Фиолетовый дневник

Люди Кровь ничего не стоит, ей нет цены. Её слишком много. Да и зачем она ещё, если её не проливать. Надоели лица – все привязанности превращаются в узлы. Я хочу быть чужим самому себе, не подвластным, другим… взять у них всё, что возможно – малость. Всё просто…интересно, только я и это бессмысленное счастливо. Мы обречены жить бесконечно долго, пока не поймём, что нам вовсе не нужна жизнь, чтобы идти дальше.
22.12.01.
дети Глаза младенца верят, как бы по наитию, что они добро, обещая быть им вечно. Но разве смели бы они дерзнуть, зная, что это наглая ложь. Какой смех! Они заново учатся быть добрыми.
20.01.02.
а за окном Ноябрь, дождь как весной… Нескончаемая серая дрянь закрывает небо. Истомившиеся глаза ничего уже не видят – всё спокойно, пусто и привычно: утрене-грязный дождь на моих ботинках, измотавшееся старое пальто, печально хрипящий автобус и молчаливо шумная толпа инопланетян. Заново родиться никто уже не может, поздно; пора умирать в белых простынях следующих трёх зим … Встать на колени перед самим собой самая сложная из всех задач. То, что я вижу, хотелось бы не видеть вовсе, либо видеть всегда, здесь не может быть середины. Опыт в рваных карманах говорит, что его ещё мало, чтобы тяжесть карманов привлекла меня к земле или разорвала мои карманы совсем.
                19 Ноябрь 2002

и до меня Когда было темно и звёзды ещё не моргали в небе, а круглый огромный мяч- земля ещё не висел, я уже знал, что это то, чему стоит не быть. Но воля не моя и мне пришлось плавать в этом суповом бульоне, дышать жабрами, двигать плавниками и мерзко хлопать грязными крыльями до тех пор пока меня не соизволили родить. На свет я попросился рановато, не потому что мне так уж хотелось выбраться  в этот мир, а лишь потому что надоело барахтаться в аквариуме и чувствовать себя мыслящей рыбой. Заниматься собственным миросозданием было искренне трудно и крайне отвратительно. Холодный и далеко не добрый снег слепил мне глаза и небо от этого казалось ещё более серым, по крашеным зелёным стенам всё время стекала какая-то липкая дрянь, но все вокруг ничего не замечали и мило существовали якобы рядом… то первое чему пытались научить это борьба. Но лучше учить на примерах и поэтому все вокруг нещадно и продолжительно боролись и по сей день этим занимаются, а я смотрел, смотрю и радуюсь что в драке не участвую… Нога моя каждый день вступает в молекулярную кашу и зубастые молекулы кусают мой огромный ботинок с такой силой, что я чувствую боль в самом ботинке. Я бы, конечно, простил им эту несметную наглость, но им это ничего не даст, поэтому я иду. Злюсь и ещё с большей силой давлю эти говорящие сокровища под моими ногами.
Сколько я себя помню я существую и всё существует параллельно со мной и вибрирующе-мяукающая муха, скользящая по голубому подоконнику; и пронзительно скулящий цветок на шкафу; и изящно изгибающаяся ветка в пыльном окне. И это сосуществование столь неоднородных и столь сходных по своей сути созданий кажется мне ошибочным и несправедливым. Значит, они, как и я, были вечно и так же вечно перетягивали космическое одеяло на себя, даже тогда, когда мы не были облачены в скудные одеяния наших оболочек. Они нагло перемешивались с моей сущностью и кто знает сколько сейчас во мне от этой мяукающей мухи, скулящего цветка и других совершенно чужих мне созданий. А вдруг всё это уже стало частью меня и я не смогу от этого отказаться.
Все кто успел потоптаться во мне уже мной стали, а кем стал я, если не всеми. Тот, кто сейчас стоит у моей кровати позорно и тихо согнувшись и пытается меня разбудить, наверно, заслуживает прощения, хотя бы потому, что не гоже ругать себя за собственное желание проснуться.



я хотел… и с чем были перемешаны мои мозги предположить не трудно. Надоело… я устал и так прилёг на диван и долго смотрел в потолок, считая звёзды и соединяя их в бесконечное число созвездий.
Две жизни спустя, я очнулся и понял, что Время потерялось и ждёт меня на пороге моего собственного дома. Хорошо хоть оно стоит там, а то и вовсе никого не дождёшься. Я оделся и взяв его за холодные руки, почти мёртвые, я трясся от омерзения к этому бестелесно-бесполезному созданию. Впрочем, говорило оно само, а я всю дорогу молчал. «Трепач,» - сказал я и свернул за угол, желая потерять если не всё Время, то хоть его часть. Оно терялось в угоду моему желанию, и со временем Время  исчезло, оставив меня наедине с собой. Но когда я один, это так бездонно скучно слушать, как наперебой орут все уголки души, зачастую не моей.
Встретив друга я вздрогнул… повернулся, мирно кивнул, а он в свою очередь, сказал что пришёл не за мной, но поболтать не прочь.  Он всегда будет извиняться, давая последний раз почувствовать то, чего мне потом будет не хватать. Но я справлюсь и он это знает. А если нет, то я стану им. Я знаю, он друг Времени, которое я потерял, но снова встречу за следующим поворотом…

Каждый селился в уголке моей души и старался отхватить себе квартирку побольше да получше, а всё что осталось или не осталось – моё… если же мне вздумается побыть одному я предлагаю всем совершить массовую миграцию в какой-нибудь самый тёмный уголок души и не вылезать оттуда до тех пор пока я не соизволю остыть и с распростёртыми руками-ручищами не позову обратно.
  Любовь – адское насилие над собой, зачем это терпеть в себе, это инородное слово, интроект невротических ласк. Благо я один в своей собачей конуре без блох, которым не дано меня полюбить за то, что  я их не кормлю. Я укроюсь запахом новых газет и закрою глаза и буду слушать как кричу внутри. Ключом не открыть ни один замок во мне, рукой не взять меня за руку, глазами не увидеть мои глаза, я буду никем для себя, всем для вас, ха… я буду пустым как прозрачным и тёмным как солнечный свет, как ничего насквозь пронизывающее небеса, ни беса в этом смысле смыслов.

   Быть может я запнулся прежде чем нагло пройти в новенькую дверь следующей жизни… я большой, такой большой что могу дотянуться до верхней полки моего шкафа, но от этого хочется чесать в затылке и думать какого чёрта где черта за которой всё это происходит… Кончилось, скончалось … я поклонился чему-то забытому и пошёл вон из жизни. Я смотрел другими глазами так, как будто мне их сначала выкололи, а потом неуклюже вставили обратно. Впрочем, может это и не правда, но уж очень правдоподобно мигало солнце в каждом окне жилых домов, намекая на то, что у меня его нет. Я захлёбывался, пытался захлебнуться, но смысл так гадко жалил мои мозги, что от боли я не понимал смысла.
И напоследок Я умер… почистил зубы, оделся, поел и пошёл на работу. Потому что не может быть иначе. Я умер, я пришёл вам это сказать: Время крошило меня в пепел. Две минуты назад я был жив, всего две да и неужели эта мелочь мне не покорится?
Чёрт, а я почти испугался, ощущение не из приятных. Но с того времени часы на моей стене пошли медленнее, не торопясь, мозоля мои глаза и заливая их отборной скукой. Лица так переполняют мозги, что скоро за ними я буду видеть содержание, сущность, исход-исходность и меня неминуемо вытошнит тем чего я от них нахватался: что-то вроде смеси сочувствия, злобы, насмешки, обиды под лёгким майонезом «Кальве».
Взрослый – звенящее слово, взращенный, взмощенный. Ха что это значит? Значит, я Большое, наполненное и больше некуда. Переполнится? Запросто! Выльем половину! Интересно, что там?
Когда я существую, проходя мимо существующих существенно важных жизней, я понимаю, что каждый старик велик в своей несущественной сущности, хотя бы потому что, сам, того не зная, ненароком поворачивает своё время вспять, подчиняя его только самому себе. Стариковское время хорошо притворяется младенцем и старик обратно превращается в бульонную рыбу, которая плавает в вашем супе, а вы и не подозреваете что эта чешуя когда-то была человеком.
                2003