысяч инвалидов, умерших и умирающих после войны. Получивших пулю замедленного действия на фронте. Далеко не все фронтовики умирали в лазаретах, госпиталях военных, – они тоже не попадали в печальные пергаменты военных смертей. Мой батя был тяжело ранен на фронте в августе 1944 года, когда ему было всего 17 лет. Кто скажет мне, что его ранняя смерть в 34 года не была посеяна войной? А наши военнопленные?.. И каждый из нас, вероятно, найдет новую строку бесконечного мартиролога потерь.
***
Остро не забыто вспоминались сегодня конец 80-х и начало 90-х. По накалу духовной жизни им мало равных. Тогда приход в учительскую был событием! Учителя тащили с собой статьи, «Огонек», литературные журналы, имевшие тогда феноменальный, не повторившийся больше, успех! «Асса» – событие, «Игла» – событие, «Маленькая Вера» – событие, «Иди и смотри!» – потрясение!
Вновь выходившие книги кочевали из рук в руки. Книги даже не самого лучшего качества, такие, например, как «Дети Арбата» Рыбакова или «Все впереди» Белова (слабейшая его вещь).
Россия на несколько лет буквально утонула в откровенной порнографии и грубой эротике. Помню, как мы с Олей пришли в клуб на казалось бы фантастический фильм «Любовь инопланетян». Погас свет и началось такое… Весь фильм – возбуждение фригидных землянок языкастыми инопланетянами. Стыдно было, когда включили свет. Повсюду, как грибы, выросли «вагончики», где за несколько монет можно было посмотреть порнуху. Пустыми сеансы не бывали. (Всю страну опустили, как шланг в бочку с дерьмом, но поскольку похабство это совсем уж оказалось мелким, безо всякой глубины, то и сливная яма быстро опустела)
Съезды Верховного Совета образца 89-го года смотрела вся страна. Почти вся. Это был самый захватывающий боевик! Сейчас представить такое невозможно.
Публикации прежде запретных произведений потрясали. В Архангельске из рук Лены Котцовой в 88 я получил номера «Дружбы народов» с «Чевенгуром» Платонова. Ошеломление! Не отрываясь прочитал.
В школе все кипело. Было в этом много бестолковщины. Но глаза горели и учеников, и учителей. Чего мы только не перепробовали тогда! Нынешний день по сравнению с 90-м, скажем, – мертвая зона.
И это при талонах, не освещенных улицах, стылых квартирах, нищих магазинах (просто пустых!). Тогда почему же не понять духовные порывы 17-18 года в убитой войной России? Не понять Маяковского, Мейерхольда, Брюсова…
Мир вокруг взорвался во всех его ипостасях. Все вокруг «горело», переплавлялось, ежесекундно менялось. Еще не вышло достойной книги о той «пятилетке».