Он говорит ей...

"Утро пахнет поджаристыми коржами,
Отец выходит из спальни в одной пижаме.
Мать говорит: "Не бойся, я тебе новеньких нарожаю."

Аля Кудряшева, "Про ангелов"


Он говорит ей: «Мать, нарожай их впрок,
из кого-то получится гений, из кого-то – пророк;
пусть существуют связкой, чтоб лишний раз не растить.
Кто-то да выживет, созреет точнехонько в срок –
остальных я возьму под крыло,
мне есть чем их угостить,
успокоить, поговорить о былом,
щедро высыпать из горсти
покоя целительный порошок -
вот его не вопрос наскрести –
прямо под левый бок.
Мать, только, пожалуйста, не грусти,
я обо всех позабочусь, я ведь всё-таки бог».

Он говорит: «Нарожай, чтоб время не тратить зря,
поставь их у стенки в неровный ряд,
пусть сохнут, взрослеют, привыкают,
когда в них целятся, глаз зажмурив,
и, не дрогнув, легко палят,
обзывают, и тычут пальцем, и говорят:
«Вас развели как детей, тупо кинули, обманули!
Кем вы себя возомнили? Вы также как мы пусты!
Мы поможем: лишим всех иллюзий, избавим от этой дури,
чтобы вы поблекли чуток, скукожились и поникли».
И их ставят в такой же неровный ряд, как ставила ты,
только им не страшно, ведь они привыкли.

Он говорит ей: «Жалость не мой удел,
к этому развлечению я полностью охладел;
если же ты про любовь, то жалость ей не родня –
у них разный характер и форма тел;
я уже был однажды героем дня,
с тех пор у меня
дыра между рёбер и кроваво саднит ладони;
что до тех, кто меня жалел –
тот во тьме никогда не утонет,
что до тех, кто меня любил – то здесь нечего говорить:
каждый второй предатель,
каждый первый желал чудес.
Мне, конечно, не трудно их сотворить,
только хочется знать – они любили бы без?
Или им всё равно – и тогда им что я, что бес –
просто кто агрессивней рекламодатель?!

Так что, ты нарожай их мне, пусть по жизни бредут на ощупь,
лишь порой ощущая мой мудрый прищур;
никакого: «Господи, сделай мой путь проще
пищу слаще, а воздух – чище.
Вот им вера, вера – это финка за голенищем;
если сунулись в подворотню, пускай не ропщут,
пусть меня ненасытно ищут.
Не находят пусть... только чувствуют – вот же, рядом!
Это словно девятый вал, и пробито днище,
и страх смерти ползет предательским ядом.

И не знаешь куда податься, к чему приткнуться,
чтоб спастись; к какой приложиться бутыльце,
чтоб забыться от этого смертельного неуютца,
не запачкав сомненьем рыльце.
Ну, допустим, Бог есть... Никаких допустим!
Так не верят: вера – не то, что даётся им вместо шали,
чтобы справиться с приступом легкой грусти,
пусть на пару дней отвлекутся,
лишь бы жить не мешали;
лишь бы не слышать их вечный вой.
Вера – если действительно вера – она большая,
с небо над головой.

Я хочу, чтобы те, кто с верой по швам трещали,
чтоб едва дышали,
чтоб пустышкой катились по мостовой;
и смотрели на мир, и видели мир нагим,
точь-в-точь таким,
каким был он в самом начале,
словно ничего им не обещали.
Чтоб своей красоты совершенно не замечали,
потому что редко смотрятся в зеркала и живут другим;
чтобы вдоволь отведали зависти и печали,
чтоб прошли через все круги
до конца, и в конце неистово замолчали.

Чтобы только гадали: а что же случится после?
Ни догадывались, чтобы даже, ходили вокруг и возле;
чтобы им говорили про жизнь и про смерть святых,
а они не верили, мол, точки окончательнее запятых.
Если же смерть – это не больше чем переход,
если за этим ходом выпадет следующий ход,
то к чему весь этот моральный дресс-код,
и зачем напрягаться, драться, хранить и верить?
Для чего нужен Петр, если для каждой – без исключенья – двери,
Есть свой тайный код?
Если даже в рай есть возможность попасть через черный вход?

Так смотри-ка мать, как их накрывает медь,
как весь мир скрывается в тусклой мгле,
как из них заочно выходить жизнь – остаётся смерть,
обнажая души их догола;
как им нужно знать, что я всё-таки есть!
Словно джанки, мечтающий об игле;
как нарцисс, разбивший все зеркала;
как бездомный, воющий об угле –
так тоскуют они по мне;
те, что верой горели ярко –
от них теперь осталась одна зола,
остаётся плюнуть и растереть.

- и тебе их не жалко?

- нет

... потому что, если после всех этих бед,
всех потерь, всех бескрайних мук,
в этих углях ещё останется вера и свет,
и сердец будет слышен стук –
я приду, дотронусь ласково до плеча,
и сотру всю боль, всю горечь разлук,
там, где было темно, – воцарится теперь свеча,
и её не задуть никаким ветрам,
она ярче будет любых огней;
и им станет тепло, и за весь этот долгий путь
всё сполна воздам,
и пребуду в них до скончания дней,
и они сумеют спокойно уснуть.

Только, знаешь, как же их будет мало, что очень жаль,

так что ты нарожай их мне, пожалуйста, нарожай –
новый человеческий урожай.

2008-09.04.2009