Крохи краха

               В крымских горах по ущельям над синим морем
                живут маленькие добруши.
                Алексей ТОЛСТОЙ. “Пастух и Маринка”.


Я карабкался ввысь, по горе, похожей на короб
Краба, где каждый шаг – это шах королю коренному
Карликов; он карапуз, чья карма – кормчего корчить
Каркать в карих камнях “Караул”, и карать непокорных
Качкой на суше, пока его корит караимством
Тот, кто читает Коран, а корабль, пропахший карболкой,
Мачту-мечту водрузив, позволяет карабкаться выше
Мне, пока на краю земли не ощерится Кара-Даг, сиречь Карагад,
                ящик ящера, нищий и хищный,
Где переварена тварь-затворница, но претвореньем
Ей грозит Караград, колыбель караима Икара,
Ибо кара – кора, переплёт и наша утроба,
Книгониша, где вновь безжалостно режет ребрёнка
Книгонож, и кричит “нишкни!” пронзительной книжке,
Чьи страницы вопят о том, что карманница карма –
Мрак там, где Чароград звезду Полынь заключает,
Где чернеет быльё, затоптано чернью чердачной
На пепелище палящем политики, где полыхает
Смертоносная тля, пока мне шепчет “полундра”
Полуседая полынь, тая положительный полюс
Лона, которое мне сулит внеземное сиянье
Слова; тело моё притянуто к небу в разгаре
Лова; бежит солнцелев к закату, а на уступе
Днём сияет луна в блистательно продолговатой
Раковине; что ни миг роковой меняется ракурс,
И четыре крыла перечат зигзагам загара
Млечною белизной, пока ещё распростерты,
Но готовы сомкнуться, свою баюкая жертву
В четверокрылом гнезде, пока волна золотая
Пятым не вспыхнет крылом; увы! не хватает шестого,
И его заменить пытается голос поющий:
“Я не мрак и не свет, на земле небесное тело,
В небе призрак земной; где тело, там тень; я играю
В теннис по вечерам, а теннис – праздничный танец
Тени с шаром земным, технически теннис – лишь синтез
Тени с истиной; тень – и то и другое, но прежде
Тени тина была, потом по земле потянулась
Нить; ни то, ни другое; реальны только тенёта,
Без которых я течь, супротив меня чёт и нечет,
Но, говорят, всё течет, и от утечки спасают
Только чётки... Как быть? я тело, значит, я терем
Сиречь тюрьма для души, но я праматерь термитов,
Термос во льду мировом, в котором Вселенная стынет
С плачем... Кого же тогда мне сплачивать, если потеря
Я, и моё существо в том, чтобы вечно тереться
Об вулканический хаос в хроническом терпком терпенье,
В чавканье, чающем чар, терять своих и теряться,
Убывать, убивать, убиваясь и тренируясь
В тренье с ним... Я же тень и тело, а тень – это значит
“Нет!” Нет меня, нет тебя, нет нити – Вселенная в нетях.

Вот горячий уступ, где луна в полыни сияла
Только что, но она повсюду; луна – это значит
Нуль, а здесь от неё осталась жаркая лунка,
Теннисный нуль, а внизу под горой небесное тело
На горячем песке; четыре крыла распростёрты
Точно так же; волна к ним льнёт в зигзагах загара,
И по склону горы, за кусты и камни хватаясь,
Я спускаюсь, и мне в земном тяготении туго,
А в ушах у меня стрекочет хор похоронный:
“Мы двуногие козни, мы карлицы на копытцах
Козьих, но и у нас дурьи груди, и наша шёрстка
В виде цифры шестьсот шестьдесят шесть ржавым пунктиром
Вспыхивает в темноте, на солнце искрится, брезжит
Бредом видимым, но не скажут нам: “брешете!” Вторим
Бездне мы, и для нас пространство цепкое ваше –
Брешь, где мы невесомы, втируши, колкие броши
Брошенные Божеством в бытие без спросу, останки
Небытия; потому, сироты-сирены, зовёмся
Мы “добруши”, хотя вернее звать нас “домруши”,
Ибо мы вечно звучим в ушах твоих, возвещая:
Ты невесом! Так зачем хвататься за камни? Попробуй
Смело шагни в пустоту; она пружинит снаружи
И, нарушив закон всемирного тяготенья,
Ты обнимешь луну, пока цела Артемида,
Темя шара земного; она всемирная тема
С вариациями, она небесное тело
И невесомая тень, как ты; певуньи-домруши,
Мы домираем вокруг; дом рушится. Слышишь? Мы крохи
Краха...” Вот и песок. Вот море. Вот оно, тело,
Нет, не тень... Где крыла? Четыре крыла распростерты
Были только что... Где лицо? Зияет, зевая,
Нуль... Да это же я, я бывший будущий; вечность –
Чароград черепков... А где же лунное лоно,
Мир заслонявшее мне? На нуле полюса совпадают.

11.07.1988.