Дневник 13 Хожение в народ...

***
В советские времена существовало такое общество – «Знание». Его представители читали в различных аудиториях лекции, проводили так называемые политинформации. Скажем, это была такая информационная «партия» СССР. Количество ее членов исчислялось миллионами.
Не скажу против нее ничего худого. Много добрых дел на счету «знаниенцев». Но, как всегда у нас, грешили переборами. Экспансия рядов, обязаловка, чрезмерная идеологичность… Пришивали и меня, как «грамотного, молодого специалиста» к ее рядам. Директор школы, председатель местного отделения «Знания», говорит мне: «Завтра вы (имярек) пойдете в гараж совхоза, перед планеркой выступите перед рабочими, расскажите им о положении в стране и за рубежом». Слава богу, это было для меня первым и последним выступлением «перед массами». Неловко было и рабочим взрослым мужикам, и мне было тоже не по себе отрывать их время, «читать мораль», нести политическую хрень, потому что не хрени не было тогда для рядового человека. Выступал-то позже я сотни раз, только по душе, от себя, с нажитым и дорогим. Другое дело.
На фестивале «Петровские строки» в Няндоме Олег Борисов, член АРО СП, призвал коллег по писательской организации вспомнить добрые старые времена и «идти  в народ». Так мы, мол, проявим свою гражданскую позицию, узнаем жизнь простых людей изнутри, будем, так сказать, нести культуру в массы. Когда один из присутствующих спокойно и ясно дал понять, что делать это он никак не собирается, «гражданин» Борисов взорвался и стал клеймить оппозиционера и за аполитичность, и за драные джинсы, и за снобизм и излишнюю гордость. Короче, давайте все по старинке в одно стадо, шаг в сторону – расстрел.
Представьте себе только на минутку явление волосатого, почти двухметрового гиганта, с «драными джинсами», ежесекундно рефлексирующего мыслями, читающего – приказали же! – следующие (его!) стихи:

Держит картонные шлюпки, пестует рыб вода,
 Скрывает свои глубины, кажется (нет ли, да?),
 Мир, напрягая память, тянется вспять, рвет сеть,
 В бегстве от вырожденья ищет святую смерть

 За полуночным глянцем. Идет за волной волна, —
 Те самые, что учили влажно спрягать слова
 В холщовой античности медной и расписной
 С болью в широких шеях под тонкой лозой.

 Но Аттика, Аттика, призрак прибрежных веранд,
 Конечно, бежит динамиков и гирлянд,
 И чувство потери просторно столь отягчено
 Несоразмерностью того, что нам было дано.

 Нет образца. Самоучение не имет стыда
 (Морю и берегу). Не было никогда
 Того, что мы помним словно родное, своё,
 Это только печаль ищет, о чем споет.

 Есть образец. Он легок, что утренний дым.
 Тревожно чувство перед пространным былым.
 Катятся волны. Берегом – тень. Смотри,
 Сотрет ли ее розовый свет зари.

Как говорится, комментарии излишни. Представляете лица доярок и трактористов?..
Даниил Гранин в книге «Всё было не совсем так» приводит нечто подобное, анекдотическое. После просмотра фильма «После свадьбы», поставленного по роману Гранина, секретари партийные, обидевшись на правду, стали обличать писателей за то, что они отстали от жизни, не знают жизни народной, жизни колхозной, что «ближе надо быть к народу».
«Наконец, я не вытерпел, – вспоминает Гранин, – рассказал, что творится в Новгородчине, где я проработал некоторое время в МТС, и среди прочего сказал: «Писателю, между прочим, полезно видеть жизнь издали. Как известно, чем дальше от народа, тем лучше видно его характер и особенности».
 – Это откуда известно? – прервал меня Толстиков.
 – Ну как же, всюду приводятся эти слова А.С. Пушкина, – объявил я уверенно и непререкаемо.
Пушкин – это не Лев Толстой, не Ленин, он, конечно, вождем не считался, но и ошибок идеологических за ним не числилось, так что начальство промолчало.
На обратном пути Миша Ершов спросил меня – где это А.С. так высказался.
 – Точно не помню, – сказал я, – конечно, не по поводу колхозов.
Во всяком случае, Пушкин помог отбиться».
Но мне все же хотелось бы привести строчки из стихотворения «Пиндемонти», где Александр Сергеевич едва ли говорит о другом:

Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не всё ли нам равно? Бог с ними. Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природа красотам,
И пре созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот  права…

Избави нас Боже от (которого по счету?) хожения в народ по разнарядке. Ничего, кроме вреда, оно не принесет.
***
Всегда волнуюсь, неизменно, вот уже много лет, когда что-то читаю у Пастернака, о Пастернаке.
Близкое моей совсем недавней «счастливой» записи в дневнике с присутствием непонятной, необъяснимой вины за собственное благополучие, пусть и временное.
«Я год за годом тружусь, как каторжный, и всегда мне всех… до слез жаль. Словно все кругом несчастные, и только я один позволяю себе быть счастливым, и значит, у всех как бы на шее. И, действительно, я до безумия, неизобразимо счастлив открытою, широкой свободой отношений с жизнью, таким мне следовало или таким мне лучше бы было быть в восемнадцать-двадцать лет, но тогда я был скован, тогда я еще не сровнялся в чем-то главном со всем на свете… И не знал-то хорошо языка жизни, языка земли, как их знаю сейчас».
«Меня с детства удивляла эта страсть большинства быть в каком-то отношении типическим, обязательно представлять какой-нибудь разряд или категорию, а не быть собой. Откуда это, такое сильное в наше время поколение типичности? Как не понимать, что типичность – это утрата души и лица, гибель судьбы и имени!»
Школа современная наводнена этой, говоря словами Пастернака, «бездарностью обстановки, бессобытийной, дисторической, ханжески застойной».
Шаламов очень точно в письме Пастернаку от 28.03.1958:
«Мне думается, что никакой «техники», никаких «приемов» у вас нет… Шутка вся в тонкой, тончайшей наблюдательности, в острой душевной тревоге, и в душевной честности. … и лучшее, что было в русской интеллигенции, глубже всех в мире понимавшей правду и болезненно боявшееся всякой фальши, лжи, кривизны души – все это воплощено в Вас, в Вашем творчестве, и оттого-то так волнующе и тепло стихотворное общение с Вами… Говорят, у Вас нет юмора и иронии. Это верно. Но это потому, что жизнь – слишком серьезная штука, и Ваша поэтическая приподнятость и вдохновенность почти религиозно серьезны. Вы просто настоящий, живой, хороший человек, серьезно и глубоко понимающий, как трудно жить».
Умница – Шаламов!
***
Георги Борев:
«Сейчас я стараюсь, чтобы мои стихи были как можно предметнее, а содержание – самостоятельным и независимым от формы, чтобы он вдруг не испарилось, если останется без нее. Вероятно, многие мои стихи кому-то покажутся «сюжетными», если сюжетом можно назвать случай или историю, которая разыгрывается в голове героя. Со временем я понял, что любовь к метафоре способна заслонить смысл и что нет более действенной метафоры, чем само действие. И нет ничего неожиданнее неожиданного глагола. Поэзия не в невероятном сравнении, а в состоянии воспринимать сверхъестественное как естественное. Каждый поэт, я думаю, в какой-то степени медиум и пророк. С годами я становлюсь все осторожнее к словам, которые оставляю на бумаге. Все сказанное мной в стихах почему-то сбывается. Я даже становлюсь суеверным. Может быть, это из-за возраста, но я все яснее осознаю, что когда-нибудь меня не минует за это расплата. Ведь поэзия – это судьба. Чем яснее она на первый взгляд, тем загадочней и непроницаемей на самом деле. И чем проще и обыденней она выглядит, тем больше в ней ирреального. И не имеет никакого значения, каким стихом – свободным или классическим – она написана».