Сказка про одеяло

Как же иногда бывают отличны тело от души, или же душа от тела. Насколько различны эти два исходных материала. Порой бывает настолько прекрасная душа, чистая, созерцающая, но и ровно на столько же уродское тело: больное, грязное, обезображенное. Как и в точности наоборот – милое, смазливое тельце, приятная, не сходящая улыбка, сочные черты лица, ровно очерченная линия фигуры и необходимая в любом деле добродетель под стать, с омерзительной, безвкусной непонятно каким образом забредшей в это богоугодное тело, лживой душонки. Сравнить столь чудный парадокс я осмелюсь разве что с красивым благонравным растением – кактусом, где его небольшое тело украшено изумительными цветками и колючками, а внутри его давно пожрали черви. Или же с хлебом, заменявшим людям то столь необходимое в трудные  времена, где в его нутре поселилась заботливая мать со своими мышатами. Таких сравнений в природе множество, стоит лишь оглядеться. Знать бы наперед  все нюансы человека, можно было бы много чего предотвратить. Самая тяжелая доля выпала на голову бедному одеялу. Ему суждено длинными бессонными ночами видеть всё.
Свое пристанище одеяло обрело не на диване бежевого цвета, покрытого пледом в светлом просторном зале, нет, его далеко запрятали в самый угол тесной квартиры. В небольшой серой коробке 3/3 никогда не включали свет, там мрак мешался с лучами от наглого фонаря, изощренным образом проникшем через наглухо зашторенное окно. Шторы красного цвета. Но не такого, какой получается,  когда разводишь медовую акварель и пробуешь её на вкус от соблазнительного определения. Он был темно – красный. Настолько темный, как будто одеваешь темные очки, когда смотришь на закат. Впрочем, какого бы оттенка красного не были эти шторы, они всё равно смотрелись бы черными, от полной изоляции света. Все в комнате казалось этого благородного цвета. Большую часть дня одеяло держало стойкую холодную температуру, дабы часто его объятия пустовали. Случалось и такое, что так ожидаемые гости не появлялись днями, ночами, даже неделями, только иногда , тоскующий по своим хозяевам кот, поднимал желтые, словно желчь , глаза в область небрежно расстеленного, или, возможно, просто не заправленного, одеяла. По правде, говоря, одеяло не заправлялось никогда, может быть, лишь в отдельных случаях, когда  того требовали обстоятельства, и то, на скорую руку. Оно не заправлялось никогда, как будто всегда было готово отдать всего себя, окутать, обволокнуть собой усталого гостя. В такие моменты не было ближе никого, кроме него, оно трогало его душу, окутывало хлопком нежности его сухую кожу. Чего только не видели его чуткие ворсинки. Каких только истерик ни приходилось слышать бедному одеялу и сколько слез впитали его красные розы знает лишь одна ночь. Поистине, одеяло – свидетель таких душевных метаморфоз, столь сильных и откровенных. С его крепкими поцелуями менялось всё – тело, душа – как открытая книга, шелестящая на ветру сама по себе своими изжелтевшими страницами. Столько извинений, упреков за свое низкое поведение посылал себе отчаянный гость, сколько правды, откровений, секретов выслушивало терпеливое одеяло, чтоб потом, успокоив своей властью, осторожно прикрыть глаза, засыпавшему святому…  Но самому нежному из всех нежных проявлений одеяло отдавалось любви. Нет, не поймите неправильно, любви не пошлой, грубой, не телесной, а любви душевной, чистой, святой. Как оно любило тихо прикасаться своими складками теплых тел влюбленных душ. О, это столь божественно, что даже время завидовало им. Тела, их души, словно лианы, вьющиеся друг об друга. Руки, с такой сильной нежностью сжимающие запястья своей любви, ни на секунду не выпускающие друг друга. Выше сладости ночь и не знала.
Счастливо было одеяло заботиться о запутанных душах, грешных телах, не на что  было ему роптать. Жалко лишь было тех несчастных, ежедневно терзающих себя, глупцов, своими руками разрывающих душу и портящих слабое тело. Ведь утром, разбуженные убегающих сном, они снова забудут на день заживляющие касания трепетного хлопка одеяла.