конец света

00.
 Ты прячешься, чтоб не слышать и не смотреть,
 В разрушенные катакомбы, заброшенные ходы,
 В свободу, в темноту ведущую от беды,
 А возвращаешься в смерть,
 Идешь ты по улицам, солнечным и пустым,
 И думаешь – Господи, отпусти,
 Сама, словно выжженная на треть.

 И свет льется, льется, струится на площадь, и
 Леса обступают своим молчаньем,
 Моря поднимаются, доносятся крики чаек,
 И понимается, что Боженька пощадил
 Лишь красоту, а тебя – случайно.

 И хочется плакать о том, что твой дом сгорел,
 Что никто не откликнется, сколько б ты не звала.
 Над городом горе на бетонной стоит горе,
 А под горой сирень душистая зацвела.

 1.
 0.
 Ты закрываешь глаза и уши,
 чтобы не видеть, чтобы не слышать,
 как рушится душа
 твоя – целый город,
 выгорает,
 не дышит, брошен,
 хрипит трубами башен,
 словно кровь идет горлом
 у чахоточного больного.
 Боже,
 мотива этого колыбельного
 не играй больше.

 Выходишь, стряхиваешь с рукава пепел,
 Вытираешь рукавом слезы,
 Посыпаешь голову пеплом.
 Город вчера еще песни пел,
 вспархивал перепелом
 испуганным из-под ног,
 пел про вещи простые.
 А теперь ты выходишь и одиноко
 щуришься на пустыню
 черных домов, тебе ее слишком много,
 душно,
 страшно,
 тревожно.
 Боже,
 тишину эту новорожденную
 не играй больше.

 Море превращает мертвый город
 в твой мертвый порт,
 вспорот живот
 у города ядерной катастрофой,
 а сирень цветет (такая сирень цветет!),
 но теперь никто в твоем городе не живет.
 Тебе плохо,
 тошнит и рвет
 на строфы,
 на части от чувства, что гОре,
 сидящее на горЕ над городом,
 глядит на тебя в упор,
 незаконно укравшую все слова на «бо»:
 бой же,
 боль же,
 бомбы же –
 все на «бо».

 Боже,
 в уничтожение мира
 не играй больше.

 2.
 Почему так легко стираются только те,
 Чьи имена в самой сладостной темноте
 Ты шептал в облаке из подушек и одеял,
 Почему забываются люди, которых ты потерял?
 А другое не забывается никогда –
 И трава густая, и падающая звезда
 Вглубь травы, как в воду сияющий батискаф,
 И полоска морского светлеющего песка,
 Протянувшаяся от пристани и до плит.

 Забывается только то, что давно болит.

 3. Первое мая.
 Весь первый день забываешь прошлый июль, полный цветущих лип, сис\
 тематически всхлипывая над каждым лицом, и, словно тень,
 слезы закрывают реальность (целое море слез).

 какие же сложные слова на апо: апокалипсис,
 апория, апоплексия, апофеоз,
 а потом, а почему, а помните?

 Ты сидишь на черной кровати в своей обгоревшей комнате,
 внутри себя ищешь ось,
 говоришь сама себе – брось,
 дело гиблое,
 тело слабое,
 лицо зареванное, рябое.
 Поднимаешься, умываешься – водой мертвой\живой\любою,
 Замечаешь, как закат разгорается над горою.

 Твоя боль оказывается любовью,
 наступает второе.

 4. Второе мая.
 Тают льды супермаркетов, о чем-то поют сирены,
 Море втекает в город, лижет асфальт, как рану,
 Рыбы со льда вплывают, верно, в морскую пену,
 Чтобы когда-нибудь добраться до океана.

 В утро второго дня ты выходишь, как на арену.
 Рано.
 Солнце ныряет из синего в голубое — В небо, в глаза твои; неполные свои двадцать
 Ты безжалостно не оставила за спиною.

 Боль твоя, оказавшаяся любовью,
 Плещется, захлестывает волною.

 Ты делаешь вид, что в груди у тебя не ноет,
 Идешь купаться,
 Слушать тоску, о которой поют сирены,
 Трогать соленый язык, на котором море
 Ловко мешает с разбитым о камни маем
 Нежную пену облетевшей за миг сирени.
 Память, как платье снимая, в комок сминая,
 Ждешь, когда море все раны твои омоет,
 И застываешь у кромки воды, немая.

 Бриз – словно дух свободы. Вино на ужин.
 Стенки бутыли запотели и опустели.
 Пьешь и приходит – «Господи, кто-то нужен».
 Третьего просыпаешься во влажной от слез постели.

 5. Третье мая.
 Печалилось, не звучалось,
 Не чаялось неживой.
 Отчаянье, одичалость,
 Единственность, ничего
 Не значащая, пожалуй,
 Ни в мире и ни в судьбе.
 Рождалась одна лишь жалость –
 Лишь жалость к самой себе.
 И вместо «подняться сможешь»
 И «плаксой такой не будь»
 Подумалось: «Боже, Боже,
 Ну, дай хоть кого-нибудь».

 6. Четвертое мая.
 Кто-то ей говорит: «Поднимайся-ка, будь добра».
 Ей страшно. Ей подниматься совсем не хочется.
 Но все-таки, пережившая все ужасы одиночества,
 Она просыпается четвертого. Без ребра.

 7. Пятое мая.
 Он живой, улыбается, дразнит, сердится
 И зовет тебя загорать.
 И огромным становится твое сердце –
 Как дом или та гора,

 Под которой сирень, на которой горе,
 А внутри только бриз и блюз,
 И душа поднимается, бьется в горле
 От пронзительного «люблю».

 Без ребра – и целая; соль и солнце,
 Горько и горячо;
 И, снимая серьги, браслеты, кольца,
 Ты целуешь его в плечо.

 И песок, и небо, цветные платьица,
 Россыпь звезд в траве,
 Это счастье – пусть и эффектом плацебо –
 Это счастье медом течет, и плавится
 Боль в груди твоей.

 Если упаду, — говоришь, — лови меня…
 Отступает в сумрак, в туман ночной
 И молчит,

 Ты словно ополовинена
 этой тишиной.

 8. Шестое мая.
 Я пуста, как ящик из-под вина
 в воскресенье ночью в закрытом баре.
 Ной построил ковчег и туда посадил по паре
 Для создания диалога. И чья вина,
 Если слов моих оглушительная лавина
 Разбивается о молчанье, и тишина
 Убивает любовь, и я тоже поражена:
 думалось – лишь ребро,
 оказалось, что половина.

 Когда свет струится в твои глаза,
 они кажутся синими и чужими.
 Расскажи мне, чем мы не дорожили,
 если больше не о чем рассказать.

 9. Финита. 7 мая.
 Луч падает на твое лицо, как золотая прядь.
 Ты просыпаешься раньше него, ждешь, пока согреется кипяток,
 Заливаешь порошковый кофе и, ничего не боясь уже потерять,
 Оставляешь у вашего вчера еще общего изголовья
 Ядерный медленно распускающийся цветок,
 Полный твоей невыношенной любовью,
 Ставишь таймер, внутри тебя умирает тайна,
 утро раннее, сиреневое спокойно.
 Звезды гаснут, лежат в густой траве, словно камни,
 Солнечный свет ложится на подоконник.

 Ты выходишь из города, ни основ, ни мостов,
 и остов
 надломился внутри, горелый, черный, как уголь.

 Таймер отщелкивается, все становится просто-просто,
 Ты забиваешься в угол.

 на горизонте вспыхивают ядерные цветы,
 небо кровавый окрашивает люголь,
 проливаются тонны воды,
 и ты думаешь под дождевые дроби:
 «Какие разные слова на «лю»: люди, любовь,
 любопытство, люминесценция.
 у меня же скоро не останется городов
 в сердце.
 В теле же – ребер».

 Дождевой поток режет кожу
 города блеском своих ножей.

 Боже,
 в сотворение мира не играй больше.
 Больно же

 Снова любить и рушить
 И тонуть в безжалостной тишине.

 И ты закрываешь глаза и уши,
 чтобы не…