Ана Бландиана. Книга

 
Я никогда не принадлежала к числу тех молодых поэтов, вызывающих ироническую зависть у Аргези, которые вылетают из книжного магазина, победоносно, ликующе размахивая своей новой книгой, как стягом, как эдакой хитрой штучкой, оружием, безусловно завоевавшим для них мир. Отнюдь. Из вороха моих знаний о типографском и издательском деле, о бумажно-чернильных проблемах, о шрифтах и орфографии книги выглядывают как живые, самодвижущиеся и всегда неожиданные существа. Когда у меня выходит книга, я беру ее в руки с опаской, ожидая любого подвоха. То, что я ее сама написала, что знаю ее наизусть, что держала корректуру, не меняет дела. Затиснутая в незнакомую обложку, со строгой нумерацией, без помарок, упорядоченная и безупречная, она для меня — нескромная, неделикатная чужачка, которая знает мои секреты и выболтает их всему свету, когда я уже не смогу ее остановить. Новая книга никогда не давала мне счастья — только сложное двойственное чувство: смесь гордости и беспомощности, любви и обиды, робости и, больше всего, удивления — так родители смотрят на детей, которые вдруг стали большими и неуправляемыми.
Но если при виде собственных книг сердце сжимается у меня от ощущений слишком сложных, чтобы называть их радостью, другие книги, миллионы, миллиарды других книг мира наполняют меня при простом прикосновении к ним радостью, ничем не омраченной. Я еще понятия не имею, о чем они, а мне уже хочется их приласкать, вдохнуть их запах, мне хочется поговорить с ними, и я не могу запретить себе думать о них, как о новых знакомствах, которые принесут счастье или горе, и только бесследно не пройдут никогда. Есть книги, перед которыми я робею, и книги, которые я презираю, книги, родные с первой минуты, и книги, от которых хочется держаться подальше, книги кроткие и книги неистовые, книги, которые просят защиты, и книги, с которыми я сама чувствую себя под защитой и в безопасности. Я сужу их так же, как живых людей, и ничего не могу с собой поделать. Мне не нравится, когда они слишком нарядны. Роскошные, с шиком изданные тома будят во мне необъяснимое и, знаю, несправедливее подозрение в том, что они больше пекутся о внешности, чем о душе. А книги-уродцы трогают и склоняют на свою сторону, иногда без более веских на то оснований.
Весь этот анимизм, может быть, выглядит нелепым, а моя субъективность — преувеличенной, но как же мне не думать о книгах как о живых существах, если и я готовлюсь стать — во времени — не более, но и не менее, чем книгой.

Перевод с румынского Анастасии Старостиной