Увольнительное

Толкучка на почте. Угрюмые лица.
Медленно очередь к кассе ползет.
Кто за посылкой, переводом, подпиской.
На Почтампе в зимний вечер, толпится народ.

Еще далеко - окошко заветное.
«Одуванчики божии» его на приступ берут -
 И мне кажется, сюда они пришли за ответами.
С ведром вопросов  из одиноких вопросов- минут.

Терпенья хватало с избытком до кассы.
Даже вперед, пропустил старичка.
Сбиваясь, он шелестел купюрой с десяток.
Расписывался дед – дрожала рука.

Меня попросил проводить он до дома.
-Боюсь в темноте с некоторых пор тут ходить.
Избили, медали сорвали подростки…подонки.
Глаза уж не видят. Поможешь дойти?

Но как тут откажешь. Явно неловко.
На сутки отпустили  из серых казарм.
Свидание с девушкой в парке, и возможно серьезно….
А тут дед на почте. «Повезло» же блин… нам.

До дома  шли часа полтора мы.
Медленно с тяжестью шел  старик.
Рассказывал – что воевал он,
И про детей  далеких, и  про ИЛ-штурмовик.

- За детей, матерей и за дом свой.
Люфтваффе согнули в бараний рог.
Дед ковылял и рассказывал дорогой.
До  порога про жизнь - не закрывался рот.

В дом позвал. Прошел на кухню
Сели за стол. Я у ночного окна.
Дед в шкафу достал литрушку.
Говорит.  -  день рожденье у меня.

Стоят граненые стаканы.
Огурцы малосольные, капуста, масло, хлеб.
Ладно. Хрен  с построением ранним.
Дед за тебя! За твои 70 лет!

Вся жизнь его в речах летела.
Фронтовой альбом от корки до корки смотрел.
И рот раскрыв, луна на его доме сидела.
Дед пил столичную, а я уж давно опьянел.

Я знаю многих двадцатилетних.
Им уже на свете скучно жить
Мой приятель фронтовик семидесятилетний.
За пояс заткнет с десяток молодых.

- Соседка – любовница напротив.
Задаст мне жару завтра с утречка –
Смеялся дед, - Будешь пить еще? Не против?
Блин -  уважаю я старика!!

Казарма утром, невзрачно и с уныньем.
Дневальный сонный с интересом  спросил:
Ну как ночь прошла? Девчата хоть были?
На тебя посмотришь, хорошо ты попил…