Ив бонфуа о шарле бодлере цветы зла

    Когда заступаешь на чужую творческую территорию, надо свято помнить о том, что вслед за этим принимаешь на себя не только всё то, что испытывали герои этого автора, но и обязательно пройдешь через схожие испытания жизнью. Это, к сожалению, я не до конца понимала, когда запросто вторглась в творческое пространство великого французского поэта, написав сгоряча несколько стихов в жанре "по мотивам Бодлера".

После "АЛЬБАТРОСА"
http://stihi.ru/2010/10/05/160
и "КОТОВ"
http://stihi.ru/2010/10/23/5704

 меня внезапно сразила немота -

( почти три месяца я отчаянно боролась с этим испытанием, голос наконец вернулся, однако ощущение от всего этого "приключения" не из приятных, это уж точно...) -
 
о том, что именно немота была почти последним прижизненным мучением Бодлера, я узнала сравнительно недавно. И тут же горько раскаялась в своем опрометчивом поступке..

    Потому спешу рассказать (с опорой на авторитетное мнение Ива Бонфуа, прижизненного французского классика) об этом гениальном авторе всем-всем-всем, чтобы никто даже и не пытался примерять на себя чужую творческую ношу.

 ****

   Что такое истина слова - это сама жизнь духа, но уже в реальности, превосходящей силой любые слова. Когда спрашивают: почему ты не пишешь о Бодлере? - сказать, право, нечего, не солгав, - говорил Ив Бонфуа.
   Действительно, что можно сказать о Бодлере, кроме лжи?
   Самая проницательная критика трусливо отступает, признав абсолютность всего им сказанного. Самое воинственное недоброжелательство бьёт здесь мимо цели и лишь выставляет себя на смех. Бодлера пора уже всем критикам оставить в покое навсегда: он искал всеобщего, и, словно музыка в воздухе, имеет полное право "бестеелесно" раствориться в нем, этом искомом всеобщем. 
   Но ведь дух, случается и так, обретает плоть! Человек, признающий своей целью только истину, всегда найдет в себе силы выстоять в самом жестоком испытании. Непониманием современников он огражден от всего заурядного и сомнительного, сведен к лучшему в самом себе, став изваянием своего же собственного духа. Вынужден быть сущностью, именно поэтому он и принадлежит каждому.
    Бодлер своей беспримерной жизнью  удостоился права на все наши бесконечные вопросы, ответы на которые, однако, мы будем искать сами - в себе самих. Истина слова проступила со всей очевидностью именно в сборнике Бодлера "Цветы зла"; если бы истину позволялось определить как-нибудь по-другому, не ссылаясь на её предельную природу, то назвать её можно было бы САМОСОГЛАСОВАННОСТЬЮ.  В звучании голоса ИСТИНЫ слышны отзвуки более глубокие, это словно эхо говорящего, и это - самый чистый голос из всех трех. Сущее и должное на короткое время примирились...
   Но откуда это примирение в "Цветах зла", где на высоте самых запредельных устремлений столько враждующих начал преследуют друг друга непрерывно и безуспешно?
   Бодлер не был набожным ни в каком смысле, он не был сектантом или ещё кем-либо в этом роде, его "Отречение Святого Петра" и "Литания Сатаны" не опираются ни на какую ересь, ибо его устами говорит сама Истина.
    Его "Цветы зла" - стихи из разряда рассуждений. Логика мысли, множественные, очень четкие описания, подробно описанные чувства соединены лишь понятийной связью,  а что ускользает от слов - вроде бы никого не волнует. ( Кстати, Виктор Гюго писал точно так же.)
   Тут мы и наткнулись на главную загадку Бодлера - его рассуждения иные, хотя это как бы то же самое здание, из-под обломков которого бежали Маларме и другие великие поэты. Ведь рассуждение, само по себе, никак не приближает к истине. Истину нельзя вычислить, её можно лишь прозреть!
    А рассуждение всего лишь дает всякому чувству возможность высказаться, но, став стихом, оно позволяет тому же чувству моментально испариться или раствориться.
    Однако, чувствуем, что-то здесь всё же не так: прежде, чем принести успокоение, истина проведет нас через великие испытания. Ну а слова, сложенные в речь, не подвергающую себя риску, всего лишь риторика, а значит - великая ложь, тот самый смертный грех, который тяготеет над мировой поэзий со дней её сотворения.
    Так в чем же тотальная ложь рассуждений? В устранении крайностей. Рассуждение связано с понятием, которое ищет в сущности  вещей освобождение от небытия. Сама же крайность - это испытание сущности на разлом. Рассуждение не правдиво тем уже, что исключает из мира смерть, а потому - сводит на нет всё остальное, ибо мир существует лишь силой смерти.
    Истинно лишь то, что удостоверено смертью.
    Однако поэзии без рассуждения не бывает вообще, тогда что же спасает её истину ( её высоту) у Бодлера, кроме обращения к смерти?
    Для достижения этой цели поэту пришлось сначала отказаться от всех житейских радостей, а затем - и вовсе отождествить себя самого со смертью. И он отчаянно, но безоговорочно назвал её по имени...
    Поэзия у него - всегда синоним опасности.
    Слово, само по себе, слишком проникнуто ленью, оно слишком запятнано житейским самодовольством. Чтобы сохранить его достоинство, одной лишь мысли мало, тут уже нужна истинная кровь.  Есть времена, когда поэзия требует мужества действия. В середине
19-го века, когда громко звучала одна только ложь, - как впрочем и сейчас, - временами прерываемая невнятными голосами затворников Шатобриана и Виньи, Бодлер это ясно понял - смерть, которую он выпестовал в себе, была несомненно истинной.

***
   Сартр, гений 20-го уже века, убедительно показал, что Бодлер, как гениальный поэт, определился очень рано, но причину и смысл этой его определенности Сартр, увы, так и не понял. Да, Бодлер сознательно избрал путь гениальности как путь к смерти, и затем, почти с ранней юности, вся его дальнейшая жизнь развивалась уже в той роковой и необратимой последовательности, которая и вела к трагическому финалу - лишь торопя его конец: да, всё, что он делал, безостановочно вело его по пути неизбежной гибели. Но чем ближе виделся финал его жизни, тем ярче и убедительней звучала его лира.
    Мало того, что гениальный поэт не был признан современниками, будучи слишком самобытным, абсолютно ни на кого непохожим, он и жил всегда один, совсем без друзей и близких, затем, в довершение испытаний, он был ещё и сражен немотой, а потом ему отказал разум, ради которого он стольким рискнул. И что он перечувствовал в последние минуты жизни, он уже не смог рассказать никому.
    Так он и ушел, немой и безумный, но осталась навеки в дар людям его гениальная поэзия, где каждое слово - синоним ИСТИНЫ и ЛЮБВИ к ЧЕЛОВЕКУ.