ИСАЙ

      Среди 2-3 тысяч евреев, живущих в одном населенном пункте, должен быть хотя бы один бандит: указывая на него, родители могут сказать своим чадам, что таких евреев не бывает.  В городке, где прошло мое детство, их было целых два.  Первым был Марик Бердичевский по прозвищу «Хромкин».  Он время от времени оказывался на зоне то ли за разбой, то ли за воровство и через два-три года возвращался обратно.  Его сторонились.  Говорили, что Марик – наркоман, что в то время было уж совсем неслыханно.
        Вторым был Исай.  Его направили на поселение к нам после 20-летней отсидки в тюрьмах и лагерях.  На вид Исаю было лет 45.  Он довольно быстро сошелся с Мирой Спивак, матерью-одиночкой, которую за глаза называли «целинница».  Раньше она была комсомольской активисткой, и когда призвали поднимать целину, поехала туда в первых рядах. В   Казахстане Мира успела выйти замуж, развестись и вернулась с девятилетним ребенком какая-то вся притихшая и опустошенная.  Исай жил с Мирой и ее сыном недалеко, в одном дворе с моим другом Сеней, поэтому видел я его довольно часто.  Несмотря на большую разницу в возрасте, мне и Сене нравилось общаться с Исаем: летом мы втроем вместе ходили на рыбалку, ловили раков, катались на лодке. 
        Исай родом был из Новосибирска.  Когда его отца, партийного работника средней руки, арестовали и расстреляли в конце 30-х, он связался со шпаной.  Взяли Исая за кражу буханки хлеба и пары банок консервов.  И – пошло-поехало.  Несколько раз он пытался сбежать.  Однажды это Исаю удалось, но при этом охранник ранил его в ладонь.  Он скитался по тайге, пока рука не почернела – и пришлось сдаться.  Руку ампутировали почти до локтя – и опять прибавили срок.   Все тело Исая было в ножевых шрамах и татуировках.  На левой стопе было выколото: «Они устали», на правой – «Им нужно отдохнуть».  В  его единственной полноценной руке сила была непомерная: Исай работал грузчиком на товарной станции и поднимал стокилограммовые мешки.  Именно от него, задолго до «Калымских рассказов» Шаламова и прозы Солженицина, я впервые узнал о «сучьих зонах», о  кровавых разборках с чеченцами, о том, как блатные пытались приструнить бандеровцев, а утром их находили с перерезанными глотками.  Все свои рассказы Исай сопровождал лагерными песнями и собственными стихами, которые больше походили на тягучие, зарифмованные исповеди.  Перечитывая беллетристику Власа Дорошевича о Сахалине, я наткнулся на такой факт: в дневниках каторжников часто находили стихи их собственного сочинения.  Тенденция, однако… 
       Никакой романтики в рассказах Исая не было и в помине, но я жадно вбирал в себя тот страшный, потусторонний мир, может быть, потому, что собственная жизнь казалась мне чересчур пресной и тоскливой.   Родители почему-то не препятствовали  такой, мягко говоря, странной дружбе.  Соседи искренне сочувствовали Исаю, а после одного события вся еврейская (если можно так выразиться) общественность городка считала его героем.  Как-то к нам со спектаклем пожаловала еврейская театральная труппа из Москвы.   Событие было чрезвычайным.  Ставили «Ведьму» Гольдфадена, зал был битком набит евреями всех поколений.  Вдруг в середине спектакля на сцену бросили откуда-то с галерки грязный веник.  Актер, игравший ведьму, меланхолически посмотрел на него и сказал: «Абы ныкэн бомбэ» («Лишь бы не бомба» перевод с идиш).  В ту же секунду Исай, сидевший в первом ряду, метнулся к выходу.  Он успел сбить с ног убегавшего злоумышленника и железной хваткой держал его до прихода милиции. 
Затем у Исая и Миры родилась дочка.  Он никого к ней не подпускал: сам стирал пеленки, убаюкивал и даже шил одежду на маленькой швейной машинке,  ловко придерживая материю обрубком.
Как-то во дворе я увидел плачущую Миру.  Захлебываясь слезами, она бросилась ко мне: «Верни его!  Приходил Колян со своими хлопцами.  Они пошли в городской парк разбираться с заводскими.  Верни его!» 
Колян и его хлопцы подпирали стенку возле танцевальной площадки.  Впереди стоял Исай.  Я подошел к нему: «Исай, иди домой.  Мира плачет.  Зачем тебе эта шпана, это быдло, Исай?  По баланде соскучился?  Ты слышишь меня, Исай?!»  Исай меня не слышал.   Он улыбался кривой, загадочной улыбкой и все время повторял: «Мы этим сукам покажем!  Пусть только сунутся, пусть только сунутся!»  Казалось, он все эти годы только и ждал, когда его позовут.
Вскоре меня забрали в армию, а затем я приезжал в городок только в гости, пока было к кому приезжать.  По слухам Исай с семьей переехал к родственникам Миры куда-то под Одессу, потом они иммигрировали в Израиль.  Хорошо, если так.