Лихие девяностые...

ВСТРЕЧИ НА НЕСОКРУШИМЫХ РАЗВАЛИНАХ...14

РОССИЯ, ТЫ СДУРЕЛА!

  Случались теперь на рынке и частые облавы, якобы в поисках наркотиков, с собаками и оружием.
 Всех южан сгоняли на пустырь, усаживали спина к спине или укладывали прямо на землю лицом вниз. Проверяли документы и обыскивали.
Все наличные при этом, разумеется, изымались.
О “шмоне” часто предупреждали по тайным каналам - тогда товар прикрывался спешно мешковиной и рынок мгновенно пустел.
  Или же облава начиналась внезапно. Тогда, побросав товар, продавцы кидались врассыпную.
Порой кто-либо, проносясь мимо, совал мне в карман куртки бумажник или перетянутый аптечной резинкой пакетик – русских не трясли.
Содержимое этих бумажников и пакетиков я никогда не проверяла.
До сих пор крещусь, что Бог миловал и ни одному ротвейлеру не пришла в породистую голову мысль обнюхать мою куртку, в которой таилось невесть что.

  Со временем южане приспособились нанимать продавщицами девчонок с Украины, Белоруссии, Молдавии, бежавших в столицу уже не существующей Родины от суверенного беспредела.   
  Желательно блондинок, служивших одновременно и “рыночными подругами”. Ну там сготовить, постирать, приласкать в гостиничной койке. А при случае и от шмона прикрыть грудью вперёд.
Порой девчонки попадали в самое настоящее рабство, и в их глазах светилось злобное торжество, когда мучителей лупили по почкам и укладывали штабелями в грязь.
Иные же влюблялись, тигрицами кидались на защиту сезонных мужей и даже произносили перед журналистами пламенные речи о нарушении “прав гостей столицы”.

  Зарабатывала я неплохо. Бралась за любые заказы, в том числе составляя “икебаны” для клиентов южан – десять-пятнадцать рублей за каждую.
Главная цель – книга.
Рубли тут же в обменнике переводила в баксы и хранила дома “в чулке” - нынешнему государству я верила не больше, чем соседским козам, от которых регулярно заматывала проволокой щель в калитке.
Часть денег отсылала в оппозиционные фонды – единственное, чем думала насолить ненавистной власти.
Да ещё порой сочиняла злые стишки, отправляя под псевдонимами в “Завтра” или “Совраску”. Иногда печатали.

“И жуют из вас шашлык эсэнгэ-паханы…”

  СНГ... Я ненавидела эту аббревиатуру и нарисовала как-то большой гроб, обвитый траурной лентой с многочисленными надписями в виде мрачных вариантов расшифровки:

“Сбылись Надежды Геббельса, Сбылись Надежды Гитлера, Страна Набита Гадами, Сколочен Нами Гроб”.

И “Гимн ельциноидов”:

Гибни, отечество, стадо покорное!
Свалка народов сгорит и сгниёт.
Знамя советское, знамя народное
Вождь наш на рынке продаст и пропьёт!

  В преддверии декабрьских выборов я однажды нахулиганила в полупустой электричке, украдкой написав на стенном пластике чёрным карандашом для подвода глаз:

Товарищ, верь, придёт она –
Иуде Ельцину хана,
И всю их свору под конец,
Ждёт неминуемый...

  Дальше поставила многоточие, чтоб получилось нецензурное.
Спустя несколько дней села случайно на то же место – мои вирши кто-то наполовину стёр.
  Изловчилась и восстановила пробел – всё тем же косметическим карандашом.
Конечно, детский сад, но немного полегчало.
Потом увидала первое двустишие на митинговом плакате в Москве, только вместо “Иуде” стояло “команде”.

*   *   *

  Затем были выборы.
  Глаза слипались, но решила дождаться результатов. Поставила в ногах кровати портативный телевизор.
Демократы раздавали интервью, накрывали столы, готовясь праздновать победу.

  Помню, как вытягивались их лица, как от растерянности ведущая перебрала шампанского и понесла околесину.
А потом, чем больше оглашалось цифр и нарастала паника по ту сторону экрана, тем сильней ликовала моя душа.
В конце концов, я тоже напилась на радостях, отыскав початую бутылку с какой-то дрянью.

  “Россия, ты сдурела!”

*   *   *

  Но опять ничего не изменилось - Васька слушал да ел.
Из двух зол по-прежнему выбиралось большее, или оба сразу.
  И, как в популярном клипе, время от времени “случалось страшное”.
Рушилось, гибло – надежды, мечты, предприятия, наука, армия, люди, библиотеки, киностудии, судьбы...
Вокруг постоянно что-то взрывалось, обваливалось, горело, гнило, сотрясалось, исчезало с лица земли.

  “Какой тебя отравой опоили? В притон каким обманом завели?” – безответно вопрошала народ певица.

“И духовно навеки почил”...

*   *   *

  Время от времени случались на рынке ЧП.
То бомж-грузчик замёрз по пьянке в подсобке. То драка с поножовщиной местного значения – кавказцы что-то не поделили.
То дни Десантника и Военно-морского флота, когда торговцы переходили на военное положение.
Особенно запомнилась первая встреча с “голубыми беретами” - потом все уже стали учёными, торгуя лишь с раннего утра, а к 10-ти сворачивались и шли отсыпаться по квартирам и гостиницам.
Но тогда никто не предвидел худого.
Внезапный шум, грохот, крики, мат и...
Вместо кавказцев - разухабистые поддатые парни в форме, хватающие с прилавков что попало, расшвыривающие по рынку. Набивающие яствами карманы - свои и девушек, знакомых и незнакомых.
Покупатели разбежались в страхе. Кроме шустрых алчных бабуль с кошёлками, которым такая экспроприация очень даже понравилась.
Тяжёлыми ядрами катились по полу арбузы, гулко лопались, заливая цементные плиты кровавым соком. Прыгали персики, заморские киви и виноградины – пол казался живым.

  Мы со Светкой оцепенели.
Светка была у азиков штатной продавщицей и отвечала головой и рублями за каждую розу.
Я же со своим георгинами-гладиолусами и пенсионным возрастом особой ярости у бузотёров вызывать вроде бы не должна...
Но рядом - огромные светкины вазы с роскошными голландскими розами…

  Мы с ней бросились запихивать их под прилавок, накрывая, чем попало.
Едва успели – буяны расправились с фруктовым рядом напротив и двинулись к нам.
Светка помертвела.

- Ой, какие красивые мальчики! – заворковала я. - А девочки – ещё лучше. Вот вам, красавицы, самые дорогие цветочки. Наши, подмосковные, две недели стоят. Для таких царевен ничего не жалко!

- Слышь, Витёк, две недели стоят! Ха-ха-ха!

  Моя тирада имела неожиданный успех. Девчонки растерянно вертели в руках полутораметровые букеты гладиолусов из моей вазы.

- А розочек у вас нет?

- Ну какие под Москвой розы, ерунда. А привозные – сразу завянут. Пока их там из Голландии в ящиках трясут... Вот, – я показала девчонке несколько осыпавшихся “сонь” из мусорной коробки, - А эти, супергофр, – месяц будут стоять.

- “Супер” чего?

  Снова ржанье.
Высыпав перед нами гору винограда и персиков, компания двинулась к соленьям, а я принялась отпаивать зелёную, как этот самый виноград, Светку пивом – единственное лекарство, которое она признавала.

  В общем, не соскучишься.

*   *   *

Так и жили мы, дети разных народов, понемногу спиваясь, как и вся разваливающаяся страна.
Поводов было предостаточно - национальные катаклизмы и праздники, дни рождения и похороны.
  Только у меня ушли с интервалом в несколько месяцев крёстная бабушка Лёля, отец и мама.
Баба Ира умерла несколькими годами раньше, в 96 лет.
Она долго лежала. Ухаживала за ней мама и повредила позвоночник, когда её переворачивала.
Я сказала, что нужно непременно позвать священника.
Мама потом поведала, как обрадовалась бабушка его приходу, как светилось её лицо после причастия.
Я рассеянно кивала, куда-то торопясь.
Виновато вздохнув, обняла сухонькие плечи.
- Дела, бабуля…

- Дела-дела, - повторила она даже не укоризненно, а уже с высоты вечности, крепко сжав мне руку.
- Какая ты….

- Какая?

- Хорошая.

У меня слёзы брызнули из глаз.

Если б человеку это почаще говорили...
О, если б именно это.

Через несколько дней её не стало.

Крёстная перед смертью жаловалась, что “всё болит” и “скорей бы уж”. Она ждала встречи с Богом и светло улыбнулась на мои попытки её ободрить:

- А я и не боюсь.

  Отец перед смертью заплакал, прощаясь, когда я сказала нарочито бодро:

- До встречи, милый.

- Да,.. на моих похоронах.

  А мама ушла накануне моего дня Ангела. Она тоже долго болела и была почти всё время без сознания.

- Мамочка, скажи мне что-нибудь...

Она неожиданно открыла небесно-выцветшие глаза и прошептала:

- Добрые дела. Побольше добрых дел...