Варвар и королева - Barbarian Queen

За четыре послешкольных года я сыграл кой-какие рольки на телевидении, а также снялся в короткометражке, которая станет единственным по сю пору моим около-Оскаровским попаданием. Звалась она "Кошмарный случай" и Оскара удостоилась в категории короткометражек.

Тем не менее, первой серьезной работой (а серьезности придает работе студийная машина, подвозящая тебя к аэропорту) стал для меня фильм "Король Артур". Плод пера какого-то сотрудника американского канала ЭнБиСи, наш артуровский цикл открывался автобусной турпоездкой Дайан Кэннон в Стоунхендж. В Стоунхендже, то есть под ним, некогда обитал Мерлин (Эдвард Вудворд, актер, про которого Ноэль Ковард сказал: "что имя выговорить, что в тазик пёрнуть"). В своей обители Мерлин оставил открытым - как бы получше выразиться - нематериальное окно. Дайан, как следовало ожидать, в окно впадает. И узнаёт, что Мерлин с женой (Люси Гаттеридж) под Стоунхенджем засели безвыходно в собственном измерении и время свое, то бишь вечность, проводят в просмотре не вошедших в официальную версию кусков камелотской жизни на вделанном в сталактиты мониторе. Малькольм Мак-Дауэлл стал Артуром. Феей Морганой - Кэндис Берген. Я был Ланцелотом Озерным. Домотканая хламида, длинные черные волосы и дикая худоба превратили меня в некую помесь Белоснежки с Анной Франк.

Ланцелот у меня выходил хреново. Дебют мой никак не прорастал первыми признаками славы, знакомыми по чужим биографиям (оператор на своем кране рулит к тебе с высоты со словами: "Неплохо, малыш".) Зато наш оператор, Деннис, как-то спросил меня, возясь во время технической заминки с чем-то осветительным: "Ты чего так гнёшься?" "Не знаю, Деннис", - ответил я. "Стоишь весь задавленный", - добавил он, сымитировав страшненькую рожицу - мою.

"Да ладно", - сказал я небрежно, хотя во мне завопили все мыслимые сирены и звонки. "Задавленный" - не эпитет, который желаешь слышать от главного оператора, он же ГО.

Съемочная команда на выезде не чужда аристократскому интернату. Иерархия строится скоро. В свои права вступает командный мачо (Малькольм). В свои обязанности - командный шутник (Патрик Райкарт, с легкой руки своего агента прозванный "Его Сиятельство Симпатяга"). И в первую же неделю намечается командная жертва, салажонок. Ассистенты бдят старостами. Пышногрудые матроны-парикмахерши по свободе подрабатывают матронами-завхозшами. А в директорах благодушествовал обходительный человечек, помнивший ранковские времена - Клайв Доннер, режиссер.

Лиам Нисон был в роли Грака, короля варваров; нам двоим предстоял великий постановочный поединок где-то в конце. Поединок мы репетировали неделями. Рубясь на мечах, колотя палками, корежа железные прутья решеток и выдавливая друг другу глаза. Наконец я брал его шею сорокапятисантиметрового обхвата в худенькие ручки и произносил нетленную строку: "Умри же, варвар". Да уж, для боя мы были весьма непарны. Лиам мог бы переломить меня пополам одним щелчком своих колбасообразных пальцев. Но среди нас, новичков, он был добрейшей души человек и всеобщий любимец. Великодушный великан воплощал Ирландию, а эти ребята к актерскому ремеслу подходили не так, как мы, издерганные британцы. Ирландский актер - бродяга, перекати-поле; британец в сравнении с ним по-чиновничьи чинен. Легкие на подъем, они вечно дымят не хуже труб и не упустят повода погоготать. Позже, уже в Калифорнии, Лиам завязал с выпивкой и вообще сильно переменился. Голливуд утюжит актерскую душу, сглаживая ее рельефы: несколько лет в полированной пустыне делают из нас однородную массу. Но в начале восьмидесятых Лиам был беспечным бродягой, полубомжом, с нежным и певучим белфастским выговором и незабудковой синевы боксерскими глазами. Настоящий мужской мужик, он ухаживал за прекраснейшей из тогдашних див - Хелен Миррен, - и при всем этом дружба с геем нисколько его не смущала. Да и выпить он любил еще как - все мы тогда любили. Съемочный день подходил к концу, и команда в полном составе перебиралась в отельный бар и заседала там до рассвета.

Отель наш лепился к скалам высоко вверху, над Дубровником. (Позже, в ходе войны, он получит прямое попадание.) Вид открывался невероятный. Симметричные садики ступеньками террас спускались к морю. Я любил вставать на работу по утрам, весь еще туманный и пьяный. По лиловому небу начерканы розовые каракули. Море, Адриатическое, черным-черно. Далеко внизу волны беззвучно бьются о стены средневекового города; в морской дали - скалистая цепь островков: на одном островке видны развалины замка. Тишина раннего утра была непроста - и не в беззвучии заключалась.

Грим и костюмы располагались ниже, в старом летнем дворце Тито. Вкусный кофе, творение рук итальянских парикмахерш, давал о себе знать уже в коридоре. В гримировочном кресле ты смыкал веки и плыл в полудрему под говорок итальянок и постанывание фенов и актрис. Людской поток тек около. Ассистенты солдатскими голосами докладывали всей комнате повестку дня и погоду. Свежие сводки намеднишних скандалов будили в твоих глазах огонек, на лице - улыбку. У всех с языка не сходили "лодочницы" - гламурные героини пацанских наших фантазий. Прибыли эти дамы на пару дней - сопроводить Артура в Авалон, если погода позволит. Погода не позволяла: волнение моря, самое малое, для лодки нашей становилось штормовым; чисто декоративная, она походила скорей на карнавальную колесницу из Рио. И что ни ночь, кто-нибудь да хвастал, что переспал с лодочницей - а кто и со всеми. Наконец входил Клайв, режиссер, в громадных размеров непромокаемом плаще, - точь-в-точь полковой командир, ободряющий солдат перед баталией. Вскоре мы были готовы: загримированы и одеты. Всем обертывали воротники куском ткани, уберегавшим костюм от пятен грима. В таком виде мы смотрелись до крайности пай-мальчиково. Сеточки и гигантские бигуди украшали волосы дам. Каждый бодрел от кофе и сигарет; воодушевясь, мы влезали на лошадей и выезжали в хорватский туман. После полудня труды наши прекращал дождь: мы сидели по вагончикам, на горах, попивая местное пиво, говоря, умолкая. От шума дождя по крыше вагона мы быстро впадали в сон. Нас грубо будил истекающий каплями ассистент: объявляя, что на сегодня трудам конец.

В одной сцене, долгой и трудной, я перепрыгивал стену Гракова замка и руками подтягивался сквозь потолок, в дыру. Наверху, в цепях, заключалась Гиневра; путь к королеве преграждал Грак. Роли ради Лиам разработал раскатистый рык и ревел, словно Маттли, пёс из "Придурочных гонок".

"Я прибыл за королевой, варвар!" - попискивал я в дубле первом, напрыгивая на кончик Лиамова копья. "Хе-хе-хе" - и копьем, и мной Лиам размахивал без труда. Мне предстояло выдернуть из его рук копье (что по сути невыполнимо) и переломить пополам. Дальше мы пять минут рубимся мечами: я скачу на стол, со стола - на Лиама, бью рукояткой в лицо, лезвие всаживаю в живот. Убил. Время снять цепи с Гиневры. Одно звено - из резины, прочие - настоящие. Я поначалу схватил не то. Дерг-дерг - не сломал, взялся за следующее, и оно тут же хрустнуло.

"Гран-бля-диозно", - сказал Клайв. Деннис мимо меня прошел поправить прожектор, походя ухмыльнувшись сверху вниз. Я так устал, что ко второму дублю мало что соображал. "Я прибыл за варваром, королева!" - возопил я, и все на площадке так и легли.

Кэндис Берген я обожал. Красавица и забавница, она стояла особняком от всех прочих. Сошлись мы очень скоро. Как-то за ужином она дала самый ценный совет в моей творческой жизни.

"Руперт, я долго думала, говорить ли тебе об этом, - и решила сказать". Трагическая пауза. Выброс адреналина прошиб меня насквозь: сейчас сообщит, что я бездарен. Когда слышишь такое от друзей, с карьерой можно завязывать. "У тебя рот напряжен, - сказала она. - У меня так же было, потому я и вижу". "Чушь", - подумал я (что же еще я мог подумать). А назавтра услыхал от Денниса: "Вечно у тебя вид, будто вот-вот выговоришь слово "морда". Расслабиться можешь?" И вдруг я поймал свое отражение - в объективе камеры. Оба они оказались правы: и Кэндис, и Деннис. Губы мои сложились пребольшой буквой М. Я вправду был напряжен: весь, везде.

Мой звездный час приходился на финал картины. На похороны. Выставив из-под шлема лицо, шел я к лодке Артура, подрагивая от драматизма. Плащ пошевеливал ледяной адриатический ветер. Лодочницы стыли, покрытые гусиной кожей и наспех замазанными засосами, - накануне сидели в баре допоздна. "Прощай, Артур. Пока в людях жива мечта, дух твой неподвластен смерти". Текст я прорепетировал миллион раз, по-всякому, но корявая строчка так и не ожила. Малькольм тоже полуночничал, а потому спал и в ответ чуть всхрапнул с погребальных носилок. Подавив смешок, я вышагнул из лодки. И волшебная лодка, по волшебству отчалив, ускользает. Лодочницы недвижны: роскошные, шелками ласкаемые тела распрямлены, отрешенные лица нацелены на озеро Уиндермир и будущего Бонда, к съемкам которого подключатся они с будущей недели. Команда глядит, не дыша. Бутафоры вентилятором веют по ветру дым. Лодка скользит дальше, дальше - ее под водой подвигают аквалангисты. Еще чуть-чуть - тут аквалангисты напарываются на риф. Хрясь! Угол лодки ушел в ледяную воду. Визг лодочниц; Артур соскакивает со своих носилок. "Всё заново! Запороли работу на х*р!" - вопит Клайв в мегафон. Теннисоном он не был, но эпитафию фильму произнес весьма проницательно. Это никого особо не взволновало. Близилось Рождество, все мы сидели на чемоданах в мечтах о рождественских каникулах.

"Король Артур", перекрещенный в "Мерлин и меч", вышел прямо на видеорынок, минуя прокат. Кассета с ним нет-нет да и встретится на экзотических базарных развалах выходного дня под пластами прочих провальных фильмов, за которые берут треть цены.

Иллюзий мы не строили. Радостная лихорадка трясла только Глэдис, жену продюсера - какую бы сцену мы ни снимали. Но фильм нас повеселил, и в аэропорту Хитроу все обнялись, как старые друзья, прежде чем, разъехавшись по домам, влиться в ужас семейного Рождества.


http://www.stihi.ru/2011/07/30/2182
--------------------------------------
это глава из книги:
Руперт Эверетт. Красные ковры и прочая банановая кожура

На фото: помесь Белоснежки с Анной Франк, он же Ланцелот, в объятиях Гиневры (Розалин Лэндор)

Кассету можно найти не только на базарных развалах:
http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3413537

Финальную сцену (похороны Артура) можно увидеть здесь:
http://www.youtube.com/watch?v=xb2u4M1oY1c

Корявую строку, видимо, при дубляже таки заменили; в этой версии фильма она звучит несколько иначе:
"Goodbye, Arthur. As long as men dream, you will be king forever."

Монтаж кой-каких сцен с Эвереттом - здесь (качеством получше):
http://www.youtube.com/watch?v=D3keCPPddeE

"Кошмарный случай" Грэма Грина - здесь
http://www.lib.rus.ec/b/274773/read

другие главы:

http://www.stihi.ru/avtor/moscaliovam&book=2#2

--------------------------------------

Barbarian Queen

In the four years since leaving drama school I had played a few small parts on TV, and had made a short film that would be my only (so far) near brush with an Oscar. It was called A Shocking Accident and won Best Short.

But my first serious car-to-the-airport kind of job was called Arthur the King. A reworking of the Arthurian legend from the pen of NBC in America, our film began with Dyan Cannon on a coach trip to Stonehenge under which lived Merlin, played by Edward Woodward (the actor whose name Noel Coward thought sounded like "a fart in the bath"), who had left open what can only be described as a kind of spiritual window. Naturally Dyan falls in. She discovers that Merlin and his wife (Lucy Gutteridge) are stuck in a time warp under Stonehenge and spend their days (eternity) watching out-takes of life at Camelot on a screen hidden behind some stalactites. Malcolm McDowell was Arthur. Candice Bergen was Morgan Le Fay. I was Lancelot du Lac. In my woven gown, with my long dark hair and my painfully thin physique, I looked like a combination of Snow White and Anne Frank.

I was terrible as Lancelot. As a debut there were none of those early first signs one reads about in the biographies of others when a cinematographer swings down on a crane and says, "You got it, kid." Ours, a man named Dennis, asked me, during a pause while he adjusted his lamps, "Why do you stand bent?" "I don't know, Dennis," I replied.
"You're all scrunched up," he said, and made a horrible little grim­ace of imitation.

"Oh," I said, outwardly nonchalant, but inside on red alert. "Scrunched up" is not the phrase you are looking for from the director of photography (always known as the DP).

Being part of a film crew on location is not unlike being at a public school. Gangs form. The class macho lays his claim (Malcolm). The school jokester takes his part (Patrick Ryecart, nicknamed by his agent the Duke of Darling) and within the first week the school weed is iden­tified. The assistants are the monitors, buxom hairdressers double as matrons, and our benign headmaster was a sweet little man from the Rank days by the name of Clive Donner.

Liam Neeson played Grak, the king of the barbarians, and he and I had a big stage fight at the end of the film. We rehearsed it for weeks. We had to fence, use poles, bend iron bars and gouge each other's eyes out, before I finally got him round his huge size-eighteen neck with my bony little hands and said the immortal line, "Die, barbarian!" We were an incongruous match for a skirmish. Liam could have snapped me in half with a flick of those huge sausage-fingered hands. But he was one of the sweetest actors in those days when we were all starting out, and everyone adored him. He was a gentle giant, very much one of the Irish boys, and they attacked the world of acting differently from us uptight Brits. The Irish actor was a gypsy traveller; the Brits were civil servants by comparison. They packed light, smoked like chimneys and always made the day into a laugh. Later in California, Liam gave up drinking and changed considerably. Hollywood inevitably irons out the wrinkles in an actor's psyche, and after a few years in the lubed desert we are all homogenised. But the Liam of the early eighties was a happy-go-lucky semi-tramp with a gentle Belfast lilt and forget-me-not blue boxer's eyes. He was very much a man, and went out with one of the great sirens of the day, Helen Mirren, yet he was totally unfazed by hanging out with a queen. And of course, he loved a drink; but then in those days, everyone did. After shooting was over for the day, the whole
crew adjourned to the hotel bar and we wouldn't move until the early hours of the following morning.

Our hotel was cut into the hills high above Dubrovnik. (It was to receive a direct hit in the war later on.) The view was incredible. Formal gardens on terraces threaded down towards the sea. I loved get­ting up for work in the mornings, bleary-eyed, still drunk. The sky was mauve and scribbled over with pink. The Adriatic was black. Far below, the waves crashed silently against the walls of the medieval city; in the distance, out to sea, was a craggy chain of little islands, on one of them, the ruins of a castle. There was a silence in the early morning that was not just about the absence of noise.

The make-up and wardrobe departments were downstairs in Tito's old summer palace. There, the Italian hairdressers brewed delicious coffee; you could smell it as you walked down the corridor. You shut your eyes in the make-up chair and were lulled into a semi-conscious state by the murmur of Italian and the moans of hairdryers and actors. People came and went. Assistants with voices like military squaddies updated the room on the plan and the weather. Idle chatter about the scandals of yesterday awoke you with a smile. The glamorous "barge ladies" were the subjects of our schoolboy fantasies. They had come for a couple of days to sail Arthur to Avalon (weather permitting) but the sea was proving too choppy for our barge. It was fairly makeshift and looked like a float from the Rio carnival. Each night someone claimed to have had one of the barge girls, or all of them. At some point Clive, the direc­tor, arrived decked out in a huge waterproof outfit, a colonel addressing his troops before battle. And soon we were ready. Tissues were placed around our collars to stop the make-up from staining our tunics. They made us look ultra sissy. The girls wore hairnets and giant rollers. Everyone was buzzing on coffee and cigarettes, and spirits were high as we all climbed onto our horses and rode out into the Croatian mists. By the afternoon the rain would normally bring work to a standstill and we would sit in little caravans high in the mountains, drinking the local beer, talking and falling silent. Mesmerised by the noise of the rain on the roof of the trailer, we would soon fall asleep, only to be roughly woken by a dripping assistant and told that work was over for the day.

In one long punishing scene I had to vault a wall into Grak's castle and pull myself up through a hole in a ceiling. I was on my way to save Guinevere who was in chains upstairs, but unfortunately I was inter­cepted by Grak. Liam had developed a marvellous growl for the role that was like Muttley from Wacky Races.

"I've come for the queen, barbarian!" I squeaked on take one before jumping onto the end of Liam's jousting tool. "Hee hee hee," he gig­gled as he swung me around on it. I had to grapple it from him, which was more or less impossible, and then snap it in two. Five minutes of sword fighting ensued: jumping on the table, throwing myself down on Liam, pummelling his face with the handle of my sword before killing him with a good stabbing in the stomach. Then I had to go over to Guinevere and pull her chains off her. There was one chain made of rubber for me to break. The rest were real. I started tugging at the wrong one. Obviously it wouldn't break, so then I tried another and it snapped rather easily.

"That was fan-fucking-tastic," said Clive at the end. Dennis walked past me to trim a lamp with a patronising smirk on his face. I was so exhausted by the time we came to the second take that I was becoming confused. "I've come for the barbarian, queen!" I shrieked, and the whole set collapsed into hysteria.

I loved Candice Bergen. She was funny, beautiful and quite detached. We got along immediately. One night at dinner she gave me the most important advice of my career.

"Rupert, I didn't know whether I should tell you this," she said, "but I think I will." She paused dramatically, and suddenly I was shot through with adrenaline, terrified that she was about to say that I couldn't act. When a friend tells you to give up, you know you're in trouble. "You have lip tension," she said. "I know, because I had it myself."
Of course I thought she was talking rubbish. Until the next day, when Dennis said, "You always look as though you were about to say the word mower. Can't you relax?" Suddenly I caught myself in the lens of the camera. Candice and Dennis were right. A giant M was forming on my lips. Actually, I was tense all over.

At the end of the film I had my big moment. My face peeping out of my helmet, I walked towards Arthur's barge, tingling with drama. My cloak billowed in the freezing wind off the Adriatic. The barge ladies were covered with goose pimples and thinly disguised love bites. They had been in the bar late the night before. "Goodbye, Arthur. As long as
men dream, your spirit will never die." I had rehearsed the line a mil­lion different ways but it was a lame duck and I could never get it off the ground. Malcolm had had a late night too. He was fast asleep and gave a little snore. I stifled a giggle and left the barge. Magically, it began to glide away. The barge ladies stood tall, their silk robes hugging their beautiful curves, their faces staring vacantly towards Windermere and the Bond film they were all joining next week. The crew watched, breathless. The props guys fanned smoke into the wind, frogmen pushed the barge from under the water, and suddenly - clunk - they hit a rock. There was a snapping sound and one of the corners sank into the freezing water. The girls screamed and Arthur jumped off his bier. Clive yelled through his megaphone, "Back to one. That was a total fuck-up!" If not Tennyson exactly, it was an insightful epitaph for our film. But nobody cared. Christmas approached, and we all packed our trunks and dreamt about the Christmas holidays.

Arthur the King was renamed Merlin and the Sword and went straight to video. A copy can sometimes be found in those weird stalls at a Sunday market hidden among other disaster films, three for the price of one.

We had no illusions. Only Gladys, the wife of the producer, had "chills" during every scene. But it was a cheerful film, and we all hugged like old friends at Heathrow before going home to the night­mare of a family Christmas.

• Extracted from Red Carpets And Other Banana Skins by Rupert Everett, published by Little Brown on September 21 at L 18.99. © 2006, Rupert Everett.
Warner Books, NY, Boston, 2007