Везучий Балдан

Безбедно дожил Балдан до двадцати двух лет. Армию отслужил, принял табун в пастьбу, настоящим батыром стал.
А на другом конце села за это время подросла и расцвела, как саранка, дивной красоты Дарима Бальжирова. Е-мое, Дарима-Даримая, ласточка степная, ковылинка в росе, ранний туман над Ононом! Волосы яркие и до пояса, щеки румяные, талия — поясок серебряный, да в характер камушек вставлен, как в кресало. Чиркнет тот камушек по серебру — искры сыпятся из глаз у друга Баира, и друга Жаргала, и уже женатого завскладом Нимы. Не тронь серебряный поясок!
Один жених сватался — от ворот поворот; другой сватался — только пыль за «Жигулями» колечком завилась; третий — от досады в запой вошел, как бык в болото.
Молчал-молчал отец Даримы, наконец и он не вытерпел каприза дочери, спросил:
— Какого кооператора ждешь, доченька? Останешься одна.
— Не хочу ни-ко-го! — отрезала красавица.
— Так не бывает. Надо слово твердое дать и держать его.
— Ах, так! — брызнула ресницами красавица-саранка. — Дам слово! Вот вам: выйду замуж за того, кто проедет мимо дома на сивой кобыле задом наперед.
— О, е-караганэ, — только и вымолвил бедный отец. Ибо какой же настоящий мужчина поедет по селу на сивой кобыле да еще задом наперед?
А везучий Балдан в этот день играл в карты с друзьями. Сначала проиграл десять рублей, потом сто, потом и вовсе продулся вчистую. Заело самолюбие, закусила удила гордость: как же, величают везучим Балданом, а тут заклинило. И решился он на отчаянный шаг. Привстал над компанией и рубанул с маху:
— Ва-банк!
— А если проиграешь? — припугнули товарищи.
— Проиграю — на сивой кобыле поеду задом наперед!
— Метай банк, — приказал Нима.
Не успел Балдан и глазом моргнуть, как выпал ему туз, а потом дама-тройка, а наверх опять туз. Классический перебор! При таком случае не один русский офицер застрелился, а бурятский скототорговец Рыгзенов от позора даже в Канаду эмигрировал и все страшится назад вернуться…
Потрясенного Балдана друзья взгромоздили на сивую кобылу, которую Нима где только и нашел: эта скакунья, наверное, помнила еще проезд по Забайкалью цесаревича Николая, будущего монарха России. Запылила та животина по улице, ноги волочатся, клочья шерсти летят по сторонам, а еще идут рядом друзья-картежники да горланят величальную, сивокобыльную:
Бабушка конского табуна,
сизая грива, седая спина.
Едет Балдан, повелитель судьбы.
Бабушка, ты уж не встань на дыбы!
Охо-хо, позорище великое, не дай Бог ни мне, ни горбатой старухе, ни президенту страны ездить на сивой кобыле. Вот ты, читатель, так, наверное, думаешь. И все так думают. А здесь вспомни-ка отца Даримы.
— Старуха! — закричал он. — Молись далай-ламе, божье знаменье на улице, спаситель приехал!
Глянула в окно старая, цап-царап белое полотенце из переднего угла, хадак — по-бурятски называется, положила на него хлеб да соль и вприпрыжку на улицу. Поклонилась честной компании, во двор зазвала. В общем, охомутали Балдана, заарканили Дариму, впрягли в супружескую повозку.
— Наездник ты мой, — говорит теперь в лирическую минуту красавица Дарима, ведя за подолом пять ребятишек...

*  *  *
Уж на что ушлый да пройдошистый Нима, но и его обманул русский кооператор из Одессы, всучил улей с пчелами, вымирающими от какой-то болезни. Понял это Нима только при проезде через курорт Дарасун. Тихо-тихо в улье стало, а раньше гудело. Попросил знакомого пчеловода деда Матвея осмотреть улей. Тот и раскрыл обман, а поскольку дуги гнуть умел, то и присоветовал столкнуть улей какому-нибудь простачку.
Как раз в это время в Дарасун приехал Балдан на своей бричке, привез бабушку Янжиму лечиться минеральной водой, аршан — по-бурятски называется. Ни за что не хотела старушка садиться в «Жигули». Все болезни, сказала, от железа да бензина, поеду только на лошади.
Устроил Балдан бабушку к знакомым, кой-какие покупки сделал, собрался ехать домой. А тут Нима навстречу, такой важный стал, работает завбазой в Дульдурге, располнел, как юрта многодетного человека, с боков до середки оглоблей не достанешь.
— Ах, Балдан, дорогой Балдан! Что я слышал, что я слышал! — говорит медовым голосом, язык так и прилипает к губам.
— Что ты слышал, второгодник Нима?
— Красивые женщины с курорта говорят, что женская красота требует поддержки и особого ухода. Чтоб не портилась, не старилась, надо мед пить. Каждый день по ложечке.
— Мед? — удивился Балдан.
— Ага, — уверяет Нима. — Я вот тут по случаю купил богатейший улей с пчелами, да потом подумал: мою Хорло хоть медом, хоть дегтем, хоть дустом угощай — все равно не расцветет. Однако, порода такая караганистая...
Посочувствовал Балдан школьному товарищу да и свою Дариму вспомнил: что не сделаешь для такой сладкой женщины? Пусть будет еще слаще, кому ж охота в сорок лет на горечь горькую переходить? Купил Балдан улей, погрузил на бричку, поехал. Да вспомнил, что надо завернуть еще к одному знакомцу. Тот жил напротив старого здания, купеческого особняка, теперь брошенного местной конторой.
Стал Балдан подворачивать к дому знакомца, тряхнуло бричку в канаве, конь прянул, и, шайтан его задери, улей выбросило и хряпнуло о землю. Уж на что были пчелы дохлые, но от эдакой встряски загудели, поднялись роем и давай кружиться над разбитым ульем. Покружились роем и прилепились на карниз старого особняка, повисли на нем, как курчавая баранья шкура, шевелясь живыми завитками.
Почесал Балдан макушку, вытащил из брички топорик, собрал дощечки от улья, тут подправил, там подколотил, заново смастерил пчелиный домик. Подтащил его под карниз, думает: залезу наверх и метелкой обрушу пчелиный рой прямо в улей, захлопну крышку и конец происшествию.
Во дворе своего знакомца взял лестницу, подставил к стене купеческого жилища, полез наверх. Проклятые купцы, старорежимники окаянные! Зачем такие высокие дома строили? Никак не дотянется Балдан до пчелиного роя. Пришлось переставлять лестницу, потом цепляться за карниз одной рукой, перебираться чуть ли не по воздуху. Корячился-корячился Балдан, как новичок-акробат, соскользнула нога с упора, повис на руках и услышал: хрястнула доска.
И шандарахнулся Балдан с обломком карниза на землю. А тут сверху — пучк! пучк! — на голову какие-то кругляшки. Е-караганэ, даже Дарима в прошлый раз за проигранного в карты бычка лупила его граблями не так больно.
Пришел в себя Балдан-пчеловод, видит: насыпано вокруг желтых кругляшек, как осенних листьев. Взял в руки — ого! — золотые монеты царской чеканки! Клад купеческий! Смекнул Балдан, чем это пахнет, насыпал вместо пчел в улей чеканного золота, еле-еле погрузил на бричку и айда в милицию. Объявил о находке клада. Бумагу составил по всем правилам. Пересчитали золото, оценили и отвалилось Балдану много-много рубликов!
Ну кто теперь скажет, что Балдан Очиров — неудачник? Разве только Нима, продавший улей за двести рублей.

*  *  *
Забылась весенняя пурга. Река Онон согрелась и вольно раскинула свои плесы и протоки, новые и старые русла. Заиграли в знаемых местах таймень и ленок, щука и сом. Черемуха и боярка охолонули берега белоснежной кипенью цвета, сладко дохнули саранками, медом и пряной горечью чабреца горы и пригорки. По такой теплыни и благодати потянулись на Онон забайкальские писатели. Вначале Кузаков, за ним Вишняков, еще кое-кто.
Кузаков с Вишняковым надули резиновую лодку, уложили под себя спальники, бросили к ногам рюкзаки, поплыли вниз и вниз. Кузаков сидит на веслах, выглядывает мели, перекаты, коряги. А Вишняков стихи сочиняет да своим охотничьим ножом хвастается.
— Будь осторожнее, — наставляет Кузаков. — А то пырнешь в лодку — и конец, в гости к тайменям пойдем.
— Не-е, — разглагольствует Вишняков. — Я, паря, муху на лету ножом рассекал в детстве. Не боись, греби да греби.
Не успел договорить, вылетел нож у него из руки — трух! — насквозь просадил днище. Пузыри пошли по лодке, потоп под зад нахлынул. Беда, паря, с такими путешественниками!
— Карагана ты лирическая! — только и успел проворчать Кузаков, а это переводится на русский язык так: эх, некогда отлупить тебя березовым веслом!
Еле-еле добрались наши водоплаватели до спасительного берега. Выползли на отмель, слышат голос:
— Однако, здравствуйте. Хорошо приплыли, браво причалили.
Конечно же, это был Балдан Очиров. Как раз напротив его стоянки случилась непредвиденная остановка писателей.
Возле домика, на летней печурке у хозяина весело бурлил котел с горячим мясом, был заварен чай со свежими сливками. Тут и дрогнуло кремневое сердце Кузакова. Вытащил из рюкзака бутылку водки, купленную на последний талон в Чите.
А скажите мне: какой настоящий табунщик-бурят потерпит, чтоб его угощали утопающие писатели? Пошел Балдан в закуток, принес сумку с подарком красавицы Даримы. Во, паря, браво было!
Кузаков, естественно, после третьей рюмки давай клевать носом, сморило человека степное гостеприимство, пришлось уложить его на мягкую кошму — пусть отдохнет сочинитель романов.
А Вишнякова так просто не повалишь, ему не меньше четверти старинной надо. Сидит, припивает по чайной чашке, расспрашивает да в блокнот чирикает. Везучий Балдан разоткровенничался, разошелся и про все-все, как на духу, рассказал. Интересная беседа получилась.
И вот ведь штука. Мало ли в Забайкалье везучих людей? Может, и похлеще Балдана есть, но не про всех же рассказы написаны. На всех просто писателей не хватает.
И тут повезло Балдану!