Не рыдай Мене, Мати...

                Светлой памяти художника
                Леонида БЕЛЯЕВА


«НЕ РЫДАЙ МЕНЕ, МАТИ...»
(Из поэмы)       
               
Ну о чём, убиенный, Он думал,
Обретая телесный покой?
В скальном гроте ни света, ни шума,
Только Время –
                незримой рекой

От Созданья сквозь мир протекало,
Растворялись в нём капельки-дни,               
Лишь зависло
                запущенным камнем               
Безобразное слово: «Распни!..»

Вряд ли грезил о брошенном доме:               
Детство – помесь нужды да игры.
Полз большой муравей по ладони
И застыл у кровавой дыры...

Жизнь угасла в истерзанном теле,
Но, как искорки между кремней,
Мысли жгли:
                «Смерть мила не тебе ли,
Хоть пришёл за победой над ней?..»

Напоследок уже:
                "Для чего Ты, 
Боже Мой, оставляешь меня..."
Пыль на крестном пути
                позолотой
Покрывала убожество дня...

Крест пугающе рос над толпою,
Мать застыла у скрюченных ног,
Брёл ребёнок
                заросшей тропою,          
Где цветов не набрать на венок.   

Разве что –
                собирать на терновый,
Украшая печали юдоль:               
Не дано назначенья иного,               
Ведь сестра красоты – это боль...               

Тесен мир:      
                обаятельно скромен,               
Хоть подсуден во все времена,
Не терпевший питья, кроме крови, –
Под слезою стоял Сатана.

В окружении тающей свиты
Долго нёс несуразную хрень,               
В этот раз –
                без рогов знаменитых,
А с кровавым пятном набекрень.

Тень креста
                на лету осенила
Ко всему безучастную Мать,
И, влекомая солнечной силой,
Уползла – тёмный мир обнимать.

(...Темнота – мир убогих да сирых,
И любовь – не всегда на свету...
Не объять многоликого мира
Ни калёной звезде, ни кресту...)

В скальном гроте ни света, ни шума,
Только Время –
                незримой рекой...
Ну о чём, убиенный, Он думал,
Обретая телесный покой? –

Ведь в минуты невзгод и свершений
Неизменно троилась душа, –      
Святый Дух
                опускался с вершины,
И Отцу говорил, что дышал:               

«Не призрел на него почему Ты? 
Зависть гробит, что иго вериг,
Ведь наивного вздумал помучить,               
Этот грех навсегда у двери, –            

Не гордыня ли больно задела,       
Коли Каину канул приют         
За случайный афронт,
                как за дело:
Нищим хлеб на земле подают... 

В Сотвореньи раскаялся что же:
Обнаружил вселенский разврат?   
Восскорбев,
                даже птиц уничтожил...
Кто же правде уродливой рад? 

Божьим чадам дарована вечность:
От безделья куда снизойти? –
Поиметь дочерей человечьих:
Не бывает короче пути...

Потому –
                похотливых героев,               
Что элитных детей развелось, –
В сель потопную их не зароешь:
От своих не назойлива злость...

А в Тебе – предостаточно злости:
За любовь лишь обязан радеть, 
Что же сетью
                опутали кости
Эту жизнь, переставшую рдеть?..»

«...Никогда не задумались вы бы:
Первым истину губит истец.
И нужны не наказы,
                а выбор... –            
Вслух подумал незримый Отец. –

Это правда –
                пугающей лавой
Потемневшая кровь запеклась,
И трагически так,
                и бесславно
С человеком утрачена связь.

Боль его
               с неутешной печалью
Ощущали всегда Небеса...
Человек на земле
                не случайно
К новой крови готов не был сам,

Но естественный выбор нарушил   
За иудины – с кровью гроши.
Прежде грех выворачивал душу,
Нынче он – состоянье души...»

«Осчастливить
                и мучить особо
Никого Ты не должен, Отец,
С миром связь – покаянная совесть,
Без неё неминуем конец.   

Ведь без совести люди, что клоны, 
К Древу жизни ползущие пни,
И земля оказалась в полоне:
Корни тянутся, где ни копни...»
 
Тень, 
          уже обогнувшая землю,
Примостилась в ногах – у креста,
И, заведомой вечности внемля,
Куст терновый горел неспроста.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
До небес,
                у пришедшего края,
Куст терновый горел, не сгорая...

И дрожал от распятых объятий,
И шептал: «Не рыдай Мене, Мати...»