Волшебный край

"Волшебный край"
                А.С. Пушкин
         Перед тем, как ехать на съёмку, Северова заглянула к себе в отдел – там было пусто и витал синий дым - начавшаяся борьба с курением только набирала обороты.
 
     Бросив мельком взгляд на перекидной  настольный календарь, она увидела выведенное крупными буквами слово: т е а т р
   Ещё подходя к студии, Северова заметила стоящий у входа маленький автобус со странным названием «рафик». Рафиком звали и водителя - молодого весёлого армянина, крутившего баранку с бесшабашной лихостью. Настроение у неё сразу поднялось, так как считалось, что поездки с Рафиком на «рафике» приносят удачу. Впрочем, по утрам у неё
обычно бывало хорошее настроение.  Что бы ни случилось вчера, какие бы неувязки и неурядицы не произошли, новый день она встречала с радостью и надеждой.
 
   Вот и сейчас её радовала поездка в театр с большой съёмочной группой: операторами, осветителями, звуковиками, со сложной аппаратурой, к которой она испытывала тайное благоговение и нежность,
     Преклонение перед техникой и людьми, которым она подвластна, началось давно, Северова уж и не помнит когда. Впрочем, один случай задержался в памяти.
   Как-то, проходя по городу, -ей было тогда лет четырнадцать - она увидела большую толпу.
Люди с любопытством вытягивали шеи, надеясь разглядеть впереди что-то интересное. Оказывается, снималось кино.
  Просунувшись вперёд, Северова увидела кусок улицы, огороженный тяжёлыми шнурами на стойках, совсем как на выставках или в музее, где таким образом отделяют экспонаты от посетителей.
    В данный момент на огороженном куске ничего не происходило, но Северову поразило обилие сложной непонятной аппаратуры и люди, сидящие на самодвижущейся тележке. Это были совсем молодые люди: парень и две девицы в брюках. Рядом с тележкой, положив прекрасные головы на вытянутые лапы, лежали два дога.
    И люди и собаки явно устали и чувствовалось, что всё вокруг, особенно толпа, им давно примелькалось и было безразлично. Но небольшое пространство, огороженное шнурами, отделявшее их от остального мира, было столь   непроходимо, а потому так значительно, что люди на тележке показались Северовой какими-то богами на колесницах, отдыхающими от утомительного путешествия по бренной земле.
  Позднее она поняла, что те, кого она видела, были отнюдь не главными, а скорее всего занимали самую низкую ступеньку в сложной кинематографической иерархии, но так свободно, так по- домашнему чувствовали они себя среди сложной таинственной  киноаппаратуры, что благоговейное отношение к ним сохранилось в её душе надолго.
   
   Северова любила свою работу.
-Фанатичка! – кричал муж в дурную минуту. Она не возражала. Как в давние времена путник, после долгой отлучи шедший в родное село, завидев торчащий вдали журавель деревенского колодца, чувствовал, как тёплая волна приливает к сердцу – дома! Так и Северова, если по каким-то причинам долго не была на работе, попав в павильон при виде микрофонных «журавлей», до смешного напоминавших ей журавли деревенских колодцев, испытывала радостное чувство возвращения.
    
      Есть легенда, что Шекспир начинал в театре с того, что держал под уздцы лошадей подъезжавших посетителей.
 Если бы Северовой предложили носить за кинооператором
его камеру, она бы охотно согласилась.
Но ей выпала другая роль.
    
    По дороге в театр, когда все устроились на своих местах, как бы закреплённых за каждым во время частых поездок, обычно начинались интересные разговоры
      Говорили, например, о любви тридцатилетней женщины –какова она бывает: коллектив был так молод, что тридцатилетняя женщина казалась всем очень старой, а её любовь тяжёлой и утомительной.
       
    Компетентно обсуждали,  как выращивать орхидеи. Сегодня разговор зашёл о стихах Анненского. Северову всегда волновали туманные строчки, от которых исходило обаяние старинного серебра, отливающего лунным светом.
                Среди миров в мерцании светил
                Одной звезды я повторяю им
                Не потому, что я её любил
                А потому, что я томлюсь с другими
Или из Canzone:
               
               
                Ты придёшь и на голос печали
                Потому что светла и нежна
               
                Потому, что тебя обещали
                Мне когда-то сирень и весна.
    
      Какая лёгкая прозрачная грусть. Как тонко, как окрылено может быть выражена человеческая мысль.
     На какое-то время все притихли, точно боялись спугнуть
установившееся возвышенное настроение …
Но надо было спускаться на землю. 

    В театре посреди пустого зала стоял утлый легконогий столик , на котором возвышалась большая старомодная пепельница, вероятно из реквизита, полная окурков. Около столика, в крайнем кресле зрительного ряда, сидел ещё молодой, но уже сильно полнеющий человек с длинными прямыми волосами, которые он постоянно картинным жестом откидывал назад. Это был главный режиссёр театра – сам Маэстро.
   
    На сцене шла репетиция, но дело явно не клеилось, так как у актёров были красные злые лица, а исполнительница главной рои, спрятавшись в кулису, глотала какие-то таблетки.
     Маэстро руководил репетицией из центра зала – « чтобы иметь общее представление», однако он часто не выдерживал и одним прыжком с недокуренной сигаретой в зубах взлетал на сцену, где к нему тут же с невозмутимым видом подходил пожарник и требовал погасить сигарету.
Господи! – лицо маэстро страдальчески морщилось – в собственном театре…Невозможно работать!  - бормотал он.
Однако послушно возвращался в зал к утлому столику с пепельницей и уже оттуда кричал на актёров:
-Вася! Голубчик! Что же ты делаешь? Ты же князь! Понимаешь? Коварный соблазнитель! Развратная личность!
Схвати её покрепче! Ведь у неё в конце концов плоть есть, мясо! Понимаешь? Что ты держишь её, как божий одуванчик?
- Не могу я этого делать, Эдуард Борисович! У неё муж из-за кулис смотрит - рослый красавец с выражением непобедимого добродушия на лице застенчиво улыбнулся.
- Вот и я тоже, - заговорила актриса,- как подумаю, сколько жён из-за кулис смотрит, так всякое желание соблазнять кого-нибудь пропадает.               
   -Отставить кулуарные разговоры! Где хор?
   - Хор!  На сцену! – объявил по радио расторопный пожилой человек в вытертом пиджаке с большой лысиной  и тем неуловимым выражением лица которое приобретают  люди, проведшие в театре  не один десяток лет. Объявления по радио ему показалось мало,  и он побежал в коридор, где хористки с бесстрастными лицами, сидя на узеньких длинных диванчиках, вязали. Здесь было немало больших специалистов этого дела. Произведённые тут изделия ручной работы вполне могли посостязаться с продукцией лучших фирм страны.
  С прежним бесстрастным выражением лица хористки отложили в сторону будущие свитера, пуловеры, шарфы и шапочки  и довольно быстро заполнили сцену, заняв на ней нужные места. Но как раз в это время у солистов дуэт начал получаться именно так, как хотелось режиссеру, который, делая страшные глаза и отчаянно жестикулируя, задавленно хрипел на своём месте.
-Так, Василий, так! Покажи ей, каков ты есть злодей!
И добряк Вася каким-то чудом, каким-то неуловимым движением превратившийся в коварного мужчину-вампа холодно и надменно расправлялся со стоящей перед ним трепещущей жертвой.

     Хор свободен! - только махнул рукой режиссёр, и хористки, не проронив ни единого звука, вернулись к своим спицам.
    От приехавших телевизионщиков Маэстро отмахнулся так же, как от хора.
- После, после, товарищи! Сейчас не могу – премьеру выпускаем!
Проглотив подступившую к горлу слюну, Северова, придерживаясь за кресла , тихонько выбралась в коридор.
Вот так всегда, - с горечью думала она, - договариваешься, обсуждаешь время съёмок, приезжаешь и начинается…
   
     Администрация телестудии пугала своих творческих работников астрономическими цифрами, которыми обходится простой съёмочного дня.  И телевизионщиков, закалённых телевизионной жизнью, сломить было не просто. Набирая силы для предстоящего боевого рывка, Северова огляделась вокруг.
    
     В небольшом фойе за шахматами сидели два конногвардейца. Матч был в самом разгаре. Стоящие вокруг болельщики оживлённо спорили. В этот момент откуда-то из задних комнат выскочил разгорячённый человек в пёстром цыганском наряде. «Как хочется сыграть…» закричал он, но увидев посторонних, не стал продолжать, а неожиданно прошёлся колесом. Вокруг засмеялись…
   
     В это время в фойе появился бледный длинный, как минога, затянутый в узкий костюм, человек с холодными пустыми глазами. Северова узнала его – это был второй режиссёр, который, кстати, присутствовал при заключении договора о съёмках и даже , кажется, что-то подписывал. Но он смотрел сквозь Северову, как сквозь стену, не узнавая или не признавая её. Однако тут боевой дух взыграл в её телевизионных жилах. Она бросилась к человеку-миноге, напомнив ему о его подписях и потребовала разрешения на съёмки. С кислым лицом тот прошёл в зал и через несколько минут Северова  стояла перед Маэстро, который всматриваясь сквозь очки в её маленькую решительную фигурку, милостиво разрешил ставить аппаратуру

   - Только тихо, тихо, друзья мои… не отвлекайте актёров.
  И осветители побежали, чтобы «подключиться», звуковики  стали тянуть свои провода, а оператор полез куда-то под самые колосники в поисках «максимально выгодного ракурса». И покрывая все эти звуки и шумы, гулко отдаваясь в пустом зале, красивый и сильный бархатный голос запел: «Сильва! Люблю тебя! Ты мой кумир, звезда моя!» Это добродушный Вася, овладевший наконец «архитектоникой роли», спешил зафиксировать найденное.