Кабанья тяга

Глаз у Авдея Люлина — черт на поторчине. Пока другие мужики моргают, он вперед всех наткнется на поживу. Вся деревня видела: ездил по степи трактор со спецвагончиком, геологи или военные в нем, землю не копали, камни не собирали, а смотрели на приборы да записывали. Ездил, ну и ездил по степи голубой вагончик, а куда девался, другие не успели подумать — Авдей Люлин уцепил своей поторчиной — во-он он стоит, брошенный в пойме речки, в зарослях камыша, чуть крыша белеет, будто клок тумана над болотиной.
Люлин накинул хомут с постромками на своего Гнедка, поехал в камыши. Целый день плюхался там, сломанную ось заменил, выволочил брошенное добро и притянул его в свой двор. Чудо-вагончик: полки с гнездами для приборов из финской фанеры, маленькая печка с трубой из нержавейки, два круглых окошка-иллюминатора в резиновых оправках, дверь с никелированной защелкой. Маленький, уютный, легкий на ходу — лошадь без натуги катит. Это ж не вагончик для домашних кур или поросят, это ж настоящий рай для охотника!
Авдей Люлин, это не было секретом, давно слыл заядлым утятником. Не одну сотню вечеров и утрянок провел в камышах. Добывал на перелете чирков-свистунков и крякву, пеганок и шилохвость, свиязей и разную чернеть. А после обретения спецвагончика вообще гоголем шею выгнул, хвост, что твой крохаль, распустил: да, я — культурный охотник, да, я штаны на кочках не мочу, под кустом не ночую, чай на камыше не подогреваю — моя печка на березовых чурочках как форсунка работает, только дым колечками!
Нынешней осенью Гнедка в вагончик запряг, взял с собой сына и двинул в самый дальний угол поймы. Туда обычно не рисковали забираться другие утятники: вода порой по колено, на мотоцикле не проедешь, а пешком брести по камышам десяток километров — ноги отвалятся. Люлину-то что до этого? Гнедок затянул вагончик в самые пролетные места. Авдей отцепил постромки, подсадил сына на коня, сказал, чтоб ехал домой строго по следу, иначе можно заблудиться в камышах.
— Через два дня приедешь! — наказал сыну. — Тут добычи будет — в мешок не укладешь.
С вечера побродил по камышам, осмотрелся, выбрал место у кромки небольшого прогала, встал на вечернюю зорю. Утка часов с шести начала посвистывать, кругами ходить, собираться с полей на ночлег. За десять выстрелов Люлин сшиб две кряквы, три серых, чернеть да две каких-то пестрых, северных, в темноте не успел рассмотреть. Восемь хвостов за зорю — вполне прилично! Вернулся в вагончик, протопил печурку, напился горячего чая, уснул.
Утром, еще чуть отзаривало, он уже выбрался из теплого логова, зарядил двустволку, подтянул патронташ, двинул левее вагончика, там, в камышах, виделись кусты тальника, чувствовалось, что под ними может быть островок, не затопленный водой. Так и оказалось. Люлин выбрал место лицом к заре, притих: утка начинала подниматься на крыло.
Сзади что-то захлюпало, он еще подумал: не сына ли жена послала за ним? Может, что дома случилось?.. Оглянулся. Метрах в десяти из кустов на него глядели два злобных глаза и бусая щетинистая морда. Дикий кабан! Откуда он в этих камышах, куда бредет, что делать?
Мысли не успели проскочить через умственный аппарат, а руки с испугу подняли ружье. И драбалызнул Люлин секача из мелкой дроби повдоль щетины.
Секач хрюкнул, осел назад, а потом выстрелился, как из катапульты, в Люлина. Только вода брызнула!.. Каким чудом кабан не убил его клыками — осталось загадкой. Зверь пролетел мимо. Пока разворачивался, взбугрив вокруг себя месиво из камыша и воды, Люлин успел протаранить куст и — напрямую к вагончику. Куда отбросил ружье и патронташ, не помнил, но четко в мозгу вспыхнул образ левого заднего колеса с рубчиком. Почти не коснувшись резиновой шины, выскочил, как та чертова поторчина, из болота и оказался на крыше вагончика.
Секач снова пролетел мимо, развернулся и уставился рылом в небо, нюхтил и прохрюкивал воздух сквозь ноздри.
— Чуха ты, чуха! — зло обозвал кабана Люлин.
Ситуация была смешной и не очень: кабан стоял перед вагончиком, а Авдей Люлин лежал пластом на крыше, из резиновых сапог бежала вода, стекала вниз и звенела, как апрельская капель.
Влепить бы пулю, взлохматить, взбарабашить и вздедерючить это рыло, да как и чем? Насколько хватало глаз, до самого горизонта расстилалась камышовая пустыня, бесконечно серая, затопленная водой. В одиночку, парами, тройками, нитками и целыми каруселями проходили утки к югу, к монгольской стороне.
Кабан то замирал и стоял, как бусый пень, то крутил рылом, злобно хрумкал камышовую молодь. Уже солнце поднялось, осинелся и растаял туман, большое небо сверкало и переливалось солнечными светляками. Погода, как всегда в начале сентября, растеплилась, разомлела по-летнему. Люлину стало жарко. Сел, свесив ноги в противоположную от кабана сторону. Расстегнул куртку, нашел сигареты, закурил. На этой крыше за день-то можно и поджариться, изомлеть без воды. Секач, расцарапанный дробью, ни за что не уйдет. Надо что-то решать.
Люлин снял брючной ремень, сделал удавку, накинул ее сверху на ручку вагончика. Потянул. Дверь открылась. Кабан фышкнул, приблизился. Нет, никак не соскочить, не успеть зайти в вагончик и захлопнуть дверь.
Люлин свесил голову в проем. В вагончике не было ничего такого, до чего можно дотянуться рукой. Лишь висела у косяка рыболовная сеть. Еще не зная зачем, Люлин потянул за край — звякнули железные грузила, зашуршала веревка. Секач отскочил метров на пять и стал скоблить передней ногой камышовое месиво, грязь летела во все стороны, как из-под копыт коня. Люлин вытянул сеть наверх, хлопнул грузилами по крыше. Кабан не реагировал, лишь нервно водил пятаком да ощеривал желтые клыки.
— Ну, душман, — пригрозил утятник, — достанется тебе!
Снова наклонился в проем двери с концом веревки. Глаза отыскали в полу прорезь для какого-то кронштейна, она была скошенной так, что можно опустить конец веревки с грузилом, потянуть и насмерть заклинить конец сети в днище вагончика.
Управившись с этим делом, Люлин собрал сеть, как аркан, примерился и кинул на кабана. Резким прыжком прилепился к трубе, обхватил ее.
Кабан рюхнул, рванул пастью капроновые нити, перемочалил две-три, крутанулся, прорвал дыру для рыла, на большее сил не хватило — крепка капроновая паутина! Тогда секач бросился в сторону. Вагончик плавно сдвинулся с места, зашумел днищем по камышу. Ух и хватил душман, только треск над щетиной!
Метров сто голубой вагончик летел сквозь заросли, как линкор на ученьях. Кабан оказался лучше Гнедка, он ни разу не вильнул в сторону, а таранил плавни строго по прямой линии. Остановился, перепыхтел немного и опять пошел. У Люлина прошла дрожь, он даже повеселел, так ведь и выбраться можно из камышей.
Часа два или три двигался вагончик на кабаньей тяге. Потом что-то треснуло внутри, полетели щепки и... кабан вырвал конец сети из крепления. Качнулись камыши, и вольное плюханье удалилось. Тишина, шелест метелки о стенку вагончика, синее большое небо…
Утятник Авдей Люлин лишился сети, ружья и патронташа, а после возвращения в деревню и рассказа об этом соседу Валерке Кривошееву, приобрел кличку «Кабанья тяга». Даже про его жену Ирину Васильевну в магазине можно услышать:
— Вон Ирина идет.
— Какая Ирина?
— «Кабанья тяга», ишь, вырядилась!